***
— Тебе же не обязательно это делать? — Мстислав в раздражении затолкал объемный пакет с вещами на дно рюкзака. Он чувствовал спиной ласковые, мягкие ручки Милки и очень боялся, что это раздражение выплеснется через край и её заденет. — Я Николаю нужен. — Нужен. — Пакет с бельём она подала не глядя, и Мстислав ощутил её вздох где-то как будто внутри себя. — Мне ты тоже нужен. — Не будь эгоисткой, Мила! Ты знаешь, что он бы не дёрнул меня просто так. Ты знаешь, что некому больше. — Раздражение всё-таки выплеснулось, и он прикусил язык. — Слушай, извини. Милка отвернулась. Бросила дрожащим голосом: — значит с тобой поеду. — Слушай, не дури, а. Ты тут остаёшься. Пончик-то точно никуда не поедет. — Пончик… — Милка всего на мгновение улыбнулась. Услышав своё имя, рыжий комок самодовольства и наглости лениво покосился с подоконника сонным зелёным глазом. Мстислав потянулся к нему, чтобы потрепать по ушам. — Разбойник. Присматривайте друг за другом. — А там за тобой кто присмотрит? Милка прикусила губу, подавая последний свёрток. — Это я за ними присматривать еду. Но ты не переживай. Николай меня в обиду не даст. — Передай, что я его ненавижу. — Милка шутила наполовину. — А как же, — Мстислав хохотнул, — это я ему обязательно передам. Но что-то мне подсказывает, что он и так догадывается.***
Расстояние от зелёной зоны до границы оранжевой преодолел трусцой, так и не набросив куртку. Куртка тяжело болталась, но он её, казалось, не замечал. Ветер хлестал в лицо, закручивая яростной круговертью так недавно казавшийся спокойным и по-новогоднему праздничным снегопад. Снега навалило будь здоров, и команда ещё не успела расчистить дорожки. Как бы оперативно ребята не работали, этой ночью метель оказалась быстрее их. Луч от налобного фонарика метался, выхватывая из темноты хищно изогнутые чёрные ветки, искрящуюся девственно чистую белизну и собственные следы позади. Николай набегу откупорил эфирное масло. Одноразовая ампула хрустнула, вскрываясь, и нос обожгло розмарином. За столько лет Николай научился этот запах не замечать, почти что сроднился с ним, но здесь и сейчас, в тревоге и холоде, резко и явственно запах пронзил насквозь. Так, как в самый первый раз, когда полулежал на кресле- каталке, а человек в зелёном халате смешивал благовония в старой потёртой ступке. Шея, виски — масло холодило кожу. Не воспользоваться им всё равно, что рыцарю без доспеха на бой пойти — всяко самоубийство. Защита конечно та ещё, но лучшей за столько лет они не смогли придумать. Серебряная цепочка, кольцо на пальце, дымовая трубка с благовониями, бессменные пистолеты. Беса Николай подстрелил набегу, практически этого не заметив. Всё равно, что, выйдя в лесу вечером по нужде, комара прихлопнуть — так же обыденно и привычно. Группа с белыми повязками на предплечьях двигалась Николаю навстречу. Шесть человек. Руки каждого заняты — у каждого носилки — не козырнуть. Но всё-таки остановились, склонили головы. — Господин главнокомандующий. Николай кивнул в ответ. Ребята молодые, лица угрюмые, бледные. — Как там? Погано? — Погано. И разошлись. Санитарный отряд в зелёную зону, а Николай — к эпицентру беды, почти на границу красной. Насколько погано, смог оценить уже через четверть часа, стоя под прикрытием, сжимая в руках бинокль и чувствуя, как мучительно ноет сердце. Радужные блики, многомерная скверна, уничтожающая и искажающая всё, что находилось вокруг неё. И демоны, прущие наружу со страшной силой. Демоны, с количеством и напором которых лучшие бойцы справлялись с большим трудом. Даже отсюда, даже в простой бинокль Николай отчётливо видел — разрыв разошёлся больше. Он увеличился, увеличился внезапно и очень сильно. Наблюдая его завораживающую пульсацию, его ни на что не похожие, сводящие с ума переливы, Николай ощущал, как прожитые годы жестоким грузом наваливаются на плечи. — Подтягивайте резервы. — Он опустил бинокль. Голос прозвучал по-старчески, дребезжаще. — Так ведь уже, господин Главнокомандующий, подтянули. Всё, что могли. — И юниоров? — Господин Г… Выже не… Это же дети. Он развернулся резко, молча, отрешённо окинул собеседника взглядом. Разведчик, не оперативный боец. Стал офицером недавно, вполне заслуженно. — У нас нет выбора, Геннадий Викторович. Делай, что сказано, Гена. Ты и сам понимаешь, почему я иду на это. — Да, понимаю, господин… Николай. — Так выполняй. Только оказавшись наедине с собой, грузно опал в единственное кресло, рухнул, закрывшись руками. Когда-то в разрыв и кошка пролезала едва. А что же теперь? Николай только что совершил несколько экстренных звонков. Эта скверна расползается слишком быстро. Долгая война. Долгая, изнурительная — люди её считай проиграли. Если юниоров приходится бросать по ночам, люди войну проиграли. Как же больно Николаю было об этом думать, как горько осознавать, что именно он, Николай, самим своим существованием бесконечно виновен в этом.***
С того дня, когда Мстислав в последний раз видел зону отчуждения собственными глазами минуло что-то около пяти лет, но на первый взгляд за эти годы кардинально ничто как будто не поменялось. Первый периметр прошёл быстро — видимо всем постам заранее разослали информацию о его, Мстислава, экстренном возвращении. Шёл быстро. Пешком, хоть ещё на границе ему предложили помесь единорога с носорогом — маленький двухколёсный агрегат с небольшим прицепом. С помощью этого монстра переместиться к цели вышло бы конечно куда быстрее, но во-первых Мстиславу хотелось пройтись — дорога, пусть и недолгая, заставила тело мучительно требовать нагрузок, а во-вторых — он слишком отвык от здешних опасностей и попросту боялся, что, отвлёкшись на управление агрегатом, пропустит какое-то нападение. Если пропустит букашку, отделается дискомфортом на пару дней. Но есть ведь и что похуже. Только за последние пятнадцать минут Мстислав отстрелил нескольких мелких тварей. Ещё пару-тройку ликвидировали следующие на почтительном расстоянии сопровождающие, привязавшиеся на границе судя по всему по приказу свыше. — Приказ вас, товарищ целитель, пуще своей головы беречь. — Ладно уж, берегите тогда. Он даже не обратил внимание на их нашивки — какие там морды скалятся на плечах. Лица были незнакомые, голоса, впрочем, тоже. Ауры чистые и спокойные, хоть и потрёпанные слегка. Он бы легко поправил, но слишком устал с дороги. Это потом. Это пока что терпит. Мстислава угнетало, что даже спустя час он, миновав все кордоны, так и не увидел знакомых лиц.***
Рассвет застал поселение на ногах. Снег прекратился и ветер стих. Тут и там цепочки сотен следов сталкивались, смешивались, сплетались — Николай оставлял и свою цепочку. Со стремительной уверенностью он преодолевал корпуса и флигели, выбеленные декабрём. Под подошвами похрустывало — в этом году мороз разгулялся рано. В горле слегка саднило — видимо оттого, что ночью как последний дурак побежал без куртки. Сколько миновало лет, но нет же — Николай как будто ни капли не поумнел. Даром, что «господин главнокомандующий». Около госпиталя остановился. Длинное приземистое здание, окна светятся мерным, уютно-жёлтым. Николай на мгновение запрокинул лицо к небесам, позволив себе задержаться в покое и тишине. Эти покой и тишина были обманчивы, иллюзорны. Двое рядовых с паром изо рта и угрюмыми лицами срывали в отдельный сугроб грязно-бурые участки снежного покрова. Когда Николай проходил мимо, рядовые вытянулись по струнке и козырнули. Автоматически, без задора. Эти тут уже месяцев шесть. Задор пропадает на первом. — Здоров, орлы. «орлы» пожелали здравия и тотчас вернулись к своей работе. Николая любили и уважали, и каждому своему подчинённому он отвечал абсолютно тем же. И сердце оттого болело за каждого одинаково. Хрупкая с виду девушка Валентина встретила у порога. Куртку Николай сбросил в молчании, в молчании же натянул поданные ею одноразовые бахилы. — Что у вас тут, рассказывай. Росточком Валентина совсем не вышла — едва достигала его груди, но Николай ещё хорошо помнил, как грозно Валентина могла иногда смотреть. Он ведь и сам не раз попадал на койку. — Сегодня особенно плохо, Коль. Я их записывать не успеваю. Кто юниоров выпустил? — Я. — Каждый четвёртый, Коля. В палатах было тепло и светло. Кое-кто лежал и слабо стонал от боли, кое-кто не подавал признаков жизни, несколько коек были накрыты полностью, и около них уже суетились усталые санитары. Николай всегда навещал раненных. Для каждого находилась минутка и доброе слово. И тому, с обожжённым лицом, и этому, с оторванной кистью. В каждой палате всегда человек по десять. А вот в дальних, одиночных, гораздо сложнее, хуже. Николай бы ни в одну не посмел зайти без особого на то позволения Валентины. Заглядывая в застеклённые окошечки на дверях, главнокомандующий видел щупальца и гребни, видел человека с зелёной кожей. Сама материя в этих несчастных была безнадёжно искажена. Именно ради них Николай и вернул Мстислава. Больше, вероятно, им бы никто не сумел помочь. В последнем блоке работали волшебники. Здесь, так же как и в одиночных палатах, находились пострадавшие не от демонов, а от магических выбросов самого разрыва. За столько лет никому так и не удалось выявить никаких закономерностей, но пострадавшие всегда разделялись на два типа: изувеченные искажениями и получившие сверхъестественные способности. Способности всегда тщательно изучались. Николай ещё помнил, как в самый первый год эти способности приносили немало неприятностей, выходя из-под контроля. — Здравия желаю, товарищ главнокомандующий. — Здравия желаю! Атмосфера здесь настолько гнетущей уже не была. Ребята, а их было всего четверо, занимались каждый своим делом. На запястье каждого поблёскивал сдерживающий браслет-накопитель — значит, стихийники, и бывшие рядовые, а ныне начинающие волшебники, ожидали прибытия своих опытных коллег. Волшебников Николай держал на особом контроле. Он ведь и сам был одним из них, так что чувствовал сродство с каждым из этих мальчишек. Старшему оказалось двадцать шесть, а младшему, к боли и ужасу Николая — всего семнадцать. Николай накрепко запоминал их имена. Их имена и лица. К каждому подсаживался, с каждым немного поговорил. Хорошие ребята. Как на подбор хорошие — впрочем Николай бы других не подпустил к разрыву. — Мне бы сестре позвонить, господин Главнокомандующий. — «Поденко Антон. Глаза серые, волосы тёмно-русые, возраст — двадцать три. В прошлом разведчик, лис». — Да, позвони, Антон. — Как себя чувствуешь в новой роли? — Странно, господин Главнокомандующий. Вроде и знал, что такое может произойти, но странно всё равно. Извините. — «Ульянов Руслан, глаза тёмно-карие, волосы каштановые, возраст — двадцать пять. В прошлом командующий отрядом Лис. И так чередой. Диалог — анкета. Госпиталь покинул подавленным и разбитым. Волшебники смогли восстановить щиты вокруг разрыва. Но надолго ли? Как скоро разрыв разойдётся снова ещё разрушительнее и смертоноснее? Николай ещё помнил, как в зоне отчуждения трудились и жили люди. Сколько здесь было волшебников, сколько детского смеха, сколько планов и надежд. Сколько всего осталось в той, далёкой реальности, которая «до» разрыва. Сколько всего… — Господин главнокомандующий! — оклик из-за спины. — Что? — обернулся. Сзади стоял парнишка лет восемнадцати — бледный, розовощёкий, цвета волос под шапкой не разобрать. Николая на полголовы ниже, маленькая родинка возле носа, а глаза лучистые. «Ю» на плече. — Перчатка, извините. Вы обронили. Перчатка была и вправду — темнела на снегу между ними. Как выпала из-за пояса Николай действительно не заметил. Сделал было шаг, наклонился, но парнишка-юниор оказался быстрее. — Возьмите, вот. — Шатаешься не по уставу. Мальчик потупился. — Извините. Товарищ мой здесь. Вот я и сбежал. К нему. Требовалось отчитать пацана. И поблагодарить за перчатку. А ещё требовалось спешить — Николая ждали. Но он продолжал стоять, смотреть продолжал. — А товарищ что же? — Умер. — Парнишка передёрнул плечами — едва заметное движение под объемной форменной курткой. Слово прострелило морозное утро. Так и повисло. — Я ему кофе нёс. — Что? — Только сейчас Николай у парнишки под мышкой заметил термос. — Кофе? — Кофе. Без молока и сахара. Он его любил. Вот я и нёс. А он не дождался и умер. Как это было глупо. И больно. И зябко. — Тебе нужно вернуться в начальный корпус. Здесь небезопасно. Мальчик улыбнулся. Криво, натянуто. — Нигде не безопасно, — и, будто опомнившись, голову склонил, — извините. Чувствуя себя сухарём, Николай кивнул. — Добренько. Иди. — А что он ещё мог сделать? Мальчик отвернулся и Николай последовал его примеру, но тотчас остановился опять, потому что парнишка-юниор снова его окликнул: — Господин Главнокомандующий, вы… извините. Возьмите, пожалуйста, кофе. Если конечно пьёте. Он вам теперь нужнее, чем Толе. Мне так кажется. «Без молока и сахара». Термос снаружи оказался холодным. Николай принял его в молчании. — Друга твоего помянуть? — Может и так. Спасибо. — И мальчик, отвернувшись, быстро исчез за углом. В самый последний момент Николай заметил: ресницы смёрзлись. — Термос-то тебе вернуть? — крикнул вслед, чувствуя себя идиотом. Но мальчик не ответил. Просто наверняка не хотел показать, что плачет. Отвинтив крышку, Николай ощутил дурманящий аромат. Сделал глоток и даже обжёг язык. Как это странно — кофе, предназначенный мертвецу, пьёт Николай, который вот уже семьдесят с лишним лет ни постареть, ни умереть не может.