***
— Я так понимаю, должок ты отдал? — Николай и Мстислав медленно брели по истоптанному десятками шагов снегу в свете редких фонарей. Откуда-то издалека доносился смех. Николай устал. У него разламывалась спина, а ещё болело и ныло где-то внутри. Глубоко — не исцелить, не вынуть. Мстислав казался расслабленным и спокойным, каким-то по-кошачьи ленивым. Он впервые за долгое время позволил себе целый день не соприкасаться с даром. Дар Мстислава выматывал, выжимал. Сейчас же Бакулин выглядел как никогда живым. — Можно сказать и так. — Николай запрокинул голову. Редкие снежинки медленно кружились в спокойном воздухе. Тихая ночь. Предпоследняя ночь уходящего года. А завтра — последняя. Николаю было отчего-то тревожно. — Я рад, что ты вернулся, Кот. Хоть и выдернул тебя из семьи. — Николай должен был это сказать. Ему было важно это сказать. Именно здесь и сейчас, в обманчивом спокойствии тихой ночи. — Ещё несколько недель, и я уеду. До следующего прорыва. — Да… да. — Облачко тяжёлого вздоха в морозном воздухе. Вот, что не давало покоя Николаю — рвущее изнутри холодное одиночество. Долгое одиночество. Не потому ли так озаботился тем, чтобы вернуть пацану этот старый термос? — Так что за должок? — Покосился Бакулин, выдержав паузу. Николай пожал плечами. — Не знаю, Кот. По-моему на старости лет я просто схожу с ума. Николай не мог усидеть на месте от возбуждения. Вот оно, вот наконец то важное озарение, которое им было необходимо. И эта идея принадлежит ему, Николаю. Отец сидел в отдалении, что-то сосредоточенно писал, зачёркивал, грыз карандаш, бормотал под нос. Это ведь очевидно, это ведь очень просто. Зачем нужны амулеты-накопители, если энергию может принять непосредственно человек? — Мы можем прорвать бреши в стенах стихий и черпать энергию непосредственно оттуда, — отец говорил привычным спокойным голосом, а собравшиеся люди в белых и зелёных формах просто смотрели без всякого выражения. Николай не понимал, как все они могут сохранять такое поразительное спокойствие. Николая снедало нетерпение и он постоянно ёрзал на своём стуле. — Это может быть летально для человека. Есть множество рисков, которые следовало бы учитывать, — было наконец ответом. — Наш исследовательский центр не может дать разрешение на такие рискованные эксперименты. — В этом нет никакого риска. Можно начать с крупиц. Мы и так применяем простейшие заклинания. Откуда мы берём энергию на них? У своего мира. А если мы научимся черпать её в другом… мы станем действительно волшебниками. Не за чужой счёт, а за свой собственный. — Наш исследовательский центр не может дать разрешения. Это может привести к непредсказуемым последствиям. Николай сжимал кулаки и зубы. — И ты действительно откажешься от этого? Прекратишь проект? — Отец шагал стремительно, не глядя на Николая. — Папа, послушай, они просто боятся нового. Они сперва не позволяли тебе исцелить меня. А что было потом? — Гул потолочных ламп, звуки шагов отца. — Папа. Николай с силой вцепился в рукав его белой формы. — Неужели ты готов сдаться?! Отец резко остановился. Медленно повернулся. Его суровые, исполненные решимости глаза встретили взгляд Николая. — Нет.***
— Они ушли. Глебу не спалось. Он снова и снова прокручивал в голове своё выступление, большие ладони, первый, самый важный из всех хлопок, странный разговор у тёмного окна, похожего на бойницу. Он снова и снова спрашивал себя, почему это имеет такое колоссальное значение. Почему он так зол на этого человека? Почему так хочет снова оказаться с ним рядом и снова поговорить? Глебу не спалось, потому он видел, как в тёмной тишине приоткрылась дверь, как бесшумной тенью кто-то в эту дверь проскользнул, как осмотрительно, но стремительно двинулся по комнате прямо к его постели. — Они ушли. — Горячий шёпот над самой подушкой. Ладонь на лице — чтобы не испугался, чтобы не разбудил других. Глебу не спалось. Потому ли он осознал так ясно и быстро? Потому ли молча кивнул и встал? «Они ушли» — два коротких слова. Такая непривычная Оксана в ночной рубашке. Как узнала? Как сумела пробраться мимо дежурного офицера незамеченной? Ботинки под кроватью. Глеб сунул в них ноги почти не глядя, стащил куртку со стула с едва заметным шорохом. Оксана стояла у двери. Выскользнули вместе, прижались в углу к стене. «Они ушли». А ведь в предпраздничной атмосфере Глеб почти и думать забыл о недавно подслушанном разговоре. Оксана обнимала себя за плечи. Она замёрзла? — Как ушли? Откуда ты знаешь? — Глеб прошептал так тихо, что и сам себя услышал едва. — Видела. — Она так крепко сжимала пальцы, что Глеб не сомневался — на коже от них останутся отпечатки. — Мне не спалось. Смотрела в окно. Они уходили по одному. Но все. Они ушли, Глеб, ушли к Разрыву. Глеба почему-то внезапно накрыла злость. Он снова вспомнил невероятные ореховые глаза. Какие глупые детские выходки. Какие безумно глупые. Что бы сказал Николай сейчас? Этого проступка он бы наверняка не простил. Никому. Никак. — Мы должны поднять тревогу. Ты должна была сразу поднять тревогу, а не идти ко мне. — Если бы шёпотом можно было кричать, эти его слова несомненно бы были криком. Нижняя губа Оксаны мелко задрожала. — Тревогу? Ты что? Ты… что?.. Ты хоть понимаешь, что им будет? Если узнают офицеры… если узнает… Г… Такие пронзительные ореховые глаза. Глеб мог представить их суровыми. Но даже после всего, даже в безумной злости, он верил, что этот человек никогда и ни с кем не поступит несправедливо. — А ты понимаешь, что будет, если они дойдут? — Дивная прядка упала ей на лицо, но Оксана её как будто не ощутила. Глеб продолжил. Резко: — они умрут. А могут натворить бед. Их должны вернуть офицеры. Старшие должны знать. Мы должны были рассказать с самого начала. — Они ведь наши. Это будет очень плохо, если старшие… Глеб… — Оксана! — Он едва не закричал на неё всерьёз. — Чего ты тогда от меня хочешь? — Верни их. Пожалуйста, Глеб… Пожалуйста. Ты же сможешь. Воображаемые ореховые глаза смотрели с немым укором. Господи, как же это было неправильно. Как же это было по-детски глупо.***
— Вам запретили, Ники. — Мама в раздражении комкала цветастое полотенце, которым вытирала тарелки после обеда. — Вам запретили, потому что это опасно. — Потому что они трусы. — Они здравомыслящие люди. Николай стоял у окна напротив. Где-то неподалёку отрывисто кричала птица, невидимая в листве. — Неужели ты не понимаешь, мама? Он может быть великим человеком. Могущественным. Он может творить невероятные вещи. Только представь. — А если нет? — Мама хотела бросить полотенце на стол, но промахнулась. Цветастая тряпка упала на пол. Мама наклоняться не стала. — Если он погибнет? Или ещё что-то пойдёт не так? — Мама смотрела такими дикими, такими широко-широко распахнутыми глазами. Не выдержав этот взгляд, Николай поспешил поднять полотенце. — Почему ты верила в него, когда он спасал меня, но не веришь сейчас? — Потому что. — Она всё-таки бросила полотенце, куда полагалось. — Потому что, Ники… сейчас я чувствую, что могу его потерять. Вас обоих потерять. Пожалуйста, пообещай мне, что остановишь его. Если хотя бы что-то пойдёт не так. Пожалуйста. Я тебя очень прошу. Пообещай мне, Ники. Отец Николая был волшебником-исследователем. Отец Николая проводил эксперименты, которых никто в научно-магическом сообществе не одобрял. И только Николай поддерживал отца. Поддерживал до конца. От первого прорыва — до самой последней неудачи. От первого заклинания — до фатальной ошибки, до катастрофы. Катастрофы, которой бы можно было избежать. Если бы Николай усмотрел в действиях отца жадность. Если бы Николай только послушал мать.***
Глеб чувствовал себя идиотом. Глеб был идиотом. — Дай мне пятнадцать минут форы. И поднимай тревогу. Послушает ли его Оксана? Вбившая себе в голову, что попросить помощи старших в экстренной ситуации — это предать своих, сделает ли Оксана, как попросил? Глеб не знал, какую именно дорогу они выбрали. Точнее сказать, Глеб был уверен, что все пошли разными, чтобы не привлекать внимание. В любом случае… какими бы ни были их дороги, всех вело одно единое направление. Которого придерживался и Глеб. Он всё ещё не знал, что предпримет. Но догонял ушедших. Что его вело? Безумие ли? Интуиция? Глеб понимал, что накликает беду и на себя тоже, но в его воспоминаниях царили ореховые глаза. Обладатель этих глаз ни с кем и никогда не поступит несправедливо.***
Николай стоял около стены того корпуса, в котором работал и ночевал. Этой ночью ему не спалось. Несколько часов назад он распрощался со Мстиславом, но в спальню так и не пошёл — остался стоять, наблюдая, как медленно кружит снег. Беспокойство разъедало изнутри, стискивало горло железной хваткой. Как в ту ночь, когда вместе с отцом отправились за город, как в ту ночь, когда мать бежала за ними в ночной сорочке. — Останови это. — Мама ругалась, плакала и кричала. — Разве ты не видишь, он пытается откусить кусок, который ему не по зубам. Энергия Иного места… она же наркотик. Ники, останови его. Ты должен, ты можешь… Мама была права. Вообще-то Николай не курил. Ну разве что иногда, в подобные этой ночи. Когда было некуда девать руки, когда судорожные, исполненные беспокойства вдохи хотелось заполнить хотя бы чем-то. Даже, если этим «чем-то» будет горький табачный дым. В ночном полумраке щёлкнула и вспыхнула зажигалка. Сигарета тлела в пальцах, но Николай не затягивался. Николай смотрел в далёкое прошлое. В ту роковую ночь. Мама была права. Отец вызывал демонов, отец их буквально уничтожал, оставляя себе лишь тонкую ниточку связи с Иным местом. И сквозь эту хрупкую ниточку отец постепенно учился овладевать энергией. Каким одухотворённым, каким счастливым он был, когда в один из усталых вечеров сумел зажечь на пальцах робкие искорки-огоньки… Ниточка была слишком хрупкой. Она постоянно рвалась и всё приходилось начинать с начала. — Это потому, что я призываю слабые сущности. Они лишь приоткрывают врата. С каждым разом он пытался брать всё больше. С каждым разом ритуал требовал всё больших усилий и однажды едва не вышел из-под контроля. Тогда по железной обивке одной из стен отцовской лаборатории пошли трещины. — Следующий ритуал будем проводить подальше от хрупких зданий. Иное место сопротивлялось происходящему. Так, как могло. То, что от раза к разу творил отец, было насилием, было надругательством над равновесием, над существовавшим тысячи лет порядком вещей. Однажды это понял даже Николай. Но отец уже сполна прочувствовал эйфорию применения краденной энергии. Никакие уговоры не заставили бы его отступить, не заставили бы остановиться. Отец почувствовал силу. И стремился к могуществу. А Николай? Он всё ещё не мог подвести отца. Он так и не сделал ни одной затяжки, и когда тревожное шипение рации разрезало тишину, Николай с каким-то внутренним облегчением выронил сигарету.***
Мстислав успел уснуть. Наверное этой ночью он был единственным, кто уснул спокойно. Но сон его был недолгим. Тревожное шипение рации заставило вскочить, мигом переместиться в шаткую вертикаль из сонной, уютной горизонтали. — Внимание всем, — хрипела рация. — Внимание всем. Юниоры в красной зоне. Повторяю, группа юниоров в красной зоне. — Внимание всем, говорит первый, — рация пролаяла голосом Николая, — внимание всем. Усилить щиты. Повторяю, усилить щиты. Внимание сапсанам, верните детей в безопасную зону. Верните детей…***
Глеб услышал сирену сквозь бешенный стук крови в ушах. Он их догнал. Догнал. Но было уже слишком поздно. Происходило что-то большее, что-то гораздо более серьёзное, чем ему казалось. Что-то за гранью понимания Глеба. Они двигались, прикрывая кого-то в центре. Каждый — при оружие. Слаженно, молча. Глеб с расстояния не видел их лиц, но нисколько не сомневался: узнает каждое. Мерцание щита на пути. Это был не первый щит и, вопреки надежде, Глеб знал: щит их не остановит. Он уже видел, как это происходило, как группа останавливалась на мгновение, как кто-то, кого так тщательно укрывали, посылал в небеса ослепительно-белый луч. И щит исчезал. С каждым исчезнувшим щитом опасность прорыва стремительно возрастала. Здесь уже встречались демоны. Глеб видел, как группа отстрелила нескольких. Сам он при себе оружия не имел, потому в какой-то момент осознал, что должен пойти назад. Но Глеб зашёл слишком далеко. Вопрос возвращаться или нет уже не казался выбором. Глеб двигался за группой. Ему было страшно. Но он летел мотыльком в костёр. Незнание подстёгивало любопытством. А сирена врывалась в уши сквозь гул и стук.***
К тому времени, как Бакулин покинул свою «казарму», все высокопоставленные волшебники и офицеры уже собрались и что-то обсуждали, активно жестикулируя. Кое-кто был одет по форме, но многие, судя по виду, выскочили из постели и на то, чтобы привести себя в порядок, потратили явно не больше пяти секунд. — …их просто прорывают. Мы не успеваем выставлять новые, — услышал Мстислав с середины фразы. У говорившего на плече красовался единорог. — С ними кто-то из волшебников. «Что я пропустил?» — нашарив глазами Тихона, поинтересовался Мстислав Ментально. «Юниоры снимают щиты». А вот это было совсем плохо. Это грозило прорывом. Это грозило непредсказуемыми последствиями. Собравшиеся наперебой говорили о том же самом. — Отставить панику, — наконец ударил о ладонь перчатками Николай. Я хочу видеть это лично. Я хочу понимать, что там происходит.***
Они бежали. О том, что ещё так недавно спина разламывалась от боли, Николай в тревоге незнания позабыл. Речь уже не шла о жизнях детей, отправившихся к разрыву. Речь шла о чём-то большем — гораздо более серьёзном, гораздо более катастрофическом. Николай понял это, когда выяснилось невероятное — детей вёл волшебник. Один из тех, кому Николай доверял, один из тех, кто знал о Разрыве гораздо больше прочих; кто-то, чью душу, чью ауру Главнокомандующий не рассмотрел, чью пропустил, не заметил… Солдаты подтягивались к границам. Они могли остановить демонов, которые прорывались в мир из Иного места. Но они пострадают, если падут щиты. Если все щиты падут… Николай остановился. И рявкнул приказ, как ещё никогда не рявкал: — Отведите людей! Немедленно! Только одарённые могут чувствовать себя в относительной безопасности поблизости от разрыва. Только Николай может вплотную к нему подойти. Только Николай. И, может, ещё Мстислав. А Эти безумцы? Здесь уже было небезопасно. В воздухе тут и там клубились обрывки энергии, а природа и вся материя искажались удивительным образом. Николай мог видеть разрыв, его угрожающую пульсацию, его сводящие с ума вспышки и переливы. Николай мог видеть группу подростков. Юниоры стремительно двигались вперёд. Они кого-то защищали. Кого-то, кто их вёл, кого-то, кто снял щиты. Мимо пронеслась тень. Выстрел и визг. Николай поднёс ладони к губам. — Приказываю остановиться. Повторяю. Я приказываю остановиться. — Он знал, что это не сработает. Но попытаться он был обязан. — Ники, заставь его остановиться. Отец не позволил ему участвовать в ритуале. Круг на земле и серебристое мерцание. Если отец достигнет успеха сейчас, колоссальная энергия окажется в его руках. Колоссальная энергия. Как он ею распорядится? Николай впервые задумался об этом. Мама рвалась вперёд — плакала, спорила и кричала. Николай отвечал ей грубо и резко. Даже не помнил, что. Отец призывал могучую сущность, достаточно могучую для того, чтобы её связь была не хрупкой ниточкой, а мощным каналом. Отец верил, что справится. Прежде Николай в отца безоговорочно верил тоже. Но то была страшная ночь. Отец читал заклинание. Прямо перед ним клубилось, ревело, выло, закручивалось воронкой. Прежде серебристый, свет стремительно багровел. Свет разгорался, свет наливался яростью, свет расползался, свет покидал пределы кругов и рун. Глупый Николай. Глупый, наивный… — Мама, беги! Беги! Но она бы ничего не успела. И Николай толкнул, повалил её. Думая лишь о том, как бесконечно виновен и как бесконечно хочет её спасти, Николай укрыл мать своим телом. И ночь раскололась взрывом. И тьма сменилась светом. Жар прокатился по телу, ужас закрался в разум. Самое страшное произошло. Самое страшное… Глупый идеалист. Николай понял это отчасти интуитивно. Он понял, что происходит, понял, зачем волшебнику стремиться к Разрыву. Информация не была абсолютной тайной. — Он хочет попытаться его подчинить. Он хочет сделать то, что не смог отец. Руки безвольно упали. Всего на миг. Даже Мстиславу Николай не сказал абсолютной правды. На то, чтобы подчинить энергию разрыва, потребуются месяцы, а может быть даже годы. Истиной целью сейчас мог быть только один человек. И руки этого человека всего на мгновение опустились.