***
Подземный город полностью соответствовал тому описанию, которое у меня было – и в то же время разительно отличался от него. Ужасающая бедность, затхлость и бесконечная безнадежность тут превосходили все байки, которые порой рассказывали люди, ни разу не бывавшие здесь. Леви всегда был скуп на детали и красочные описания, так что, когда я лицом к лицу встретилась с этой поражающей действительностью, меня слегка передернуло. Солнечный свет был далеким и незнакомым понятием для этого места – все, кроме трех стражников, охраняющих вход сюда, были чрезвычайно бледны, их лица имели тусклый, болезненно серый оттенок, а темные круги под глазами словно навсегда приклеились к коже. Тощие люди в обносках, еле прикрывающих тело, медленно передвигались по этому аду – но даже они выглядели лучше, чем множество калек, прибившихся к грязным стенам зданий и просящих милостыню. Хотя, наверное, слово «просящих» излишне преувеличено: у некоторых не хватало сил даже на это, поэтому они довольствовались убогой табличкой с плохо прорисованной надписью и через раз дышали, откинув голову к каменному небу. Вонь здесь стояла просто невыносимая, но я заставляла себя вдыхать через нос, желая полностью прочувствовать весь тот ужас, в котором каждый из жителей существует каждый день без надежды выбраться наружу. Стариков почти не было – по крайней мере, нам они не встретились – то ли от того, что выход из дома для них был физически невозможен, то ли потому, что до преклонного возраста здесь мало кто доживал. Лично я склонялась именно к последнему варианту. Порой встречались дети – эти делились на две категории. Первые разительно отличались от всей той серости, что витала здесь, и казались каким-то чужеродным объектом; несмотря на всё ту же нездоровую бледность, они радостно резвились, бегали друг за другом и звонко смеялись. Одна девчонка так летела, что врезалась в меня, тут же упав; её друзья, заметив лезвия, что по-прежнему были у нас с собой – Леви особенно настоял на полном вооружении, – сразу же разбежались прочь, оставив белокурую один на один с нами. Она растерянно посмотрела то на меня, то на капитана своими круглыми глазами, а затем высунула язык и убежала вслед за своими. Вторая же категория была слишком похожа на своих родителей, если такие у них вообще еще были: жалкие, понурые, с грязными запутавшимися волосами, они покорно стояли с железной миской, прося милостыню. Трудно было поверить, что жизнь в них останется еще хотя бы на год, продлевая мучения. Еще сложнее было поверить в то, что и Леви когда-то был точно таким же: голодным, ненужным, нуждающимся. Кое-что оставалось прежним: пухлые купцы, торгующие на городском рынке, и довольные своей силой бандиты, что крышевали этих самых купцов. Из какого-то паба долетали громкие одобрительные крики, прерывающиеся звуком ударов: по-видимому, проходили кулачные бои. Весь продолжительный путь до Подземного города я хранила молчание, обдумывая всё то, что рассказала Ханджи; Аккерман вроде пытался пару раз начать разговор, но каждый раз натыкался на полнейшее игнорирование – на деле, я этих попыток попросту не замечала, полностью погруженная в свои мысли. Напряжение, разившее от капитана теперь, когда мы оказались под землей, передалось и мне, и я наконец взглянула на него. — Нравится? Безэмоциональный, на первый взгляд, вопрос показал всё: бесконечное презрение к зажравшимся бандитам, брезгливость от обилия грязи, сострадание к невольно живущим тут людям… Им нельзя было помочь, никак нельзя – волею судьбы они родились здесь, в этом забытом богом месте, без права выйти на поверхность, без надежды на нормальную жизнь и, что страшнее, без понимания: а как это, нормальная жизнь? Отчего-то в голову пришла мысль, что здесь мне самое место. Вид очередного просящего ребенка резко двинулся вперед – это Леви, недождавшийся ответа, схватил меня за руку и убыстрил темп, пробираясь через грязную толпу. — Не смей меня трогать! — я выдернула кисть из охвата, начиная чувствовать всё возрастающую злость, и тряхнула ею в попытках сбросить мимолетное тепло, что уже успело прицепиться. Аккерман бросил на меня удивленный взгляд. Застыл на месте, выжидая продолжения и следя за окружающей толпой, которой не было до нас ни малейшего дела. — Ты моя подчиненная, — наконец бросил он, отмахиваясь, будто это было достаточным оправданием для того, что он постоянно тащит за собой, не спрашивая моего мнения. — Во-первых, мне плевать. И во-вторых, — я хлопнула себя по сумке, где хранилось письмо, — Не в этот раз. Мне нужен был проводник, и если ты не можешь справиться со своими деспотичными замашками, то я, пожалуй, спрошу дорогу у любого из жителей. Я не просила тебя идти со мной. Выдохнув, сложила руки на груди, прожигая мужчину взглядом. Как же всё это чертовски достало. Я не чувствовала себя безопасно здесь, я вообще не чувствовала себя в безопасности, и меньше всего моим нервам нужно было, чтобы меня, словно тряпичную куклу, тянули непонятно куда. Я продолжала уговаривать себя, что дело в этом. Помрачневший еще сильнее Леви некоторое время наблюдал за мной, словно пытаясь понять, насколько серьезно я говорила. Вскоре он рассеянно кивнул, разворачиваясь в прежнем направлении. — Отлично, — пробормотала я, устремляясь за брюнетом. Наконец мы добрались до крепости, где располагалась тюрьма. Разведчики тут были явно редкими гостями: солдаты чрезвычайно удивились, завидев нас. Аккерман недовольно объяснил одному из них, оказавшемуся начальнику тюрьмы, вопрос, по которому мы пришли, и тот, увидев письмо от командующей, недоуменно кивнул, представляясь и знаком прося идти за ним. То был до странного раздутый мужчина, который контрастировал со всем тем голодом, что был до этого; в его пышных усах застряли крошки недавно съеденной еды, и когда воображение начало подкидывать варианты, какой именно, меня слегка затошнило; глаза его, однако, смотрели как-то добродушно и живо; примерно каждые десять метров он кряхтел. — И зачем вам этот безумец? — недоумевал Йеллес, — Сначала покойный Смит - земля ему пухом, - к нему как на свидания ходил, теперь вы…Ох и проблем же он нам доставил! Да и до сих пор… — Что за проблемы? — тут же перебила я. — Вы, конечно, можете посчитать меня малодушным, — он остановился и развернулся к нам, нервно поглаживая усы, — Но, поверьте, это не человек – это дьявол. Приходится менять стражу каждый месяц: идиоты влюбляются в него, как в женщину! Я-то после первого разговора с ним ясно понял, что надобно делать… Надо уши закрыть и ни в коем случае не слушать, что он там бормочет! Иначе тоже кукуха поедет. Обменявшись с Леви хмурыми взглядами, мы прошествовали до камеры, отличающейся от других: здесь стояла крепкая свинцовая дверь, возле которой дежурило двое солдат. — К чему такие меры предосторожности? — бросил капитан. — Помилуйте, капитан Леви! Как же иначе-то? Этот чёрт столько раз сбежать пытался, по пальцам не пересчитать! Вот и закрыли его туточки… Как по мне, так повесить его давно надо было, да не положено! Видите, даже оружие у вас я не забрал – вдруг что выкинет? Охраняющие камеру начали послушно открывать дверь, а я повернулась к Аккерману: — Подожди здесь. — Да как же это?! Не надобно это Вам, девушка! Один на один с ним… Леви кинул в него недовольный взгляд. — Нет, — отрезал он, — Не у одной тебя есть вопросы. — Так навестишь его после. Или что, боишься за мою безопасность? — язвительно добавила я. — А ты, видимо, думаешь, что он тебе всё сразу и вывалит. Увидит, какая ты сильная и независимая, и тотчас же расскажет. — Я хочу поговорить с ним наедине. Понадобится помощь – позову. — Последний раз, когда ты так говорила, я ловил тебя, летящей из окна. — Так что же, все-таки боишься? Уязвленный своей же несдержанностью, Леви еще несколько секунд безрезультатно буравил меня взглядом, но затем всё же нехотя кивнул и отошел от входа в камеру, открывая дорогу. — Сейчас, мэм, секундочку, — закряхтел Йеллес, жестом приказывая солдатам зайти первыми, — Подготовим его для допроса. После того, как всё наконец-то было завершено, я прошествовала внутрь. Дверь за мной с лязгом закрылась. В помещении было темно: свет давала только масляная лампа, которую только что принесли, установив на столе. Узник вальяжно расселся на стуле и с усмешкой смотрел на меня; длинные ноги свои Гай вытянул как можно дальше, так, что они оказались под моим стулом. Наружность его была неприятной теперь: белесые, длинные и редкие, давно не стриженные и не мытые волосы свисали ниже плеч, неаккуратная щетина с проплешинами закрывала впалые щеки, придавая лицу некую таинственность и мистичность; губы были тонкие, искривленные в язвительную ухмылку, а серые глаза Каундера, глубоко посаженные, каким-то образом, несмотря на всю незавидность его положения, отдавали блеском. Он был худ, однако сквозь тюремную робу проглядывались жилистые мышцы; руки, которые Гай показательно выставил, демонстрируя кандалы, украшали старые, давно оставленные шрамы. Попытавшись представить его до всех этих изменений, которые произошли за последний год, меня вдруг ни с того ни с сего прошиб холодный пот. Достав клинок, я лениво уставила его острием на Каундера, параллельно пиная ноги заключенного: — Будешь пытаться играть, перережу сухожилия. Гай хищно улыбнулся, обнажая клыки, и поднял руки, посмеиваясь: — Ничего себе, сразу к делу! Давненько ко мне никто не наведывался – а тут решили сразу злую девку подослать… Что, командир-то твой, белобрысенький, всё не оставляет попыток, да? Вертел я таких идейных, знаешь, где?.. — улыбка его вдруг застыла, и Каундер резко замолчал, уже по-новому глядя на меня, а затем моргнул, встряхивая головой, — Ха, бывает же такое… Напомнила ты мне кое-кого… — Кого, твою мамашу? — машинально бросила я, обдумывая, как бы получше начать выяснение самого важного. Гай уставился на клинок, и глаза его неверяще округлились: — Ты где эту зубочистку взяла, рыбка? Ничего ему не ответив, я дернула бровью, продолжая изучать лицо узника. Так ничего и не придумав, решила идти в открытую, надеясь на его благоразумие. Ну, а если его не обнаружится, то… — Да быть того не может… Ха-ха-ха! — разразился вдруг хохотом Каундер, — Серьезно, как две капли воды похожа! — Очень интересно, — мрачно произнесла я, — А теперь, будь добр, замолкни, я не просто так сюда тащилась. Меня зовут Лис, и… Гай со всей силы ударил кулаками по столу, звеня кандалами, и приблизился ко мне, пристально рассматривая; инстинктивно я прижала клинок к его горлу, отрезая какие-либо дальнейшие действия. — Лис, и правда ты, выходит?.. — недоуменно прошептал он. Я вопросительно смотрела на него, пытаясь понять, о чем он, черт побери, говорит. — Порядок? — приглушенный голос Леви донесся из-за закрытой двери. — Всё в норме, — недовольно бросила я, — А ты – вернись на место. И не советую с него куда-либо снова уходить. Каундер послушно сел обратно, но руки его вдруг мелко затряслись. Не давая мне снова открыть рот, он начал быстро бормотать: — Что же это такое? Не может быть… Хотя как не может, если я сам, сука, здесь оказался, почему бы и другим не быть тут? Нет, видно, просто похожа… А имя – совпадение! Да, точно… А если нет? А если не совпадение? Но почему она тогда служит, почему она паршивый солдат, а не гниет так же, как и я, в камере? Совсем не похоже на Лис… Совсем не похоже… — Эй, — я нервно пихнула его ногой, чтобы заткнулся. Честно говоря, стало чертовски не по себе. — Я так же, как и ты, не из этого мира. Так что рассказывай, как есть, что произошло… — Все-таки правда! — как громом пораженный сказал он, и серые глаза забегали, — Лис, это и правда ты! А меня чего не узнала?! Хотя, тюремная жрачка пошла мне явно не на пользу… — Да кто ты, черт побери, такой?! Я тебя знать не знаю! — наконец прошипела я, злясь на абсолютное непонимание. — Вот оно как! — Гай нервно улыбнулся, — Сначала помогаешь ей, бедному котенку, попавшемуся полиции, вытаскиваешь из участка, а теперь она даже не помнит! Может, моя кличка освежит тебе память? Но прежде чем он успел её назвать, я прошептала: — Гольштейн. — Верно, — довольно ухмыльнулся он, — Память еще не отбило, значит. Какое-то время я тупо пялилась на узника, не в силах что-либо вымолвить. Каундер, словно наслаждаясь моим замешательством, и сам не спешил начинать разговор. Предположить, что это мог быть действительно Гольштейн, казалось безумием, причем самым натуральным. Как всё могло сложиться именно так, что из всех возможных людей именно этот оказался в том же положении, что и я?.. Часто дыша, я уставилась на сжатые в кулаки руки, обрамленные не самым красивым украшением для девушки – наручниками. И надо же было так глупо попасться! Не заметить паршивую камеру, висящую прямо над складскими коробками… Но самобичевание подождет, сейчас самое главное быстро придумать, как отсюда свинтить: все личные вещи забрали, а значит, ни отмычек, ни даже паршивой скрепки под рукой не было; да и слабо верилось в то, что замки на дверях камеры окажутся такими элементарными… О том, чтобы пойти на сделку и рассказать детективу, кто меня нанял, даже речи не шло – найдут с перерезанным горло раньше, чем успею дать показания в суде. Конечно, можно повести их по ложному следу в надежде на ослабление охраны, а потом уже сбежать, но тогда придется раскрыть свою личность, что значит лишь одно – новые проблемы с заменой документов, возможным бегством из страны и деньгами, конечно же, деньгами. Повезло, однако, что никаких татуировок или иных меток нам не оставляли: тогда я оказалась бы еще в большем дерьме, чем сейчас. Высокий темнокожий охранник лениво подошел к камере, слегка ударяя по решетке дубинкой: — К тебе посетитель. Посетитель?.. Неужели они всё же спохватились и решили нарушить свои правила, вытащив меня? Хотя нет, скорее всего, в комнате меня ждет лишь напоминание о том, что мне не стоит лишний раз раскрывать свой рот – как будто я и так этого не знаю. Недовольно хмыкнув, прошествовала за охранником в тесное помещение для посещений, подмечая возможные пути отхода. Если хорошенько подумать, то никаких доказательств моей вины предоставлено не было, всё лишь на словах. Мог ли детектив просто блефовать, в попытке разговорить меня? — Вперед и с песней, — неоднозначно ухмыльнулся полицейский, открывая тяжелую дверь, — У вас десять минут. И, посвистывая и бренча ключами, ушел в противоположном направлении. Ясно. Дали неплохую неофициальную премию за то, чтобы не стоял над душой? Настороженная и взвинченная, я вошла в помещение. Взгляд сразу же упал на высокого мужчину лет сорока в явно дорогом сером костюме. Вальяжно раскинувшись на неудобном стуле, он сидел, запрокинув голову наверх, разглядывая потолок. Что ему пригляделось в грязном бетоне, было непонятно. — Ты еще кто такой? — грубо спросила я, садясь напротив. Неизвестный цокнул, медленно опуская голову. Уложенные по последней моде пепельные волосы отлично дополняли его образ успешного успеха, и это выводило из себя; глаза скрывались за темными непроницаемыми круглыми очками на тонких дужках. Язвительно ухмыльнувшись, он оценивающе уставился на меня. — Тот, кто может избавить тебя от ненужных неприятностей. Гольштейн был своего рода серым кардиналом клана. У него был наметан глаз на «таланты» в нашей сфере, поэтому разрешалось ему многое, даже слишком. Он был одним из тех людей, кто верит в то, что цель оправдывает средства, что всегда стоит идти на риск, дабы получить желаемое. Гольштейн шел по головам, но доступные головы, как это и следовало ожидать, однажды кончились, и он оступился. Я не особо знала подробности той истории – просто в какой-то момент его совсем перестало быть видно. И слышно. Что было странным, учитывая постоянное незримое присутствие Гольштейна даже там, где его по всей логике и быть не должно. Отношения у нас с ним были… странные. Появившись ни с того ни с сего в полицейском участке, он вытащил меня из него; даже сейчас, по прошествии стольких лет, я не могла понять, почему он это сделал. Конечно, периодически Гольштейн подкидывал мне прибыльные и интересные контракты, но я явно не была лучшей в воровстве из тех, кого он знал. О своих делах мужчина никогда не распространялся – на губах то и дело скользила язвительная усмешка, предназначенная то ли собеседнику, то ли собственным мыслям, то ли всему миру. В свои сорок он был достаточно умен, хитер и опытен, чтобы добиться высокого положения в нашей, так скажем, преступной иерархии; однако ни я, ни мои знакомые в точности не знали, чем же именно занимался Гольштейн. Он вполне лояльно относился к убийствам, был в прекрасной физической форме и виртуозно обращался с огнестрельным оружием, но назвать его просто наемником было нельзя. Насколько было известно мне, контракты ему спускало само руководство – но, опять-таки же, это всего лишь догадки. Так или иначе, факт оставался фактом – когда Гольштейн внезапно исчез из моей жизни, дышать стало немного полегче. Иметь такого влиятельного знакомого было приятно, но постоянное ощущение того, что однажды он придет ко мне и потребует плату за давно оказанную помощь, не оставляло никогда. Быть в должниках мне не нравилось, и что-то подсказывало, что отказать ему в помощи, какой бы она ни была, было нельзя. И вот он сидит. Прямо передо мной. В каком-то смысле, судьба была даже комичной: тогда, когда мне было девятнадцать, это я сидела в наручниках без какого-либо плана на побег. Теперь же ситуация была кардинально противоположная. — Что ж, без своего любимого костюма ты похож на собачье дерьмо, не обессудь, — напряженно усмехнулась я, убирая клинок со стола, — Рассказывай. — Всё так же не знаешь о манерах, да? Ладно, чертовка, я слишком рад видеть кого-то нормального, а не с промытыми мозгами… — Гольштейн хищно оскалился, и его взгляд скользнул на дверь, — Подсуетишься? Такую длинную историю в этом гадюшнике рассказывать не особо хочется. — Ты в этом гадюшнике уже как год живешь, — помрачнела я, качая головой, — Я кто, по-твоему, здесь, самая главная? Меня и пустили-то сюда кое-как. Хитро сверкнув глазами, мужчина начал свой рассказ, периодически покашливая. Как оказалось, причина такой внезапной пропажи была довольна прозаичной: Гольштейн действительно замахнулся на того, на кого не стоило, и поплатился за это. Серые дела, которые он по привычке с блеском проворачивал, вскрылись, и глава клана узнал одну неприятную новость – его верный пес решил сменить руководство. Гай Каундер, как оказалось, было действительно настоящим именем Гольштейна – по крайней мере, так мужчина заявил мне. После попадания в такую неприятную ситуацию, Гай решил спастись весьма тривиальным способом – перейти в противоборствующий клан. С его-то навыками и знаниями там Каундера приняли как посланника небес; еще бы, такие экземпляры попадаются нечасто, а еще реже приходят сами. Тут-то и начинается самое интересное. Как утверждает Гольштейн, год назад он узнал об одном крайне выгодном заказе, который взял его прошлый клан, и, в попытке насолить еще больше бывшему руководству, Гай вышел на заказчика, предложив цену в два раза ниже. Естественно, тот сразу же согласился. — Заказ на первый взгляд был достаточно простым – научная лаборатория. Сама знаешь, кража различных ноухау крайне распространенное занятие у нас, — Гольштейн криво улыбнулся, — Да только я малость не рассчитал. Охраны там было не особо много, так, пару типов на подъезде и еще несколько в здании; но из-за такой низкой цены рассчитывать на какую-либо команду я не мог, поэтому пошел сам. И всё шло хорошо, да вот только… — глаза мужчина блеснули, и он снова ядовито усмехнулся, проводя языком по зубам, — В общем, шороху я там навел. Пока пытался умыкнуть нужный заказчику прибор, какой-то храбрец решил постоять за правое дело – кинулся на меня, как разъяренный, да и полетели мы с ним вместе к его драгоценному изобретению. И вот, я здесь. Одно хорошо – этот борец за справедливость давно ворон кормит… Каундер замолчал, поглядывая на меня. Я напряженно слушала весь его рассказ, запоминая и фиксируя в памяти всё, что он говорит; время на раздумья еще будет. — А ты-то тут какими судьбами? — Не поверишь, — мрачно произнесла я, — Этим же заказом. Полагаю, благодарить за усиление охраны в той лаборатории мне нужно именно тебя. — Ха, ну, получается, что так! Но, смотрю, ты поумнее меня оказалась – прикидываешься одной из этих, помешанных? И как ты только терпишь все их идиотские разговоры… — цокнул Гольштейн, — Только представь, какой бред! Живут, как крысы, питаются, как крысы, и мышление у них примитивное, жалкое, крысиное… Даже поговорить не с кем – все тупые, как пробка! Самоотверженно борются против титанов, надо же! Будто делать больше нечего, да? Коли хотят сдохнуть, так пусть вены себе режут или петлю на шею накидывают, а не несут эту геройскую чушь… Каундер еще долго продолжал высмеивать Парадиз, увидев во мне, по-видимому, благодарного и согласного слушателя; на протяжении всего этого саркастичного и ядовитого монолога во мне всё больше и больше поднималось негодование и какая-то жалость. Появилось странное ощущение: словно я смотрю в зеркало прошлой себя. Интересно, а Леви чувствовал такое же презрение, когда я разглагольствовала об их мотивах? Принижала, высмеивала всех и каждого… — Чего от тебя хотел Смит? — я наконец прервала этот словесный поток из грязи. В глазах Гольштейна появилось то самое выражение, что так часто мелькало при наших прошлых встречах. — А вот это, Лис, я расскажу тебе на нашей следующей встрече. И про себя заодно поведаешь – как удалось так устроиться, — мужчина наклонил корпус над столом, сокращая дистанцию между нами, — Скажу только одно: я знаю, как вырваться из этой дыры и вернуться к нормальной жизни. Вытащишь меня из камеры – и всё, через пару деньков будем снова пировать в нашем любимом современном мире. Может, даже куплю тебе какой-нибудь островок - отпразднуем возвращение... Горло сжало спазмом, неприятное чувство сдавило внутренности; захотелось поскорее уйти отсюда, забыть вообще об этой встрече, о нем… Сопротивляться этому не было сил, и я вскоре попрощалась, подходя к выходу из камеры. — А, кстати, — уже около двери развернулась я, чуть не забыв об изначальной цели визита, — У тебя не было никаких… странностей со здоровьем? Мужчина одобрительно кивнул головой, улыбаясь: — Было, было. Спустя пару месяцев накрыло так, что будь здоров, чуть не сдох. Думал, может, это от жратвы говняной, да не похоже на это было. Но потом всё прошло, я и хер забил. Адаптация какая-нибудь, хуле. — Ну и грязный же у тебя стал язык, — пробормотала я. — Ты с мое тут посиди, и посмотрим, что с твоими манерами произойдет, рыбка. Выйдя из камеры, я молча прошла мимо Леви, желая поскорее выйти на свежий, если его так вообще можно назвать, воздух. Аккерман что-то сказал Йеллесу и догнал меня, сопровождая. Терпения ему хватило ровно до того момента, как мы оказались наверху, на солнце: — Что он рассказал? — Потом, — поморщилась я и достала пачку. Черт. Последняя, — Надо купить сигареты. До чего же странно всё выходит… И зачем этому старику так понадобился пульт управления? Знал ли он, что именно изучают те крысы из лаборатории? И какая же это странность – встретить Гольштейна здесь… — Леви, — рассеянно позвала его я, пробираясь через толпу, собравшуюся на площади, — Последишь за лошадьми? Аккерман хоть и слегка недовольно, но кивнул. По всей видимости, мужчину крайне напрягала моя сегодняшняя задумчивость, он ждал хоть каких-то ответов, но пока более-менее терпеливо сносил молчание. Пока что. Купив блок сигарет, я уставилась на них, моргая. Гольштейн был тем еще расчетливым ублюдком, и если вдруг к нему заявится сам Закклай – а мало ли, что придет в голову главнокомандующему, особенно после недавних расспросов, – то тот с радостью выторгует свободу информацией обо мне. Этого, естественно, допустить было никак нельзя. На подходе к Восьмому меня ждало поистине забавное зрелище: размалеванная девица кошачьей походкой приближалась к капитану, зазывающе улыбаясь: — Эй, красавчик, не желаешь скрасить свои серые будни? Замедлившись, я с интересом наблюдала за такой прекрасной сценой, отвлекающей внимание от мрачных раздумий. Аккерман презрительно развернулся, смотря на нее, и красные губы проститутки тут же округлились: — О, да ты и правда красивый… Я тебе большую скидку сделаю, обиженным не останешься и, поверь, навсегда запомнишь мое имя – Кассандра… Девушка выставила вперед ногу, оголяя половину бедра, на котором было вытатуировано ее имя, и пальцами провела по своей шее, закусывая губу. Стоило отдать ей должное – голос был и в правду чарующий, томный, грудной. Видя, что с языка Аккермана вот-вот сорвется какая-нибудь грубость, я тут же подскочила к ним, улыбаясь. — Он у нас сегодня не в настроении, день неудачный вышел! Но я лично прослежу, чтобы зашел к тебе… Ты работаешь на улице или в заведении? Кассандра недовольно посмотрела на меня, но увидев улыбку, что так контрастировала с хмурым Леви, всё же промурчала, снова концентрируя взгляд на мужчине: — Ну, тогда приводи своего друга в «Падение Папессы». Я буду очень ждать! Хохотнув, девушка прошелестела юбкой и скрылась за углом, бросив напоследок игривый взгляд. Аккерман медленно развернулся, долго, безмолвно и зло уставившись на меня. Скривив губы в язвительной усмешке, я направилась к Восьмому, но не успела забраться в седло, как Леви обхватил мое предплечье, притягивая к себе, и процедил: — Осторожнее, Лис. Мое терпение не безгранично. Ухмылка тут же пропала с лица, и я выдернула руку, с вызовом смотря в потемневшие глаза: — Никакой благодарности… Девица-то красивая. Капитан хмыкнул, садясь на Ворона, и я, переведя дух, последовала его примеру. Маленькая шалость не разогнала тревожность и беспокойство, не покидающие меня с Подземного города, и я снова начала прокручивать в голове все произошедшие события.***
Было очевидно, что Гольштейн рассказал не всё. Он никогда не выкладывал все карты на стол, предпочитая оставлять нечто важное у себя, такое, без чего общий пазл никак не сложить; вот и теперь Гай, уверенный в том, что я до безумия хочу вернуться, скрывал, какой был у него план. Клацнув зубами, я поставила Восьмого в стойло, нежно поглаживая по носу. Повезло, однако, что возвращаться я не планировала – особенно теперь, когда риск для здоровья был окончательно прояснен. Странное это было дело – со вчерашнего вечера моя гордость дошла до такого исступления, что я всерьез хотела вернуться в свой мир, даже во вред себе; а теперь, повстречав и поговорив не просто с каким-то посторонним и незнакомым мне человеком, а непосредственно с тем, кого я знала лично, кто знал меня, стало вдруг отчетливо ясно – я лучше сдохну здесь, чем снова окажусь в том аду. Конечно, во всем этом была и моя вина. Если бы я была, скажем, обычным программистом или дизайнером, то желание снова очутиться у себя дома, повстречать близких, обнять друзей, да просто вернуться к привычным заботам и хлопотам было бы настолько сильным, что сомнений не было – я сделала бы всё, чтобы осуществить это. Но я была лишь жалкой наемницей, не привязанной ни к чему и ни к кому – пропади я, и никто не заметит. Разве что заказов у других побольше станет. Увиденное в Подземном городе отчего-то тогда сильно взбудоражило меня, и теперь я поняла, почему – в каком-то смысле жизнь там напоминала мою жизнь до попадания сюда. Разница была лишь в одном – она не была скрашена и выторгована навороченными технологиями, красивыми нарядами, деликатесами… Меня вдруг схватили за плечи; обзор луны заслонило лицо Леви. Кажется, его губы шевелились. — Ты что-то сказал? — моргнула я, фокусируясь на нем. Аккерман нахмурился, пристально вглядываясь в меня: — Да. Перестань. — Что перестать? — недоуменно переспросила я, не понимая, чего это ему вдруг нужно. Капитан тяжело вздохнул, на миг поднимая глаза к небу. Затем опустил свои руки, аккуратно державшие меня. Повел кистью в сторону моего запястья, но тут же одернул её обратно: — Пойдем. Я бездумно поплелась за ним, остановившись только на лестнице. Моя комната была на первом этаже, и подниматься на второй не было необходимости. — Чего застряла? — нетерпеливо спросил Леви, заметив, что я застыла на первой ступени. Хорошо было бы пойти спать, но смогу ли я сейчас уснуть со всеми этими мыслями в голове? Плюс, там всё еще была Рал – отвечать на её вопросы и выслушивать обиды не входило в мои планы… Кивнув, продолжила подниматься. Мы молча прошли до кабинета капитана, и я заметила полоску света под дверью Ханджи. Аккерман не мог не увидеть её, но намерено проигнорировал, запуская меня к себе и закрывая дверь на ключ. Полумрак комнаты освещал лишь лунный свет. — А это еще зачем? — невесело усмехнулась я, — Боишься, что сбегу? Бросив на меня мрачный взгляд, Леви направился ко всё еще лежавшему на полу органайзеру, ставя его наконец на место, а затем сел за стол, выжидающе смотря на меня. Вздохнув, я устроилась на подоконнике, привычно сбрасывая обувь, открывая окно и доставая пачку. — Ты сам не дал мне остаться на улице, — предупреждающе бросила я, догадываясь о возможной реакции. — Я ничего не говорил. Брюнет неспешно встал, облокачиваясь на стену у окна, взял у меня сигарету, затем лениво чиркнул зажигалкой, поднося огонь ко мне. — Тебе стоило бы купить свои, знаешь ли, — пробормотала я, прикуривая. — Может, мне нравится брать твои. Я хмыкнула и перевела взгляд на улицу, избегая его глаз, что внимательно, с какой-то мазохистской настойчивостью и упорством разглядывали меня. Сделав пару крепких затяжек, я выдохнула дым: — Ладно. В покое ты меня явно сегодня не оставишь… Спрашивай. Леви неопределенно пожал плечами и перебрался на подоконник, согнув одну ногу в колене; вторую же неспешно вытянул, и его оголенная стопа теперь почти что касалась бедра моих притянутых к себе ног. Я вжалась еще сильнее в углубление у окна. Ощущение того, что меня теперь в прямом и переносном смысле загнали в угол, внезапно навалилось на мои и так уже уставшие плечи, и я поежилась. — Будто ты не знаешь вопроса, — хмыкнул Аккерман, продолжая прожигать во мне дыру взглядом, — Рассказывай всё. В глазах вдруг защипало. Рассказывать. А что? То, какой жалкой я себя сейчас ощущаю? То, как мне хочется поскорее спрятаться от всего, что происходит, лишь бы не сталкиваться снова с… С чем или кем, ответа не было, но стойкое желание взять Восьмого и гнать, куда глаза глядят, всё больше и больше формировалось внутри. Бежать, сломя голову, пока мысли в голове не прекратят свой ход, пока накопившееся напряжение наконец не достигнет своего апогея и не выльется в смертельную усталость, которая заставит свалиться с ног и проспать достаточное количество времени… Пока эта дурная душащая тревога не отступит. Надо было собраться, мне чертовски нужно было собраться с духом и силами; раскисать сейчас было никак нельзя, ведь теперь, зная Гольштейна, счет, скорее всего, пошел на дни. Он был очень хорошим психологом, даже слишком хорошим, и полагаться только на то, что бесконечный год в тюрьме Подземного города лишил его рассудка и навыков, было нельзя. Скорее даже наоборот, Гай наверняка вцепится в меня намертво теперь, когда перед глазами наконец замаячила надежда на спасение… Глубоко вздохнув и еле слышно шмыгнув, я всё же открыла рот. — Я его знаю. Это… — замолчала, подбирая слова. Кем его назвать? Друг? Хороший знакомый? Враг? — В общем, просто знаю. Леви вопросительно дернул бровью и медленно повторил: — Просто знаешь? — Не перебивай, — нахмурившись, я продолжила пялиться на темное тренировочное поле, выводя непонятные узоры на окне, — Он, как и я, наемник, но немного… другого спектра. Сложно объяснить. Опять замолчав, я обдумывала, что стоит говорить, а что нет. Снова ворошить прошлое и в подробностях рассказывать мужчине о личности Каундера не хотелось, поэтому, на секунду зажмурившись, я решила остановиться на самом главном. Вкратце поведав о том, как Гольштейн оказался в этом мире, я также не преминула упомянуть о таких же скачках иммунитета. Аккерман всё это время сидел неподвижно, лишь изредка поднося тлеющую сигарету к губам и ловя каждую эмоцию, что появлялась на моем лице. От этого тоже хотелось спрятаться, кстати. Погрузившись в молчание на некоторое время, я наконец не выдержала, выбрасывая окурок и раздраженно хмыкая: — Если ты опять задаешься вопросом, когда я свалю, спешу разочаровать – даже если у Гая есть план, я останусь, и мне плевать на твое мнение. Собравшись с силами и переведя взгляд, я невольно уперлась в оставленную мной небольшую дырку в стене. — Я же уже говорил – я не хочу, чтобы ты уходила. Тело ненадолго сковало оцепенением. Всё это как-то совершенно вылетело у меня из головы. Я четко помнила только то, как Аккерман буквально гнал меня к Каундеру, и то, какая безмерная злость охватила меня… — Тогда зачем всё это было? — серьезно спросила я. Леви отвел глаза, в очередной раз делая затяжку. Спустя несколько секунд он всё же недовольно бросил: — Ты прекрасно понимаешь, зачем. — Я не телепат, чтобы читать твои мысли. Мы снова встретились взглядами; казалось, словно брюнет не мог рассудить, действительно ли я не поняла его или же просто ломаю комедию. Но по моему виду, должно быть, было совершенно очевидно то, что я нахожусь в полнейшем недоумении, и Леви вдруг беззлобно усмехнулся. — А еще считает себя умной… Впрочем, после этих слов он тут же стал серьезным и задумчивым. — Ты же слышала, что сказала Ханджи. Про твое состояние, — небольшие паузы, с которыми он говорил, показывали, что Леви старался подбирать слова; теперь уже его глаза уставились за окно, невидяще смотря на окрестности, — Ну и… Я подумал: в чем смысл тебе оставаться здесь, если каждый день ты медленно умираешь? Для чего? Это ведь даже не смерть из-за титанов, которая тоже возможна; это смерть наверняка, точно. Каждый из нас, выходя за стены, знает, что может умереть – но каждый до последнего надеется, что этого не произойдет, что ему повезет; уверен, даже тогда, когда Звероподобный хоронил под камнями сотни наших, каждый думал: может, пронесет? А тут точно понятно, что никакой надежды нет. Да и… В целом, — невесело усмехнулся Леви, — Ты ведь по чистой случайности здесь оказалась. По ошибке. И тебе не нужно умирать за не свою королеву. — И ты решил… — Что так будет лучше. Для тебя, по крайней мере. — Гениально, Леви, — ядовито прошипела я, — Правда, ты просто гребанный гений. Нет же объяснить всё нормально с самого начала – нет, он решил взять на себя бремя решателя судеб, будто своего собственного бремени этому упрямому мужчине недостаточно. Вдруг с удивлением заметила, что даже это мое раздражение, заслуженно и закономерно появившееся, не являлось истинным – оно словно было через силу, по привычке, с натяжкой; иной раз бывает, что маленькой искорки злости хватает, чтобы найти топливо для целого пламени ярости, а сейчас… А сейчас вроде и искорка эта была, и даже вроде нашла, что поджечь, да по каким-то причинам не смогла. Словно вместо хороших сухих досок были только насквозь промокшие, сырые. Словно сил совсем не осталось. Сознание покорно принимало всю новую информацию, даже не пытаясь как-то отреагировать на неё. Что-то улетало, просачивалось сквозь восприятие, что-то вроде как важное, а вроде как и совсем нет… Выдавив из себя усталую улыбку, я откинула голову назад и закрыла глаза, облокачиваясь об стену и мелко дыша. Попытку концентрации на частых маленьких вдохах и выдохах можно было бы считать успешной, однако в мыслях против воли всплывала такая знакомая язвительная ухмылка. Дернувшись, слегка ударилась головой об поверхность, в надежде хотя бы так вытравить эту тревогу. Сердце продолжало свой напряженный бег, ударяясь об ребра – казалось, словно оно тоже ощущает появившуюся, но пока такую неясную угрозу. Судорожно вздохнув, заметила, что руки постепенно начинало трясти; обняв себя за колени, я наконец опустила голову, прячась в темноте импровизированного убежища. Захотелось захныкать, будто маленькому ребенку, захныкать от беспомощности, от усталости; от того, что я по всем законам и правилам должна сейчас собраться, хорошенько всё обдумать и принять решение, бороться, справиться – но на эту-то самую борьбу сил и не было. Какой во всем этом чертов смысл… Сражаться из-за всех сил в Кинере, выжить, устроиться в жизни, а для чего? Добраться до моря, вступить в еще одну войну, пусть даже победить в ней – для чего? Бессмысленность не просто своего собственного существования на этой планете, а в принципе самой планеты, внезапно придавила так, что даже плакать расхотелось. Бездумно пялиться в темноту своих коленей, ощущая лишь одно – пустоту. Правила, приличия, манеры – какое это имеет значение? Неужели мир перевернется с ног на голову, если я сейчас возьму и, например, сожгу королевский архив? Или уйду из разведки и устроюсь в каком-нибудь пабе… Ничего не произойдет. Ничего не изменится. Одна, две, да пусть даже десятки разрушенных жизней – какое это имеет значение, если само по себе наше существование не имеет смысла? Почувствовав прикосновение теплых пальцев к своей руке, я рвано вздохнула. Вот черт. Опять забыла про него. Вжавшаяся в плечи голова никак не хотела подниматься. Надо прекращать всё это, прекращать себя жалеть, лучше от этого никому не становится, а лишь превращает жизнь в бесконечный поток из самокопаний и страданий. Переживать очередной экзистенциальный кризис не входило в мои планы – на это попросту не было времени, но… Так чертовски хотелось проваляться в пустой темной комнате под одеялом хотя бы один день, хотя бы немножко… По всей видимости, не дождавшись никакой реакции, Леви наклонился ко мне, потому что следующее, что я почувствовала, это медленно произнесенные, буквально по слогам, слова и горячее дыхание, опалившее шею: — Что с тобой? Застыв, я распахнула глаза и, слегка тряхнув волосами, всё же собралась. Ну или, по крайней мере, точно попыталась. — Ничего. Я просто устала, — безразлично пробормотала я, — Всё нормально. Аккерман замер, не двигаясь с места, и при очередном вдохе аромат табака, трав – черт, как он может до сих пор ими пахнуть, если за весь день не сделал ни глотка чая? – и тела настиг меня. Страшно было признаваться самой себе в этом, но я не могла набраться решимости поднять голову, взглянуть на него и продолжить диалог; казалось, весь мой организм ощущал этот пронзительный, ищущий взгляд, которым капитан сейчас наверняка наблюдал за мной. Плечи окутало сначала невесомое, осторожное и даже неуверенное касание, а затем меня потянуло вперед, и я уткнулась в грудь Леви; его руки крепко обнимали, создавая вокруг тепло; вместо собственных ног и предплечий меня теперь окружали чужие, словно какой-то кокон, в котором я могла наконец расслабиться. Первичное желание отпихнуть и съязвить ушло слишком быстро, и я закусила губу, пряча лицо. Подбородок мужчины спокойно покоился на моей макушке, а своей щекой я ощущала биение его сердца – ровное, слегка убыстренное. Мое дыхание незаметно и медленно синхронизировалось с дыханием Аккермана. Тело постепенно расслаблялось, дрожь проходила, и руки, до этого плотно прижатые к собственной груди, вдруг зашевелились и обхватили Леви, прижимаясь сильнее. Позволив себе наконец отпустить контроль хотя бы ненадолго, опустить стену из недоверия и цинизма, я почувствовала неспешно, но уверенно разливавшееся внутри тепло. Не надо было бороться, не надо было обороняться… И хоть все проблемы никуда не делись, но теперь они уже не занимали мысли. Их ненадолго можно было забыть. — Это нормально, — хрипло произнес Леви, — Всё хорошо. Понуро кивнув, я всё так же жалась к нему, остервенело вдыхая запах брюнета. Боги, у меня же уже скоро зависимость появится от этого микса… Хотя, в каком-то смысле меня уже можно было назвать наркоманкой. Полярные желания, что так часто возникали при встречах с ним, ненавязчиво намекали на ненормальность, нездоровость этой странной привязанности; с одной стороны, хотелось вытащить всё, что Леви так прятал в себе, наружу, каждой клеточкой тела проникнуться им, пропахнуть, довериться – с другой же хотелось исчезнуть, убежать от него, стереть память, выбрасывая всё, что связано с Аккерманом, чтобы каждый раз не опасаться, что расплатой за каждое сближение будет лишь моя боль. Я словно постоянно давала себе обещания больше не приходить, забыть, переключиться, но каждый раз при первой же возможности снова утягивала себя в эту привязанность, снова и снова, будто не способная или не желающая сопротивляться. Сколько прошло времени с тех пор как я пряталась в его объятиях, не знала, да и знать не хотела. Не нужно было каких-то подбадривающих монологов, на которые Леви, скорее всего, вряд ли был бы способен – озвучь он нечто подобное, наверняка бы это звучало как-то… неправильно, что ли. Аккерман словно знал, в чем я сейчас нуждалась больше всего – в простом физическом тепле, в безопасности, в спокойствии. И это работало. — Ты же… Кхм, — голос мужчины неожиданно оборвался, и ощущаемое биение его сердца стало быстрее, — Ты же знаешь?.. Недоуменно сведя брови, я попыталась отстраниться, чтобы взглянуть на него, но Леви не позволил этого сделать, смыкая руки сильнее. — Немного конкретики не помешало бы, — пробурчала я. Мужчина глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, выпустил воздух через плотно сжатые зубы и, наконец, тихо произнес: — Мне не плевать на тебя. Леви сказал это с небольшим недовольством, будто сам факт того, что ему приходится озвучивать подобные очевидные, видимо, по его мнению, вещи, напрягал мужчину. Дыхание снова стало прерывистым. Сердце пропустило один или два удара, но я по-прежнему не двигалась с места, словно приклеившись. Выжидала, не зная, как реагировать на такое высказывание. Пальцы брюнета сжались, сильнее вдавливаясь в мое тело. — Конечно. Я же нахожусь под твоим прямым командованием. Каким-то неведомым образом удалось придать голосу невозмутимости. Аккерман обрывисто цокнул, но рук не разжал. — Охренительно остроумно, Лис. Уверен, ты понимаешь всё недосказанное, мало тебе удовлетворения? — в голосе сквозила какая-то обреченность, смешанная с упрямством и усталостью, — Хорошо, скажу прямо. Ты нужна мне. В дверь постучали.