Окольцованы

Душный май дышит в открытое окно, дурманяще-сладко пахнет черемухой. Полупрозрачные края занавески качаются, подхваченные теплым ветерком. Свет полосует деревянный пол и заползает на кровать. Одеяло — внизу, простыни — влажные. Макс — непослушный, кусачий и очень громкий. Ершится-ерепенится, говорит глупости своим блядским ртом, по привычке тянется к телефону на тумбочке. Только когда капитан зубы на загривке сжимает, успокаивается. Прогибается, стонет протяжно, жмется ближе. Просит: ещё-о-о-о. Капитан даёт ему ещё. Сжимает бедра крепче, насаживает глубже, тянет за волосы, заставляя выгнуться сильнее, задохнуться стоном. Максу мало. Он сжимает простынь до белеющих костяшек, скулит, вскрикивает, тянет его имя в два слога нежно. У капитана дыхание сбивается, а под кожей — лава. Там, где касается Макса, — ожоги. Майский ветерок скользит бархатным теплом вверх по позвоночнику, ворошит пряди на затылке. Макса выгибает дрожью, он сжимается, выбивая хриплый стон из капитана, утыкается носом в подушку обессиленно. Капитан губами припечатывает родинку на его лопатке, чертит линию до уха, собирая солёную влагу. Макс давит смешок в подушку: усы колются, щекотно. Капитан прикусывает мочку и падает рядом, обхватив себя ладонью, ловя подступающую волну эйфории вслед за своим кудрявым безумием. Безумие — растаявшее, прижавшееся к подушке красной щекой — косит на него одним глазом довольно, молчит, пока капитан раскуривает сигарету. Дым тянется к потолку, занавеска вздымается как парус. Макс перекидывает руку через капитана, прижимаясь к боку, и закрывает глаза. Тепло.