***
— Когда ты вернёшься? — Мстислав прижимал трубку радиотелефона к уху. — Мы с Пончиком тебя ждём. — Нежный звенящий голос смешивался с болезненным гудением в голове, скатывался по горлу, окутывал сердце и там сжимался. Мстислав вслушивался в этот голос сквозь смертельную усталость. Слова понимал с трудом. — Я тоже по вам скучаю, Мила. Где-то в далёком Харькове она тяжело вздохнула. Он мог представить, как прикусывает губу, как нервно расхаживает по комнате. Разговаривая по телефону, Милка никогда не могла устоять на месте. Двигалась постоянно, чем всех кроме Мстислава всегда основательно раздражала. Бакулину это её чудачество казалось всегда почему-то милым. — Как там Николай? Расскажи. — По-моему хватку теряет. — Наш лев? — Кажется она удивилась. — Никто не железный, Мила. И он тоже. Хоть и кажется… чем-то таким. Не знаю. Своими словами Мстислав очевидно её встревожил. — Если Николай этого не выносит. То как же… ты? Боль в голове почти заглушила её слова. — Я тут временно. И всегда могу уйти. Пока мне есть, куда возвращаться. Пока я знаю, что вы с Пончиком меня ждёте. Когда попрощались, Мстислав понял, что у него и на то, чтобы вернуть телефон на место, сил не осталось. Он просто уронил его на тумбочку, а себя — на кровать. Даже покрывало не сдёрнул. Устал. Безумно. Куда он сбежит? Перед глазами плясали чёрные и красные мошки. Дар целителя смертельно его выматывал. В памяти одно за другим всплывали лица ребят, которым Мстислав сегодня не смог помочь. Это означало, что их страдания милосердно прекратят. Перекатившись на бок, Бакулин стиснул виски ладонями. Не мудрено, что даже несокрушимый Николай начал потихоньку сдавать. Старик казался незыблемым, несгибаемым, чем-то сродни стихии. Но только казался. Вспомнилось, как увидел его впервые. Тогда показался таким, как сейчас — сломленным, усталым, очень и очень старым. Мстиславу было семь. А ему?.. Бабушка умерла. Мстислав услышал об этом два дня назад от матери. Услышать — услышал, но почему-то так и не смог понять. Бабушка умерла. Это казалось настолько странным. Заплаканная мама провела весь вечер в кресле у окна. Мстислав долго сидел на полу с ней рядом. Обнимал её колени, а мама перебирала пальцами его волосы. Бабушка умерла. Если в мире и было что-то по-настоящему невозможное, то именно оно и случилось тогда с Мстиславом. С ними обоими. И с бабушкой. И с отцом. Бабушка Мариника. У неё были густые длинные волосы и шершавые руки. Когда она обнимала Мстислава, когда рассказывала ему сказки перед сном и когда вместе с ним готовила пирог маме на день рождения. Мстислав любил её. Когда улыбалась, когда журила, когда рассказывала о птицах и когда казалась очень далёкой и очень грустной. Мстислав безусловно и бесконечно её любил. И вот теперь бабушка умерла. В Киеве повсюду цвели каштаны. Проезжая по улицам в машине вместе с матерью и отцом, Мстислав видел белые «свечки» и белые лепестки. Бабушка любила цветы. Бабушка любила гулять по каштановой аллее вместе с матерью и Мстиславом. Бабушка была старой. Но разве настолько, чтобы вот так вот взять и умереть? На кладбище было тихо. Людей собралось немного. Тяжёлая рука отца сжимала плечё Мстислава. Будто убежит и спрячется. Или потеряется. Но где ему здесь прятаться и теряться? Мама плакала. На ней была чёрная шаль, которая ей очень шла. А ещё у неё были тёмные круги под глазами. Эти круги маме совсем не шли. Но Мстислав ей об этом конечно же не сказал. Это расстроит маму. А мама и так расстроена. Маму расстроила бабушка. Потому что умерла. Бабушка расстроила и Мстислава. Но Мстислав сильный. Плакать Мстислав конечно же как мама не будет. Вот разве что тихонько, ночью, под одеялом. Но об этом ведь никто не узнает. Узнать не должны. Мстиславу уже семь. Он уже взрослый мужчина. Мстислав, как мужчина, конечно не будет плакать. Бабушка лежала в красивом гробу. Как кукла в коробке. Мстиславу не нравились куклы в коробках. Он видел их в магазинах игрушек, но никогда на них не смотрел. Куклы казались ему просто ужасно глупыми. А теперь бабушка лежит в коробке, как кукла. И это тоже глупо. Так глупо лежать, когда столько всего вокруг — птицы, каштаны. Мстиславу хотелось подбежать, растормошить бабушку, ему почему-то казалось, что если хорошенько постараться, если рассказать ей, как хорошо вокруг, бабушка обязательно выберется из этой своей ужасно глупой кукольной коробки. Тяжёлая рука отца на плече. Коробку-гроб накрывают крышкой. «тук-тук-тук». Мама отворачивается, закрывает глаза руками. Мстиславу не нравится видеть её такой. Бабушку опускают в землю. В земле лежать бабушке наверное будет холодно. Если бы кто-то Мстислава спросил, он бы сказал, что не хочет, чтобы бабушка мёрзла в земле. Но Мстислава конечно же не спрашивают. — Брось землю. Вот так. Как я. — Голос отца. Откуда-то будто издалека. Они со Мстиславом почему-то очень близко к краю могилы. Земля здесь страшная, чёрная. Отец наклоняется, берёт эту землю ладонью, не глядя бросает в могилу, вниз. Раз, два, три. Земля и правда холодная. А ещё мокрая и тяжёлая. Мстислав бросает её тоже. Но не отворачивает лицо. Смотрит, как красная ткань на крышке гроба покрывается чёрным. Это совсем неправильно. Бабушка там замёрзнет. Именно тогда Мстислав и увидел Николая впервые. Увидел со спины. Седоволосого человека с лопатой. Сутулого, одинокого. Он стоял отдельно ото всех, опираясь на черенок, будто на посох. Могло бы показаться, что он не к бабушке, что не с ними. Человек наблюдал, слегка повернув голову. Мстислав и отец отошли. Повисла густая, мрачная тишина. И в этой тишине поднялась лопата. — Кто этот человек? Почему он закапывает бабушку? Рука отца на плече сжала и отпустила. Молчание — в ответ. Глядя, как седовласый человек поднимает и опускает свою лопату, Мстислав наконец поверил, что бабушка ушла навсегда. Мёртвых было положено поминать. День был красивый, солнечный. Мстислав такие дни очень любил. И бабушка Мариника такие любила тоже. Знакомые и незнакомые люди рассаживались за длинным столом. Стол стоял на улице, около кафе в маленьком парке. Здесь тоже повсюду цвели каштаны. Люди рассаживались. Мстислав наблюдал за ними со стороны. Ему не хотелось садиться. В какой-то момент он потерял из вида маму, с которой шёл сюда от машины вместе. Всю дорогу мама крепко обнимала Мстислава, а он думал о человеке с лопатой. Но так и не спросил. Мама была расстроена. А вот теперь потерялась. Мстиславу не хотелось оставлять её одну, поэтому он не садился, а наблюдал за людьми в надежде её увидеть. Но вместо мамы опять увидел седоволосого человека. Человек стоял у живой изгороди. Так же, как Мстислав, не садился, а наблюдал. Мстиславу почему-то казалось, что он и не сядет. Посмотрит — и уйдёт. Мстислав не понимал, почему, но чувствовал: седоволосому здесь не рады. Странный это был человек. Мстислав снова толком не мог рассмотреть его лица. Но в этом человеке всё было не так. Не так, как у прочих. У него были седые волосы, хоть здесь, без лопаты, он не казался таким уж старым. А ещё у него были другие цвета. Кроме него такие цвета никого здесь больше не окружали. Мстислав и сам не заметил, как двинулся с места. Ноги сами понесли его мимо людей и стола. К изгороди. К нему. Услышав шаги, человек обернулся. Резко. Нет, он не был старым. Вовсе таким не казался. Ничуть. Скорее напротив. Мстислав бы даже мог назвать его красивым. Но конечно же не назвал. — Почему ты закапывал бабушку? Кажется человек удивился его вопросу. У него были светлые глаза цвета фундука. Мстислав очень любил фундук. Именно поэтому подумал тогда о нём, но даже позже не сумел бы подобрать более удачного сравнения. Ни до, ни после он ни у кого не видел таких необычных глаз. Глаза на мгновение улыбнулись. Но улыбнулись грустно. — Кто-то же должен был это сделать? — Не должен. Я не хочу, чтобы её закапывали. Я не хочу, чтобы она там лежала. Пауза. Тишина. Мстиславу страшно хотелось топнуть ногой, страшно хотелось потребовать вернуть всё, как было. Ему даже как будто почудилось: именно этот человек виноват, именно он бабушку и отнял. Именно он. Навсегда. Человек сделал движение. Он двигался легко, грациозно. Будто танцор. Но не танцевал. Просто приблизился и присел. Ореховые глаза оказались почти на одном уровне с глазами Мстислава. — Я тоже не хочу, малыш. — Я не малыш. — За этот спокойный тон Мстиславу за хотелось его ударить. — Мне уже семь и я взрослый. А ты — старик. — Он всё-таки не выдержал. Топнул. — Ну ладно. Не малыш. — Глаза снова улыбались. — Тебя Мстислав зовут? — Славик. — Гневная вспышка прошла. Горло внезапно сжало. Мстислав вдруг почувствовал, что здесь и сейчас может разрыдаться. А этого было никак допустить нельзя. Ведь ему уже семь. Он уже очень взрослый. — Приятно познакомиться, Славик. — Человек протянул большую ладонь. Правую. В которой держал лопату. — А я Николай. Прежде, чем пожать его руку, Мстислав колебался. Но всё-таки пожал. Рука оказалась горячей. Очень. — Ты знал бабушку? — Да. — Николай кивнул. — Она была очень хорошая. Самая лучшая. — Слёзы опять подступали. — Зачем ты её закопал? Если бы ты её и правда знал, ты бы этого не сделал никогда. — Тебе ведь уже целых семь лет. Ты всё хорошо понимаешь. Мстислав понимал. Но было так просто найти виноватого. Чудилось: если виноватый найдётся, будет не так обидно и больно. — Почему я тебя раньше не видел? Если ты знал бабушку, почему она о тебе ничего не говорила? — Я, — Николай прочистил горло резким, сухим, почти неприятным звуком. — Я, — повторил, — просто очень далеко живу. — О, — Мстислав удивился. Ему представилась такая страна, которая «за тридевять земель в тридесятом царстве». — Ты поэтому такой… не такой, как они все? — Седой? — Николай отбросил с лица прядку. Волосы у него не были очень длинными, Мстислав у мужчин видал и длиннее, но эти прикрывали уши и доходили до самого основания шеи. — Нет. Не седой. Бабушка тоже была седая. Старые всегда седые. А у тебя другие цвета. — Мстислав вдруг вспомнил, оглянулся, прикрыл рот ладошкой и зашептал. — Все тусклые, а ты — яркий. Все мерцают, а ты светишься. Но мама мне об этом запрещает говорить. Она будет ругаться, если… — Ники, отойди от ребёнка. — Николай вздрогнул. Его правая рука, которую Мстислав оказывается продолжал зачем-то держать своей левой, отдёрнулась и исчезла. Он поднялся. Мстислав вздрогнул тоже. И обернулся на голос. — Мам. Ты где потерялась? Я тебя искал. А нашёл Николая. Мам, он знал бабушку. Мне кажется, он хороший. Старый, но хороший. Мама приложила ладонь к макушке Мстислава. Всегда так делала. Её красивые тонкие пальцы взъерошили ему волосы. — Славик, там папа со всеми. Пойди к нему. Спроси, может быть нужно чем-то помочь. — Она была грустная. Грустная и почему-то как будто злая. Но не на Мстислава. На Николая. Если бы злилась на Мстислава, ему бы обязательно стало страшно. Но страшно не было. — Это ты так меня отправляешь, чтобы я твои взрослые разговоры не слушал? Мама улыбнулась. — Вот видишь, какой ты умный. Иди к отцу. Но Мстиславу было слишком любопытно, так что к отцу он конечно же не пошёл. Только сделал вид. Мама и Николай двинулись по узкой аллее. Мама обнимала себя за плечи, словно замёрзла, и держалась от Николая на расстоянии. Николай шёл спокойно. Мстислав боялся, что кто-то из них оглянётся. Но они не оглядывались. — Почему ты не сказала, что он одарённый? — первым заговорил Николай. Мама не отвечала так долго, что за это время птичка где-то вдалеке успела прощебетать дважды. — А я должна была говорить? С чего бы? — Снова тишина. И птичка. Но только раз. — Мама бы не хотела видеть тебя здесь. Ты знаешь. Это я позвонила тебе. Я позвала. Я рассказала. — Я благодарен, Лиса. — Теперь я прошу тебя уехать. И больше никогда не возвращаться. — Николай будто хотел что-то сказать, но мама его прервала. Остановилась, вскинула руку, повысила голос. — Мстислав одарён, как ты это называешь. Как и я. Но я не хочу, чтобы он имел что-то общее с тобой. Это сейчас ты герой, господин главнокомандующий. Но я-то знаю, с чего всё началось. Мы оба знаем. И кто виноват мы знаем. Ты можешь рисковать кем угодно, исправляя свои ошибки. Только не моим сыном. — Это не только мои ошибки. Это ошибка отца. — Голос Николая был тихим и каким-то неприятным. Будто ножом по тарелке скрёб. — Которую ты поддерживал. Оставь нас в покое. Возвращайся к Разрыву и делай то, что должен. Пожалуйста. И Николай ушёл. Просто, отвернувшись, направился к выходу из парка. Даже не попрощался. Минуло ещё целых девять лет, прежде чем Мстислав снова его увидел.Жалкие крохи
22 января 2022 г. в 00:42
— Ешь, боец. — Ещё так недавно казавшаяся грозной Раиса Михайловна поставила на стол пластиковую коробочку печенья. Слоёные «ушки» с сахаром. Глеб знал, что такие можно было привезти только из города. В границах Разрыва одинаковую еду готовили на всех, и хоть кормили здесь очень и очень хорошо, такие простые радости, как слоёные «ушки», были для армии практически недоступны. Глеб, отчего-то смутившись, взял одно печеньице двумя пальцами, медленно поднёс к носу, вдохнул сахарный аромат.
— Свежие. — Губы невольно расползлись в дурацкой улыбке. — Спасибо.
Раиса Михайловна хмыкнула и, отвернувшись, вышла.
— Ей сестра из Луцка иногда посылки шлёт. — Оксана грела ладони о чашку с кофе. Глеб отметил, что у её чашки немного щербатый край. — Раиса Михайловна без сладкого жить не может. По ней и видно. — Она хихикнула, прикрывшись ладошкой. Светлая рыжеватая прядка упала ей на нос, и Оксана подула на неё. Прядка, шевельнувшись, осталась на месте. — Она хоть и кажется ворчливой и суровой, очень-очень хорошая. Это правда.
Глеб надкусил печенье. Он пытался придумать название дивному цвету волос Оксаны. Подходящего почему-то не находилось. Оксана потянулась к коробочке.
— Что ты на меня так смотришь?
— — Кофе отличный. И ты… — Глеб, как последний дурак, окончательно растерялся. Оксана опять хихикнула. Промолчала. — Хорошо ты меня заштопала.
— Да было бы, что штопать. Правда шрам останется. Небольшой. Наверное. Это кто тебя так?
— Да Владимир. На тренировке. Я сам виноват. Прощёлкал удар.
— А разве у вас нет правила «выше ключиц не бить»? — Прядка закрывала один глаз Оксаны полупрозрачной дымкой.
— Да. Есть. Но… в реальности ведь такого не будет. Так что всё равно мой косяк.
— Глупости это всё. — Оксана взяла следующее печенье. Но есть не стала. Протянула Глебу через столешницу. — Владимир на правила кладёт, а ты себя виноватым делаешь.
— По-моему он тебе не нравится.
— А кому он нравится? — Глеб глубокомысленно хмыкнул. — По-моему, — продолжила после короткой паузы Оксана, — Владимир очень хороший боец. Но не очень хороший человек.
— Это ты к чему?
— К тому, — Оксана ребячливо подмигнула, — что его я бы так красиво штопать не стала. И к тому, что… как ты думаешь, за что ему захотелось набить тебе морду?
— Думаешь, он нарочно?
— Не сомневаюсь. Кофе пей. Остывает. — И вдруг она понизила голос почти до шёпота. — Я несколько дней наблюдаю за ним, Яшей и ещё несколькими ребятами. И то, что витает у нас в корпусе мне очень не нравится. А распространяется от них.
— Что именно? О чём ты?
— Глебушка… — Оксана придвинула ему печенье. — Ты после смерти Толика так закрылся, что вокруг себя ничего не слышишь. Вернись в реальность. Она тебе не понравится, но вернись.
С того дня Глеб держал ушки на макушке. Но ничего не слышал. Он то и дело замечал то, о чём шептала Оксана за чашкой кофе — видел, как кучкуются юниоры, видел, как переглядываются на занятиях, видел, как передают друг другу записки. Оксана была права — что-то происходило. Но это ускользало от Глеба. С той страшной ночи, когда всех их разбудила серена, с той страшной ночи, когда Толик и другие ушли, чтобы больше никогда не вернуться, Глеб действительно отстранился. Он и прежде не слыл человеком особенно компанейским. Теперь и вовсе оказался где-то вне пределов социальной активности юниоров. Те, с кем общался, ничего не замечали и не знали. Спрашивать других напрямую Глеб почему-то не рисковал. Чувствовал — не ответят. А что-то назревало. И это непонятное «что-то» пугало Глеба.