Пятьдесят оттенков Демона. том II. Сто оттенков пустоты

             Китти казалось, что снег у неё повсюду, будто она вся — та самая Снегурочка, здешняя фольклорная героиня, изображения и фигурки которой Китти и Бартимеус видели тут и там вместе с прочими предпраздничными украшениями. Мягкий и колкий — Китти вытряхивала снег из влажных волос, из мехового капюшона, из варежек и ботинок. Снег таял на пальцах и щеках, но Китти не теряла надежды, что сумеет оставить большую его часть там, где и взяла — в мягких сугробах пустынного лесопарка. Где-то вне зоны видимости потешался неутомимый Бартимеус. Теперь его облик больше не причинял Китти той смешанной с ужасом боли, которую она испытывала прежде. И дело было вовсе не в привычке. Китти бросила на джинна угрюмый взгляд.       — Ладно. Хорошо. Это было весело. Тебе, — она ударила варежками о ближайший обледенелый ствол, — было весело. — У Китти ломило даже те мышцы, о существовании которых она прежде и не догадывалась.       — Я уже предлагал заклинание.       — А я уже отказалась.       Бартимеус неопределённо хмыкнул.       — Раз ты решила продолжать танцевать здесь, можешь повторить латинский алфавит. Или греческий. Ритмично, бойко. Так повышает настроение…       — Альфа — а я говорила, что у меня ничего не выйдет. Вита — всё твои уговоры. Гамма — гадские эти лыжи. Дельта — давай в следующий раз я просто побегаю вокруг дома.       Тёмные глаза Бартимеуса смотрели заинтересованно.       — А это уже акростих. Дальше ипсилон. Можешь побегать на лыжах.       Китти фыркнула. И сунула рукавицы за пояс.       — Ипсилон, зита, ита… — я его ещё со времён у Баттона знаю. Он не поможет мне сделать то, зачем мы сюда приехали.       — Но структурировать знания поможет. И найти необходимое в случае чего быстро. А лыжи, кстати — это не только про выносливость и отличную физическую форму. Это ещё и про терпение. Если ты не можешь его набраться, чтобы управиться с двумя палками…       — Я знаю. — Китти шмыгнула носом. — Дело не в лыжах, а в холоде. И в снеге. Я до сих пор не могу привыкнуть. Просто не понимаю, как так можно жить.       — А мне нравится. Больше, чем ваш промозглый Лондон. Та же вода, но красиво.       Китти кивнула.       — Красиво. Да. — И тут же подивилась. Зачем-то — вслух. — У джиннов такие же понятия о красоте. Или только у тебя? — Протянула ладонь, решаясь. — Давай своё заклинание. Я чертовски замёрзла.       Щелчок длинных бледных пальцев: — вот так бы сразу. — И Китти на мгновение окутало густым паром. Вместе со снегом с волос и одежды испарился небольшой его пятачок под ногами Китти. — А кто, как ты думаешь, — продолжил прерванный разговор Бартимеус, — проектировал и возводил те прекрасные дворцы, часть из которых вы, люди, потом безжалостно сровняли с землёй? Жирные волшебники что ли? — Он упаковывал лыжи в специальный чехол. Даже здесь, в отдалении от людей, Бартимеус минимизировал магию. — Удивительно, что вы, люди, вообще способны понимать красоту. Или это ты — исключение? — И замолчал.       Китти переступила с ноги на ногу:       — Да ладно тебе… надулся.       Они медленно брели по сугробам, не задевая друг друга даже локтями. Китти быстро начала замерзать опять и сунула руки в карманы. Бартимеус смотрел куда-то вверх — сквозь голые заснеженные ветки на них хмуро взирало серое зимнее небо.       — Он быстро привык к снегу? — Китти спросила, когда они уже миновали половину пути и вышли из лесной тишины к оживлённому гудению магистрали. Бартимеус пожал плечами.       — По-моему да. Он, кстати, любил физические нагрузки. Полюбил во всяком случае. Здесь.       Пальцы невольно сжались.       — Я с ними справлюсь. С этими чёртовыми лыжами. И со всем остальным.       Мимо курсировали люди. Мужчины тащили ёлки, женщины — празднично разукрашенные коробки, пакеты и прочую мишуру. Китти смотрела на них с каким-то опасливым изумлением. В Лондоне никогда не было подобных праздников. Китти с родителями всегда отмечала смену старого года новым скромно и тихо, вечером за столом. Мама пекла курицу и пирог, а папа приносил ветку омелы — ветку зачем-то клали на подоконник. Здесь же это было чем-то совсем другим — ожиданием чуда, всеобщим радостным сумасшествием, какой-то невероятной, головокружительной атмосферой. Новогодняя ночь приближалась, и люди в своём заснеженном городе, казалось, не замечали ни ветра, ни мороза, ни того, как коварен обледеневший на холоде тротуар. Более того — люди этому радовались. Каким-то непостижимым для Китти образом они превратили такое невыносимое время года в волшебную сказку. Лыжи, коньки и санки — люди наслаждались своей зимой. А Китти изумлялась. А Бартимеус — хмурился.       Он больше не проронил ни слова. Китти буквально ощущала излучаемую им тягостную тоску. По мере приближения к дому это гнетущее ощущение стремительно нарастало. Китти не знала, не представляла, что с этим делать. Китти отчётливо видела: Натаниэль не зря за него боялся. И Китти начинала бояться тоже.

***

      Отвратительное близилось время. Я изо всех сил старался не погружаться в это — отгородился, закрылся от воспоминаний, выстроил надёжные баррикады на каждом плане сознания. Но они всё равно просачивались, пёрли из каждой щели. Даже девчонка ощущала моё мрачное настроение. Впрочем, ещё бы не ощущать — я бесстыдно фонил во все стороны. Там, где мы проходили, даже праздничные гирлянды, казалось, временно притухали.       Я всерьёз задумался над тем, чтобы на несколько дней вернуться в Иное место. Впрочем, как бы соблазнительно это не выглядело, подобной роскоши я пока позволить себе не мог. У нас было слишком много работы и слишком мало времени. Никаких тебе праздничных каникул. И никакого отдыха. Сделал ли бы он, впрочем, хотя бы немного легче?       Я потащил Китти на ярмарку. Порадовать её и растравить свою старую душу. В сущности болело и ныло. Зато девчонка, кажется, отвлеклась. При всём её запасе ловкости и проворства, сегодня она потерпела сокрушительное фиаско с лыжами и не могла перестать злиться на неудачу.       В толчее она вцепилась в руку Мендрейка. Китти не любила большие скопления людей. Ей было здесь неуютно — я понял по её ауре. В ауре было намешано всякого понемножку. Руку отнимать не стал. При той настороженности, с которой после ритуала она держалась, это был значительный прогресс. Хоть и неосознанно, она выбрала именно меня источником безопасности. Доверие — то, чего нам обоим не хватало, то, что нам обоим было просто необходимо. Я внезапно подумал: ей ведь придётся впустить меня в себя. Готова ли она к этому? Готов ли к этому я?       Ледяные девичьи пальцы сжимали мою ладонь. Мы молча брели по ярмарке. Ярмарка хохотала, пила и зазывала своими бесконечными чудесами. Мы оба, каждый в своём, были от этих чудес просто непозволительно далеки. О чём думала она? — я даже не представлял.       О чём думал я? Что кроме Натаниэля никогда и ни с кем не «сольюсь» опять. Что ради Натаниэля мне рано или поздно придётся пойти на это.

***

      Китти не смогла проскользнуть в кабинет незамеченной. Досадуя на Бартимеуса, она скрутилась под одеялом. Ноющее после дневных упражнений тело приняло возможность уснуть не сидя с неописуемой благодарностью. Матрас куда-то уплывал, мягко покачивался — Китти и не заметила, как комната реальная сменилась точно такой же, только уже из сна — уж слишком эти комнаты были между собой похожи. Явственно на самом деле их отличало всего одно — тяжесть чужой руки, обрушившейся на плечи. Китти медленно повернула голову. Другая, темноволосая и сияющая, покоилась на подушке.       — Этого-то я и боялся. — Тяжесть руки стремительно убралась. Следом исчезла и темноволосая голова. Теперь Натаниэль не лежал, а парил над Китти. — Вот уж при жизни не мечтал, а после смерти — так и подавно.       — Первый мужчина, который оказывается в моей постели, бежит оттуда сломя голову. Почему я не удивлена? — Китти, подтянувшись на локтях, осторожно села. — Привет, Мендрейк.       Он оказался напротив. Скрестил босые ноги и оперся локтем о колено.       — Дело не в том, что она твоя.       — Да я уж поняла.       Он сегодня сиял ярче обычного.       — Китти, ты же уже допёрла? Мы знаем истинные имена друг друга. И это ключ к твоим снам. Если бы я сразу знал, что это так просто. Теперь можешь спать где угодно. Только думай обо мне перед сном.       — Моя спина уже рассыпается в благодарностях. — Китти натянула одеяло почти до шеи. Это было смешно и абсурдно, но Китти ощущала неловкость. — Чем мы будем заниматься сегодня?       — А чем захочешь. — Он светло улыбался. Эта его улыбка струилась между ними, как мягкий пушистый плед. Улыбка отгоняла неловкость прочь. — Я уже сказал тебе спасибо? Если не сказал…       — Пустяки, — поспешила отмахнуться Китти. — Освободить его — это было правильно. Я пытаюсь учиться ему доверять. Ведь нам это нужно.       — Кстати о доверии. — Он вдруг помрачнел. Резко, без перехода. На Китти повеяло холодком. — Тебе придётся научиться ставить ментальные блоки.       — Блоки? Зачем? За…       Осознание. Резкое осознание, бросившее Китти и в страх, и в дрожь.       — Без Бартимеуса ты не подчинишь посох.       — Без Бартимеуса, — Китти откликнулась эхом. — Я тебя понимаю? Ты хочешь сказать без Бартимеуса во мне? Без его силы?       Призрак кивнул.       Китти старалась не думать. Доверие. Хватит ли ей его? Китти понимала — не хватит. Пока что — нет. Она вспомнила, как убеждала их той страшной ночью в Лондоне. Теперь Натаниэлю предстояло уговорить её. Китти до боли стиснула пальцы под одеялом.       — Можешь меня не уговаривать. Если так нужно, я…       — Ты-то ладно… а вот он. — Сияние вокруг Натаниэля померкло. — У него внутри сейчас такое, чего ты не выдержишь. А ты знаешь обо мне. Это ему не нужно. У вас будет почти одно сознание на двоих.       Китти это не нравилось.       — И что мне с этим делать?       — Только учиться контролировать мысли. Ставить на них, как сможешь, ментальный блок.       — Ладно. Хорошо. — Она сглотнула. — Но ведь это совсем не скоро?       Он покачал головой.       — Если бы я знал, Китти… Если бы я только знал.       Комната на миг задрожала. Китти заставила себя сконцентрироваться на лице напротив, мысленно повторила имя Натаниэля, будто пловец на поверхности, всеми силами уговаривая себя держаться в ставшем ненадёжным и зыбким сне.       — Расскажи мне о Разрыве. Всё, что ты знаешь, — услышала собственный голос будто со стороны. — О том, что ты сделал в Лондоне. Я не понимаю. Пока я ничего не понимаю.       Призрачная рука сжала её запястье.       — Если передумаешь просыпаться.       Китти пыталась держаться. И не могла. Комната рассыпалась, призрак Натаниэля исчез во тьме, и Китти осознала, что не сидит, а лежит, скрутившись клубком и укутавшись в одеяло. В изножье кровати теперь сидел не мерцающий Джон Мендрейк, а грустный смуглокожий мальчишка. Мальчишка смотрел, не моргая.       — Думаю, Китти, нам нужно поговорить.