***
— Всё хорошо. Я только устала чертовски, — щебетала трубка голосом Милы. Слушая её, Мстислав рассеянно улыбался. — Вечером приморозило. Я вела медленно. Грёбаных двенадцать часов. Что твоя черепаха. — И широко зевнула. — Умница, — Мстислав похвалил. — Мы волновались. Очень. Милка зевнула опять: — Сил никаких. — С понедельника выйдешь. И снова зевок. — Совесть не позволяет. Хочу разобраться с автоответчиком хотя бы. — Что-то, упав, зашуршало и покатилось. Мила внезапно вздохнула, ушла от темы. — Ты расскажешь Нику? Про всё произошедшее. — М… В том расслабленном состоянии, в котором сейчас пребывал Мстислав, этот её вопрос рухнул на голову снежной холодной грудой. — Пока ты там, у тебя есть возможность поговорить с ним. И забыть об этом демоне навсегда. Подавшись вперёд, Мстислав тяжело оперся о колено локтем. Опасная, волнительная, но всё-таки понятная жизнь Разрыва увлекла и отвлекла его, позволила не позабыть, но отмести произошедшее в Харькове куда-то на задворки сознания. А Мила не забыла. Но, к её чести, ни разу об этом и словом не обмолвилась. Ни, когда были втроём, ни, Мстислав нисколько не сомневался, с Ником наедине. Жене Мстислав доверял безоговорочно. В этом точно так, как и во всём другом. — Я… — Мстислав прочистил горло только для того, чтобы собраться с мыслями. — Так много всего произошло. Сейчас я бы не хотел взваливать на Ника ещё и это. У него впереди тёрки с Киевом. И много вообще всего. Пускай отойдёт. Хотя бы немного. — Мила было что-то начала, но Мстислав опередил, продолжив. — Думаешь, я бы отпустил тебя в Харьков, если бы не был уверен в твоей безопасности? — Я боюсь, что ты заблуждаешься. — Трубка разразилась помехами, и, сливаясь с ними, голос жены казался слегка чужим. — Когда поймёшь, что это так, может стать поздно. — Есть ещё кое-что, что мне бы хотелось… — На том конце воображаемого провода по комнате разнёсся настойчивый, трубный мяу. Пончик, скучавший несколько дней, требовал внимания к своей королевской персоне. Требования были вполне справедливы, так что Мстислав поспешил передать жену в полное кошачье распоряжение. Впрочем, ведь в этом нашёл лишь повод скорее избежать нелёгкого разговора. — Мила, родная. Нам обоим пора. Чем больше я буду успевать в госпитале, тем скорее вернусь домой. — Хитрец. — Судя по тихому воркованию, Милка ласкала кота. — Обдумай мои слова. И береги себя. Не переусердствуй с даром. Тебя обнимать голышом если что некому. Вот ведь… припомнила всё же, поиздевалась. Трубка разразилась гудками. Отложив в сторону, Мстислав отрешённо уставился в стену. Дались же ему призрак, девчонка и этот треклятый демон. Зачем спорит с женой и не договаривает Нику? Почему это так важно — разобраться самому? Почему так настойчиво крутится в голове? Что это — интуиция? Или Мстислав и правда заблуждается, может и вправду на многих навлечь беду?***
Она всегда была Милой. Сколько себя помнила, только Милой и Милкой — больше никем другим. За всякое «Люда и Люся» вполне могла дать по-пацански в глаз, а позже, когда подросла и слегка поумнела, уже обижалась по-девичьи. Хотя что тут кривить душой и не договаривать. Сначала всегда — по-пацански в глаз. И только потом — обижаться, и если первое получалось легко и просто, то второму пришлось учиться. Впрочем, Миле всегда находилось на ком учиться. С целой армией мужчин, которые боготворили, носили на руках и оберегали, Мила не могла вырасти никем другим, кроме как избалованной принцессой. Но выросла всё же драконом. Или по крайней мере хотела казаться им. У выхода из метро заманчиво клокотала кофемашина и Мила затормозила, ведомая дурманящим, бодрящим кофейным запахом. Чтобы приобщиться к таинству тёмной горечи, пришлось отстоять куцую очередь беспрестанно зевающих студентов. Краем глаза Мила наблюдала за очередью — кто-то пялился в тетрадь, кто-то по-лошадиному досыпал, пошатываясь на месте, а симпатичная девчонка с толстой косой торопливо накладывала броский, кричащий макияж. Видимо совсем проспала, бедняга. Двойной эспрессо без молока и сахара. Сделав первый глоток, Мила сощурилась сытой довольной кошкой. Это хорошо, вот так вот — уже по-божески. Можно хотя бы для себя самой сделать вид, что немного приободрилась. Выходить со стаканчиком на тротуар, который расчищали, видимо, честным словом, Мила резонно опасалась. Нисколько не сомневаясь в своих эквилибристических навыках, прочим неуклюжим прохожим она почему-то склонялась не доверять. Пока, озираясь вокруг, стояла на светофоре, циферблат над стеклянными дверями метрополитена продемонстрировал неумолимую цифру девять с двумя нолями. Ну надо же. Даже не опоздала, считай. Прямо удивила себя саму. Надо сказать, приятно. Около входа в кабинет кто-то уже толокся. Зажав сумочку между локтем и боком, Мила на ходу доставала крупную связку ключей. Девушка и парень стояли у самой двери. Оживлённо жестикулируя, о чём-то переговаривались. — Доброе утро. Доктора Бакулина пока нет, но я могу записать вас на бли, — была начала Мила издалека, но тут же осеклась. Потому что узнала их. — Мила, — отец высокий. Отец пахнет потом и порохом, чуть-чуть сигаретами и крепкой ментоловой жвачкой. Чтобы смотреть в глаза, отец опускается на одно колено. Слегка запрокинув голову, отец говорит, а Мила неотрывно глядит на его кадык: — я знаю, ты очень храбрая девочка. Но я хочу, чтобы ты запомнила раз и навсегда. В любой непонятной ситуации, даже, если тебе кажется, что ты можешь дать бой, беги. Ты должна стрелять только, если у тебя нет другого выбора. Во всех остальных случаях — бежать. — Я не трусиха. И я хорошо стреляю. Он просто кивает на мишень. — Семь из десяти в молоко. Хорошо… конечно. — И тихо смеётся. — Когда у тебя остаётся расстояние выстрела. Выстрел должен быть один. Без колебаний, без сомнений. И права на промашку у тебя не будет. Если ты хотя бы немного сомневаешься, беги. — Чтобы меня отодрали в зад? — Мила! — отец краснеет. Миле, наверное, шесть или семь. Может, немного больше. Она стоит в розовом спортивном костюме, с двумя косичками, сжимает в руках тяжёлый тренировочный пистолет. Стоит — и ругается, как сапожник. От этого миле смешно и совсем не стыдно. — Тебя никогда не ударят в спину. Это называется «ударить в спину». Понятно? — и обнимает. — Я никому не позволю, прикрою всегда. От всех. Потом он погиб. Потому что не стал бежать. — Упала — встала. Жопу подняла! У тебя нет времени разлёживаться. Вдох, выдох. Под счёт. — Мила поднимается с трудом. В солнечном свете над ней возвышается Николай. Смотрит тяжело, прижимая к земле глазами. Руки не подаст ни за что — сложил на груди и ждёт. — Твоя задача — бежать. И не путаться под ногами. Понятно? — Я могу постоять за себя. Ты каждый день заставляешь меня бегать. Я тебе косуля? — Заяц. — Глядит без улыбки, с прищуром, и в каменном лице выражения не понять. — Заяц-побегаяц. — И всё-таки подаёт руку. Но Мила не принимает. Молча отряхивает колени, угрюмо сопит. — Пять минут на отдых. — Он будто сменяет мазку. У этого Николая улыбка мягкая и даже в уголках глаз просматриваются лапки морщинок. — Здесь ты — не боец. И не снайпер. Ты никогда не вступишь в прямую конфронтацию. Хочется верить, что нет. — А если всё-таки да? Он улыбается грустно. — А ты сможешь выстрелить? Первую ошибку она допустила, когда попятилась, выдав тем самым своё узнавание и явственно продемонстрировав ничем не прикрытый страх. Вторую осознала секундой позже. Сегодня впопыхах Мила сунула пистолет в сумочку кое-как. Уж слишком торопилась и слишком хотела спать, слишком давно не воспринимала оружие так, как учили на Разрыве. Привычная атмосфера дома расслабила, жизнь в безопасности и спокойствии разморила. И вот теперь демон шагает навстречу, приветливо улыбаясь. А мила стоит, вцепившись в тяжёлую связку ключей, как дура, и чувствует тяжесть пистолета в сумочке, удобно прижатой локтем. «В любой непонятной ситуации, даже если тебе кажется, что ты можешь дать бой, беги», — проносится в голове. Развернуться, метнуться в переулок, обогнуть здание, а там — оживлённый проспект, отлично охраняемый центр… — Доброе утро. Если я верно припоминаю, Людмила? Тело напряглось, собираясь с чёткостью выполнить серию промелькнувших в сознании движений. Но тело осталось на месте. Глупо бежать, когда сапоги на платформе, а под ногами — сверкающая ледяная гладь, вспученная кое-где подлыми корявыми бугорками. Глупо бежать в облегающем плотном платье. Как же это глупо, вообще, бежать. — Вы верно припоминаете, — мила произнесла мягко. Насколько хватило выдержки. — Если верно припоминаю, Борис? — И с этими словами уронила ключи на землю, освобождая ладонь. В распоряжении было всего несколько секунд. Ладонь пролетела до сумки. В сумке тепло. Уйма всего под пальцами. Уйма всего. И тяжесть, и холод. Рывок. — Только для вас — Борис. — Голова демона учтиво склонилась. Как раз для того, чтобы увидеть, как вскидывается рука с пистолетом. — Назад. Какое-то время он смотрел задумчиво. Девица, что всё это время безучастно топталась около кабинета, рванула вперёд на запредельной скорости, но холёная бледная рука вскинулась, а следом за ней — вторая. Останавливая свою спутницу, демон вместе с тем демонстрировал Миле раскрытые, пустые ладони, протягивал вперёд в примиряющем жесте. Вкрадчивая улыбка и вкрадчивый голос. — Оставьте это, Людмила. Вы слишком хорошая девочка. — И сделал осторожный, медленный шаг. — У вас дрожит рука. Вы даже не уверены, что сможете нажать на спусковой крючок. Вы не знаете, куда попадёт ваша пуля. Быть может, в меня, а может — в мою спутницу, в беззащитного человека. Она ведь находится слишком близко. Слишком, для вашей меткости. Пальцы и впрямь дрожали. Холодная рукоять выплясывала в липкой от пота ладони. — Я смогу. Вы все можете. Значит, смогу и я. — На стрельбище пусто и тихо. Николай сидит в высокой траве, опираясь рукой о колено. Глядит испытующе, долго, с прищуром. Потом, подбросив на ладони, протягивает пистолет рукояткой вперёд: — ну давай, стреляй. Мила берёт с опаской. — Куда на этот раз? Он улыбается, и улыбается. Улыбается так многозначительно и долго, настолько долго. Мила смотрит с непониманием, позже, с испугом. Он продолжает молчать, и, осознав окончательно, мила от него отступает: — Да нет же. Нет! Он пожимает плечами. — Я бессмертный. — А мне-то с того что? Если нет? Я же могу не убить, а ранить. Собственный, его пистолет появляется из кобуры с тихим, вкрадчивым шёпотом. Мила так хочет закрыть глаза. Хочет — не успевает. Щелчок — ничего. Улыбка. Миле хочется двинуть ему в глаз или в челюсть. Просто потому, что это — самый понятный способ разрешить любую проблему. Самый простой и понятный. Но Мила не может. Ведь это Николай. — Я даже ударить тебя не могу! Потому что ты — знакомый, ты свой, ты… Пожатие плеч нуждается в пояснениях, и он поясняет вопросом: — Думаешь, с незнакомцем было бы проще? Или с любым другим существом? — Я и не должна убивать живых существ. А стрелять в людей — тем более. В тебя — и подавно! Он вдруг указывает пальцем куда-то вверх. — Птица. Посмотри, там. — И снова эта улыбка. Чёртова улыбка. Мила хмурится. — Птица. И что? — Они часто выглядят птицами. Самые опасные из них маскируются, могут быть практически кем и чем угодно. — Но не людьми же. Несколько секунд Николай провожает птицу задумчивым взглядом. — Пока, не людьми, — произносит тихо, — но однажды, когда Разрыв расширится в достаточной степени. Это могу быть я. Или тот, кого ты знаешь. В детстве я видел такое. В пентакле. И было страшно. — В детстве, — мила повторяет эхом. Внимательный, взгляд Николая перемещается к пистолету, поблёскивающему в её руке. — Я буду около мишени. — И, поднявшись, он пружинящим шагом уходит прочь, бросив на последок: — уж постарайся не ранить. — Постарайся не ранить, — мила повторяет сквозь зубы. Даже с расстояния чувствует эту раздражающую улыбку. Пули исчезнут и Мила не навредит. Пули. Исчезнут. Если прицелиться насмерть. Пистолет выплясывает в ладони, а демон внезапно искажается. Привлекательные черты длинноволосого юноши, перетекая, плывут, глаза выцветают, прежде какое-то заострённое, лицо слегка округляется, губы наливаются жизнью и цветом… — Это не честно. Не честно! — Мила поняла, что пальцы разжались, услышала, как пистолет ударился о заледеневший асфальт. Услышала собственный хриплый выдох. А демон улыбался губами Мстислава, демон смотрел его любимыми, самыми родными на свете глазами. Демон прекрасно видел, что победил, ведь сейчас точно так же, как и в тот жаркий августовский день, Мила бы не смогла нажать на спусковой крючок. Зная, что это правильно, Мила всё равно ни за что не смогла бы. А Ник был прав.***
Ох уж мне эти их пистолетные размахивания… просто напасть какая-то. Что за народ. Куда не плюнь, каждый норовит угрожать огнестрелом. И, ладно Мстислав. Тот же хотя бы с толком. А эта вообще куда? Был бы на моём месте тот же Факварл, ни рожек, ни ножек бы. С девчонкой всё было ясно с первого взгляда. Аура просматривалась насквозь, и как бы Людмила Бакулина не храбрилась, я стопроцентно знал: нажать на крючок ей просто не хватит духу. Однако же, памятуя, что пули у них — не какой-нибудь там свинец, я на всякий случай предпочел перестраховаться. Скривившись от гадливости на всех планах, кроме первого, я пнул уроненный пистолет ногой, отправляя в длительное скольжение куда-нибудь подальше от рук Людмилы. Людмила этого как будто и не заметила — сверлила меня огромными, нечеловечески красивыми глазами. В этих глазах детская обида смешалась со злостью. — Это не честно, — повторила она, сжимая кулаки и роняя сумку. (да что ж у неё за утро такое? Уважаемая, подбирать это всё добро кто потом будет?) — Не честно — это грозить пистолетом в обмен на вежливость, — парировал я, возвращаясь к облику Натаниэля, в котором сюда пришёл. — По-моему это совершенно бестактно. Мы же в цивилизованном мире, а не на диком западе. Я вам не сделал ничего плохого. Вы мне, к счастью, хоть и очень хотели, тоже. Предлагаю зарыть топор войны и всё-таки поговорить без применения угроз и прочих недостойных ухищрений. Как вы на это смотрите? Мила смотрела испуганно и гневно одновременно. Я буквально видел, как в её голове вращаются беспокойные мысли, как тело её постепенно разворачивается, натянутое пружиной. — Я не причиню вам никакого вреда. Мне просто нужен доктор Бакулин. — Аура полыхнула и я поспешил опровергнуть, — нет-нет, ему я тоже не хочу ничего плохого. Я нуждаюсь в его помощи точно так же, как он нуждается в моей. Совершенно случайным образом у нас появился общий интерес. — Общий… Интерес?! — ой, как она набычилась. — Именно так. Я знаю, о чём вы думаете. Вы думаете, что сейчас, когда я уйду, вы вызовите демоноборцев, отправите их по моему следу и… нет, не говорите ничего. Вы совершенно точно об этом мечтаете. Но вы этого не сделаете. — С этими словами я повернулся к Китти. Замершую каменным изваянием, взял её за руку. — Мстислав знает, где меня найти. Я буду ждать. И медленно, не теряя Людмилу из виду, я направился к углу здания. Я знал, что даже, если она бросится и поднимет своё оружие, Людмила не выстрелит, но, двигаясь спиной вперёд, всё-таки чуть-чуть закрывался Китти. Но Людмила так и стояла, ни разу не шелохнувшись. Людмила ведь и впрямь очень хорошая девочка. Даже слишком.***
Мила так и не открыла кабинет. И ничего не сделала. Подхватив разбросанные вещи, позабыв о гололёде, опрометью бросилась на проспект. Только в толчее ощутила, что всё закончилось. Только в толчее ощутила, что всё прошло. Около магазина цветов свернула, нырнула в кофейные тепло, аромат и цвет. Сидя за столиком, долго сжимала чашку. Дышала по квадрату, слушала сердце, пыталась, как могла, себя утешать, жалеть. Пыталась утешать — хотела ругать и крыть. Слабая, трусливая. Слабая. Трусливая. Слишком. Какой такой интерес может быть у демона и Мстислава? Чего она не знает? Может ли чего-то не знать о любимом муже? Горечь двойного эспрессо впервые показалась чрезмерной, и Мила бросила в чашку целый пакетик сахара. Сладостью обожглась. Мила должна отыскать группу демоноборцев, мила должна доложиться. Общий интерес. Какой интерес такой? Если бы демон хотел убить, ведь просто бы убил наверняка и сразу? Он слишком отличался от тех, с кем Миле доводилось встречаться раньше. Он выглядел, как человек, держался, как человек. Если бы не Мстислав, Мила бы ни за что не признала иного в нём. Вежливый до зубовного скрежета, он был безумно опасен — Мила не сомневалась. И у него был общий интерес. У демона. Со Мстиславом. Мила никогда и никому об этом не говорила. Мила вспоминала это, как страшный туманный сон — как бежала по тёмному городу, и город, родной и любимый, щерился собачьими клыками и злобным лаем. Собачьи клыки скалились, настигали, собачьи клыки могли разорвать. Так же, как людей, которых Мила уже забыла, людей, которых, чтобы не рехнуться, пришлось позабыть и вычеркнуть навсегда. Мила всегда вздрагивала от собачьего лая. Ладони покрывались липким, холодным потом, а ноги напрягались, чтобы сорваться и мчаться. Даже сейчас в кошмарах к Миле приходил нередко собачий лай. С тех пор Мила видела множество демонов. Видела, как разлетались вонючей слизью, как с одного меткого выстрела оплывали и таяли. Мила училась их не бояться, мила училась себя защищать от них. Мила знала, что бывает, если промедлить. Знание это дорого ей досталось. Но Мила не могла защитить себя. Мила не смогла нажать на крючок ни разу. Даже в тот день, когда от этого зависела жизнь Мстислава. В тот день, когда его ранили. Мила знала, что не промажет, знала, куда попадёт пуля — чувствовала её траекторию, видела так, будто кто-то прочертил пылающей красной нитью. Но палец задеревенел. Если она ошибётся, если скосит хотя бы на сантиметр… Мстислав выжил чудом. Мстислав оправлялся долго. А всё почему? — потому что Мила струсила, потому что она, единственная, кто мог среагировать тогда, кто мог бы прикрыть его спину, не сумела переступить через чёртов страх. Не потому ли на самом деле Ник наконец их выслал? Не потому ли не позволял приезжать? Мила могла дать в глаз, двинуть в челюсть, но била всегда не в серьёз. Все силы уходили на то, чтобы удара избежать, чтобы не навредить, чтобы не сделать больно. Стиснув виски ладонями, Мила несколько часов смотрела в пустую чашку. Миле так хотелось доверять Мстиславу. Но что, если он допустил ошибку? Что, если демон каким-то образом задурил ему голову? Общий интерес. Чашка казалась пропастью. Ну почему Миле не хватило мужества сказать Николаю? Почему не хватило мужества быть с мужем настойчивее? Вопросы роились в голове, закручиваясь паническим узлом леденящего страха. Мила не справится одна. Мила не может справиться. Какая-то часть рассудка требовала позвонить и, как есть, рассказать Мстиславу. Но «общий интерес» болью сверлил висок. Где пропадал Мстислав тем сумбурным утром, тем страшным днём, в который уместились встреча с демоном, тревога, их спор и ранение Николая? Мила тогда не спросила, а муж предпочёл не обмолвиться даже словом. Но Где пропадал тогда? Сейчас это стало для Милы настолько важно… Если она позвонит и если она расскажет, как он поступит? Снова пойдёт на встречу? Снова рискнёт собой? Кофе со стенок чашки долго стекал на дно. Несколько приторно-сладких, режуще-горьких капель. Мила приняла, как лекарство. И приняла решение, но, покинув кофейню, до оранжево-фонарного вечера сидела в кабинете, мёртвой хваткой вцепившись в трубку от радиотелефона. В памяти — номера. Мила должна, должна позвонить Мстиславу. Но «общий интерес». И так за Мстислава страшно. Пальцы на кнопках. Поймёт ли Мстислав? Простит? Мила расскажет, как есть. С начала и до конца. Миле нужен совет. И сейчас, в этих густых темноте и страхе, помощи и совета Миле остаётся просить только у Николая. — Куда бы ты не вляпался, Славик. Я не позволю тебе рисковать собой.