Нас двое

Как грустно и очень обычно все вышло

Вадик думает, что Машка — шлюха. Можно было бы списать это на обычную ревность, ведь Машка ходит на свидания с Вадиком, а дает своему боссу, но, будем честны, Машка действительно шлюха, и то, что она водит мужчин за нос тут совершенно не причем. Дело даже не в том, что Машка любит секс. Вадик её за это совершенно не осуждает. Осуждает он её за то, что Машка продается — как самая настоящая шлюха. Начальнику — за прибавку к зарплате. Ему — за эксклюзивный материал. Вадика это очень злит, но почему-то только больше заводит. В глубине души ему хочется придушить Машку, и Машка, наверное, прекрасно это понимает. Запись, которую она жаждет заполучить, он предпочел бы не то, что не снимать, но вовсе никогда не видеть. На записи человек, пообещавший его усыновить, выносит себе мозги из пистолета и обмякает бесформенной массой на сидении вагончика, который всего пару мгновений назад выписывал мертвую петлю на бешеной скорости. В свете фонарей его лицо смотрится инфернально и очень тоскливо. Вадик предпочел бы забыть это выражение как страшный сон, но оно въелось в его память так отчетливо, что не помог бы ни один отбеливатель, даже если бы Вадик хлебнул из горла. Когда экстравагантные выходки политика перестают интересовать публику, тому приходится добиваться внимания общественности иным способом. Петр Яворский очень хотел сенсацию. Вадик сидит в полной до краев ванной, и ему хочется либо утонуть в ней, либо утопить Машку — та сидит на бортике, пересматривает запись, и её большие карие глаза жадно горят. Кольцова чует хорошие деньги, и ей не жалко ни отчаявшегося человека на видео, ни Вадика, которому пришлось смотреть на его смерть. Машке нужна эта запись, и она собирается её получить, но для этого нужно немного поиграть. Машка откладывает камеру на стиральную машину и поворачивается к Вадику с притворным сочувствием на лице. Почему-то она думает, что Вадик — щенок, которому много не надо, достаточно его приласкать, потрепать по макушке, и он будет преданно и благодарно лизать ей ладони. Но Вадик совсем не так наивен, как ей кажется. Вадик прекрасно понимает, к чему этот спектакль. И закрывать на это глаза ему больше совсем не хочется. Вадик оглаживает бледное девичье бедро, скользнув ладонью под бесстыдно короткую юбку. Машка сводит ноги, меняясь в лице — она удивлена и возмущена одновременно. Вадик никогда не позволял себе лишнего, и она была уверена, что его можно безнаказанно дразнить, сколько ей вздумается, думала, что контролирует его. Но сейчас, когда Вадик перенял её правила игры и намерен получить желаемое любой ценой, становится ясно, что она заблуждалась. Вода из ванной волнами выплескивается на кафель, когда Вадик рывком опрокидывает сопротивляющуюся Машку на себя. Машка извивается и пытается расцарапать ему лицо, но Вадик не обращает внимания на её визги и трепыхания. Он ненавидит её так же сильно, как хочет, и все это играет не в пользу Кольцовой. Вадик думает, что Машка — шлюха, а со шлюхами никто не церемонится. Он прижимает её к себе — длинноногую, худую, гибкую — и желание обладать ей становится таким нестерпимо болезненным, что Вадик уже почти не соображает, что делает. Кудрявые волосы струятся по машкиной шее, как водоросли, а её острые соски просвечивают сквозь ставшую прозрачной от воды маечку. Машка никогда не приходит к нему в лифчике. Возможно, она их вовсе не носит — Вадик не знает. Он вообще мало знает о ней, но так ли это важно сейчас, когда она впаяна в его тело недостающим кусочком мозаики, когда наконец отвечает на поцелуй? Никто не адаптируется к новым правилам так же быстро, как Кольцова. Никто не умеет стелиться так мастерски. Она отдается Вадику, покорностью и лаской усыпляя его бдительность, она седлает его колени и стонет ему в рот, она позволяет трогать и сжимать себя так, как ему хочется. Она даже остается на ночь. Но утром Вадик предсказуемо не находит в квартире ни Машки, ни своей камеры. Он уже не злится — между ними не осталось недосказанности и лжи. Машка — шлюха, и за ночь с ней положена плата. Вадик готов платить.