***
Глеб не ждал приказного полудня, отправился в госпиталь тремя часами раньше — Малиновский был волшебником недоучкой, но всё-таки надеялся, что его скромные навыки где-то сегодня да пригодятся. Была и другая причина. Хоть потоп, хоть пожар, хоть всемирный апокалипсис, а назначенных перевязок Глебу пока что не отменяли. Едва переступив порог и надев бахилы, Глеб угодил в цепкие лапки, казалось, перманентно бодрой, перманентно свежей, бессменной на посту Валентины. За пунктуальность и исполнительность Глеба вознаградили долгожданным снятием всех швов. Но на вольные хлеба, конечно, не отпустили. На сегодня Глеб был прикомандирован сюда, и что бы там Николай не думал о Малиновском, Глеб был твёрдо намерен здесь до другого приказа и оставаться. Он вызвался быть свободными мужскими руками и охотно помогал Кошкам, бегая, разнося, перевозя, перенося и передвигая. Всё это было гораздо полезнее, чем попусту волноваться, и на порядок, конечно, лучше, чем обдумывать какой-то сумасшедший и глупый, конечно же глупый вчерашний вечер.***
Николай инспектировал щиты вокруг наиболее уязвимых объектов, дополнительные укрепления на границах, отчёты о готовности, пришедшие из близлежащих населённых пунктов. Николай сохранял разум ясным и чистым настолько, насколько это было вообще возможно. Всё время до полудня он отдал приготовлениям, наблюдениям, обсуждениям. Выработанные давным-давно, планы на все случаи и буквы алфавита сейчас требовалось освежить в памяти, повторить вслух и убедиться, что и в самой паршивой ситуации сложно организованный человеческий механизм продолжит работать даже без Николая. Единственным, на что у Николая и его команды не было разработано даже ничтожного плана «А, был успех. В успех никто не верил. Все смутно надеялись — это, конечно, да. Но неосторожными словами эту надежду суеверно боялись свести к нулю. Вот и не рассматривали, как нечто возможное, даже не обсуждали. Чтоб «не дай Бог не сглазить». Крайнее совещание держали около единорожьего корпуса. — Группа «Сапсан»? — В боевом порядке на указанных территориях. В случае экстренной ситуации готов принять командования не магическим составом. — Добро. Внешняя граница? — Укреплена. Комар не проскочит, господин ГГ. — М-да… Николай старался предусмотреть каждую мелочь — максимальное количество мелочей. Он учился на своих ошибках — на каждой из предыдущих своих ошибок. С каждой из ошибок мелочей, которые стоило учитывать, становилось больше. Николай знал, что они подготовились не идеально. Знал он и другое: идеально не будет никогда. Всё просто невозможно, нельзя учитывать — это Николай тоже узнал из опыта. Основной состав разделялся на два — магический и не магический. К тому времени, когда пришёл черёд волшебников, весь не магический состав оказался распределён по условленным позициям. Каждый ожидал в напряжении. Никто не питал иллюзий, но в тоже время для многих происходящее было встряской, которой в изнуряющей напряжённой рутинности здесь не хватало очень. Основная часть состава магического вымоталась ещё ночью — волшебники укрепляли, устанавливали и возводили новые щиты, так что теперь превратились из наиболее могущественной группы в единицу наиболее уязвимую. В строю осталось совсем немного волшебников — но то были самые приближённые, самые доверенные, тщательно отобранные Николаем. Они приближались к Разрыву медленно. Красная зона приветствовала пурпурными ветвями и ровным, спокойным гулом на грани сводящего с ума инфразвука. Разрыв никогда не смолкал. Его ни на что не похожая песня всегда менялась, но спутать её Николай бы не смог ни с чем. Их было двадцать три. Много ли, мало ли это жизней, чтобы пожертвовать ради высокой цели?***
— Так вот, куда ты пропал. А я всё гадала. — Оксана накручивала на палец тонкую прядь волос. Вторая её рука придерживала маленький металлический столик на колёсиках, и пальцы вцепились крепче необходимого. С Оксаной Глеб столкнулся абсолютно случайно — он переносил перевязочные материалы, а она проходила полевую практику. Глеба сюда отправил Николай, остаться Оксане позволили офицеры. — Да я не пропал. Я… просто. — Я волновалась. — Её взгляд сверлил нашивку. — Значит это правда? Что ты волшебник. Это той ночью, да? — Ночью. Конечно. — Глеб кивнул на коробку в своих руках. Оксана толкнула столик, подстраиваясь к широкому шагу Глеба. — Надо было к вам зайти, предупредить. А я вот… прости. Продолжая идти, он краем глаза всматривался в Оксану — как в тот первый день, когда увидел её в столовой, и как потом, много позже, когда, избежав ошибки, начал свою игру. Это случилось впервые ещё в приюте — Глеб уже не помнил, как звали того мальчишку. Помнил только, как держались за руки и как забирались под одно одеяло ночью. Тогда Глебу казалось, что это — правильно. Так чувствовалось, так чудилось, и в это хотелось верить. Правильно это не было — это услышал позже от воспитателя, услышал от приютского психолога. Но накрепко не усвоил. Глеб не понимал, в чём его вина, чувствовал вину, но, в чём, разобрать не мог. Глеб не понимал, почему должен хотеть отдавать шоколад девчонкам, почему должен хотеть держать их за потные липкие ладошки и радоваться этому, если на самом деле это ни удовольствия, ни радости не приносит. Но Глеб научился делать вид, что радуется, как все. Даже себя уговаривал, убеждал, гулял с темноволосой хорошисткой Леночкой, а ночью думал о том, как здорово выглядит мальчик из параллели. Потом были принятое решение, долгая дорога, новое место, страх. Потом появился Толик — такой весёлый, высокий, такой нереально умный, такой, совершенно непонятно, как Глебушке ставший другом. И снова — тепло внутри, осознание правильности происходящего, смутная, ещё только зарождавшаяся, хрупкая влюблённость. И тихий разговор по душам однажды. Глеб уже понимал достаточно о мире вокруг и о порядке вещей в этом иногда не справедливом мире. Глеб уже знал, кто он, знал — и молчал об этом. Он слишком хорошо помнил, как больно и плохо может быть, если тебя осмеивают и если, осуждая, не принимают. Глеб слушал рассказ Толика о матери, об изнасиловавшем его отчиме, о боли, которую испытал. Тогда-то друг и принял решение, что уйдёт, тогда и подписал себе приговор, а с тем — приговор и Глебу. Толик не примет, не примет и не поймёт. Глеб вгрызался в уголок подушки до самого рассвета. Он не хотел терять его, боялся теперь потерять в нём хотя бы друга. И Глеб принял решение снова сбежать от себя, от такого, каким он был. А утром, случайным взглядом выхватив из толпы, Глеб, как когда-то прежде, усилием воли заставил себя подумать, какого же дивного цвета волосы у Оксаны. Они были светло-каштановыми. — Светло-каштановые. Просто. — Что? — ушедшая немного вперёд, Оксана обернулась. Глеб затормозил на углу, прижимая к себе коробку. — Светло-каштановые волосы. У тебя. Она рассмеялась. — Ты только сейчас заметил? Глеб знал всегда. Но со смертью Толика, после того, как его не стало, как он ушёл, в этой игре наконец отпала необходимость. — Просто на солнце красиво. Почти солгал. Обыкновенная Оксана. Обыкновенные волосы. Глеб продолжал играть по инерции. Какое-то время, долго. Чтобы никто не узнал, чтобы себя не выдать. Потому так спешил поскорее помыться в душе, потому всегда становился лицом к стене, потому панически боялся что-то не то уловить и что-то не то заметить. Потому боялся. А что потом? Вляпался, как дурак, как идиот последний. Ещё… в кого… — Лучше поздно, чем никогда. — Оксана снова теребила прядь — ни то смущаясь, ни то кокетничая. — Я много думала, Глеб. И я… извини. Я… дура. Я правда… — Ты о той ночи? — Глеб всё-таки коснулся её эмоций. Оксана смущалась. Но не без толики кокетства. И не лгала. Всё-таки отцепившись от пряди, она кивнула. — Дура и правда. Уж без обид. Но… — Глеб впервые ощутил перед ней неловкость — за то, что использовал в глупой своей игре, за то, что вероятно вот этим давал надежду. — Мы не могли знать, как оно сложится. А то, что тебя послушал, меня не красит. Надо было свою голову на плечах иметь. Глебу хотелось сказать, что, если бы не та ночь, он бы не оказался там, где был сейчас. Глебу хотелось сказать, что, если бы не эта череда глупостей, самая удивительная глупость бы вряд ли вообще случилась. Глебу хотелось сказать, что он благодарен миру и Оксане за сладкую эту глупость. Но он промолчал. Потому что не мог сказать. Ведь вряд ли Николай такое, конечно, примет.***
Чем ближе они подходили, тем сильнее раскрывались способности Николая, тем ярче он чувствовал каждого из своих. Энергия Разрыва ждала, манила. Разрыв притягивал, звал, как пачка сигарет влечёт отказавшегося от них курильщика своей соблазнительной доступностью, своей открытостью, лёгкостью, с которой бы мог подойти — и взять. Николай ощущал, как сжимаются пальцы. Он был связан с Разрывом куда крепче прочих. Они притягивались друг к другу. Николай был скрепкой, Разрыв — магнитом. Остановились в относительно безопасной зоне. Там, где кроме Николая больше никто не чувствовал притяжения. Переглянулись с исполненным решимости спокойствием. — Ну… как… преступаем, что ли? — Тихий голос рядом. Волшебник Илья по прозвищу Пекинес. Николай не знал, откуда оно, это прозвище. Но прозвища здесь были почти у каждого. У волшебников — в особенности. Прозвища часто выше имён ценились. Николай кивнул. Всё уже было обговорено раньше. Близость Разрыва к долгим диалогам не располагала. — Добренько, — сказал. И двадцать три разделились снова. Пятнадцать — рассредоточились. Восьмеро отступили. Стоя в кругу своей самой маленькой, самой близкой группы, Николай наблюдал и слышал, как безостановочно работает группа прикрытия. Выстрелы и мат доносились со всех сторон. Не было только криков, которые сообщили бы о ранениях. Сюда, в самую опасную близость, на самую большую ответственность и в самый высокий риск, Николай отобрал лучших из лучших. Здесь были только Сапсаны и Лисы — только разведчики, только штурмовики. Пятнадцать волшебников вынули заострённые колья. Рисовать предстояло на земле. Каждый из пятнадцати был так или иначе с ней связан. Николай наблюдал, как слаженно они очерчивают первый круг, как вписывают второй, как выравнивают почву прежде, чем проводить линии. Волшебники вписывали руны и знаки. Каждый оставался слегка незавершённым. Это было работой Николая, первым из всего, что кроме него на себя никто возложить не мог. Николай двинулся по кругу медленно, осторожно. Опускаясь на колени, Николай дорисовывал то, что должно. Руны и знаки связывались друг с другом. И с Николаем связывались. Так они давным-давно научились разделять обязанности. Круг, который Николай должен был рисовать лично, удавалось быстро создать общими усилиями. С каждой проведённой чёрточкой гул в ушах усиливался. Николай чувствовал Разрыв, чувствовал, как укрепляются и без того прочные связи. Мысленно Николай хватался за землю, за гравитацию. Знал, ощущал, что, если не удержаться, эта энергия снесёт, повлечёт, затащит. Это положит конец даже бессмертию. Это бы вполне могло положить конец. Последняя руна. Заканчивая её, Николай стиснул губы от напряжения. Это причиняло физическую боль. Это как будто разделяло его на части. Пятнадцать отступили. Их работа на этом была завершена. Работа остальных даже не начиналась. Знакомые лица. Волшебники шагнули в круг. «Держишься?» — спирали. Вопрос в голове вытесняет собою гул. Николай ощутил руки на своих плечах. Он стоял, обнажённый по пояс, и сам не помнил, когда именно снял одежду и кому её отдал. Это будет в сохранности. Это пока что, конечно, совсем не важно. Когда-то давно в одной зарубежной книге Николай отыскал информацию о самопоглощающихся заклинаниях, о щитах, укрепляющихся усилием, направленным против них. Проект разрабатывался долго. Несколько лет — Николаем в стол и потом ещё год общими усилиями. В проекте было всё. Мифы о зеркале и Горгоне, почёрпнутая мудрость запада, вымысел пытливых умов. За долгие годы предпринималось множество безумных попыток. Разрыв пытались взорвать, истощить, расточить, изолировать щитами. Прежде Николай пытался справляться силами людей и той энергией, которую удавалось собрать в амулеты после неконтролируемых выбросов и прорывов. До этого дня Николай пытался не заигрывать с собственной энергией Разрыва — слишком уж непредсказуемой, опасной и слишком для Николая пьянящей она была. Но сегодня они собирались предложить «Горгоне» её «зеркало». Николай ощущал ладони на своих плечах, видел Глаза волшебника — в каждых завораживающе вращались отражения чёрно-зелёных спиралей — Тихон постепенно налаживал контакт. Он единственный стоял обособленно. От него не требовалась энергия, от него не требовалась подпитка. Он отвечал за слаженность и контакт. Николай чувствовал Тихона в собственной голове, чувствовал, как прочие открываются и как их присутствие начинает улавливаться на периферии сознания. Это было привычно, но, как и в самый первый раз, всё ещё пугающе, всё ещё слишком странно. Горячие человеческие ладони. В сравнении с тем колоссальным источником силы, который притягивал Николая, эти ладони казались почти ничем. Но они позволяли хранить равновесие. Они позволяли быть, оставаться… Николай нащупывал нити. Слышал готовность своей восьмёрки. Лишь на мгновение обернувшись, увидел бледное, восковое лицо Тихона. Сейчас телепат расточил себя в чужих сознаниях. Собственное ради этого пришлось от реальности оградить. Тихон выполнял две важные функции — он превращал Николая и семерых волшебников в слаженный организм. Он был синхронизирующим элементом. И он же позволял Николаю слышать сквозь этот чертовски безумный гул. Тихон не говорил. Вместо слов Николай осознавал тихие щелчки метронома в своём сознании. счёт пошёл на минуты. В таком напряжении Тихону без накопителя долго не проработать. Николай задержал дыхание. И медленно выдохнул, подстраиваясь под метроном. Так же поступали другие. Теперь они дышали вместе, теперь ощущали вместе. «Первый — на третий счёт». Николай почувствовал, как первая пара волшебников тянется к Разрыву, как сплетает его энергию со своей собственной. «Вторые. Сейчас». «Снежный шар» — вот, на что это было похоже — на снежный шар. Все они будто лепили снежного демона на потеху, и когда четырёх рук стало недостаточно для того, чтобы справляться со стремительно увеличивающимся клубком энергии, вторая в очереди пара подставила и свои. «Сейчас». Они копили энергию. Чтобы передать Николаю. Николай ждал. Делал вдохи и выдохи в одном с ними ритме, чувствовал напряжение их воли и дрожь их тел. Единственное, чего не было сейчас в искажённой магически красной зоне — холод. Или в этом сосредоточении холод просто перестал иметь значение? «Ник». Это не требовалось. Николай «подставил руки». Образно говоря. Физически ведь Николай ничего, конечно, не подставлял. Но он принял обжигающее солнце собранной силы, он сделал шаг, отрываясь от группы. Сформовать и отпустить — вот, что требовалось от Николая. И он сформовал. И прежде, чем отпустить, он на всякий случай вознёс молитву всем богам, в существование которых никогда до конца не верил. Впрочем, здесь и сейчас верить Николаю хотелось очень. Если хоть кто-то там существует, пускай наконец получится. Николай ощутил сопротивление Разрыва, ощутил, как Тихон падает в обморок, как общее сознание разваливается, как транс рассыпается стеклянными осколками трясущейся от напряжения реальности. А потом случилось то, что и должно было случиться. Конечно же, у них ничего не вышло. Энергетический клубок не раскрылся, не смог охватить махину Разрыва целиком. Разрыв чавкнул голодно, как трясина, и чем-то таким от него повеяло, что, будь Разрыв человеком, Николай бы назвал обидой. Заклинание кануло. Николай медленно вдохнул. Неужели пронесло? Пройдёт без последствий? Если пройдёт… Не прошло. Как перекормленный младенец срыгивает материнское молоко, так и Разрыв вернул поглощённое в мир из своей утробы. Всё это длилось мгновения. Николай видел, как очертания жуткой дыры в пространстве стремительно расходятся, расширяются. Видел ослабленный энергетический сгусток, видел своих людей на его пути. Николай обратился внутрь себя, к островку спокойствия, где жила его магия. Он был бесполезен. В Николае было всего понемногу. Как в той истории, где каждой твари — всего по паре, Николай нёс в себе крохотную частичку каждой из существовавших способностей. Это в самом начале позволило обучить первых волшебников. Это помогало учить, понимать сейчас. Николай был первым одарённым, Николай был связан с Разрывом крепче прочих. Близость его делала Николая куда сильнее. Сгусток приближался. Волшебники двигались слишком медленно. Всё ещё до конца не вышедшие из транса, прямо сейчас они окажутся на пути разрушительной магии, которая их уничтожит. Николай обратился во вне, к стихиям. К тому, на что требовалось как можно меньше дополнительных сил. Хрупкой, зыбкой связи с воздухом хватило всего на один порыв, на один толчок. Толчок швырнул людей в стороны. Сгусток приближался. Он проходил в опасной близости от Николая, он проходил туда, где медленно, слишком медленно возвращался в сознание выжатый до капли Тихон. Когда Николай шагал сгустку навстречу, он вовсе и не думал о том, что это — энергия Разрыва, единственная сила, которая вообще-то способна его убить. Он просто шагнул. И мир превратился в боль.