Нас двое

— Надо было его доесть, — говорит Арина, снимая колпачок с помады и наклоняясь ближе к зеркалу, — теперь из-за твоей неосторожности у нас могут быть проблемы. Она красит губы матово-алым, приоткрыв рот, и с холодным вниманием смотрит на Соню в отражении. Та кружит по комнате, пританцовывая. — Знаю! Я и не собиралась оставлять его в живых. Но там объявился оборотень, надо было позволить ему поймать меня на горячем? Соня оправдывается, но совершенно не выглядит виноватой: её глаза лихорадочно блестят, на щеках теплеет румянец, губы яркие, точно она тоже их накрасила, и кожа не такая бледная, как обычно. Она всегда становится симпатичнее и живее, когда вдоволь напьется крови, и в такие моменты её задорное настроение невозможно испортить даже угрозами. Как же хорошо быть живой! Арина её энтузиазма не разделяет: морщит носик, придирчиво оглядывает себя в зеркале и поправляет пальчиком и без того идеальную линию брови. — Отдам тебя охотникам — будешь знать, — говорит она, оглаживая свою обнаженную грудь, и скользит ладонями вниз по изгибу талии, к узким бедрам. Соня заливается звонким смехом и почти начинает выглядеть на свой возраст. Она не верит аришкиным угрозам — слишком часто приходится их выслушивать. Соне кажется, что та попросту пугает её страшными сказками, как несмышленого ребенка: разве есть эти мифические охотники на самом деле? Соня еще ни одного не видела. Она льнет к Арине со спины, крепко обнимая, и тычется носом ей в плечо. Соня не дожила до тринадцати, законсервировалась в теле девочки, но Арина такая маленькая, что они все равно почти одного роста. — Ты понимаешь, что он может все вспомнить? — спрашивает ведьма, все еще глядя на Соню через зеркало, но уже чуть менее холодно. Соня улыбается кроваво-красными губами. В её прозрачных глазах ни от ребенка, ни от человека не осталось даже тени. — Я все исправлю, — говорит она, глядя в серьезные серо-зеленые в отражении. — Дай мне немного времени. Арина протягивает ей руку, не оборачиваясь, и Соня припадает к её пальцам губами. — Не разочаруй меня, — говорит ведьма. — Этот прокол дорого может нам обойтись. Соня кивает уже серьезнее. Она законсервировалась в теле девочки, но давно уже ей не является. *** Игорь чувствовал себя странно. Прошла уже неделя с тех пор, как его выписали из больницы, и все это время Игоря не отпускало ощущение, будто кто-то следит за ним. Неприятное, зябкое ощущение, заставляющее чаще оглядываться в поисках опасности — инстинкт жертвы, учуявшей приближение хищника, но не разобравшей, откуда идет запах. Он не говорил о нем никому, списывал на паранойю. После того странного случая в заброшенной психбольнице, о котором из памяти будто бы вырезали фрагмент, ему вообще не очень хотелось разговаривать. Макс, конечно же, винил в этом себя и потому тоже молчал — не решался начать разговор. Но от Игоря он теперь не отходил ни на шаг, даже в туалет его провожал, будто кто-то действительно мог съесть его по пути в школьный нужник. Это могло бы быть забавно, если бы так сильно не напоминало маниакальный психоз. Да и учителю сложно объяснить, почему это они отпрашиваются вдвоём с урока, и почему вдруг всегда мягкий, уступчивый и воспитанный Шустов — любимец всех педагогов школы — так бесцеремонно игнорирует замечание о том, что выходить можно только по одному, и молча отправляется вслед за Игорем. С этим определённо надо было что-то делать. Раньше Игорь проявил бы чуть больше чуткости и нашёл бы способ отвлечь Макса от произошедшего. В крайнем случае, рассказал бы какой-нибудь тупой анекдот — Макс их никогда не понимал, но каждый раз упорно пытался, поэтому Игорь бы долго и обстоятельно пояснял ему, в чем соль и почему это обычно вызывает смех. Анекдоты, конечно, совершенно не так должны работать, но, даже с оглядкой на этот странный эффект, польза от них была — Макса от насущных дел они отвлекали. Любопытно, что с загадками и головоломками у него затруднений не возникало: с любой задачкой он разбирался так легко и непринуждённо, что Игорь невольно начинал ощущать недостаток извилин в своей голове. Оставалось утешаться только тем, что с чувством юмора у него все в порядке. Но сейчас даже ему не до смеха. Игорь сидит возле окна и смотрит на улицу. За окном урчит гром, ветер закручивает в вихре прозрачные полиэтиленовые пакеты и листья, а сизое небо сгущает тучи, напитываясь тяжелой влагой, как губка. Виском Игорь чувствует, что Макс наблюдает за ним, и мог бы поспорить, что взгляд друга прикован к пластырю на его шее. Максово чувство вины такое же свинцово-тяжелое, как туча за окном и гнетущее чувство загнанности, которое затянулось петлёй на шее Игоря. Кто-то чуть не убил его в каких-то семи минутах от школы и этот кто-то все ещё там, блуждает, упиваясь своей безнаказанностью и подыскивая себе новую жертву. Никто не ищет его. Никто. Неужели Игорь просто забудет о произошедшем, уповая на то, что его эта угроза больше не коснётся? Листочек в клетку с еле слышным шорохом передвигается на его половину парты. «Мне не нравится направление твоих мыслей», — сообщает карандашная надпись, выведенная красивым округлым почерком. Игорь поворачивается к Максу. Тот непривычно хмур и совсем не слушает учителя. Он кажется старше, будто эта муторная неделя пошла ему за несколько лет. Игорь думает, что они поменялись местами, и у него сжимается сердце. «Я не думаю», — пишет он на листочке наклонным острым почерком. «Ты всегда думаешь, — отвечает Макс, усиливая нажим на карандаш. — Думаешь-думаешь, да не о том». Под строгим взглядом голубых глаз Игорь быстро сдаёт позиции. «Он(о) там». Макс кивает. «Мы должны поймать его, — строчит Игорь. — Пока снова кто-то не пострадал». «Я отвечаю за тебя». «Значит, со мной все будет в порядке». Макс опускает глаза. Кудряшки спадают ему на лоб светлыми завитками, а пальцы нервно теребят фенечку на запястье. Игорь чувствует прилив нежности и накрывает его запястье ладонью, успокаивая. А потом осознание ослепляет его вспышкой молнии. Фенечка. Денис. Соня… Страшная девочка с рыбьими глазами — это ведь она подошла к нему в тот день? «С Денисом беда», — так она сказала. А потом они пошли к психбольнице… Звонок отрезвляюще громкой трелью оповещает о конце урока. Ребята шелестят страницами дневников, жужжат молниями рюкзаков, начинают переговариваться, создавая фоновый шум, а Игорь сидит неподвижно, будто сфинкс, и смотрит в пустоту. — Игорь, — зовёт Макс, пытаясь поймать его рассеянный взгляд. — Ты в порядке? Вспомнил что-то? Его тревожный голос вытягивает Игоря из пруда задумчивости, как поддетого на крючок окуня. Он коротко улыбается Максу и начинает собирать тетради в рюкзак. А когда они выходят из класса, бросает как бы между делом: — Нам нужно к реке. Но пусть он и делится своей мыслью нарочито непринуждённо, звучит она так же тяжеловесно, как всплеск от брошенного в воду булыжника. Макса мутит. *** Атмосфера на речном берегу отдаёт тленом и болотной тиной. Игорь ёжится на ветру, пряча нос в шарф, а руки — в карманы, и оглядывается по сторонам, оценивая обстановку. Серые ивы волочат по земле свои жидкие волосы, в редких кустах поблескивают мутным стеклом пустые бутылки, а Нева рябит волнами, раздраконенная порывами ледяного ветра. У самой кромки воды сидит Денис — сгорбившийся и привычно растрепанный. Он копошится в песке, как опарыши в разлагающемся трупе, и Игорю совсем не нравится, что при взгляде на него на ум приходит именно это сравнение. Слишком много смерти вдруг стало в их жизни. Игорь подходит ближе и только тогда замечает, что Денис сидит в прочерченном на песке круге, границы которого выложены камнями и стеклышками разных форм и размеров. — От кого прячешься? — спрашивает Гром, встав возле самой границы. Шагнуть в круг почему-то не представляется возможным, будто перед ним выросла невидимая крепостная стена, но в сложившихся обстоятельствах это кажется наименее странным. Денис все-таки отвлекается от копошения и сканирует его своим непроницаемым взглядом, по-птичьи склонив голову набок. — Я не прячусь. Это моя территория, никто не может мне здесь навредить. — На твоем месте я бы не был так уверен. Денис ухмыляется и ворошит гнездо на голове испачканными в мокром песке руками. Он так похож на дикого зверёныша, что Игорь на мгновение сомневается, что тот не бездомный. Когда Денис резко встает с колен, Игорь невольно отступает на шаг. — А ты не на моем месте, — говорит их будущий горе-шаман, не желающий становиться ни на чью сторону. — Ты за кругом. И зря сюда пришел. Тревога скручивает внутренности совсем как тогда, когда Игорь в полной темноте стоял на лестнице в заброшенной психбольнице, ощерившейся выбитыми окнами и вязкой тишиной. Он невольно оглядывается, но берег все такой же пустынный и затхлый. Игорь передергивает плечами, пытаясь стряхнуть липкую паутину инстинктивного первобытного ужаса. — В тот день, когда меня чуть не убили, Соня позвала меня к заброшке, сказав, что с тобой что-то случилось. Но тебя ведь там не было, да? — Не было. — Тогда что ей было нужно? Денис снова садится — на этот раз по-турецки, спиной к реке, будто единственный зритель в пустом музее — и смотрит на Игоря внимательно и долго, как на любопытную картину. — Сам у неё спроси, раз пришёл. Что она здесь, Игорь чувствует загривком. Он разворачивается резко, не теряя времени на раздумья, но Соня оказывается быстрее: её маленькие руки с нечеловеческой силой смыкаются на его горле, а голодный рот щерится в оскале, демонстрируя острые иглы клыков. Игорь пытается отскрести от шеи окаменевшие бледные пальцы и глотнуть воздуха, пытается отстраниться от алого хищного рта, но все прикладываемые физические и волевые усилия увенчиваются лишь тем, что они вместе падают на мокрый песок. От удара о землю голова начинает кружиться еще сильнее, мир кренится, жонглируя ивами, небом и бутылками, а Денис наблюдает за ним сверху вниз из своего защитного круга, как локальный равнодушный божок, и его грязная куртка рябит в глазах, будто пятнистая леопардовая шкура. Игорю впервые в жизни хочется позвать на помощь, но он не может издать ни звука. Соня склоняется к его шее, будто хочет поцеловать, и ему резко становится больно, как от ожога, или пореза ножом. А потом пространство протухшего серого берега вдруг озаряется светом — чистым, как отполированное золото, и Игорь как сквозь вату слышит шипение, будто кто-то пролил воду на раскаленную конфорку или наступил на змею. В тот же миг тяжесть с груди пропадает и над ним склоняется Макс — взволнованный и теплый, родной. Он держит лицо Игоря в ладонях, трепетно, как священную чашу, и шепчет: «Горь, горе моё луковое, всё закончилось, ну ты дурак, конечно, как ты мог забыть про сигнал? Лучше бы голову забыл… И план был дурацкий, больше никогда по-твоему делать не будем, слышишь меня?» Игорь закрывает глаза, чтобы не ослепнуть — за спиной Макса пламенеет такой яркий свет, что на него невозможно смотреть, но Игорю совершенно не надо смотреть, чтобы знать, что это он пришёл, пришёл, чтобы его спасти. От этого на душе становится даже теплее, чем от ласковых максовых причитаний и ладоней на щеках. И когда всё заканчивается, от Сони не остаётся ничего, кроме пепла, а Денис за шкирку вытаскивается из круга, потому что архангелам этот горе-барьер не преграда. Он расспрашивает его о «логове» и какой-то Арине, а Макс поднимает Игоря с земли так легко, будто тот ничего не весит, и в этот момент Игорю становится гомерически смешно от того, что многие люди всерьез считают себя венцами творения. Игорь считает себя беспомощным мешком с костями, и это неприятно, но куда больше похоже на правду. Макс обнимает его своим белым крылом, укрывая от ветра и бед, а Игорю совсем как в детстве хочется спросить, отчего люди не летают как птицы, но он знает, отчего. Когда они взбираются на пригорок, Игорь оборачивается, но ни его, ни Дениса на берегу уже нет. Только солнце слегка серебрит воду, заспанно моргая из-под одеяла туч.