***
Жуткие глаза целителя наконец, сощурившись, стали почти нормальными. Во всяком случае привыкшему к глазному разнообразию Глебу стало вполне спокойно в эти глаза смотреть. Если первые минуты Мстислав не видел ничего, кроме Николая, теперь он наконец-то заметил Глеба. — Не понял, Малиновский. Вы что, меняетесь? Потом ты сляжешь, а он будет сидеть? И так по кругу? — Я просто… я… — Глеб наконец закрылся от всех посторонних эмоций. Но усталость брала своё, и он был способен только бессвязно мямлить. — По фиг. Давай отсюда. — Мстислав деловито стаскивал куртку, и что-то неопределимое читалось в его лице. — Мила, тебя это тоже касается. — Только сейчас Глеб обратил внимание на хрупкую девушку, замершую в дверях. У девушки были удивительные глаза. Слишком простые, чтобы назвать её волшебницей, но редкой красоты, как для не одарённой. Девушка кивнула. — Удачи? — Ну да. — Мстислав нетерпеливо барабанил пальцами по металлической боковине кровати. — Только на удачу тут и надеяться. Льющийся из дверного проёма свет коридорных ламп отсекла практически бесшумно возникшая фигура Тихона. — Всё так паршиво? — поинтересовался он тихо из-за спины девушки по имени Мила. Мстислав оглянулся, устало махнул рукой в чём-то, отдалённо напоминающем приветствие. — Ты бы меня вообще через неделю позвал. А теперь все ещё с месяц позабалтывайте. — Девушка Мила что-то сказала взглядом. Целитель кивнул, будто был телепатом, будто прекрасно понял её без слов. — Да я знаю, что волнуетесь. Но что я вам скажу? Тело в порядке, дар защитил. А аура — в клочки. Это по-вашему достаточно паршиво или ещё нет? Тихон вошёл. — А по-твоему? Плечи целителя опустились. Вцепившись ладонями в боковину, он долго и пристально рассматривал Николая. — Слышит нас, паршивец. Некоторые связи в голове уцелели. Руки так сяк. — И покачал головой, — Тишка, я ещё никогда такое не собирал. Тихон, как делал со всеми часто, опустил большую ладонь на плечо целителя. — Силой поделиться? Может с накопителями? Или поэтапно? — Не выйдет поэтапно. И с накопителями не выйдет. Я с ними не работаю, знаешь же. — Зажмурился. Выдохнул и вдохнул, будто успокаиваясь или на что-то решаясь. — Поможете мне его с Малиновским раздеть? Отражение собственной ошарашенности Глеб прочёл у наставника на лице. Покосившись на Глеба, Тихон глубокомысленно хмыкнул. — Он даст тебе в челюсть. — Так что мне теперь, предлагаешь его связать? Пауза и смешок. — Ладно. Теряем время. Женщин и детей давай не смущать. Мила, Тараканчик. Глеб заторопился и без дополнительных разъяснений. Что бы там не задумал себе целитель, наблюдать, как они раздевают Николая, или, чего доброго, помогать, Глебу решительно не хотелось. В сонных мозгах тем паче ворочалась фраза Мстислава о том, что «ГГ их слышит», в связи с чем требовалось срочно вспомнить и проанализировать, каких таких глупостей Глеб умудрился сдуру успеть наляпать. — Что бы ты не делал, после тебя он мой. — Девушка Мила произнесла как-то слишком хищно. Целитель рассмеялся, видимо уловив в этом какую-то понятную только им двоим шутку, и Мила исчезла в ярком коридорном свете. Глеб поспешил за ней. Усиленная работа с даром дала о себе знать, и несколько шагов оказались сложнее кросса. — Стой, Малиновский. — Окрик целителя настиг сквозь шипение в голове. Глеб обернулся, и тёплая ладонь легонько коснулась лба. — Вот так хорошо. — Блёклые глаза мерцали. — Много не могу. Выспись сам. С даром перегнул. Рассчитывай впредь. — Он едва заметно улыбался. Мягко, как умели только волшебники целители. Стоял так близко, что Глеб невольно улавливал запах бензина и старой искусственной кожи, а ещё впервые действительно замечал, насколько Николай и Мстислав похожи. И дело было не только во внешности. В большем. Почти во всём. Скомкано поблагодарив и пожелав удачи, Глеб на подкашивающихся ногах выскользнул в коридор. Несколько секунд постоял, не зная, куда идти. Сколько времени понадобится Мстиславу? Сколько бы ни понадобилось, Глеб собирался остаться как можно ближе. Где-то неподалёку он видел стулья. Можно перетащить один ко входу в палату. Может быть получится даже и впрямь немного на нём вздремнуть. В задумчивости прошёл до развилки с маленьким окном. Около окна, повернувшись к нему спиной, стояла девушка по имени Мила. Элегантное бежевое пальто расстёгнуто, волосы кое-как стянуты в небрежный пучок. С даром Глеб действительно перегнул, так что сейчас не слышал её эмоций. Но Глеб уже научился их подмечать в другом — в сложенных на груди руках, в стиснутых губах, в прижатом к стене затылке. Девушка не казалась солдатом, но Глеба ощутила, обернулась молниеносно, с военной выправкой. Впрочем, расслабилась тут же. И улыбнулась. — Как тебя зовут, волшебник? Она была чужой здесь, и в её присутствие Глеб по-дурацки смутился. Имя промямлил. Сделав шаг навстречу, девушка протянула ладонь. Резко, по-мужски. — Я Мила. Пожатие у неё оказалось на удивление твёрдым, жёстким почти. — Это ты за Николая бросался, да? У Тихона учишься? Как для кого-то, приехавшего со стороны, она знала слишком много. Много о Глебе. Он предпочёл не ответить. — Я раньше вас здесь не видел. Вы… И запнулся о её странно рассеянную улыбку. — Я себя здесь тоже слишком давно не видела. — Несмотря на излучаемую ей доброжелательность, Глебу хотелось держаться от Милы на расстоянии. Что-то в ней было отталкивающее, но что, он понять не мог. Понял запоздало, вспомнив ту самую шутку. Что это значит, что Николай — её? — Я тут дома, — продолжала тем временем Мила. — Я выросла на Разрыве. — И приглашающе кивнула. — Там дальше стулья. Тебе не помешает присесть. А лучше бы, поспать. — Лучше бы кофе, — Глеб шёл за ней, сохраняя некоторую дистанцию. Кофе и впрямь хотелось. Горького. Чтоб… отрава. Этой отравы хотелось почти до слёз. — Никак не могу позволить. Ни твоему сердцу, ни твоей нервной системе, ни мозгу кофеин сейчас ни к чему. Глеб предпочёл кивнуть. Они наконец добрались до стульев, и Мила грациозно присела на самый край. Глеб оставил между ними пару свободных сидений. — Что это значит «вы выросли на Разрыве»? — Сложная история. Отец Николая переупрямил. Вот и выросла. Губы невольно дрогнули. Переупрямить ГГ. Да что ж за отец железный был у неё такой? Но Глеб промолчал. И даже сдержал улыбку. — Это может затянуться надолго, — произнесла Мила через несколько минут скованного молчания. — Я никуда не спешу. — Мстислав сказал, что тебе нужен отдых. Глеб упрямо тряхнул головой. Если продолжит в том же духе, возьмёт стул и куда-нибудь от неё уйдёт. — Я сидя отдыхаю. Но Мила настаивать не стала. Просто кивнула. Скорее самой себе. — Он справится, — произнесла успокаивающе в новую затянувшуюся паузу. — Кто? Мстислав? На Глеба наваливалась дремота. Мила стянула пальто, оставшись в помятой блузе. Вместо ответа прижалась к стене затылком. Нахмурилась чему-то своему. А может и без причины, лишь по плохой привычке. Прикосновение целителя рассеяло туман в голове у Глеба, но мысли всё равно казались немного пьяными. Может потому он допустил ошибку? Может потому спросил у неё так прямо и глупо, в лоб? — Вы сказали, что Николай ваш. Муж, да? Мила опять нахмурилась, чудесного цвета глаза всмотрелись внимательно, а потом она вдруг мягко рассмеялась. Смех у неё был приятный — низкий, грудной, какой-то совсем уютный. — Нет. Ну конечно же нет. — И снова рассмеялась. — Ну надо же. — У Глеба отлегло, но одновременно с этим он почувствовал себя просто безбожно глупым. Щёки предательски запылали. Мила осеклась. — Прости, что смеюсь. Просто это и впрямь забавно. Ник меня растил. А я у него на шее сидела. — И снова рассмеялась. — Люблю его. Пусть только очнётся. Убью. К чёртовой матери. — И снова осеклась. Глядела внимательно, долго. — Он тебе нравится, да? Глебу захотелось провалиться. Как минимум под стул, а лучше — куда-то в магму. Он торопливо качнул головой, а потом кивнул. И снова покачал. — Ну… это же генерал. Николай. Он всем нравится. Разве нет? Мила уселась поудобнее. — Может и так. Но сидим здесь только мы с тобой. Так что, Глеб, нравится он тебе? В тишине Глеб обдумывал варианты спасения. Мысленно сетовал на собственную неосмотрительность, на глупость, на ревность, на этот тупой вопрос. Что стоило держать язык за зубами? Что стоило не цепляться к словам? Подумать головой предварительно можно хотя бы было? Сначала Тихон, теперь вот эта незнакомка. А дальше что? — каждая встречная собака? И что тогда? С позором бежать отсюда? Больше Мила в лицо не заглядывала. Смотрела куда-то в стену. — Не смущайся, Глеб. Я просто слишком любопытная и бестактная. Будем считать, что я ничего не спросила. — И улыбнулась. — Но он тебе нравится. По-моему это мило. — Мило? — Глебу хотелось куда-то её послать. А лучше — уйти самому. Как можно скорее и дальше. В ответ — кивок. И больше ничего. — Я конечно не настаиваю, но всё-таки попробуй вздремнуть хотя бы сидя. А я разбужу. Но, — и выразительно подняла палец. — Я первая его убиваю. Это было забавно. Как очередь в поликлинике. Фыркнул невольно: — Я тогда, чур, второй.***
Тихон возился деловито. — Трусы снимать? Какое-то время Мстислав размышлял всерьёз. Потом осторожно кивнул. — Я буду бит. Это вообще железно. Склонившись над Николаем, Тихон издал задумчивый птичий свист. — Эх, где те времена, когда я на такое спорил. — Что стащишь трусы с ГГ? — А то как же. — Ужас. У вас тут всех. Прикрой его простынкой, а. Я с мыслями собираюсь. Тихон хохотнул нарочито, но просьбу исполнил. — Что, и тебя раздеть? — И хлопнул по плечу. — Я буду где-нибудь в коридоре. Удачи тебе, Кошак. Присутствие Тихона ободряло, а расслабленное спокойствие внушало ничем не обоснованный пока оптимизм. Сейчас же, оставшись с Николаем наедине, Мстислав ощутил уныние. Последним, у кого видел настолько потрёпанную ауру, был тот заграничный волшебник, которому не помог, которому помогать даже не попытался браться. Знал, что не сдюжит. А если не сдюжит — разрушит окончательно. Работа на высших планах — всё или ничего. В самом начале Мстислав постигал эту науку слишком дорогой ценой. Аура висела клочьями. Тонкие энергетические связи перепутались, сместились, сплелись рыболовной сетью. Нити от головы тянулись куда попало — к ногам от глаз, от пальцев — к животу, от спины — к запястьям. Мстислав мысленно сопоставлял виденное с накрепко заученной картиной нормальной ауры. Если Нику хватает силы воли держаться в здравом рассудке, он наверняка слышит и понимает происходящее. А вот не контролирует ничего. Это, пожалуй, к лучшему. Иначе бы точно двинул в челюсть. Сначала за то, что Мстислав собирается рисковать, а потом и за всё остальное тоже. Мстислав точно знал, что ни с кем другим у него бы восстановить такое не получилось. Надеялся сейчас только на то, что в критический момент подключатся собственные ресурсы Николая. И на одно ещё. Ведь кровь — не вода. А значит пора приступать к работе. И, закусив нижнюю губу, Бакулин решительно звякнул пряжкой. В палате оказалось прохладно. Кожа мгновенно покрылась россыпью мелких мурашек. Окончательно собираясь с духом, Мстислав осторожно сложил ещё тёплую одежду. Вздохнул, проводя ладонью по мягкой ткани. — Если ты меня понимаешь, Ник. В общем, ничего личного. Но Николай, конечно, не мог ответить. Он был не особо тёплым и совершенно безвольным. Как свежий, не успевший окоченеть покойник. На плече и руках светлели аккуратные пластыри. Мстислав оценил их масштаб. Нужно постараться избежать этих преград при контакте. Приблизившись, сморщил нос. Пах Николай именно так, как и должен пахнуть мужик, лежащий без нормального душа вторые сутки. Впрочем, со всеми треволнениями Бакулин смердел не лучше. Вдохнул и выдохнул. Снова проконсультировался у вялой решимости. Решимость паковала чемоданы, намереваясь стремительно отбыть в неведомом направлении. Ну да и шут бы с ней. Стиснув зубы и зажмурившись, Бакулин повернул Николая набок. — Вот чтоб меня, — буркнул, успокаиваясь собственным голосом, — настолько, старый ты баран, любили. И крепко прижался сзади. В нос тут же полезли вездесущие волосы. Мстислав, не сдержавшись, чихнул. Ну невыносимо. Эту премудрость усвоили ещё до Мстислава. Сила всегда передавалась через физический контакт. Зрелище расхаживающих топлес волшебников, цепляющихся друг за друга, никогда никого особо не удивляло. Мстислав тоже всегда лечил, прижимая ладони к плечам пациентов. Контакт старался только руками и ограничивать. Чтобы не переусердствовать, чтобы себе самому ненароком не навредить. Сейчас же Мстислав решил стать проводником от кончиков усов до хвоста. С минуту возился, укладываясь удобнее. Под правой ладонью медленно билось сердце. Подумалось вдруг: а запер ли Тихон дверь? То-то выйдет хохма, если кто-то сейчас завалится и увидит. А потом все посторонние мысли потеряли для Мстислава всякое значение. Весь он превратился в исцеление. Сияющая, светлая, безусловная любовь вытеснила прочь смущение, страхи и колебания. Мстислав слушал дыхание Николая, Мстислав обнимал, прижимался щекой и телом. Мстислав наблюдал, как линии прыгают каждая на своё место; как распутываются, расплетаются, складываются в здоровый, гармоничный узор. Так же, как ещё недавно разравнивал складки на ткани, сейчас Мстислав разглаживал израненное астральное тело ласковыми мысленными ладонями. Время исчезло, а вот ощущения обострились. Чистое наслаждение, которое всегда приносило соприкосновение с даром, затопило Мстислава, подхватило горячей волной, вскидывая, унося куда-то на самый пик. Мстислав делал то, для чего был рождён, и всё его естество пело, звенело струнным оркестром радости. Кровь — не вода, а любовь делает то, что кажется невозможным. Мстислав ощутил, как медленно шевельнулось тело в его объятьях, Мстислав ещё успел увидеть, как последние нити и линии заняли положенные им места. А потом провалился в глубокий, усталый сон.***
Реальность. Николай ощутил её полно и ярко. Так полно и ярко, как уважающая себя, привычная каждому человеку реальность обычно не ощущается. Этой реальностью были тепло объятий, тихое дыхание в шею, простынь под боком. Подушка. Мягкая. Николай втянул воздух. Медленно, осознанно, глубоко, расправляя грудь, заполняя лёгкие до предела. И пусть воздух пах остывшим кофе, бензином и собственной немытостью Николая, прямо сейчас этот воздух показался головокружительно сладким. Николай был здоров. Снова здоров и жив. Он осторожно, на пробу пошевелился. Как в тот день, когда был исцелён отцом. Как и тогда, от удавшегося движения к горлу подступил ком. Глаза защипало. Сзади прижималась и наваливалась дрыхнущая туша Мстислава. — Ничего личного, Кот, — буркнул Николай, вспоминая, что может говорить и странно, по-детски этому изумляясь, а потом аккуратно выпутался из обвившихся диким виноградом конечностей. Вымотанный до предела, Бакулин этого даже и не заметил. Николай укутал его тонкой простынёй и обнаруженным здесь же грубым одеялом. Ткань в пальцах ощущалась так явственно, так полно — даже почти до боли. — За что меня так любить? — Кот то ли тихонько всхрапнул, то ли почти мурлыкнул. — Глупое животное. Спасаете меня все. И ком наконец рассосался в слёзы. Николай плакал редко. Осознанно Николай не плакал практически никогда. Сейчас тело и разум требовали слёз, и Николай прижимал ладони к лицу. И плакал, улыбаясь. Жгучее тепло разрывало на части. Зачем его, старого барана, настолько любят? Он этого не заслужил и этого не достоин. В полумраке позднего вечера Николай отыскал аккуратно сложенную одежду. Одежда стесняла, чувствовалась чужой. Но это пока. Скоро всё станет, как прежде. На подоконнике стоял приторно сладкий, невесть когда заваренный, давным-давно остывший кофе. Николай припал к чашке с жадностью. А вкуса подсохшего, заветрившегося бутерброда не заметил и вовсе. С чем он там был? Грудь распирало от желания действовать, а живот — от желания двигаться. В сторону туалета. В светлый коридор Николай выбрался минут через десять — относительно сытым, умытым и облегчившимся, даже почти похожим на человека. И едва не потерял равновесие, едва не оказался сметён налетевшим из-за угла ураганом радости. — Господин Главнокомандующий! Ураган вцепился, прижался, почти что повис на шее. Бормотал куда-то в ключицу что-то невразумительное. Гибкий, упругий, тёплый. Не зная, что делать, Николай легонько похлопал его по спине. Там и оставил руку. Всё-таки не сдержавшись, всего на одну секунду прижал в ответ. — Ладно, Малиновский, ты рад. Я понял. Глеб отстранился. Резко. Смущённо. Осунувшееся лицо залилось румянцем. Как это было приятно — видеть его снова. Приятнее бы было только привлечь назад. — Извините, — опустил глаза пацан. И больше ничего не сказал. Николай осторожно взял его за плечи. — Спасибо, Малиновский. Выпускать не хотелось. Требовалось, конечно, но так не хотелось. Чудесные глаза заглянули в лицо, красивые губы дрогнули. — Ты влез без очереди, — обличительно ткнулось Малиновскому в спину тоненьким девичьим пальцем. Момент рассыпался, унеся с собой и скованность, и неловкость. Глеб отступил с улыбкой. Немного помятая и очень сонная, на Николая уже мчалась до боли родная Мила. — Убью. К чёртовой матери убью, — вцепилась в кофту двумя руками, двинула в грудь кулаком так, чтоб не больно, но ощутимо, и по старой детской привычке уткнулась лбом. — Значит воспользовалась моментом, когда я не могу от ворот поворот дать. — Её отросшие за время с последней встречи волосы были кое-как стянуты на затылке, и Николай осторожно стащил резинку. Взъерошил перепутанные прядки. — Убью. Когда все изъявления бурных любви и радости завершились, Малиновский исчез в неведомом направлении, а Людмила отправилась сидеть у постели мужа, на горизонте замаячила массивная фигура Тихона. К счастью, хотя бы этот не обнимался. — Забирай своё генеральство ко всем чертям. Мне хватило, — заявил, бредя рядом с Николаем прочь из опостылевшего госпиталя — век бы его не слышать. Николай лишь усмехнулся. И ничего не ответил. — Сочувствую твоей потери, — произнёс уже на свежем воздухе. Стиснул запястье практически друга. И отпустил. Тихон мотнул головой, оглянувшись. — Ты-то, мертвяк, откуда уже узнал? Николай неопределённо пожал плечами. — Слышал из разговоров. Пока лежал. И уставился себе под ноги. Прошедший день видимо выдался тёплым, и сейчас земля покрылась ухабистой ледяной коркой. Тихон сцепил пальцы за спиной. — Пустое. Помнишь, что ты мне сказал? — Что на страдания ты подписываешься добровольно. — Вот-вот. — И протянул после грустного птичьего пересвиста. — Но ты не прав. Это ни хрена не добровольная дрянь. — Мне такое не надо. И не интересно. Не знаю, что вы все в этом, — пнул подвернувшуюся ледышку мыском Николай, — находите. Но я искренне тебе сочувствую. — Надо было двадцать два года назад моё великодушное предложение принимать. Тогда бы знал. Николай вспомнил. И хмыкнул. — Великодушное, как же. А я разве не принял? И оба рассмеялись. Невесело, устало. Обоим нашлось, что вспомнить. Дальше говорили всё больше про уйму дел. Лишь на следующее утро, когда наконец оклемался Кот, Николай вновь позволил себе отвлечься от мигом захлестнувшей его работы. Сидели в кабинете. Невесть где раздобыв уйму сладостей, Милка сервировала обычно захламлённый стол. Попутно костерила Николая не женскими оборотами, борясь с вездесущим, неотъемлемым здесь беспорядком. — Свинарник развёл. Засранец. — Николай и Мстислав улыбались её возне. Оба звенели ложечками о чашки. Бакулин размешивал сахар в своей ромашке, а Николай, занимая руки, просто пускал по чернющей отраве рябь. — Давай впредь без настолько рискованного героизма, — произнёс Мстислав. Несмотря на двенадцать часов богатырского сна, под его глазами красовались не просто тени, а самые настоящие лунные кратеры. — Это хорошо, что я есть. А через сотню лет, когда я помру, тебя исцелять будет уже некому. Николай вынул ложечку из чашки, чтобы задумчиво в неё всмотреться. — Ты знаешь, отчего умерла Василиса? — бросил сухо. Молчание Милки за спиной тотчас превратилось в тишину. — От рака. Я не уверен, чего именно. — Крови. — Тебе-то откуда знать? Николай снова звякнул ложечкой. Царивший здесь уют раскололся мрачными воспоминаниями Мстислава. Жалких крох собственной эмпатии Николая хватило на то, чтобы это отчётливо уловить. — У нас были прецеденты. Пара ещё до тебя. Об одном узнал недавно. А с Василисой связал только сейчас наконец. Хрупкая лапка Милки мягко опустилась мужу на плечо, а сама она тихонько присела рядом. В повисшей тишине потянулась к чашке Николая. Не спрашивая разрешения, нахмурившись, отпила. — Трое волшебников вернулись домой по слишком серьёзным ранениям, — продолжил Николай. — Дар, как предписывалось, не использовали все. Если и использовали, то не в достаточной степени. — Хочешь сказать, она была одарена? И… Мстислав накрыл руку жены своей ладонью. — Магия накапливается и уничтожает организм изнутри. Если её не высвобождать, — попробовал разъяснить Николай. — Некоторые вещи я просто знаю. Целители нужны разрыву так же, как накопители, как стихийники и все остальные. Я уже проследил эту тенденцию. Я уверен практически абсолютно, что твой дар не закончится на тебе. Милка снова сделала глоток. Поперхнулась. — Мы уже дважды потеряли ребёнка в начале срока, — произнёс Мстислав мрачно, обнимая запястье жены пальцами. Николай лишь подпёр подбородок руками. — Знаю. Несколько минут хрустели слоёными ушками в тишине. — Завтра утром Мила возьмёт машину и вернётся в Харьков, — разрушил эту тишину наконец Мстислав. Николай кивнул. Хотел бы отослать её и раньше, но здраво понимал, что тогда часть пути ей придётся проделать ночью. В ночь отправлять — это немалый риск. — Утром, так утром. А ты? — А я задержусь на несколько дней. Есть, кого подлечить. И за тобой ещё присмотреть хочу. — Улыбнулся жене, ответил на вопрос, который Мила даже не произнесла. — Нет. Тебе нельзя. На тебе Пончик. — Милка ответила кивком и Мстислав поднялся. — Оставлю вас. Пойду, потолкую с Тишкой. — Можно я буду приезжать? — Людмила заглянула в глаза просительно, когда за спиной у Мстислава закрылась дверь. — Говорил ведь уже, что нельзя. — Нельзя… — Она отозвалась обиженным эхом. — Мы бы могли перейти сюда, работать в госпитале. В той же безопасности под щитами. — Это относительная безопасность. — С тем же успехом меня может сбить около дома какой-нибудь грузовик. Всякая безопасность относительна. Старые воспоминания погладили позвоночник лёгким холодком. — Значит будешь внимательна. Вдвойне внимательна. Мрачно вцепившись в чашку, Мила барабанила пальцами по стеклу. — Не пожалеешь потом, когда нас не станет, что гнал от себя? Николай покачал головой. — Это будет потом. — И взялся за «ушко». Милка внезапно перепрыгнула на другое. — Этот мальчишка, который с тобой сидел, Глеб. Что ты о нём думаешь? — Хм… Интересные у тебя вопросы. — Крошки с печенья скользили трухой по пальцам. — Он с перспективами. Возьму его после Тишки. — После. — Она как всегда хмурилась, и, как много лет назад, когда пытался пресечь на корню эту её дурацкую привычку, Николай приложил указательный и средний палец к складочке меж бровей. Легонько потянул в стороны. Милка улыбнулась. — Когда ты научишься ценить, что тебя любят? — спросила вдруг, перехватывая запястье. Всмотрелась задумчиво. — Новый шрам будет. — На руке светлел слегка отошедший пластырь. — Ну да… очередной. — Николай передёрнул плечами. — Я обещаю иногда выбираться. Редко. И не на долго. — Ну надо же. — Тотчас просияла. — Хочу тебе кое-что сказать. Только… ты знаешь… Мстиславу пока ни слова. — И она бросила короткий взгляд вниз. — Может быть… если всё будет хорошо. Если не так, как те два раза. Теперь пришёл черёд хмуриться Николаю. Он помнил, как тяжело Мстислав переносил потерю каждого из своих не рождённых детей. — Рано или поздно он заметит в твоей ауре. — Скорее поздно, чем рано. — Мила вцепилась в чашку. — Я не хочу пока его обнадёживать. Пока и сама боюсь. — А мне почему сказала? Долго смотрела в чашку. — Хотела поделиться хоть с кем-то. А ты надёжный. А потом вдруг придвинулась, крепко обняла, забираясь под руку. — Ты обещал. Ты будешь приезжать. — И на какое-то время затихла. Николай осторожно гладил её по плечу. И иногда вздыхал. Он слишком сильно ценил тех, кто его любил. Даже сейчас он остро переживал боль неминуемой утраты. Но боль Николай заслужил. А любовь? Навряд ли.