Пятьдесят оттенков Демона. том II. Сто оттенков пустоты

            Жизнь на Разрыве была на самом деле рутинной до безобразия. За время своего отсутствия Мстислав успел позабыть это гнетущее ощущение, но хватило всего недели, чтобы оно навалилось со всей своей тяжкой неотвратимостью. Мстислав вспоминал, какой сегодня день, только созваниваясь с Милкой по вечерам. Здесь не было ни будних, ни выходных. Был Разрыв. Стабильная глухая оборона. Этот враг не уставал и не выматывался. Он просто был. И каждому здесь постоянно давал работу.       Какое-то разнообразие внесли приближающиеся праздники. В госпитале, столовой и даже кабинете у Николая появились мохнатые еловые ветки, кое-где перемигивались разноцветные огоньки, практически на каждую дверь повесили мелодично звенящие колокольчики. Армейская самодеятельность готовила новогоднюю концертную программу, и даже на кухне планировалось нечто особенное. Так было всегда. Когда-то Мстислав и сам принимал в предпраздничной суете активное участие. Пытался петь в хоре, но был из него с позором изгнан, а вот в актёрском составе пригодился. Ему, при видимом отсутствии талантов, всегда находилась какая-никакая совсем небольшая роль.       Когда Мстислав приехал сюда впервые, все тоже готовились к празднику. Но праздник был весенний — все целую неделю получали на завтрак золотистые оладьи, сырники и блины.       Мстиславу не хотелось ни весны, ни праздника, ни блинов. Ему было шестнадцать. Он приехал к Разрыву совершенно один. Минуло целых девять лет, но всё, чего хотел Бакулин тогда — снова увидеть странного Николая.       Со дня бабушкиных похорон Мстислав почти никогда о Николае не забывал. Этот человек, с лопатой и белыми волосами, он снился Мстиславу. Просто стоял. И смотрел. И чего-то ждал. Молча смотрел своими ореховыми глазами.        «чего ты хочешь?» — шепотом спрашивал Мстислав. Старик медленно отворачивался. И медленно уходил. Мстиславу очень хотелось побежать следом, но ни громко окликнуть, ни сдвинуться с места в этих снах так ни разу и не получилось.       А обыкновенная жизнь тем временем текла, как ей и полагалось. Мстислав ходил в школу, корпел над уроками, засиживался за книгами до тех пор, пока уставшая после работы мама не заглядывала в комнату и не загоняла в постель силком. Ласково журила и долго сидела рядом. В один из таких вечеров Мстислав наконец отважился спросить о Николае. Тогда ему было уже одиннадцать, и тени на мамином лице в свете настольной лампы изобразили туманное удивление.       — Столько лет прошло… — Мама пожала плечами. Дракон на шёлке её халата будто слегка шевельнул крылом. Мстислав почти не смотрел на маму. Больше — на цвета. Как и в день похорон, во время разговора с Николаем, из мягких цвета сейчас перетекли в пугающе неприятные. — Этот человек не имеет к нашей семье никакого отношения.       — Но он ведь мой дядя. — Мстислав приподнялся на локте одной руки. — И по-моему он хотел общаться.       Мамины цвета полыхнули тёмным.       — Ты так думаешь? — она смотрела на свои руки. — Если бы хотел общаться, может быть так бы и делал?       — Я слышал, о чём вы говорили тогда. — Он будто вернулся в тот день. Грустный и тёмный, несмотря на солнечные лучи и белые каштановые «свечки». — Ты его прогнала.       Дракон выпрямился вместе с маминой спиной.       — Он — очень плохой человек, Мстислав.       — У него хорошие цвета, мама. Лучше, чем у тебя сейчас. — О том, что сказал последнее, он тут же пожалел. Мама молчала, и Мстислав продолжил совсем тихо. — Он что-то знает про меня. Про цвета, которые я вижу. Мне кажется, он мог бы многое рассказать.       — Это просто ауры, Славик. — Мама на него не смотрела. Пальцы методично двигались, сминая красный шёлк на коленях. — Спи. И забудь об этом.       Но Славик не мог забыть. Ровно через год произошло то, что надолго лишило его сна — Бакулин впервые увидел демона. А ещё он впервые увидел Милку. Но о том, что это была именно Его Милка, Мстислав узнал уже гораздо, гораздо позже.       Красный автобус, мамина улыбка. У папы на плечах чёрный рюкзак с ягуаром. Мстислав несёт спортивную сумку со своими вещами. Запас носков и трусов на неделю. Они впервые едут куда-то так надолго. Впервые — далеко.       Шесть часов дороги, вокзал, метро… они приехали в Харьков к открытию нового парка аттракционов.       Очереди, бумажные талончики, визги девчонок, огромные вращающиеся колёса. Ветер свистит в ушах. Мстислав конечно же не кричит. Ну разве что от восторга. Он взмывает почти в самое небо — выше многоэтажек, выше самых высоких крон. Ему впервые можно кататься на таких «экстремальных» аттракционах.       Сладкая вата, мороженое в вафельном рожке, солнечный зайчик пляшет по маминому плечу. Липкие пальцы, холодный фонтан, в котором болтают ногами все втроём. Даже серьёзный папа. Мстислав улыбается суровому полицейскому, и тот не говорит ничего. Только смотрит, как они обуваются, и как убегают по аллее, шлёпая мокрыми ногами и хохоча.       Вечер усталый, жаркий. Большой супермаркет гудит людьми. Мама берёт бутылку вина и сыр, клубнику, бананы, молочный шоколад с фундуком. Очередь на кассе. Мстиславу скучно. Папа машет рукой, что «догонят», мол. Острые зазубрены ключей в потной ладони. Окна то зажигаются, то гаснут…       Мстислав всегда отличался хорошей способностью ориентироваться на местности. Дорогу до съемной квартиры он запомнил отлично. Три поворота, узкий переулок, старый пятиэтажный дом, зелёная дверь с домофоном.       Дойти до неё не успел. Дважды повернул — и остановился. Услышал визг. Что-то почти нечеловеческое, душераздирающее. Что-то сродни тому, что слышал однажды, когда в свои десять бросился с голыми руками отбивать котёнка у мучавших его пьяных подростков. Тогда Мстиславу разбили нос и в драке сломали руку. Рука до сих пор иногда болела. Но правда совсем слегка.       Как и тогда, сегодня Мстислав не думал. Бросился со всех ног в направлении звука, высунув из кулака своё единственное оружие — зазубренный длинный ключ.       В оранжевом свете постепенно разгорающихся фонарей, глушащих собой угасающий кобальт вечера, маленький Мстислав мчался напрямик по газону, не выбирая дороги и не оглядываясь. Под подошвами хрустели спрятавшиеся вместе с солнцем поздние одуванчики. Пальцы подрагивали, но не от страха, а от нахлынувшего тревожного возбуждения, от предвкушения. Он бежал.       И едва не упал, запнувшись о что-то, лежащее на асфальте. Хотел было перескочить, посмотрел под ноги, покачнулся от резкой потери скорости. «что-то» пошевелилось. Девчонка. С тоненькой детской косичкой. Мстислав бы без этой косички с блекло-розовым, словно бы выцветшем в сумерках бантом мальчик или девочка ни за что бы не отличил.       — Ты чего тут одна? Это ты кричала? — спросил, задыхаясь от бега и опустившись на колени. Косичка и бант качнулись из стороны в сторону. Какое-то неясное предчувствие заставило Мстислава всмотреться в девчонку. Мелкая. Совсем. Вряд ли ещё говорит нормально. Но бегает, пожалуй, отменно — этого у таких не отнять. — Ты потерялась? — он внимательно смотрел. Бледные ручки, огромные глазища. Девчонка, как девчонка. Но что-то не то. — Откуда ты пришла? Где твои родители? — Мстислав подумал, что стоит, наверное, уговорить её пойти с ним, а мама с отцом наверняка разберутся. Обрадуются конечно вряд ли, но…. Девочка тоненько завизжала. Даже не завизжала, заскулила скорее. Бледная ручка поднялась:       — Это бабака. Там.       Это и правда была бабака. Что на самом деле хотела сказать девчонка, Мстислав не знал, но слово «бабака» этому подходило как нельзя лучше. Красные глаза. Множество красных глаз.       Мстислав и сам не понял, как оказался на ногах, как перескочил через металлическую оградку. Он не оглядывался. И, кажется, не дышал. Крохотные пальчики больно вцепились в шею. Сзади что-то истошно лаяло.        «Бабака, бабака». Девчонка дрожала. Она казалась Мстиславу сперва пушинкой, но вскоре он понял: не сможет её нести. Щупальца и глаза — они надвигались сзади. И что-то впивалось в ладонь до боли. Мстислав внезапно вспомнил — это зазубренный длинный ключ.       — Беги. — Он поставил девчонку и даже слегка подтолкнул. Прежде, чем повернуться лицом к надвигающейся «бабаке», в последний раз окинул взглядом бант на тоненькой детской косичке. И понял, что было не так. Цвета. У девочки они стремительно угасали.        «бабака» тем временем приближалась: щупальца, когти, глаза… Мстислав принял позу, которую видел в фильмах. Он и чувствовал себя как-то примерно так. Не хватало только трагической музыки. И литавр. Ключ танцевал в подрагивающей ладони.       Хохот и лай. Оно его увидело. И теперь стремительно надвигалось. Мстислав хотел стоять стеной. Но дрогнул. В последний момент упал, перекатился. Хохот, отдающая кошачьей мочой трава под щекой. Щелчок. И истошный вой.       Всё изменилось. «бабака» исчезла, что-то билось неподалёку бесформенной тёмной массой, а где-то вдалеке светили фонари и кричали люди. Мстислав наконец вспомнил школьные уроки по технике безопасности. Демон. Демоноборцы — то, над чем смеялись с одноклассниками.       Крохотные ручки коснулись ключа в ладони. Мстислав повернул голову и увидел девчонку. Она стояла на коленях рядом с ним. Грязные пятна на светлой футболке, пряди у лица разметались, и тёплый ветерок ласково их ерошил.       — Где твои родители? — Мстислав спросил шёпотом. Девчонка качнула головой.       — Бабака.       Мстислав уже почти не видел её цветов. Он никогда об этом не знал, но сейчас вдруг понял: когда цвета угасают полностью, человек умирает. У мёртвой бабушки не было никаких цветов. Девчонка была жива, но выглядела практически так же. Мёртвой.       — Как тебя зовут? — ему впервые стало по-настоящему страшно. Он всегда мечтал о младшей сестрёнке. Маленькой. Вот такой.       — Мила.       Он едва расслышал. Милая Мила. Длинный зазубренный ключ выпал на траву. Пальцы Мстислава стиснули детское запястье.       — Здесь кто-нибудь есть?       — Я слышал крик. Те люди были с ребёнком.       — Здесь кто-нибудь есть?       Мстислав слышал как будто издалека. Запахи, цвета, буйство и яркость жизни. Мстислав уносился куда-то ввысь — за радугой, за солнцем, в пряное весеннее поднебесье. Он сжимал запястье девчонки, и очень хотел, чтобы милая Мила была живой. Перед глазами расцветали цветы, взрывались волшебные фейерверки. Это была эйфория — счастье и удовольствие, каких он прежде не испытывал никогда.       Сколько это продлилось? — Мстислав не знал. Шаги, голоса, фонари — демоноборцы приближались. Если родители узнают эту историю, страшно разволнуются, Мстислава больше никогда не отпустят никуда одного. Демоноборцы хорошие. Они помогут девочке. Помогут совершенно точно лучше Мстислава. А ему нужно быть дома. Как можно скорее. Чтобы папа не ругался. Чтобы маме не пришлось из-за него, Мстислава, переживать.       — Здесь кто-нибудь есть?       — Выходи к нам, не бойся.       — Может мы просто зря ищем? Демон мог бы и…       Мстислав принял решение. Мила смотрела на него. Мила не улыбалась, но он видел, как красиво и ярко сияют её цвета.       — А я Славик, Мила. — Она наконец улыбнулась. Кивнула. Едва-едва. — Я должен идти.       Детские пальчики сжались.       — С тобой…       — Нельзя. Люди, полицейские, они тебя ищут. Они тебе помогут.       Косичка и голова отрицательно качнулись.       — С тобой.       Но Мстислав уже встал и поднял на ноги Милу. Как и в первый раз, слегка подтолкнул:       — Иди.       И медленно пошёл сам. Они оба уходили, не обернувшись. Мстислав ещё не знал, но чувствовал совершенно отчётливо: сейчас ещё не время. Но когда время придёт, они встретятся снова. И больше не расстанутся никогда.       Он так и не рассказал родителям ни о чём. Жизнь потекла, как прежде. Внешне не изменилось ничто, но внутренне. Мстислав стал внимательно всматриваться в людей. Он дал себе слово разобраться и понять, что сделал тогда. Даже, если мама об этом говорить отказалась. Мстиславу не нужны учителя. Мстислав достаточно взрослый. Он разберётся сам.       И Мстислав действительно разбирался. Он прикасался к людям в автобусе, прикасался в метро. Он наблюдал и видел. Ему действительно удавалось. Вот, что он мог — лечить. Не понимая, что и почему делает, Мстислав выправлял цвета. Правда достаточно скоро понял, что может легко навредить самому себе — однажды провалялся в постели неделю почти без сил, чем страшно напугал родителей. Но не рассказал, конечно же, ни о чём.       Время шло. Мстислав всё больше разбирался в людях. Он всерьёз увлёкся анатомией и медициной, и в то время, когда все его сверстники читали фантастические рассказы, не расставался со справочниками и атласами. Он всерьёз принял решение, что после выпускного поступит в медицинский. Только так и не успел определиться, кем же именно станет. Планы перечеркнулись. В жизнь и семью Мстислава снова пришла беда.       Он заметил это раньше всех. Просто, выйдя однажды к завтраку, осознал, яркая, цветущая мама медленно «угасает». И даже не смог ничего сказать. Обнял, попытался помочь. Мама оттеснила:       — Не надо, Славик.       — Что? — Она же не могла догадаться. Она не могла понять. Мама улыбнулась. Но как-то совсем печально.       — То, что ты хочешь. У тебя ничего не выйдет. Есть вещи, против которых магия бессильна. У меня там омлет подгорает. Так что давай садись.       — Но твои цвета, мама. Они…       — Это не страшно, милый. У нас ещё очень много времени.       У них было полтора года. Через три месяца все наконец узнали: у мамы рак. Какой-то такой особо ужасный рак, от которого никто не мог предложить лекарства. Да мама почему-то лечиться особо и не хотела. Сказала в какой-то день, бодро хлопнув в ладоши:       — Значит, ребята, так. Я не хочу видеть ваши похоронные лица. Я не хочу провести остаток жизни в трауре. Это вам ясно? Ясно или нет?!       Через неделю они поехали на море. И, несмотря ни на что, наполненный солнцем и солью месяц показался им всем даже почти счастливым. Они наслаждались жизнью. Они наслаждались временем, проведённым вместе. Потому что мама хотела так.       Потом были горы, лыжи, были озёра, пряный овечий сыр. Длинные пастушьи трубы, в которые дули изо всех сил. Были соляные пещеры и, господи, чего только не было. Время — вот единственное, чего им всем так и не хватило.       В середине зимы у мамы начались боли. Мама плакала и кричала. Мстислав не мог этого слушать — корил себя, накрывал голову подушкой, совал пальцы в уши. И слышал всё равно. Эти крики остались с ним навсегда и возвращались в кошмарах даже спустя много-много лет.       Теперь уже Мстислав тихо приходил в комнату мамы по вечерам и молча держал её за руку. Когда ей не было больно и она не спала, мама рассказывала сказки. Что поправится. Что всё обязательно будет хорошо. Но Мстислав видел её цвета. Он знал, что это всё — лишь успокоительная ложь. Кого она пыталась успокоить больше — себя ли, его, отца?       Иногда Мстислав уходил и долго гулял один — выдыхал облачка пара в звенящий морозный воздух, сидел на обледенелых качелях в парке, молча наблюдал, как разгораются в сумерках фонари.       В один из таких вечеров, вернувшись, встретил отца на кухне. Отец молча сидел и смотрел в окно. Сердце тревожно ёкнуло. В доме было так тихо… так подозрительно тихо.       — Славик, зайди к маме.       — Папа… — прямо спросить боялся. — Она же не?..       — Она хотела с тобой поговорить.       Вопреки обыкновению, мама не лежала, а, укутавшись в плед, сидела в любимом кресле. Мстислав задержался на пороге. Было отчего-то тревожно.       — Привет.       — Привет.       Мама улыбнулась. На осунувшемся лице улыбка казалась страшной.       — Папа сказал, ты хочешь поговорить?       — Да. Проходи. Садись. — Матрац скрипнул под тяжестью Мстислава, хоть Бакулин и сел на самый его краешек. — Я хочу рассказать тебе о Николае, Славик. И я бы очень хотела, чтобы ты помог мне… — она сделала паузу, судорожно вздохнула… — помог мне… к нему поехать.