Утром как на зло распогодилось. За ночь успело насыпать свежий, сверкающий снежный слой, и Глеб заранее предвкушал, что как минимум половину пути, отражаясь в этом девственно-белом великолепии, солнце будет безжалостно слепить и дезориентировать. Это было паршиво. Очень. Но не критично.
Позавтракал Глеб с трудом. Пропихнул в себя сырники, проглотил травяной отвар… А вот к сгущёнке не притронулся, оставил стоять, где стояла на радость соседям по столу. С некоторых пор он видеть не мог сгущёнку.
Общая разминка, повязка на рукав — яркий голубой. Глеб закрепил повыше и завязал потуже. До старта минут десять. «жёлтые» и «голубые» пока что перемешались — шутки и смешки. Что там задумали инструкторы и офицеры?
Это было в характере Глеба — стоять особняком, сосредоточенно изучая одну точку. Никто не трогал. Просто пройти полосу препятствий. Как можно быстрее и лучше. Сначала по одному — и обратно вместе.
Глеб унимал волнение. За ограждением на дистанции собирались зрители — в основном свободные рядовые — все, кто сегодня не был отправлен на дежурство, не упускали возможность полюбоваться Юниорскими эстафетами. Подобные проводились и среди старших, но страдания юниоров всегда привлекали повышенное внимание. Это были просто соревнования, но от того, насколько хорошо ты себя проявишь, от того, насколько тебя заметят, могло зависеть даже финальное распределение.
Глеб о последнем сейчас не думал. Он был распределён давно. В апреле он получит своего единорога. А вот сможет ли остаться здесь?
Первый свисток. «Разбиться на группы». Глеб поспешил к своим, кивнул всем, встал в цепочку на заранее определённое место — третьим. Мысленно скрестил пальцы, выдохнул и вдохнул.
Второй свисток. Минутная готовность. Что же их ждёт?
Первый в цепочке заметно напрягся. «жёлтые» справа — тоже. Зрители притихли. Тут и там азартные любители риска ставили мелкие ставки на победителей. Минута тянулась вечность. Ну сколько там?
Обратный отсчёт, шипение, красная вспышка в небе. Два Юниора сорвались с места практически одновременно — ноздря к ноздре, — и под подбадривающие выкрики скрылись за поворотом.
Глеб нетерпеливо постукивал подошвой. Ну сколько же можно? Где-то впереди ревела толпа, а кроме неё — магические выбросы. В качестве организаторов препятствий, к соревнованиям каждый год присоединялись волшебники.
Шипение. Вспышка. Жёлтая — чёрт возьми. Щупленький «желток» успел показать язык, прежде чем умчаться блохой вперёд. Глеб погрозил кулаком. Голубая вспышка. Ладно. Семь секунд. Не больше. Они потеряли семь секунд, это — вообще ничто. Где-то впереди — взрыв коллективного хохота. Вспышки. Одновременно.
Глеб сорвался с места так, будто все демоны Иного места кусали его за пятки, забуксовал на повороте, сбавил темп, экономя силы. Что там «жёлтый» справа? — на первом рывке отстал.
Глеб бежал широкими прыжками. Слева красные от холода зрительские лица сливались в одно лицо. Пока Глеб не дойдёт до конца маршрута, следующего в его команде на полосу не выпустят. Впереди выросла замысловатая конструкция из балок, верёвок, мостков и лестниц. Да что за детский сад?
Верёвки на морозе задубели. Лесенка раскачивалась, пока Глеб взбирался по ней практически спиной вниз. Желток-соперник болтался всего-то на пару ступенек ниже. А ведь им повезло. Тех, кто бежал здесь первыми, наверняка осыпало снегом.
По узенькой жерди на высоте нескольких метров промчался, балансируя руками, перепрыгнул провал, пролетел на канате над ямой со спиральными лестницами. Если туда провалиться, наверняка потеряет минуту, а может и больше. А где там желток? Выбрал более длинный путь? Побоялся прыгать? Красавчик! Обернувшись, послал зрителям шутливый воздушный поцелуй.
В кровь уже выплеснулся адреналин. Глебу было жарко и очень весело. Преодолеть закрученный рукоход на высоте в три метра? — ой да пожалуйста. Зря что ли отжимался до чёртиков в глазах?
В конце верхотуры притормозил. Что выбрать — долгий извилистый спуск или верёвку без узлов? Зачем она тут болтается? Время. Скорее. А покалечиться в серьёз волшебники не позволят. Правда, если один участник сойдёт с дистанции, снимут обоих и начнут с того временного отрезка, где заканчивали до них.
Глеб сдёрнул пояс — так быстро, как только смог. Верёвка, так верёвка — обхватил ногами, зафиксировал пояс через запястья — и вниз с ветерком. Ух… Приземление оказалось только сравнительно мягким. Вперёд, не сбавляя темп. Он уже выиграл команде немало времени.
Скользкое бревно над смрадным болотцем. Да они издеваются? Ещё и подогревают! Судя по пятнам на дистанции впереди, кто-то в этой грязи уже поплескался всласть. Вот ведь… шутники. А если оно на бегунах замёрзнет? Или у них там ещё где-то обмыться можно? А после — обсушиться? С ГГ бы сталось.
Равновесие сумел удержать с трудом. Но ведь сумел. Дальше были «мельницы». Глеб бежал, прыгал и чуть ли не кувыркался, уворачиваясь от деревянных лопастей, тканевых мешков и… «БАМ» — всё-таки один пропустил. Не больно, но очень обидно. Минус очко команде. Да чёрт возьми!
Мимо просвистело мощной струёй воды. Ветер ударил в лицо, оттеснил назад. А вот вам и магия. Глеб выбросил щит, пригнулся, рыбкой пролетел через кольцо огня, бросил короткий взгляд влево, оценивая зрительскую реакцию — и споткнулся, не справился с ногами, с руками — обрушился носом в снег.
Он стоял у заграждения. Не на старте, не у финиша. Стоял в толпе, будто бы прячась в тени других. Он ведь никогда не ходит на эстафеты. Он — никогда?
Какая дурацкая ошибка. Поднялся с трудом, восстанавливая дыхание. Минус ещё очко. За падение. Бросил взгляд. Снова всмотрелся — нет, не ошибся, нет. Ореховые глаза так далеко — не прочесть, не понять, эмоций не вычленить из толпы.
Он смотрел на Глеба. Впалые щёки — осунулся, похудел. Топот «желтка» позади. «Да не стой столбом» — не слышал, прочитал по движению губ. Хотелось рвануть не вперёд — к ограждению хотелось. Но ведь нельзя никак.
Сколько времени потерял? Сколько очков? Ещё немного, и его дисквалифицируют.
Голова Николая резко качнулась, будто пытался то ли проснуться, то ли выказать раздражение. Стремительное движение, и толпа поглотила его фигуру — сколько не всматривайся, снова не отыскать. Глеб, чертыхнувшись, наконец взял себя в руки. Что-то ведь можно ещё исправить?
— Что это было, Малиновский, чёрт бы тебя побрал? Ты так отлично шёл. А потом? — Инструктор команды у финиша разорялся.
— Я подвернул ногу.
— Ты не, — он подчеркнул, — не подвернул ничего. Привидение увидал?
— Извините. Меня дезориентировало огненное кольцо. Я могу подвести команду на обратной дистанции.
— Чёрт бы тебя побрал. — Тихо. С досадой. И в сторону. — Травму ему засчитайте. Лёгкую. К зрителям иди. Обратно я выставлю запасного.
— Спасибо. СП…
Вспышки и гул. И свист.
Подальше от эстафетной зоны Глеб отходил, нарочито прихрамывая, и только потом рванул. Он снял все блоки, раскрылся, как только мог. Эмоциональная волна огромного скопления людей била по чувствам и ушам, оглушала в буквальном смысле. Глеб искал один единственный след, знакомый и нужный. Иголку в том самом стоге.
Он приходил из-за Глеба. Самонадеянно ли это было? Глупо ли, думать так? Глеб внезапно понял: после того, как его заметили, он оставаться не станет — уйдёт назад. Куда? В кабинет? К себе?
Офицерам не понравится, что Глеб снова нарушил правила, что убежал, не дождавшись итогов соревнования. Будут проблемы. И ладно. Пока — плевать.
Глеб мчался среди деревьев, мчался к поселению, мчался, хоть после забега отдохнуть не успел совсем.
Мчался не зря.
— Николай! — окликнул не по званию, а по имени. На звание бы Глебу дыхания не хватило. Смелости на имя наскрёб едва.
Он остановился. Медленно оглянулся.
— Тебя всё-таки дисквалифицировали, — не спросил, констатировал, кивнул самому себе.
— Простите. — Глеб наконец догнал, согнулся, упёршись в колени руками. Дыхание клубилось клоками пара. — Отстранили по травме.
— Не вижу травмы.
Глеб наконец отдышался. Хотя бы отчасти. Николай стоял и смотрел. Молча. Без выражения. Позволить себе нарушить правила и всё-таки взглянуть, что у него внутри, Глеб не посмел. Побоялся. Глеб столько раз прокручивал в голове, что хочет ему сказать, столько раз представлял их разговор при встрече, но, стоя перед ним, внезапно наткнулся в мыслях на глупую пустоту.
— Вы не забрали термос. — Что могло быть более дурацким вообще сейчас?
— Хм. — Солнце светило ему в лицо, и Николай щурился. — Он мне не нужен. — И пауза. Николай сделал движение, как будто собрался отвернуться, а Глеб — будто бы хочет пойти за ним. Оба остались стоять на месте. — Ответ на твои вопросы, Малиновский. Это был я.
И Николай всё-таки побрёл вперёд, медленно, будто предоставляя Глебу пойти за ним. Знал, что пойдёт. Не ошибся, продолжил тихо:
— Вот тебе правда. Можешь делать с ней, что хочешь.
Глеб держался чуть-чуть позади. Чувствовал тепло солнца на своей спине, чувствовал запах крепких сигарет, чувствовал боль Николая даже сквозь все свои блоки. Что-то совсем не сходилось. Что-то не сходилось совсем, никак. Образ того злодея, который однажды Глеб нарисовал в своём воображении — Николай был так далёк от этого образа. Меняются ли люди настолько? Или всё было как-то совсем иначе?
— Тихон сказал, что вы хотите меня отослать. Не надо. Пожалуйста. — Николай остановился. Резко. Глеб задел его плечом, отступил, опустил глаза. — Почему вы так хотите?
— Это дурацкий вопрос. Отвечать не буду.
— Нет, не дурацкий!
— Глеб… — предостережение. Требование замолчать в одном только слове, слоге. Он впервые назвал его по имени, просто — Глеб. Ореховые глаза — Глеб заглянул в них снова. Спокойные, даже слишком, будто фундук в ледяном стекле. — Решения здесь принимаю я. Напомню, из-за Моего, — подчеркнул, — желания ограбить другой мир уже восьмой десяток лет умирают люди. Из-за меня погиб твой друг, из-за меня все вы тут.
— И вы тоже. Тут.
— Да. Я тут. — Мрачно. — Уходи, Малиновский.
— Нет.
Николай сделал шаг. Стремительно, резко. Как Глеб схватился за его руку? Как посмел? Рука была шершавой, большой, горячей. Дёрнулась, вырываясь:
— Да что ты в меня вцепился?! Я не соответствую тому идеалу, который ты себе выдумал. И то, что я говорил с тобой больше необходимого — одна из тысячи моих дурацких ошибок. Я ни с кем, никогда не сближаюсь. Ни у кого рядом со мной не может быть особого положения. Никто не может оспаривать мои решения. Я принял решение отослать тебя. Это приказ. Ты его выполнишь. Если конечно юниор Малиновский подчиняется приказам Генерала, который исправляет свои ошибки за чужой счёт!
— Подчиняется. Всем, кроме этого. — Глеб слышал слова краем сознания. Интонации в голосе били куда больнее. — Я не знаю, кем вы были семьдесят лет назад. Я знаю вас сейчас. И, если бы мне снова пришлось умирать за вас, я бы это сделал. И буду, сколько потребуется.
— Просто малолетний придурок. — Тихо, бесцветно. Больно.
— А вы. А вы… — Глеб отвернулся. Как когда-то давно. Слёзы жгли глаза. Хотелось убежать, хотелось умчаться. Глеб оказался не нужен. — Хорошо. Я уеду. Готов уезжать сейчас. Те предметы, которые остались, мне там не понадобятся. Позвольте мне уехать как можно скорее, господин… Главнокомандующий.
И бросился прочь. Оклик услышал:
— Глеб!
Не обернулся. В глазах расплывались радужные блики. Горло душили злость на себя и боль. Он ранил Николая. Ранить не хотел, но всё-таки это сделал. И поделом. Будет, пускай, что будет.
Глеб бежал вперёд, лишь в последний момент избегая столкновения с заснеженными стволами. Он уедет. Пусть будет так. Раз уж Николай этого действительно, вправду хочет.
Спортивную зону, где проходила эстафета, от основного поселения отделяла узкая лесная полоса. Глеб выскочил из-под её прикрытия, затерялся среди зрителей, влился в поток людей. У него кружилась голова и дрожали руки. Какая команда победила? Кого поздравляют?
Кто-то незнакомый хлопнул по плечу:
— Молодец, боец. Заслуженная победа. Ты отлично шёл.
— Спасибо, — пробормотал. Повязку с плеча захотелось стянуть и бросить.
— Плачешь? Чего? От радости что ли? — Кто-то другой. Незнакомый тоже.
И снова хлопки по плечам, поздравления, вспышки в небе. Эстафета закрыта, хрупкая иллюзия, что маленький приютский Глеб внезапно кому-то нужен, рухнув с высоты, раскололась.
Просто «малолетний придурок». И всё. Конец.
***
Николай стоял и смотрел. Пожалел. Уже. А ведь ничего ещё не случилось. Случится. Скоро.
Внутри было пусто, как в старом церковном колоколе — толкни, зазвонит, оглушая, сбивая с ног.
Он должен отвечать за свои слова и свои решения. Которые так отстаивал. Должен. Отвечать.
Кабинет, сигарета, дым.
Зачем это всё? Снова зачем попёрся?
Ранил пацана. Намеренно. Ранил. Что-то исправить поздно.
Медленно встал. Вышел, поймал рядового, взглянул на предплечье — пёс.
— Тихона мне отыщи.
— Слушаюсь.
Огромный волшебник. Вдох. Сигаретный дым.
— Что ты опять натворил?
Нет, Николай не ответит.
— Вызови Малиновского, Тихон. Пускай. Придёт.
***
Глеб не пошёл на ужин. Ему не хотелось есть. Медленно разламывал на кусочки медово-ореховую конфету. Последнюю — рассасывал по крошке — занимал руки, себя занимал бесцельно.
Время бы можно было потратить на тренировку, на чтение — Глеб сидел на кровати, разламывая конфету — твёрдую, приторно-сладкую. Ему было незачем заниматься. Времени было теперь навалом — куда девать?
«Это был я».
Глеб так искренне негодовал тогда, две недели назад. А теперь жалел. Почему? Почему вдруг понял, что принял бы и худшее, принял бы многое? Потому, что успел привязаться.
Чем стала преданность бойца своему генералу теперь?
Едва слышный хруст и липкость под пальцами.
Поставить Николаю нынешнему прошлое в вину Глеб почему-то никак не мог. Глупо ли это было?
Что бы он не сделал тогда, десятки лет назад, сейчас он каждый день, как и все, рисковал собой. Он стал генералом, кажется, в девятнадцать. А сколько ему было, когда произошла катастрофа? Семнадцать? Шестнадцать?
Глеб в свои шестнадцать тоже ошибался. А Николай прощал. Теперь отсылал. Почему? Глеб до конца не знал. Но согласился уйти. Навсегда.
— Малина, ты тут? — Голова однокашника резко просунулась в приоткрывшуюся дверь. — Не знаю, где ты уже насрал, но, это, тебя к генералу. Давай иди.
Глеб вздрогнул от дурного предчувствия. Что ещё?
Он не бежал, а с трудом волочил пудовые гири-ноги. Выходя, захватил с собой его чёртов термос. Глебу он тоже не нужен. Пусть, куда хочет, девает. Уже плевать.
Около единорожьего корпуса встретил Тихона. Тихон махнул рукой:
— Оперативно. — Вздохнул. — Пошли, провожу.
Корпус, в котором жил и работал Николай, можно было назвать полноценным только с большой натяжкой. Это по сути было отдельное крыло корпуса волшебников, связанное с ним по тому же принципу, что и все постройки на территории юниоров. В памяти всплыло почти подходящее слово — флигель. Попасть сюда можно было и с улицы тоже. Тихон повёл именно этим путём. Узкий коридор, густой сигаретный запах.
— Тебе прямо и направо. Дальше давай без меня, тараканчик. — Глеб, не оглянувшись, кивнул. Большая рука похлопала по плечу. — Ты сегодня отлично выступил. Облажался в финале, но это, — хмыкнул, — подстава просто. А так мчался, что тот таракан. — Подтолкнул. — Иди.
Простая деревянная дверь, холодный комок внутри. Как и положено, как должно недоучке при встрече со своим генералом.
Робкий и тихий стук. Голос глухой — ответом.
— Добро, входи.
— Господин Главнокомандующий, юниор Малиновский прибыл по вашему приказу, — Глеб отрапортовал в самой официальной, практически не использующейся здесь форме. Только потом переступил порог, щёлкнул дверным замком.
— Как всегда оперативно, Малиновский.
Кабинет был более, чем скромный. Впрочем, чего ожидал Глеб? Вспоминал дорогое кресло, виденное однажды у директрисы приюта. Кресло Николая было потёртым, старым. Он сидел боком к двери — локоть руки опирается на столешницу. Сидел и смотрел. Не выдержав этого взгляда, Глеб переступил с ноги на ногу.
— Зачем вы меня позвали?
Здесь тоже царил сигаретный запах. Не спасал даже морозный воздух, врывающийся снежной колкостью в распахнутое окно.
— Садись, Малиновский. Куртку можешь повесить. Правда тут холодно.
-Глеб раздеваться не стал. Осторожно сел, выбрав самый дальний от Николая стул, медленно повторил:
— Зачем вы меня позвали?
— Исправить свои ошибки. — Чем он фонил сейчас? Глеб ощущал, но разобрать не мог. Слишком уж много. И сложно. — Я хочу тебя отослать, потому, что чем дальше отсюда, тем дольше ты проживёшь.
Забота о нём? О Глебе?
— Я не хочу уезжать. Я хочу быть здесь. Вернее не так. Я обещал: прикажете — я уеду. Но я не хочу.
— Глупый какой…
— И пусть.
Николай сплёл пальцы на столе.
— Холодно, Малиновский. Там чайник на подоконнике. Сделаешь кофе? — Почему напряжение медленно рассасывалось? Куда уходило? — Делай и себе тоже.
Глебу было совсем не сложно. Только почему-то неловко. Старый пластиковый чайник действительно нашёлся на подоконнике. Здесь было много всякой всячины и в целом в кабинете царил первозданный хаос. Тем не менее две большие кружки Глеб отыскал легко. Тут же стояла большая банка растворимого кофе, а рядом — прозрачная пепельница, доверху наполненная бычками.
— Почему-то я раньше не замечал, что вы курите.
— Я не курю.
— Ну да. — Чайник начал неторопливо шуметь. Глеб в задумчивости бросил в кружку три чайные ложки кофе.
— Я снимаю нервное напряжение.
— А это конечно совсем не одно и тоже.
Четвёртая ложка кофе.
— Ещё клади.
Пятая ложка. И взгляд с вопросом.
— Ещё?
— Ну само собой. Семь? Вот теперь достаточно.
— Может проще в банку воды налить?
— Может и проще. Хм…
Глеб призадумался. В последний момент отставил вторую кружку. Вернулся за стол с одной. Николай лишь хмыкнул.
— Наглость какая…
— Привычка. — И всё-таки сел ближе. — Простите меня. — Это вырвалось внезапно. Николай покачал головой. Чаще всего он стягивал волосы на затылке. Сегодня прямые седые пряди свободно обрамляли его лицо. И это было красиво. Странно красиво. Глеб опустил глаза. — Простите, — повторил.
— Не за что прощать. Это я чрезмерно ранимый на старость лет. — Сделал глоток. — Слабоват, — вздохнул. Протянул кружку Глебу. — Я не умею извиняться. — Почти тепло.
— Всё-таки отошлёте?
— А кто будет петь?
— Вы? — Голова Николая отрицательно качнулась. — Пожалуйста.
— Ни за что.
— Могу спросить? О Разрыве.
Кивнул:
— Давай.
— Это ведь не вы сделали?
— Только потому, что был мал. Но хотел и сам. Так что — одно и тоже. Представлял себя энергетическим Робин Гудом. Знаешь эту историю?
— Знаю. Из старой книжки. Теперь-то уже новых зарубежных и нет. Только совсем старые.
Николай сделал глоток.
— И тоже из-за меня. С одной чашкой тебе придётся часто вставать.
— И ладно. Совсем не сложно. А вы себя вините. Во всём. Постоянно.
— А то как же…
И замолчал. Они потянулись за кружкой одновременно. Когда пальцы Николая её достигли, ладони Глеба уже оказались там. Так и застыли. Оба.
— Глупость какая. — Николай закрыл глаза. Произнёс совсем тихо, но рук не убрал. Глеб очень боялся, что он поспешит всё-таки их отдёрнуть. Тепло изнутри распирало, рвало на части. Какой же сложный это был день, какой же безумно долгий.
— Вы здесь. Вы каждый день пытаетесь это исправить. Вы не позволяете никому воспользоваться энергией разрыва, храните его и людей. Разве этого не достаточно для искупления? — Глеб говорил почему-то шёпотом. Боялся вспугнуть. Но что?
Руки разжались.
— Нет. Ничего не достаточно.
— Я думаю иначе. И я буду с вами. До конца.
— Глупость какая… Господи-боже…. Глупость.
Больше они не говорили вообще. Совсем. В молчании допили кофе, передавая кружку навесу. От прикосновения тёплых шершавых пальцев Глебу почему-то становилось безумно больно. В молчании попрощались, просто кивнув друг другу. Только, когда Глеб положил ладонь на дверную ручку, тихий, хрипловатый голос его настиг:
— Я старый дурак, Малиновский. Что перекладываю на твои детские плечи.
— Вы стали Генералом, когда были старше меня всего-то на три года.
— Это де-юре. Де-факто в семнадцать.
— Мне семнадцать скоро. И, помните, я ведь приютский. Мы быстро взрослеем.
— Слишком быстро. Иди.
— Иду. Доброй вам ночи, Господин…
— …Николай.
— Николай.
И Глеб всё-таки заставил себя уйти. Нужно успеть к отбою. Нужно успеть, хоть времени почти не осталось.
Изнутри распирала, лезла, рвалась улыбка. Глеб шёл сквозь раннюю зимнюю тьму, освещённую снегом, луной и редкими фонарями. Где-то на полдороги подумал, что термос Николая так и остался в кармане куртки. Но ведь это теперь не страшно? Ведь будет ещё возможность его вернуть?
Глебу впервые за две недели снова хотелось петь. Он мурлыкал себе под нос, он вспоминал, он не смотрел вокруг. Он утратил бдительность.
И потому пропустил движение за спиной.
Глеб был юниором. Он не носил оружие при себе. Он ощутил удар, завопил от боли, невероятным усилием увернулся от второго удара, упал на снег, перекатился, дрожащей рукой нашарил в кармане ампулу масла.
Пальцы отнимались. Глеб не ощущал боли, но на руку старался не смотреть — именно туда пришёлся пропущенный им удар.
Визг. Боль в боку. Крик Глеба. Он сплёл защитное заклинание, начертил руну — и силы кончились. Глеб рухнул в темноту забытья.
«Глупость, — успел подумать. — Господи-боже, какая глупость».
