***
— Я всё-таки считаю, что нам бы стоило сказать ему. — Милка мрачно буравила взглядом внутренний мир своего стаканчика. Внутренний мир особенным богатством и разнообразием не отличался. Милка любила горький чёрный кофе. Будто подражала Николаю в этой своей привычке. — Мила, он тут уже минимум два года. Он не связан с Разрывом никак. Я в этом совершенно уверен. А вот Мстислав всегда заказывал сливочный раф с шоколадом и фундуком. Выпивал стремительно, почти залпом, так что сейчас гонял в последнем глотке последний же крупный орех. Орех ударялся о стенки, звук отдавался в пальцах. — Если это джинн или африт, который принадлежит волшебнику, то это западный волшебник, Слава. — Кивок. Орех покачивается на стыке стенки и донышка. Тихий джаз. Мила делает глоток. — Что по-твоему западный волшебник может делать здесь? — Да что угодно. Скрываться от своих, например. Насколько я понимаю мировую ситуацию, это вполне себе обоснованный выбор. — С каких пор ты понимаешь мировую ситуацию? — Перед милкой на маленькой пластиковой тарелочке лежал одинокий кекс. Она ущипнула его кончиками пальцев за золотистый бок. Есть не стала, бросила крохотный кусочек там же, где отрывала. — Только в той мере, в какой её понимает Ник. Параноик Ник, смею заметить. Мила, — Мстислав подтащил к себе изувеченный кекс только для того, чтобы продолжить его уродовать, — я рассказывал тебе, в каком состоянии был тот мальчишка. Если он зачем сюда и пришёл, то явно не красть нашу энергию, а зализывать раны. — А если с твоей подачи уже зализал? — Не думаю. — Почему? Пауза. Одинокий орех в стакане. — Да не знаю я, Мила. Просто чувствую, вот и всё. Эти, в кавычках, братья, для нас безопасны. — А когда они что-то натворят, ты так Николаю скажешь? Что просто чувствовал, и потому допустил? — Мила, родная. Я не могу натравить Ника на них. Просто не могу, и всё. — Кекс вовсе перестал быть узнаваемым. Мстислав ворошил крошки кончиком пальца. — Я повторю, Ник — параноик. Ты знаешь, как он поступит. Я врач. В первую очередь. Ты знаешь, как я отношусь к своим пациентам. Даже таким. Я не могу. Никак. — А если потом случится что-то непоправимое? — А если… — Мстислав подтолкнул останки кекса в её сторону. — Подумай. Мы умеем бороться с мелкими демонами. Если наши не справятся с этим? Если выйдет, что мы начнём войну, которой могло не быть? — Ты сам говоришь, насколько он опасен. И оставляешь его спокойно разгуливать на свободе. — Чего ты от меня хочешь?! — Я не знаю, Слава. Но мы не можем снова оставить это так. Мы сейчас, как те юниоры. Мы должны ему рассказать. Это касается его в первую очередь. — Мила… Хватит. Последний орех провалился в рот. Мстислав проглотил его, даже не проживав. Резко вскочил, прогрохотав тяжёлым стулом, стиснул пальцами край столешницы, сделал медленный вдох и медленный выдох. Адреналин, выплеснувшийся в кровь так недавно, потребовал выхода сейчас. — Мила, — повторил Мстислав уже мягко. — Мы опаздываем. Пожалуйста, открой кабинет без меня. Мне нужен час. Хорошо? Маленькая ладошка погладила пальцы. — Куда ты, Слава? Сбросить пар? — Наверное. Да. — Перехватив её руку, Мстислав легонько пожал и, больше ни слова не говоря, вынырнул из кофейни в февральский холод. Мстиславу хотелось удостовериться. Это было чертовски глупо. Мстислав доверял своим предчувствиям, но тревога Милки передалась и ему. Тревога жены была заразительна.***
Китти было тревожно. Она сама не знала, почему. Вероятно, причиной тому стало лишь недавнее столкновение, а, вероятно — ночной разговор, но, едва сбросив куртку и сапоги, Китти попросила Бартимеуса на некоторое время оставить её одну. К счастью, Бартимеус не спорил — вылетел в окно красногрудой птицей. Китти, усевшись с ногами в кресло, вытащила из стола рукопись Мендрейка, до которой её руки прежде не доходили. Китти знала, что не найдёт в этом ничего хоть сколько-нибудь полезного, но, раскрыв блокнот на первой странице, начала читать. Здесь Натаниэль писал уже ровно, красиво, даже немного вычурно. Буквы сплетались, смыкались, кое-где становились небрежными. Это были места, где он уставал или отвлекался. В остальном же от каждой строчки можно было, даже не читая, получать эстетическое удовольствие. Китти получала. И Китти читала. Читать было больно сразу по двум причинам. Это был перевод дневника, который Бартимеус украл с Разрыва. Перевод, над которым Натаниэль работал очень долго. Перевод, который он не закончил. Потому что не успел. Прежде эти мысли стискивали горло Китти железной хваткой, не позволяя касаться этой его работы. Теперь боль наконец отступила, слегка ослабла. Ослабла настолько, чтобы читать и дышать спокойно. Второй причиной было содержание дневника. Такое знакомое Китти. До тошноты знакомое содержание. Бессмысленная война изо дня в день. Бессмысленные потери. Усталость. Отчаянье. Пустота. Китти всё это знала — знала по Сопротивлению, знала по той жизни, которая была после. «Февраль. Холод лютый. Николай бесится. Мы не видим, но чувствуем. При моей жизни сорвалась уже третья попытка. Есть ощущение, что четвёртую я не переживу. Может это не ощущение, а предвиденье?» «Пишу ночью. Устал чертовски. Пытался просмотреть линии будущего. Да хер там. Сегодня на совете ГГ объявил, что мы больше не берём женщин в основной состав. Давно пора бы. Это после того, как ему Вадим в глаз зарядить попытался. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Если бы не за Юльку. Завтра её хороним». И снова, и снова. Китти бросила читать, когда поняла, что буквы перед глазами туманятся. Тряхнула головой. Ведь Китти давно обещала себе не плакать. Сколько прочла? — пару страниц, не больше. Сунув перевод дневника на место, Китти уронила лицо в ладони. Как это было странно — Китти проникалась сочувствием к людям, для которых была врагом. Китти испытывала боль из-за тех, о ком ничего не знала. Их имена были чуждыми, их жизни — непонятными. Но внутри всё равно сжималось, болело, ныло. Как это произошло? Как это могло случиться? Что-то ворвалось во внутреннюю тишину звуком из внешнего мира. Звон? Китти подняла голову, сощурилась на свет. Звук повторился. Китти его опознала — дверной звонок. Кто бы это мог быть? Соседи, коммунальные службы… или демоноборцы? Китти решила, что открывать не будет, но почти тотчас подумала: а вдруг это Бартимеус? Вдруг произошло что-то, из-за чего он вынужден обходиться без магии? Звон повторился. Тревога. Китти поднялась. Пустота огромной квартиры навалилась на плечи страхом. Звон. Китти не говорит по-русски. Китти одна. Звон и её шаги. Какой навязчивый гость. Чего ему нужно? Китти наконец преодолела необходимое расстояние. Не зажигая свет, отбросила пальцем маленькую пластинку заслонки с дверного глазка. Прижалась, сощурилась, присмотрелась…***
Мстислав даже не застегнул куртку. Холод пока что не ощущался. Бакулин стремительно шёл по тротуару, грациозными, отработанными на тренировках движениями уворачиваясь от десятков встречных прохожих. Навык не требовал концентрации. Мыслями владело другое — Милка и чёртов демон. Если она права? Мстислав понимал, в словах жены был резон, и ещё какой. Этому сам он мог противопоставить только свои ощущения, только ауры, виденные однажды. Это и яйца выеденного не стоило. Да и, в конце концов, связь между двумя — вовсе не преграда захватническим планам. Мстислав стоял перед этим выбором два года назад. Выбор вернулся снова. Милка была права.***
Светлые волосы, серая куртка, высокий рост. Тот человек из кофейни. Он держал руку на звонке, но потом подался вперёд, однозначно услышав движения Китти. Чего ему нужно? Зачем он здесь? Китти опустила заслонку на место. Несколько секунд стояла в темноте коридора, напряжённо размышляя. Человек за дверью не подавал признаков жизни. Китти, решившись, щёлкнула выключателем. Во-первых — она всегда может потереть кольцо, а во-вторых — ведь и сама — не промах. В тот же момент человек постучал. Слегка. Крепкая дверь приглушила его тихий голос, но Китти всё равно смогла разобрать: «Борис». Слово было знакомым, но где и когда Китти его слышала, вспомнить не удавалось. Китти решительно протянула руку. И повернула ключ. Приоткрывая дверь, Китти встала так, чтобы человек не сумел вломиться сразу. Крепко сжимая дверную ручку, уставилась на гостя недружелюбно. Блёклые глаза посмотрели в ответ тревожно. Он что-то произнёс. Китти снова услышала слово «Борис» и после — уже понятное слово «демон». Впрочем, понималось оно с натяжкой, потому как звучало в чужом языке иначе. — Русский не, — сумела наскрести в скудном словарном запасе Китти. — Не говорит, — закончила под тяжёлым взглядом. Человек вздохнул. Какое-то время в задумчивости переминался с ноги на ногу. — Борис, — произнёс наконец чётко. Китти покачала головой. Она не понимала. — Борис, — повторил гость. И тише добавил: — демон. — Демон? — Китти переспросила. Кивок. — Демон нет. — Гость покачал головой. — Демон нет, — повторила Китти настойчиво. Было попыталась захлопнуть дверь, но рука человека легла на дверную ручку с другой стороны. Китти потянула. Он не позволил. Как раз в то мгновение, когда Китти пребывала в состоянии принятия сложного решения — врезать ему сейчас или пока что рано, за спиной послышались торопливые шаги, и тяжёлая горячая рука как-то по-хозяйски приобняла за плечи.***
Я не мог ожидать двух вещей. Нет. Не так. Я не мог ожидать ничего из того, что застал, влетев в кухонное окно после небольшого полёта над зимним городом. — Что ты здесь делаешь, Бакулин? — Я мягко, но настойчиво оттеснял Китти к себе за спину. — О том, почему ты открыла дверь, мы поговорим позже, — почти прошипел ей тихо. Китти что-то пискнула. Я не расслышал. Бакулин стоял на пороге, сверлил меня своим блёкло-белёсым взглядом, и вызывал в моей сущности спектр пренеприятнейших ощущений. Во-первых, он бессовестно смердел розмарином, а во-вторых — явно припрятал где-то серебряный арсенал. — Мне нужен твой «брат». Волшебник. — Я за него. — Это было правдой. Прямо сейчас я стоял в облике Натаниэля. Только вот доктор Бакулин видел меня насквозь. — Ты притворяешься им. Но ты — не он. Я должен поговорить с волшебником. Почему это меня разозлило? Почему разозлило настолько? Потому ли, что уже второй раз за сегодня Бакулин радостным слоном танцевал на моих мозолях? — Волшебник умер. Ты опоздал. — И я схватился рукой за дверную ручку. Бакулин схватился тоже. Это мы что, собираемся в перетягивание двери поиграться? Смешно-то как. — Он был не должен. Не от таких искажений. Лжёшь. — Он вообще был никому ничего не должен. — Я дёрнул дверь. Бакулин проделал тоже самое. Захотелось шарахнуть его молнией, да посильнее. Но слишком опасно здесь. — Чего тебе нужно, Бакулин? — Волшебник. — Волшебника нет. Какое-то время он смотрел в замешательстве. (Время явно недостаточное для того, чтобы даже такой сиятельный джинн, как я, сумел что-либо толковое предпринять).Палец свободной руки Бакулина вдруг указал: — А она? Я покачал головой. — Здесь нет волшебников. Уходи. — Уйти должен ты. Вы оба. — С чего бы? — Демонам здесь не место. — Да ладно. Я джинн. — Борис, или как ты себя называешь. Ты должен уйти. Сейчас. — Вот оно как. А иначе что?***
Китти стояла в тени и слушала. Она не понимала ни слова. С тех пор, как, совершенно вовремя, здесь появился Бартимеус, Китти тревоги больше не ощущала. Наблюдая диалог, который могла воспринимать лишь через мимику и движения, чувствовала Китти лишь нарастающую скуку. Кто этот человек? Зачем он пришёл? Как связан с прошлым Бартимеуса, а, вероятно, даже с Натаниэлем? Как и сегодня утром, Китти была лишь сторонним наблюдателем. Только на этот раз не вырывала из контекста даже отдельных слов. Что-то царапнуло. Снова всё те же вопросы. Кто этот человек? Как он связан с Бартимеусом? Связь. Совершенно другая связь внезапно прочертилась хрупкой ниточкой между двумя свежими воспоминаниями — об утреннем диалоге в кофейне и дневнике. — Кто такой Николай? — Китти поняла, что произнесла вслух только потому, как резко повернулась голова Бартимеуса. Человек дёрнулся тоже. Дёрнулся от имени. Бартимеус переспросил тихо: — Что? — Глупость, — Китти пролепетала. — Глупость. Прости. Я просто читала дневник. И там почти на каждой странице имя, которое я слышала утром от его спутницы. Это глупость. Мало ли людей с одинаковыми именами. — Здесь не скрывают своих истинных имён. Это другое. Почему у тебя выстрелило сейчас?***
Китти покачала головой. Она не понимала. Именно это и настораживало сильнее всего. — О чём она спрашивает? — произнёс Бакулин тихо. Я видел его реакцию. Но это был риск — говорить ему. Это был риск — я знал. Я мог испепелить его на месте. Если что-то пойдёт не так, я испепелю его. И тем привлеку к себе внимание. Так ли, иначе ли — а всё одно паршиво. — Это не имеет значения. Он закусил губу. — Вы должны уйти. Здесь не любят волшебников. И волшебникам не доверяют. — Открою тебе тайну, Бакулин. Их нигде не любят. И им нигде не доверяют. Особенно такие, как я. Несколькими этажами ниже послышалась какая-то возня. — Если я останусь, натравишь на меня демоноборцев? — прошипел я тихо. Бакулин вдруг дёрнулся, уставился за Китти, за меня — куда-то в глубину. Где ничего не было. Белёсые глаза расширились, округлились. — От чего умер твой брат? Он произнёс сдавленно. Даже не выделил последнее слово привычным сарказмом. — Что? — Я переспросил. Чего это с ним? Представилось что-то? — Думаешь, я его убил? И никакого ответа. Мстислав сощурился. Потом распахнул глаза. Снова сощурился, потом распахнул опять. Я вдруг понял — он пролистывает планы. Возня на лестнице стала громче. Кто-то поднимался сюда. Этого мне было совсем не нужно. Мало ли, придётся испепелить Бакулина. Лишние свидетели нам к чему? Протянув руку, я одним быстрым движением втащил Мстислава внутрь. Тот только сдавленно пискнул, всё ещё продолжая сверлить глазами пустоту в глубине коридора. — Да на что ты там уставился? Призрак увидал? Я ожидал чего угодно. Но только не того, что Мстислав кивнёт.