Не беги

Би в пятый раз языком по губам мажет, потому что как идиот последний — напротив двери застыл. Потому что стучаться отчего-то жутко, до непроизвольных мурашек по предплечьям. Там ведь предназначенный ему судьбой мальчишка, зелёный ещё совсем. С дурацкой манерой говорить много и долго, даже после похищения. После того, как пули со свистом мимо них пролетали, разрезая воздух калёным металлом. После того, как его еле живого из водного канала достали. Би машинально напульсник на запястье проверяет, поправляя его. Выдыхает и стучит три раза. Стук слишком громким выходит. И Би кажется, что его сердце тоже так вот громко удары отсчитывает — ещё немного, и подъездные стены его пульс эхом отражать будут. По ту сторону двери шаги слышатся сначала громкие, а потом аккуратные, затихающие. Точно Цзянь к двери приблизился и припал к глазку, внимательно высматривая, кого это к нему под вечер принесло. Ничего особенного, всего лишь его судьбу в лице Би — подумаешь. Би проходится пятерней по ёжику волос на затылке и слышит, как дверь неуверенно открывают. Открывают не полностью — цепочка всё ещё дверь удерживает на безопасно открытом расстоянии. Относительно безопасном, потому что Би всего один рывок нужен, чтобы её беспрепятственно сорвать. Такая себе защита, но Цзянь, видимо, свято верит в то, что эти хрупкие штуки спасают. Стоит в темноте коридора и щурится с подозрением, в лицо Би глядя. Не узнаёт даже. В груди что-то ёкает неприятно, точно иглой мелкой, но острой под рёбра ткнули. Ёкает ещё раз, но гораздо сильнее, когда Цзянь, ни слова не говоря, дверь захлопывает. И открывает её тут же — уже нараспашку. К косяку приваливается и уже в открытую Би рассматривает, улыбается неловко. И это аут полный, потому что улыбка у него потрясающая. Искренняя такая, что Би теряется поначалу. Стоит и тоже на него пялится, затаив дыхание. Отмирает, когда понимает, что кислорода отчаянно не хватает. Хмурится сам себе и говорит голосом ровным: — Пустишь? Цзянь мнётся, ворот футболки поправляет. Не знает, что сказать. Не знает, как реагировать. Не знает, стоит ли незнакомцев в дом запускать вот так запросто. А потом в его взгляде мелькает что-то. Точно вспоминать Би начинает. Меняется в лице и уже удивлённо на Би смотрит, моргает пару раз и от косяка отходит, давая ему пройти. Говорит шепотом зачем-то: — Пущу. А вы надолго? Би в темень квартиры заходит, замечая, что свет горит только в дальней комнате. Судя по всему, комнате Цзяня. И машинально принюхивается, стаскивая с себя куртку кожаную. Тут пахнет необычно совсем. Пахнет конфетами мятными, карамелью солёной и порошком. — Неизвестно. Нам поговорить нужно. — говорит и вспоминает зачем-то, что тогда от Цзяня совсем по-другому пахло. Вишней и гневом, который в его глазах с лёгким испугом резонировал. Сыростью немного, потому что он на складе черт знает сколько провёл. Чэн сказал только, что вызволять его нужно, и Би это дело поручил. Би с заданием ответственно справился. А что с новым делать — непонятно. Потому что Цзянь с интересом наблюдает за тем, как Би берцы стягивает. И пахнет так до одури приятно, что хочется к нему ближе подойти. Настолько близко, чтобы собственное дыхание у него где-то на макушке оседало. Подойти и носом провести по виску, вбивая в себя этот запах странный, приятный, вкусный. Желание совершенно иррациональное для личной охраны. Желание, совершенно не поддающееся объяснению. Желание, на поводу у которого Би права не имеет идти. Поэтому он проходит мимо Цзяня, дыхание задерживая. На всякий случай. А Цзянь за ним увивается, рукой в сторону кухни указывая: — А, так вы поэтому пришли? — Не совсем. Кухня у него не слишком большая. Чистая. На столе лишь миска с конфетами стоит, а в мусорном ведре только обертки смятые валяются и вскрытая пачка рамена. Не густо. Би головой вертит, осматриваясь. Ну — молодой ведь Цзянь. Зелёный ещё. Один живёт. Значит где-то тут точно алкоголь должен быть припрятан и пачка сигарет. Но ни запаха табака, ни пустых бутылок из-под пива тут нет. Би хмыкает — примерный малый. Би бы в его возрасте всю квартиру разнёс. — Чай будете? — Цзянь к плите подходит, чайник осторожно трогает и тут же руку одергивает, шипит нецензурное что-то. Би губу закусывает, чтобы не рассмеяться, потому что он забавным кажется. Головой качает, когда Цзянь поворачивается и говорит: — Лучше кофе. Потому что спал сегодня от силы часа два, а Цзяня ещё ночью нужно сторожить и в школу утром отвезти. Теперь только на кофе жить и придётся. И желательно узнать, умеет ли он готовить, потому что на одних полуфабрикатах долго не протянешь. — А я его не пью. — Цзянь виновато плечами пожимает. — У меня только чай есть. И он тянется к подвесной полке, которую зачем-то слишком высоко установили. За чаем тянется, о котором говорил. И футболка на нем коротковата, потому что поясницу оголяет. А Би против воли, ей-богу, на его кожу светлую залипает. И взгляд отвести не может, как бы ни старался. Напрягается, когда запястье едва заметно греть начинает. Как раз там, где имя Цзяня красуется. И это вот — херово. Он ещё даже зайти не успел толком, а метка уже печёт. Би рукой встряхивает, точно сбить это тепло пытается. Трёт запястье, врезаясь пальцами в плотную черную ткань, чтобы перебить ощущение настоящим, физическим. — Ладно, чай сойдёт. — говорит отвлеченно, когда Цзянь наконец чай с верхней полки достаёт. — Цзянь, мне с тобой на какое-то время остаться придётся. — Ну, сегодня вечером я не занят. — Цзянь неторопливо кружки достаёт. И не понимает, что не на один вечер Би тут. Не понимает ещё, с чем Би бороться придётся, пока он тут Цзяня охраняет. Не понимает, что связь уже теплом приятным снова запястье Би обдаёт. Его даже стряхивать не хочется. Не понимает, что через какие-то месяцы на его собственном запястье имя Би появится. — Жить. — Би хмурится. — Жить вместе придётся. Цзянь так и зависает с чайником в руках. И выдыхает тихое, удивлённое: — Ох… Вот именно — ох. У Би тоже других слов нет. Как и вариантов. Нет вариантов пристально на спину Цзяня не смотреть, пока он, стараясь не обжечься, кипятком чайный пакетик заваривает. Разворачивается, ставит кружки на стол и напротив садится. Притих — всё ещё информацию обрабатывает. Он уже, наверное, привык в одиночку жить. Задумывается и из реальности точно выпадает — отрешённо пакетик за ниточку дёргает, даже не замечая, что чай у него слишком крепкий заваривается. А Би всё смотрит и смотрит. На пальцы его тонкие и длинные. На движения расслабленные и плавные. На то, как Цзянь губу нижнюю закусывает и тут же её отпускает. А к той кровь мгновенно приливает. Окрашивает её в светло-алый. И он Би совершенно добивает тем, что пару раз по ней языком мажет. А потом глаза на него поднимает, вспоминая, что сейчас он вовсе не один. И взгляд у него — господи-боже, — такой трогательный и чистый. И глаза, оказывается, песочного цвета. Би таких ни у кого не встречал. Би кружку от стола отнимает, чтобы отвлечься от этой пронзительной чистоты, а в нос тут же клинится аромат жасмина. Чай Би не пьёт. Теперь, видимо, начнёт. Потому что запах на кухне стоит потрясающий. А ещё за кофе съездить нужно, заодно и продуктов закупить. Наверняка же в холодильнике нет ничего съедобного. И как он вообще один выжил, спрашивается? Как его одного вообще оставить можно было? Би поток мыслей останавливает, который его явно не в ту сторону уводит. Отпивает чай горячий и нехотя взгляд от Цзяня отводит. Ну потому что уже просто неприлично вот так откровенно на него пялиться. Самому неудобно становится, а мальчишке — так тем более. У него на щеках пятна алые проступают, слишком на его коже бледной — заметные. — А как мне вас называть? — Цзянь на дымящуюся кружку дует, продолжая Би в глаза смотреть. Подносит ту к губам, отхлёбывает и морщится, когда на языке горечь крепкого чая чувствует. Чертыхается, отставляя кружку подальше и тут же за конфетой тянется. Шуршит упаковкой, конфету круглую, белую в рот суёт, а фантик комкает и в мусорку отшвыривает. Жуёт медленно — явно вкусом наслаждаясь. А потом и вовсе большой палец облизывает. И Би совсем не по себе становится. Жарко становится, хотя в доме прохлада стоит из-за открытых окон. И закурить отчего-то хочется больше обычного. Би пачку достаёт из кармана, в руках её крутит и вспоминает: тут наверняка курить нельзя. Укладывает её на стол, ругнувшись. — Хуа Би. — Круто. — Цзянь небрежно прядь пепельную за ухо убирает и улыбается. — Би. Произносит мягко, точно на вкус его имя пробует. И оно даже звучит по-другому. Хочется, чтобы Цзянь вот так просто — его почаще звал. И это снова то иррациональное, чего Би сам себе даже объяснить не может. — А на ты можно? — Можно. А потом ещё сто и один вопрос от Цзяня что можно, а чего нельзя. И на всё Би бы с радостью ответил: можно. Да только хорошего помаленьку. Себе он это повторяет тоже. Повторяет и в супермаркете, куда они поехали сразу после того, как Цзянь в рекордное время собрался, накидав список продуктов, который и списком-то назвать трудно. Там одни лишь сладости да шампунь. Би бы список дополнил бутылкой виски, только вот на работе пить не положено. Залипать на мальчишек тоже не положено, и Би старается — честно. Мимо прилавков спокойно проходит, толкая вперёд тележку, которая уже доверху всякой сладкой дрянью наполнена. И морщится от того, что в тележке переднее правое колесо западает и скрежет жуткий создаёт. А Цзянь впереди важно вышагивает, заложив руки за спину и рассматривает стеллажи. Останавливается около молочного отдела, сгребает с полки сливки и внимательно вчитывается в состав. Хмыкает одобрительно и в тележку их скидывает. Би оглядывается — шумно тут. Музыка хоть и ненавязчивая, но по ушам бьёт. Голоса в слух клинятся и все разобрать надо — обстановку оценить. Потому что опасности нужно ждать всегда, особенно там, откуда она появится не может. Мимо них проходит парочка уже немолодая, и Цзянь на них заглядывается, даже провожает их задумчивым взглядом. Косится на запястья, которые те ничем не прикрывают и за руки держатся, сплетая пальцы. Там наверняка их имена под кожу красным въелись. Там единение тотальное. А потом Цзянь на запястье Би взгляд переводит, щурится, точно пытается сквозь плотную ткань имя рассмотреть, а когда Би его нагоняет — тут же отмирает. Бормочет что-то себе под нос и дальше идёт, чуть впереди. Уже не так активничает, а после телефон достаёт и проверяет входящие. Мрачнеет на глазах и блокировкой щёлкает. Неясную печаль Цзяня рассеивает, когда они уже на кассе стоят. Он ещё пару шоколадок с прилавка стаскивает и к продуктам придвигает. Уже хочет бумажник достать, как Би его останавливает: — Я сам. Цзянь взгляд застенчивый на Би поднимает. И смущается он удивительно, ей-богу. Смущается так, что его смутить ещё больше хочется, и этой идеей кроет вплоть до самого дома. Кроет до тех пор, пока Цзянь спать не уходит, плотно прикрывая дверь в свою комнату. Би хмыкает тихо, на диване в гостиной развалившись — правильно Цзянь делает. Би бы больше удивился, если бы он дверь открытой оставил. Он каналы на телевизоре лениво переключает и ничерта стоящего найти не может. Оставляет старый боевик, к которому только краем уха прислушивается. В сон постепенно проваливается. И теплота на запястье медленно затихает, даря долгожданное спокойствие. И жить, кажется, становится проще. И не такой уж страшной уже связь кажется, потому что тянуть — не тянет. Ну, разве что смотреть. Смотреть много, долго и упорно. Но это ничего. Взглядом Би ещё никого не убивал. Пока, по крайней мере. Первая ночь проходит спокойно. Без происшествий. Так, как Би и планировал. Он глаза резко открывает, когда слышит тихий шорох из комнаты Цзяня, садится сразу же, прислушиваясь. Дверь отпирается скрипуче и Цзянь из комнаты выскальзывает. Сонный, ещё теплый ото сна, с беспорядком настоящим на голове. Плетётся, шлепая голыми пятками по паркету мимо Би, точно его не замечая, стопорится, поворачивается и хмуро на Би глядит. — Доброе утро. Ты не спал? — голос у него охрипший. И вид у Цзяня такой, точно он сам всю ночь не спал — ворочался и думал о чём-то своём. Наверняка для него сейчас важном. — На новом месте непривычно. — Би плечами пожимает. И не то чтобы неудобно было. Сон у него просто чуткий, и в глубокий он лишь у себя дома погружается. Только вот Цзяню всё это объяснять не хочется. По утрам вообще едва-ли говорить хочется. По утрам бы обратно в постель. Но у Цзяня школа, а у Би — работа. — Точно, я же забыл тебе нормальную подушку дать. — Цзянь губы виновато поджимает и неопределённо рукой указывает в сторону своей комнаты. Обещает Би этой ночью выдать хорошую подушку, а не ту жёсткую, диванную, на которой Би спал. Цзянь ещё не знает, что на некоторых заданиях Би ночи напролёт на ногах проводил и уснуть может на чём угодно. Цзянь вообще ещё слишком многого о нём не знает и ведёт себя настороженно. А Би не удивляется. Так и должно быть в его возрасте с незнакомцами, которые к тебе на порог заявляются и говорят, что жить с тобой будут. Би бы точно напряг словил и свалить попытался. Цзянь свалить не пытается и даже не возмущается. По пути в школу радио в полный минус скручивает, на переднем пассажирском поудобнее устраивается и делится с Би чем-то незначительным. Про школьных друзей рассказывает. И слишком много внимания уделяет загадочному Чжаню, который очень важную роль в его жизни играет. О котором Цзянь взахлёб тарахтит и сам не замечает, какая у него улыбка при этом мечтательная появляется. Сам не замечает, как они к школе подъезжают, и ещё минут пять с Би разговаривает, по сторонам даже не смотря. А потом на время взгляд скашивает, ойкает, волосы в небрежный хвост собирает и выбегает, помахивая на прощание рукой. Би дожидается, когда тот зайдёт за ворота школьные. Смотрит ему в спину, неторопливо прикуривая третью за утро сигарету. Смотрит на то, как Цзянь лучисто парню какому-то улыбается, и когда тот подходит — руку ему на плечо закидывает. Виском своим — о его трётся. И весь мир стопорится, потому что буквы на запястье пылать начинают настолько, что Би шипит от пронзающей боли и рукой встряхивает, пытаясь её унять. Весь мир стопорится, потому что в этот самый момент — Цзянь, кажется, связь эту с Би отрицает. Весь мир стопорится, потому что Би отчётливо понимает, что парень рядом с Цзянем — тот самый Чжэнси. Весь мир крошится звонко, ведь — Цзянь в него влюблен по уши…