Не беги

Би впервые в жизни жалеет, что не слушал глупые рассказы про людей, которые судьбой уготованы. А ту часть, которая про отрицание связи — и вовсе прогулял. Би вообще не очень прилежным учеником был. Би к связи на отъебись относился. Плевать как-то было. А теперь в машине сидит и понимает — не-а, не плевать. Ни чуточки. Вот сейчас конкретно, когда Цзянь изо всех сил к Чжэнси на заднем сидении жмётся — не плевать, бля. Хочется между ними перегородку установить. Хочется Цзяня к себе, на переднее водительское сгрести и пусть так едет. Так безопаснее. Для Чжэнси — безопаснее. Би зеркало заднего вида поправляет, косится на Чжэнси, который с него самого взгляд хмурый не спускает. А Цзянь и вовсе про существование Би забыл. Лопочет что-то о предстоящих праздниках и как круто было бы провести их вместе. Чжань кивает, его даже не слушая. Чжаню не до праздников, он на Би с подозрением смотрит. Он Цзяня доверять ему боится. Би только губы поджимает и на дорогу взгляд переводит. Дворники по лобовому возят, размазывая капли дождя. Дорога освещается лишь желтыми фонарями, свет от которых из-за капель растягивается в длинные лимонные полосы. Би на выбоину, замаскированную под обычную неглубокую лужу, наезжает, чертыхается, когда машину подбрасывает и ведёт слегка по мокрому асфальту. Слышит смех Цзяня искренний и чистый, еле себя удерживает, чтобы в зеркало снова не глянуть. Чтобы не погреться взглядом о него. А мальчишка реально греть умеет. Неосознанно совсем. Простодушно. В салоне стоит запах карамели солёной. Невыносимо. Невыносимо его чувстовать вот так — далеко. Его ближе нужно. К себе ближе. Об этом метка руку жжёт. Об этом Би всю дорогу к дому Чжэнси думает. Не выдерживает уже и окно полностью открывает. Руку, что он с окна свешивает, — тут же холодным ветром обдаёт, под рукав задувает, кусает кожу крупицам льда. В лицо капелька мелкая врезается, оседая, с запахом прелых листьев, что машины под колесами разносят. А запах карамели всё не выветривается. Застрял в носоглотке, въелся в слизистую прочно. И оттуда уже ничем достать, не выветрить, не прогнать. Это связь такую привязку на запах делает. Это связь оставляет в Би жгучее желание Чжэнси из машины выставить и пусть себе под дождем топает до дома. Но Би больше на мозг полагается. А мозг говорит, что Чжэнси ещё ребенок. Что он Цзяня только защищает остервенело. Как и Би в его возрасте поступил бы. В таких ситуациях рациональность нужна, а не разрушительные позывы сердца, которое рёбра выбивает каждым гулким ударом. Которое болит отчего-то больше обычного. И боль эта отдается прямиком в запястье — тянущая, ноющая, не затихающая ни на минуту. Би на неё отвлекается, чуть не проезжая поворот, слышит сзади шипение Цзяня, которого к окну сносит. Заезжает в сеть домов, друг на друга как две капли похожих, и останавливается у четвертого — углового. Чжэнси с Цзянем нехотя прощается, Би руку протягивает и жмёт так, что у самого каждая жила напряжена. Би в эти детские игрушки не играет. Если он с силой его щуплую руку сожмет — сломает ему пальцы. А он все-таки на работе. Жмёт тоже крепко, но недостаточно, чтобы пацана поранить. А Цзянь в это время под дождь выходит, волчком под ним крутится, пытаясь капли языком словить. Дитя, ей-богу. И самого вдруг неосознанно к нему, на стылую улицу, под дождь тянет. Вот так же по-ребячески язык небу показать. Би себя еле удерживает. Ждёт, пока Цзянь неловко на переднее сидение запрыгнет и дверь захлопнет аккуратно. — Странный сегодня день, да? — Цзянь сладко потягивается и за ремнем безопасности тянется. И он даже не понимает, что совершенно простые жесты от него — это финиш. Что каждое движение рассмотреть хочется, разбить его по деталям очень важным и в себе оставить. И знает, что это связь в нем говорит, теплится где-то за грудиной, Цзянем греется, как личным солнцем. Би остановить себя не может. Ну вот — никак. Тут бы теперь не сорваться и руки, — холодным воздухом замороженные, — о него греть не начать. Не засунуть их ему под кофту, прикладывая к напрягшемуся животу. Не смотреть в глаза долго и упорно, пока расстояние между их телами едва ли останется. Пока губы Цзяня не попробует на вкус. Би глаза прикрывает, чтобы мысли отогнать от себя подальше. И ещё хуже становится, господи. Перед веками всплывает образ Цзяня, с улыбкой от уха до уха. Всплывает его образ без кофты этой, где ворот до самой шеи. А там и шея от одежды свободна, и следы свои на ней оставить можно. Би выдыхает шумно, пытаясь себя в руки взять. И как тут возьмёшь, когда глаза открывает и натыкается на любопытный взгляд Цзяня, который ответа от него ждёт. Ответ тут только один: — Да. Би на проезжую часть выруливает, стараясь исключительно за дорогой наблюдать. Дорога важнее — на мокром асфальте внимательным нужно быть. Но взгляд то и дело магнитит в правую сторону, на Цзяня, который рюкзак к себе прижал и сидит расслабленно. Который руку на подлокотник опускает и локтя Би неосознанно касается. И, казалось бы, ничего такого. А внутри от тепла его кожи, через слои ткани — взрыв настоящий. Настоящее стихийное бедствие, которое сердце только сильнее колотиться заставляет. Би фыркает — как подросток с бушующими гормонами, ей-богу. Как будто влюбляется в первый раз и не понимает, что с ним происходит. И Би реально не понимает. Как это вот — неуклюжее, с волосами светлыми, растрёпанными, с глазами чистыми и взглядами, полными доверия ко всему живому — такую бурю внутри вызывать может. Ну бред же. Ну как это работает-то? Единственное, что Би понимает — работает оно на полную, ебать, мощность. Точно тормоза срывает и тянет к этому неуклюжему, растрёпанному, тянет зверски. Тянет так, что Би приходится руку свою от его подальше убрать. От греха, блядь, подальше. Ведь Цзяня спугнуть — как нехер делать. Он ведь на волшебного эльфа похож, на хрупкого, ранимого. А тут Би, который привык пожёстче, без отказов и на один раз. С Цзянем такие штуки не пройдут. Его если себе забирать, то это уже навсегда. А он — глупый мальчишка, сейчас себя в руки другому совсем вручить готов. И Би надо бы с Чжэнси отдельно встретиться и узнать у него, как он к Цзяню относится. — А ты чего рядом со Змеем делал? — Цзянь на дорогу упорно смотрит и напрягается, когда вопрос задаёт. Этот вопрос явно не из тех, что мимо ушей пропустить можно. Явно не из тех, на которые односложно ответить получится. Потому что тема эта — Цзяня отчего-то парит. И он серьёзным становится в одночасье. Во взгляде меняется и морозит фонари глазами нереальными, песочными, льдом окованными. Би поначалу думает, что ему показалось. А потом, когда на Цзяня смотрит, понимает — ничерта ему не показалось. Цзянь, хоть и напрягся, а во взгляде спокойствие со стужей мешается. Во взгляде расчетливость отчего-то появилась и осознанность, которая мальчишке девятнадцатилетнему не присуща. Би переносицу устало трёт, сигарету закуривает и думает, что бы ему ответить такого, чтобы больше этих вопросов не задавал. У Змея там пиздец в жизни. И разломов куча, которые он зачем-то Би показал. А о чужих разломах либо с теми, у кого они есть, обсуждают, либо ни с кем. Поэтому Би выдыхает шумно дым в открытое окно и говорит: — Решил подружиться. Цзянь тут же голову к нему поворачивает. Сверлит Би взглядом, от которого кожу мурашками пробивает. Долго смотрит, изучающе и всё так же убийственно спокойно. Щурится и констатирует: — Би, ты шутишь. И если бы. Если бы Би только шутил. Только вот как теперь Змея с его заёбами в одиночку оставить — не знает. Он его честно Чэну передал. А в груди тянет чужой тоской и убитым взглядом, когда тот на Рыжего смотрел. В беде он. А людей в беде Би не оставляет — такой уж характер. Даже если эти люди ни на грамм не нравятся. Так воспитали. И воспитание свое Би теперь проклинает. Потому что знает, что когда завтра Цзяня в школу отвезёт — помчится к Чэну про Змея выяснять. Не ради галочки, которая ему спать спокойно поможет, а потому что так надо. Надо людей, которые умирают — спасать. Опять же — так воспитали. — Шучу конечно. — Би ему волосы ерошит и только сейчас понимает: они невероятно мягкие, а ещё влажные. Сигарету тут же выбрасывает, хотя курить хочется зверски, на доводчик жмёт, закрывая окно, чтобы Цзянь не простудился, и кондей выкручивает на максимум, чтобы согреть его. — Мне его с Чэном надо было познакомить. Уж Чэн точно знает, что с умирающими делать. Состояние оценивает и либо сам добивает одним выверенным ударом, либо за спасение принимается — это уж от настроения зависит. А сегодня, судя по всему, он в хорошем настроении — Би проверил. И только потом Змея к нему в машину усадил, кинув напоследок, что паренёк не плохой. Цзянь ремень оттягивает, усаживается так, чтобы на Би смотреть в упор. Усаживается к нему лицом. Брови светлые хмурит и говорит осторожно: — Ты подальше от него держись, хорошо? — Это почему? — Би по дороге несётся, точно они опаздывают. А опаздывать им в принципе некуда. Просто скорость мозги в порядок привести помогает. Скорость мысли лишние из головы выкидывает. Только вот, если на тебя так смотрят — тут уже ничего не поможет. Так, точно каждую деталь разглядывают без смущения почти. Почти, потому что Цзянь всё равно взгляд от Би изредка отводит на рюкзак, замок которого пальцем обводит рассеянно, а потом снова на Би. И Би понятия не имеет, работает ли у Цзяня связь, которая ещё на руке имя ему не высекла кровью. Или он просто так привык общаться. И если привык — это беда. Беда, если он на всех вот так смотрит. Тут уже ревность будет, хотя Би не ревнивый по жизни. Некого ему ревновать было. А тут вот — стоит лишь представить, что Цзянь так с кем-то другим разговоры ведёт — вести начинает уже Би. От чувства, грудину стальными прутьями сковывающего. От чувства собственнического: мой. А разум паскудно нараспев сердцу отвечает: не-а, не твой. Для того, чтобы этого эльфа волшебного заполучить — постараться нужно. Под кожей на запястье зуд адский. Её почти содрать хочется. И когда Би у светофора притормаживает — не выдерживает, проникает пальцами под сырую ткань, врезается ногтями в буквы, царапает аккуратно. А Цзянь с интересом наблюдает за ним. И видно, что вопрос об этом именно задать хочет. Но губу закусывает. Сдерживает себя, а потому говорит уже тихим голосом: — Он с ума сходит, Би. Серьезно. С недавних пор сходить начал. И в салоне тишина повисает. В салоне слышно только, как дождь по крыше барабанит. Как машины мимо проезжают, вынося из луж воду. И дыхание Цзяня сбитое, обеспокоенное. Би на него взгляд переводит: — Он с вашим Рыжим встречался? Тут и гадалкой быть не нужно, чтобы ясно понять — встречался. Любил. Со связью так отчаянно боролся, что любые её проявления в порошок стирал усиленно. Что разрезать её всеми способами пытался. Стереть с себя, чтобы новой кожей запястье заросло и без букв совсем оказалось. Но мир не так устроен. Даже если он себе руку бы ампутировал — связь бы не пропала. Она от сердца идёт. Тут только один выход — грудину вскрывать и насос этот глупый вырывать. А дальше смерть. И никому от этого лучше не станет. Только вот когда любишь человека, тебе судьбою непредназначенного — всё равно уже на жизнь. Потому что она, кажется, — ломается. Быстро, без вариантов и звонко. Её по крупицам потом не собрать — только раниться. И жизнь только с чистого листа начинать. Желательно в другом городе, в другой стране, чтобы уж точно ничего о том человеке не напоминало, кроме снов болезненно реальных, кроме воспоминаний, которые накрывают снежной лавиной, кроме теплоты внутри, которая всё ещё о нём. И о том Рыжем пламени внутри Змея — всё было, абсолютно. Би видел. Би чувствовал его боль кожей, когда Змей на Рыжего смотрел. Би телефон достаёт уже на парковке и Чэну смс набирает: ну как там? Обычного быстрого ответа нет. Чэн молчит. Чэн занят. И Би сейчас занят будет — дома есть нечего и Цзяня надо научить готовить. И не накинуться на него — желательно. Они когда уже из машины выходят, Цзянь задумчиво произносит: — Да. А когда ему двадцать стукнуло, он как поехавший себя вести начал. И Би понимает почему. Так ведь бывает, когда ожидаешь чего-то очень сильно, когда всем сердцем веришь, а то, чего ты так долго ждал — не настаёт. Потому что — не судьба. Реальность с ног на голову переворачивается — и живи в новой как хочешь. И многие к этой новой привыкнуть не могут — ломаются день ото дня, а потом и вовсе в тень свою превращаются. Черные костюмы надевают и выслеживают у школьных ворот того, о ком сердце болью пронзает. И потом уже всё. Никакие пластыри не помогут, никакие врачи. — Ты не задумывался почему? — Би выходит, оглядываясь. На паркинге пустовато слишком. Подозрительно косится на машины, владельцев которых лишь по досье знает. Все свои. Достаёт с заднего сидения сумку тяжёлую и на плечо её вешает. Цзянь за ним повторяет — с рюкзаком то же самое делает и следом идёт. Думает усиленно, палец к губам прикладывает, когда они около лифта останавливаются. Слушает гул тросов и выдает: — Связь? На Би смотрит с искренним интересом. Снизу вверх смотрит. И стоит слишком близко. Мокрый, взъерошенный и красивый. У него во взгляде любопытство с беспокойством перекликаются, сплетаются воедино. И зрачки у него отчего-то расширяются прямо на глазах. У него в голове свои связи формируются. Неправильные, пока что иллюзорные. И когда он от них окончательно откажется — Би непременно рядом окажется. Осколки из него вытрясет и себе оставит. Потому что в руке теплота такая, что ею всё тело греет. Потому что теплом этим Цзяня сейчас отогреть очень хочется. Вот он — дрожит весь от холода, ёжится. Би, недолго думая, куртку с себя стягивает и на его плечи вешает. А Цзянь тут же взгляд отводит, в пол смотрит и наверняка краснеть начинает. Би усмехается этому: — Точно. Двери лифта с шорохом слабым разъезжаются, пропуская в кабину, в которой сыростью пахнет. И с улицы даже отсюда раскат грома слышен. Такой сильный, что стены дрожат. И Цзянь сильнее дрожать начинает и в угол кабины забивается. Глаза зажмуривает на втором раскате, хмурится. А Би понимает — ему не холодно. Он боится. Грома. Или того, что с ним связано. А может, лифты не переносит и громкие звуки — Цзянь для Би сейчас загадка номер один. Да и вообще благодаря связи — очень уж быстро и беспрепятственно на первое место в его жизни пробивается. Это пугает до жил натянутых. До боли в груди пугает. Это греет нереально. Это вообще описать трудно. Ехать им на самый последний этаж, а у Цзяня уже дыхание поверхностным сделалось и пот на лбу выступил. Би сумку на плече дёргает — чтобы не мешалась, и к нему подходит медленно, точно спугнуть боится. Аккуратно за предплечья его перехватывает и замирает, когда Цзянь сам к нему подаётся, прижимается всем телом, обхватывает руками крепко. Би как дышать забывает. Забывает, что он на задании. Что они в лифте. И точно в другой вселенной оказывается. Где нет никого, кроме них двоих. Где тросы стальные увозят их не в квартиру, а выше гораздо. К звёздам, быть может. Би аккуратно руку ему на спину укладывает. И цепенеет, когда собственную ключицу дыханием горячим обдаёт. Когда запах карамели солёной в нос забивается. Когда Цзянь голову ему на грудь укладывает доверчиво. И это пиздец. Это единение сто из ста. Это полнейший восторг, от которого и вдоха не сделать. Это то, чего Би ещё ни разу в жизни не испытывал. Это новое. Это сладкое. К этому хочется ближе, сильнее, вплавить в себя. Этому настаёт конец, когда лифт звенит где-то на фоне и двери распахивает на нужном этаже. Цзянь отходит медленно, на Би так и не смотрит, бормочет, что им пора. А Би не согласен. Он бы так ещё на пару вечностей задержался. Потому что тепло. Хорошо. Спокойно. Потому что не изучено, странно и до одури нужно. Би сглатывает шумно, пару шагов назад делает и разворачивается. Идёт с прямой спиной, хотя хочется повернуться обратно, Цзяня в этой кабине зажать и черт знает что сделать. Потому что, да, уже тянет. Это как с блюдом невероятно вкусным — один раз стоит попробовать и хочется всё больше и больше. А у Би уже голод по Цзяню возникает. Уже ломота в теле по нему начинается настоящая. Говорил же он Чэну, что сам для Цзяня опасен. И держать себя в руках пуще прежнего придется. Переступать через желания зверские придется. Цзянь стаскивает с ног вымокшие кеды и какую-то ценную мысль в голове ловит, а сам чуть не валится на пол, на шнурок наступив. Би его подхватывает под руку вовремя и старается не выдать себя смехом. Забавный он. И пусть неуклюжий — Би ведь всегда рядом, чтобы не дать ему упасть. Сам от этой мысли напрягается, ставит Цзяня ровно и отходит от него. Просто подальше, чтобы его как в лифте не вырубило и в другую реальность не перенесло. — Змей не увидел имени Рыжика на руке и… — Цзянь с благодарностью на него смотрит и куртку протягивает, разувшись. Би головой отрицательно качает — продолжать не нужно. Он и так результат наглядно видел. Видел бугры нежно розовой кожи, которая прорезями смуглую разукрашивает. Видел, какие порезы глубокие были. — Я понял, Цзянь. Можешь мне не объяснять. — Би куртку принимает, вешает ее на крючок и за Цзянем в ванную плетётся. Останавливается около двери и о косяк опирается, наблюдая за тем, как мальчишка руки моет, даже рукава не закатав. Намочит ведь. — Это очень серьезно. — Цзянь через зеркало взгляд Би в отражении ловит, вспенивая мыло. — Говорят, люди медленно с ума сходят, если связь отрицают. Как бы Би от этой темы не бежал — она всегда его настигает. И теперь уже более серьезные обороты принимает. Понимает, что отрицать связь нельзя. Понимает, что теперь отрицать её не будет. Попробуй тут отречься от Цзяня — волоком же к нему потащит. Уже тащит нереально. А вот на счёт Цзяня и его влюбленности к другому… — И что ты по этому поводу думаешь? — Би вопрос задаёт и за дыханием сбитым следит. Потому что ответ почти наверняка знает. Потому что розовые очки на Цзяне явно ему мозг ещё туманят. Потому что первая влюбленность ничем хорошим не заканчивается. Это уже потом понимаешь, спустя года. А Цзянь не так долго в этом мире жестоком живёт, чтобы его правила просто так принять. Цзянь задумывается, подставляя руки под горячую воду. Задумывается так, что не замечает, что рукава замочил уже. Задумывается, мечтательно глаза к потолку отводя, и говорит твёрдо: — Я уверен, что у меня на руке будет Чжань Сиси. Мы встретились ещё в детском саду. И до сих пор не разлей вода. Это ли не судьба? Молодой он ещё. Зелёный. Жизни реальной почти не знает. Не знает, что она порой той ещё сукой бывает и под дых может дать так, что дыхалка собьется. А на восстановление понадобятся годы, литры виски и хорошие друзья. Би выдыхает, трёт лоб. Потому что видит, что Цзянь действительно уверен в своих словах. Потому что ему ещё боль испытать только придется. И хуже будет, если Би вот так просто напульсник с себя стянет и покажет ему имя, что кровью выбито под кожей. И говорит совсем не то, что Цзянь услышать хочет. Говорит не то, что сказать нужно, чтобы успокоить. Правду говорит: — Судьба та ещё переменчивая сука, Цзянь. Не слишком сильно надейся на неё.