Пятьдесят оттенков Демона. том II. Сто оттенков пустоты

            Я ощутил его присутствие. Стоя у подоконника и глядя сквозь окно в расцвеченный бликами и огнями морозный вечер, я явственно его ощутил. Близко и тепло. Будто за спиной, будто вот-вот обнимет, прижмётся…       В доме напротив включился свет. Там, как когда-то давным-давно, медленно танцевала девушка с длинными волосами. Я замер, застыл — не двигаться, не дышать, никаким неосторожным действием не вспугнуть это выворачивающее наизнанку горькое наваждение. Он здесь. Рядом. И всё хорошо. Всё хорошо. Опять.       Секунда, вторая. Под моими пальцами тихонько хрустнул край пластикового подоконника. Я резко отдёрнул руки. К счастью подоконник не пострадал. Длинные пальцы Птолемея медленно разжались и сжались. Это совсем не дело, совсем беда.       Я сделал шаг, толком не понимая, куда и зачем иду. Под ноги подвернулся оставленный Китти не задвинутым табурет. Птолемей опустился на него, поёрзал, но сел в результате на пол. Там и застыл, обняв худые коленки смуглыми ручонками.       Как я до такого докатился? Как я такое допустил? Я позволил моим глазам закрыться. По правде сказать, сейчас мне стало пожалуй самую малость легче. Во всяком случае я начал свыкаться с этим своим новым состоянием. К хорошему быстро привыкаешь. К плохому — долго.       Когда умер Птолемей, я не находил себе места от бессильной злости, от боли, от ноющей пустоты. Но я как-то продолжил, научился жить в настоящем, выстроил надёжные, прочные стены. Теперь так почему-то не выходило. Кошмары мучили наяву.       Что я стану делать, когда разрыв будет закрыт? Как я буду продолжать дальше? «здесь и сейчас. Здесь и сейчас». Удерживать и возвращать себя приходилось насильно. Сознание двоилось, уплывало, то и дело уходило из-под контроля.       В какой момент я допустил самую фатальную ошибку? Если бы не позволил Лететь в Лондон, если бы заставил вернуться домой сразу, как ощутил, что что-то идет не так. Если бы я не оставил врага за спиной тогда, тысячи лет назад. Если бы успел поймать его. Если бы был быстрее. Если бы только.       То, что было и то, чего не было никогда, сплеталось в какие-то непредсказуемые картины. Нат улыбается, сжимает мою ладонь. Я держусь немного поодаль. Тёплые волны накатывают, накатывают — ласково лижут его босые ноги. Я смотрю в глаза древнего духа. Больно и дурно. Сущность моя разваливается на части. Я прошу убить Аммета. Это справедливо. Меня поймут. Нат падает. И падает. И падает. Снова и снова вижу. Снова и снова пытаюсь его поймать. Снова и снова алое пятно под его затылком. Хрупкие люди. Люди, почему вы такие хрупкие?       Возвращение сюда должно было сделать хуже. Но каким-то странным образом прикосновение к прошлому как будто предало сил. Возможно дело было в девчонке, в Китти. Я чувствовал что-то странное в отношении неё. Злость пополам с благодарностью. Довериться мне, сорваться невесть куда, ввязаться в практически безнадёжную авантюру. Она была готова выкладываться, учиться и кроме комфорта и безопасности ничего не просила. Но всё-таки она была не Натом. Занимала его место, ела из его тарелки, сидела в его кресле. Но им не была. Хоть и пыталась. За что я злился на неё больше?       Сперва мне казалось, что терпеть её здесь я не смогу и вовсе. Но всё-таки только казалось. Пританцовывая с чайником на кухне, перебирая книги в кабинете, вытаскивая иногда на балкон чашку и одеяло, она оживляла это место. И будто меня она оживляла тоже. Во всяком случае она позволяла отвлечься. Нам даже иногда удавалось разговаривать. Впрочем, не очень часто. И не вполне успешно. Я не мог до конца принимать ни её, ни кого-либо ещё. Она справедливо меня боялась. Впрочем и поделом. Не стоило в первый день нападать на вещи.       Тогда не нападать было невозможно, выше моих сил, выше того, что вгрызалось в моё сознание. Я крепче вцепился в колени. Крепче. До хруста. Вожусь на кухне в зелёном переднике. Коржи, шоколад, карамель. Нат задувает свечи. Сознание туманится. Ночью всегда хуже. Если на что-то не отвлекаться, хуже всегда. Чаще всего я предпочитал рыться в книгах. Пока Китти спала, мне было больше некуда себя деть. Привычное времяпрепровождение — уплыть, провалиться в воспоминания. Теперь это стало для меня опасно и недоступно. Держаться в «здесь и сейчас». Только так я и мог продолжать справляться.             — Она открывается. — Нат смотрит на меня. В ауре вспыхивает раздражение. Может быть даже злость. Но лицо бесстрастно. Я знаю, что ему трудно. Но только смотрю.                   — Она открывается. Нат открывает матрёшку. А в комнате так головокружительно пахнет деревом.             Я не хочу уходить. Что-то предчувствую? — вероятно. Крепко его обнимаю. И крепче. Крепче. Он прижимает ладони к моей груди. Свечи горят уже слишком долго. Времени осталось немного. Он, улыбаясь, подталкивает.       — Скажешь сейчас?       Но я не могу сказать.       И он меня отпускает.       При жизни — в последний раз.       Зубы Птолемея вцепились в руку. Кожа натянулась и лопнула. Я надавил. Зубы сломались с хрустом. Боль отрезвила, вернула в «сейчас и здесь». Нужно на ветер, на воздух. Вырваться, взмыть, кричать. Нужно отвлечься. Читать, возможно. Но Китти в кабинете. Она, вероятно, спит. Заклинания на кольце сковывают. Я не могу улететь без её на то позволения. Мне остаётся только сидеть в темноте на кухне, беззвучно вгрызаясь в руку. А когда Разрыв будет закрыт и миссия завершится, мне и вовсе не останется ничего. Я не смогу продолжать. Я не смогу вернуться к тому, что было абсолютно естественным сотни лет.

***

      Он уже когда-то снился ей и прежде. Сначала в кошмарах. Закрывая глаза в своей постели, Китти видела выжженный двор и безжизненное лицо под дождём, видела собак, видела стеклянный взгляд лежащей в неестественной позе Ребекки. Потом стал снится живой — смеющийся, идущий рядом, болтающий с Бартимеусом на странном языке, который, как Китти поняла много позже, был Русским. Но сейчас Китти не чувствовала, что спит. Даже не так. Она отчётливо понимала, что бодрствует. Но всё-таки хотела проверить это.       Джон у шкафа предостерегающе поднял руку:       — Не надо так делать.       Пальцы Китти, уже приготовившиеся ущипнуть чувствительную кожу запястья, послушно разжались.       — Так значит я всё-таки сплю?       — Спишь. Но не крепко. Наверное потому у меня в этот раз и вышло. Но я не уверен. Ни в этом, ни вообще ни в чём.       Китти выдохнула. От осознания, что это — всего лишь сон, ей стало спокойнее и легче. Что только во сне не приплетётся, что только не привидится. Тем более, что этот облик Бартимеус принимал на прогулке совсем недавно. Вот и сложилось в сон.       — А я уж было подумала, что ты моя галлюцинация. В любом случае привет. — Китти махнула рукой, было попыталась подняться с кресла, но это ей почему-то не удалось. Ну и ладно. Не очень-то и хотелось. Если в этом сне такие правила, продолжит сидеть. Удобно.       Очертания Джона смазались, он замерцал, расплылся, судя по всему выругался. Языка Китти не поняла, но посыл был ясен. Несколько секунд, и он материализовался ближе.       — Я не галлюцинация и не сон. Но что сомневаешься — хорошо. Когда проснёшься, открой самый нижний ящик стола. Там благовония. Под ними найдёшь блокнот. Или даже нет. Не так. Ты можешь попасть в мою комнату? — Он тараторил. Будто боялся не успеть сказать всё, что хотел. Китти пожала плечами.       — Не знаю. Вряд ли Бартимеусу это понравится.       — Замков у нас нет. А через его безопасные щиты ты должна проходить легко. С твоей-то сопротивляемостью.       Так вот, почему она смогла войти в тот единственный раз, вот, почему внутреннее сопротивление было настолько сильным. Китти обещала самой себе, что больше никогда туда не вернётся. Китти обещала.       — Когда проснёшься. Или когда сможешь, иди туда. Там много всякого барахла около кровати. Возьми оттуда гребень. Или эспандер. Это такая круглая штука с дыркой. Когда в следующий раз ляжешь спать, положи под подушку. Или держи в руках. А чтобы ты поверила, что я настоящий, скажу тебе то, чего ты не можешь знать. Где-то в комнате есть жёлтая кукла. Она открывается. Очень много раз. Внутри ничего нет, но таких игрушек ты скорее всего раньше не видела. Вот и посмотришь.       Китти кивнула. Что-то в его тоне снова заставило задрожать. Китти точно знала, что, проснувшись, отыщет блокнот и куклу. Китти в этом нисколько не сомневалась. И Китти от этого было безумно страшно. Радость и грусть, и боль. Китти помнила страшные рассказы бабки Якоба. О демонах, о птицах. Рассказы о призраках тоже были. О страшных, не упокоенных, жаждущих отмщения. У Китти пересохло во рту и горле. Она прикусила кончик языка, судорожно сглотнула.       — Предположим. Если ты… действительно здесь, если ты… настоящий. Тогда… зачем?       Джон улыбнулся. Мягко. Тепло. Китти только сейчас заметила источаемый его телом призрачный лёгкий свет. Глядя на него и прислушиваясь к себе, Китти не чувствовала опасности. Он туманился и мерцал, приближаясь. Не шёл по-человечески. Скорее исчезал, чтобы через мгновении появиться.       — Хочу вам помочь. — Тёмные волосы по плечам, длинные пальцы, крохотные морщинки у глаз. Едва заметные. Будто следы улыбки. Китти вдруг ощутила, что щёки у неё мокрые. Грудь сдавило. Всхлипнув, она зажмурилась.       — Я скучала. И Бартимеус. Он…       Джон замер. Застыл. Имя Бартимеуса заставило его замерцать сильнее. Мягкое свечение усилилось, разрослось.       — Бартимеус. — Эхом. От нежности в голосе Китти на мгновение стало больно. — Пожалуйста, Китти. Не говори ему ничего.       — А если задастся вопросом? Если…       — Не говори.       — Но почему?       Свечение угасло, и весь он как будто сник.       — Потому что джинны не видят снов. И каково ему будет? Я не знаю, как он может поступить. Чтобы попытаться. Я не хочу, чтобы пытался. Чтобы себе вредил.       Китти кивнула. Это ведь просто пока что сон. А во сне можно многое обещать. Можно хотя бы до тех пор, пока этому сну умом до конца не веришь.       Джон оказался ближе.       — Спасибо, Китти. Не только за это. Вообще за то, что ты здесь. И за то, что с ним.       Во рту было снова сухо. Может поэтому Китти не смогла ответить?       — Пока ты ещё не проснулась. Давай помогу разобраться. Что там сегодня у вас не вышло?

***

      Я медленно струился над полом. Время перевалило за полночь, а Китти всё ещё продолжала торчать в кабинете. Скорее всего уснула. Я в этом нисколько не сомневался. Но всё-таки мне требовалось проверить. Я буквально сходил с ума. Если есть хотя бы крохотная вероятность, что девчонка бодрствует, прямо сейчас попрошусь полетать. Иначе мне до утра не дотянуть никак.       Это ощущение, ощущение присутствия — оно снова нахлынуло, снова безжалостно захлестнула. Я был бессилен бороться с ним. Я чувствовал Его повсюду, чувствовал как самого себя. Будто живого. Вырваться наружу. В этом — моё спасение. Или хотя бы призрачная надежда.       Дверь приоткрылась тихо. Китти действительно спала, свесив подбородок на грудь. Настольная лампа заливала её распущенные волосы оранжевым светом, раскрытая на третьей странице книга каким-то чудом всё ещё не упала с её колен. Несколько секунд я смотрел на неё. Что с ней делать? Перенести в спальню? Разбудить? Укрыть пледом? И так и так вероятнее всего разозлится. Странная у нас с ней складывалась ситуация. Я учил её и вроде как руководил операцией, но без её разрешения не имел возможности покидать дом. Она доверяла мне, порой как будто даже ко мне тянулась, но сковывала и то и дело отстранялась. Боясь, опасаясь. Слишком многое ей пришлось повидать от моего народа. Слишком многое — слышать от своего.       Я принял решение оставить её в покое. Собрался ускользнуть, отвернувшись. Но Китти внезапно проснулась. Резко. Дёрнулась, вздохнула. Опушенные длинными ресницами глаза уставились на меня.       — Привет. Бартимеус. — На её щеках поблёскивали дорожки. Это она что же, плакала? Плакала во сне? — Кажется… ты был прав. — Она как-то рассеянно озиралась. Захлопнула книгу, коснулась волос и губ. — Сколько сейчас времени? Я давно здесь?       — Несколько часов. Китти, мне нужно улететь.       Кажется она удивилась.       — Куда? Сейчас?       — Сейчас. До утра. Обязуюсь не вредить, не строить козни, не устраивать оргии, не красть, не убивать…       Китти рассмеялась. Тихо и хрипло.       — Лети. До утра. … Бартимеус?       Последнее застало меня практически на пороге. Я обернулся.       — Да?       — Я кажется поняла, как это произносится.       Понял не сразу.       — Что?       Она без запинки протараторила заклинание. Всмотрелась в меня с сомнением.       — Верно?       — Да.       Я уже знал, что сейчас она будет торжествовать. Всегда торжествовала. Любила похвалу, хоть и зачастую не подавала виду. Но Китти лишь побледнела, вздрогнула и вздохнула.       Я улетал в размышлениях и тревоге. Я не стал ей говорить, что она пропустила четвёртый слог. Так, как делали опытные волшебники. Так, как обычно делал Натаниэль.