Пятьдесят оттенков Демона. том II. Сто оттенков пустоты

      Окей, хорошо. Я дал слабину. И что? Мы просто не будем это обсуждать. В конце концов всё, что мы обговаривали тогда, касается напрямую только меня и Китти.       К утру я был совершенно спокоен и собран. Даже практически весел. И даже почти что бодр, так что, когда дверь приоткрылась без стука и церемоний, впуская в нашу комфортабельную коморку (камеру) на зависть угрюмого Николая, я поприветствовал его широченной улыбкой. Тут же выразительной пантомимой указал на кровать, где только пару часов назад беспокойно забылась Китти. Николай изволили девушку не будить. Кивнули, махнули мне, одними губами сказали: «иди со мной».       А что мне оставалось? Конечно же я пошёл. В конце концов, мне требовалось налаживать отношения с этим противным типом.       Отчего-то ни к месту вспомнился Джон Мендрейк. Не Натаниэль, не мой Нат, а именно тот — отвратительный, мерзкий Джон.       Думая о том, что от «противный» до «самый родной на свете» — пусть и широченный, но всё же всего лишь шаг, я угрюмо буравил спину Николая тяжёлым взглядом. И медленно шёл по узкому коридору.       Коридор закончился дверью. Вырвавшись из мрачной тесноты на пусть не свободный, но всё-таки свежий воздух, я тут же ощутил себя хотя бы немного лучше. Уныло-серый в своей генеральской форме, Николай продолжал шагать вперёд. Не оборачивался и не оглядывался, полностью уверенный в том, что тащусь за ним. Бойцы, которых мы проходили, столь же унылые, как и их предводитель, здоровались с Николаем, и он отвечал кивком. Кое-кто удостаивался короткого разговора. Мы миновали ёлки, какие-то постройки, несколько берёз и даже массивный дуб. Николай уводил меня подальше от глаз и людей, из-за чего внутри стало копошиться какое-то нехорошее предчувствие. Кто я ему? — Гензель и Гретель одновременно? Или он мне — охотник, а я ему — Белоснежка? Да перебьётся.       Несколько раз я видел, что он приоткрывает щиты на нашем пути. Едва пройдя, тут же схлопывал их обратно. Вот ведь зараза. И как поступить? Судя по тому, что ходу он не сбавляет, нисколько не сомневается, что я сумею пройти. А мог бы между прочем и придержать дверь для прекрасной дамы (да-да, я всё-таки принял облик Белоснежки. Ну не сдержался). К счастью, щиты оказались совершенно плёвые. На каждый я тратил секунд по десять. Но если ещё один, Иным местом клянусь, нахрапом пройду, и пусть восстанавливает потом.       Николай остановился. О Боги, да неужели.       — Ты водил меня кругами. — Едва его застиранно-жёлтые глазёнки уставились на меня, как мой тоненький девичий пальчик обличающе ткнулся в его сторону.       — Даже лучше, чем я ожидал. — Уткнувшись глазами в землю, он принялся мерить небольшую полянку широкими шагами. Дойдя до разветвлённого дерева, опёрся о него. — Мстислав рассказал, что ты хотел встретиться со мной. Я здесь. Ты тоже. — И раздражающе медленно скрестил руки. — Я слушаю.       Слушает он. М-да… и с чего начать?       — Что же ещё тебе говорил Мстислав?       — Вам.       Боги Олимпа, да что за дебил такой?! С этим человеком можно вообще нормально общаться? Как бы я ни пытался, внутри поднималась злость.       — В одном моём пальце могущества и знаний больше, чем во всей твоей армии, человек. — Я говорил негромко, стремительно сокращая дистанцию между нами. — Я прожил пять тысяч лет. Я видел, как восстают и рушатся империи. Я возводил властителей на престолы и прерывал династии. И ты считаешь, что вправе говорить со мной свысока? Если да, то ты глуп. Ты видел, на что я способен. Я видел, на что способен ты. И то, что увидел я… нисколько не впечатлило.       Испугался ли он? Если и так, то ни в ауре, ни в лице признаков этого я не заметил. Медленно опустив руку, он вынул пистолет. Так же медленно щёлкнул механизмом. И улыбнулся. А я, не сдержавшись, фыркнул.       — Ну как вы меня достали. Мы с тобой наедине в относительно глухом лесу. Сколько времени понадобится тебе, чтобы выстрелить? Я — не бес. Для меня одной пули маловато. А вот мне хватит мгновения, щелчка пальцев, — я изобразил, — чтобы тебя уничтожить. Со всем твоим самомнением, титулами и прочим.       Он рассмеялся. Я ожидал чего угодно, но только не этого короткого, сухого смешка.       — Я бессмертный. И титулов здесь нет. Только звания.       Так вот оно, что.       Но я продолжал давить.       — Тем лучше и интереснее. Заклинание «тёмный узел» тебе знакомо? Вчера ты имел честь наблюдать его. Сегодня можешь прочувствовать. Мне всегда было любопытно, что ощущает жертва внутри «узла». Поставим эксперимент, а?       Вот тут наконец Николашу перекосило. Немного, совсем слегка. Не дожидаясь каких-либо действий с его стороны, я отступил, примиряюще подняв руки.       — Ты не будешь заноситься — и я не буду заноситься. С угрозами точно так же. Я не испытываю никакого желания почём зря угрожать тебе. Но и в свой адрес терпеть не стану. Согласен общаться на равных. — Плавно вернувшись к тому облику, в котором Николай увидел меня впервые, я протянул ему раскрытую ладонь. — И ты — правую, — подсказал, недвусмысленно кивая на пистолет. Несколько секунд Николай смотрел на мою руку, как австралиец на милого паучка. А потом схитрил — стремительно перехватив пистолет в левую, коротко, быстро и сухо стиснул мою кисть.       — С левой меткость хромает. Но в целом тоже ничего, — улыбнулся обезоруживающе. Я скривился.       — Может быть хватит, а? Я тоже мог оторвать тебе пару пальцев. Пообщаемся цивилизованно может быть?       Ну наконец-то он изволил кивнуть.       Бартимеус Урукский, — проговорил задумчиво, окидывая меня изучающим взглядом. — Буду искренен. Мне жаль, что не существует такой магии, которая бы заставила тебя говорить только правду. Иначе мне сложно поверить во что-то.       Ну как, подсказать ему? Или подразнить?       — Есть и такое заклинание. Но не в моих интересах учить людей их же мерзостям. Так что уж придётся принимать на веру.       — На веру. — Николай барабанил пальцами по стволу, а потом вдруг, подтянувшись, уселся в развилке. В молчании мы какое-то время попялились друг на друга.       — — Ты воюешь с комарами, Господин главнокомандующий. Понимаешь это? — наконец не выдержал затянувшейся паузы я. Он закусил губу (видимо был голодный). — Хочешь, расскажу, что будет дальше? — Не знаю, хотел ли он. В любом случае вопрос был совершенно риторический. — Когда ткань миров разойдётся ещё сильнее, и оттуда хлынут существа, такие же могущественные, как я, сколько сможет продержаться твоё игрушечное войско? Сколько потерь оно бы понесло вчера, не вмешайся я? — Сощурившись, Николай продолжал мусолить свою губу. — Я нужен тебе даже больше, чем ты — мне. — (Да выплюнь ты её наконец, Веточку пожуй в конце концов!).       Выплюнул. И даже изволил подать голос.       — Тебе-то с того интерес какой?       Устав стоять на одном месте, я принялся обходить полянку по кругу.       — Происходящее не полезно не только твоему миру. Моему это вредит не меньше. Если Разрыв исчезнет, от этого выиграют все.       — И что же ты можешь предложить мне?       Остановившись, я развёл руками.       — Себя. Знаешь ли, это уже немало. Моё могущество, мои знания, моя добровольная помощь. Пока что я тоже не понимаю, ка… — Где-то вдалеке затрещали ветки и Николай напрягся. Мы дёрнулись одновременно. Он одним движением спрыгнул со своего «насеста», а я обернулся на звук с умеренным любопытством. Кого там ещё несёт? Семерых гномов?       Оказалось, не гномов. И даже не семерых. Проломившись сквозь кустарник, на нашу уютную полянку вывалился рыженький паренёк. Тут же козырнул.       — Господин Главнокомандующий. Срочное донесение. Насилу вас нашёл. — Парнишка буквально сиял, светился, едва не подпрыгивая на месте.       — По рации чего не доложились?       — Ну так… — Парнишка неопределённо пожал плечами. Сверкающая радость, которую он излучал, самую малость стихла.       — Что там. Говори.       — Группа Тихона. Живые. На восточной границе.       Николай покачнулся. Схватившись за ствол, кивнул. Я имел удовольствие наблюдать, как кипит его аура, как тело непроизвольно напрягается, готовясь куда-то мчаться, как пальцы на коре сжимаются, будто бы он боится, что, если не удержаться за что-то рядом, всё-таки рванёт, побежит. Когда он заговорил, голос его, тем не менее, показался даже слегка прохладным.       — Тихон? Игнат? Иван? Максим? Андрей? Святослав?       С каждым новым именем рыжий паренёк казался всё более потерянным.       — Я, извините, подробно не знаю. Нам доложили. И сразу меня послали.       — С ними ещё Малиновский был. Может…       — Извините. Я ж говорю… не знаю. Их пятнадцать. Все в тяжёлом состоянии. Выслали машину.       — Пятнадцать? Скоро прибудут?       И тут я вспомнил.       — Точно, мои бомжи, — хлопнул себя ладонью по лбу. Благо, хоть воскликнул на Арамейском.       — М? — Николай обернулся. Зыркнул недобро. — Что?       Я отрешённо изучал взглядом прошлогодние листья под ногами своего облика.       — — Так… ничего. Забудь.       И он, представляете, даже забыл. Вот реально — взял, и забыл. Да уж, однако известие о бомжах выбило Николашу из равновесия довольно-таки заметно. (А я же вам говорил, что жрать этих горе вояк было бы очень плохой идеей? И кто после этого мудрейший из мудрых и дальновиднейший из дальновидных? Ну всё… захвалили…)       Рыжий парнишка стоял, неловко переминаясь. Какое-то время Николай переводил взгляд с меня на него. Ауру его продолжало слегка штормить. Наконец он отодрал свою руку от дерева, изобразив какой-то невыразительный, полудохлый жест.       — Если на этом всё, ты свободен. Я буду позже. — И посмотрел на меня. — Продолжим разговор, Бартимеус.       Но прежнее отстранённое спокойствие явно теперь подводило его. А жаль.

***

      Страх. Николай должен был радоваться, радоваться должен был совершенно точно, но вместо того единственным, что он чувствовал — был стиснувшийся холодной рукой на горле душащий, липкий страх. Что-то внутри сжималось тугим комком, пока, сидя в развилке, Николай заканчивал разговаривать с Бартимеусом. Сжималось и тогда, когда медленно брели в сторону поселения. Николая слегка подташнивало. Он был бы и рад списать это состояние на присутствие джинна рядом, но знал совершенно точно, что дело в страхе.       Бартимеус держался поодаль. Как Николай просил. Пытался просить на равных.       И что на него нашло? Въевшаяся под кожу привычка, вбитые с детства истины, закостеневшие в голове чужими, давно забытыми голосами?       Бартимеус молчал, ведь за этот какой-то час сказано было достаточно. Даже слишком.       Им удалось достичь хрупкой договорённости. Шагая вперёд, Николай глядел на тёмные, свалявшиеся за зиму под снегом листья. Ощущение нереальности происходящего пока абсолютно, совсем никуда не делось. Что ты творишь, Николай? Совершаешь опять ошибку? Или для тебя наконец-то случилось чудо. Чудо… такое… о двенадцати головах. О длинном хвосте. Всегда совершенно разное. Опасное чудо, привет из прошлого.       Джинн пообещал не исчезать из поля зрения, пока Николай занят. И он выполнял обещание. Хотел доказать, что достоин доверия, что и вправду хочет сотрудничать, что и вправду готов…       …Обратно шли коротким путём, напрямик — без щитов и ловушек.       Утром Николай так надеялся, что хотя бы что-то покажется преградой для Бартимеуса, но, чувствуя движение за спиной, он снова и снова разочаровывался. Бартимеус был прав, когда говорил о своём могуществе. О могуществе и знаниях. В чём из этого Николай нуждается больше?       Впереди возникли приземистые постройки, и мысли переметнулись. Снова, до дрожи — страх. Николай точно знал причину этого страха, но даже себе самому боялся признаться в ней.       Они уже добрались. Выбрались, сумели и вот… добрались теперь.       Николай и сам не заметил, как с мерного шага сорвался почти на бег. Около госпиталя уже собрался народ. Завидев Николая, бойцы расступались.       Запоздалая радость, она наконец пришла — нахлынула в тот момент, когда увидел их. Тихон и Юлий, и с ними ещё другие.       Николай был генералом. Он не имел права бежать и визжать, как какой-нибудь Юниор.       Николай степенно шагал. И смотрел. В последний момент не сдержался.       — Тихон! — окликнул. И обнял. — Живой. Привет.       Около ребят уже возились медики Валентины, но, сдерживаемые всеобщей радостью, в госпиталь они пока не могли зайти.       Тихон, казалось, состарился лет на двадцать. Да и другие тоже. Николай хлопал по плечам, называл имена, что-то говорил абсолютно каждому. Заглядывая в лица, пытался найти одно. Тринадцать, четырнадцать… должно ведь пятнадцать быть?       — А Где Малиновский, Тихон? — Вопрос получился спокойным. Тихим. У всех на глазах, но практически тет-а-тет.       Тихон смотрел устало.       — Он… уже, когда мы по тоннелям шли.       — Где… Малиновский?       — Он с даром переусе…       Дальше была темнота. Секундная темнота.       — Ты должен был беречь его. Ты потащил его!       Николай не понимал, как это произошло. Николай не понимал, как такое могло случиться. Но это произошло — он чувствовал боль в руке. Чувствовал боль. А Тихон стоял, прижимая ладонь к лицу.       Осознание приходило медленно. Слишком медленно.       Но как же такое произошло. Как же такое… как же могло случиться? Тихон медленно отнял руку. Пальцы блестели алым. Пальцы блестели.       — Тихон… Прости!..       Да как?! Как? Гробовое молчание. Николай вдруг услышал, какая кромешная тишина вокруг. Какая ужасная тишина, какая густая.       Люди Николая стояли молча. Люди Николая смотрели. И джинн смотрел.       У Тихона кровь на пальцах, потому что Николай… Николай? Ударил его?       Николай ведь был спокоен. Спокоен со Мстиславом, спокоен с Бартимеусом. Спокоен и сдержан. Спокоен. А что теперь?       — Когда дело касается Малиновского, — произнёс Тихон негромко, — не знаешь, чего от тебя ожидать.       — Я… — Николай смотрел только на свою руку. Внутри было гулко и пусто. — Я.       — Зубом больше, зубом меньше. — Кого он успокаивает? Не уж то Николая? — Позволишь закончить, Псих? — И ещё смеётся. С разбитой губой смеётся. Кивнул.       — Давай. Но понятно. И так.       — У Мстислава твой Малиновский. — Тихону было больно говорить — Николай видел это слишком отчётливо. Внутри клокотала злость. Злость на себя, и слова Тихона сквозь жгучее это чувство пробились не сразу. А Тихон продолжал: — Он нас вёл. Все триста тридцать пять дыханий нам открывал. Если кто и ребёнок, то точно не твой Малиновский. — И усмехнулся. — В тоннелях хотел Светику боль снять. Хоть сам на пределе был. И не вывез. Я думал сначала, что всё. Но… дотащили. — Подняв окровавленные пальцы, всмотрелся задумчиво. — Так же ему передам. Как только очнётся. Хренов герой.       — Хренов. Герой. — Земля под ногами качалась и мир крутился.       — Глазеете чего? — Тихон, повысив голос, махнул собравшимся. — Не слышали, что ли: бьёт, значит любит!       — Бьёт, значит любит, — повторил Николай одними губами. И мир закрутился волчком разноцветным вновь.

***

      — Я тебе джинн или книжный червь? — Я обводил задумчивым взглядом предложенный мне Николаем ворох литературы. Вернее, нет, на литературу сие походило в последнюю очередь.       — Это отчёты за семьдесят лет. Можешь ознакомиться. Тот угол твой.       — Эм-м-м-м… — Я потёр подбородок большим и указательным пальцем. — А краткий пересказ попросить нельзя?       Угрюмый после недавнего происшествия даже для себя самого чрезмерно, Николай отвернулся:       — Чтобы я упустил что-то важное? Человеческий мозг не так совершенен. А бумага помнит и не искажает с годами.       — Нет, ну это ты истину конечно глаголешь. Про человеческий мозг. Люди, они вообще такие…       Даже уныло-серая спина Николая демонстрировала мне крайнюю степень его раздражения. Я медленно втянул сквозь зубы пропитанный застарелым табаком, паршивым растворимым кофе и старой бумагой воздух. Заглянув в первую попавшуюся папку, оценил фронт работ.       Молчание господина «я тут самый главный, ко мне на вы, а если не на вы, то в морду дам», начало безжалостно давить уже через несколько секунд его вдумчивого прослушивания. К тому же вид захламлённого кабинета, беспорядок в котором при тщательном рассмотрении всё-таки мог сойти за относительно упорядоченный творческий хаос, отчего-то разбередил во мне нежелательные, опасные мысли. Тщась убежать от них, я заговорил:       — Слушай, я понял, ты вообще всё живое ненавидишь. Я-то сначала думал — только меня. А вот теперь наконец дошло.       — М… Возможно. — Он повернулся ко мне с зажатой в зубах сигаретой. Странно. Я ожидал от него абсолютно иной реакции.       Щёлкнув зажигалкой, Николай глубоко затянулся, нахмурившись, выдохнул синеватый дым.       Гадость какая. Это буквально читалось в его лице. Мне же почему-то хотелось Николая растормошить, вывести… на что? — на гнев, откровенность? На хотя бы какие-то эмоции. После той вспышки, которую я имел (не)удовольствие наблюдать около местного госпиталя, мерцал Николя исключительно унылыми, ровными, раздражающе мрачными цветами. Как одинокий скотомогильник, затерянный где-нибудь в неприветливой болотистой местности хмурым осенним днём. Ну как, вообразили? Вот примерно такое же ощущение создавало и это уныло-серое существо.       От госпиталя к кабинету мы топали в просто-таки гробовом молчании. Даже я не рисковал комментировать. Наверное, впрочем, дело было исключительно в чёрной рукоятке, которая выразительно выглядывала из Николашиного кармана. Способность Николая к импульсивным, нелогичным и необдуманным поступкам я имел удовольствие оценить, и мне бы не хотелось оказаться следующим на пути этой неразумной, разрушительной и, будем честны, не вполне адекватной силы.       А вот сейчас, когда самое опасное, что Николай бы мог совершить — это обкурить меня до смерти, язык мой наконец развязался.       — Они же тебе не нравятся.       — Кто?       — Сигареты. — Это было странно. По-человечески, но для меня непонятно всё же. Едва затушив окурок, Николай опять потянулся к пачке. Гадливость — вот, что читалось в лице и ауре. — Курить — это между прочим вредно. Спроси ту тётю доктора, которая тебя так безжалостно отчитала. По-моему она знает толк в наставлениях.       — Кто? Валентина? — Он сухо хмыкнул. Раздражающая привычка. Одна из многих. — Валентина смалит, как мне и не снилось.       — Значит она плохой доктор.       И снова скупой смешок.       — Мы достигли договорённостей. — Усевшись в отведённом мне углу, я побарабанил пальцами по предложенной стопке папок. — Как бы мне не претило, я ознакомлюсь с этим, однако же глубоко сомневаюсь, что история твоих бесславных провалов поможет мне в настоящем. Мне нужно совсем другое.       — И этого я тебе не предоставлю. Во-первых, материалы давным-давно уничтожены, а во-вторых… — и он не договорил. Лицо его скрывала завеса дыма.       — Да-да-да. Во-вторых я могу быть инагентом, засланным, чтобы выведать тайну халявного энергетического источника. Но я бы лучше умер, прыгнул бы в испепеляющее пламя с песней на устах, чем позволил кому-то совершить подобное с моим домом снова.       И тут я слегка, конечно, кривил душой. Ведь я знал, как это делается, и даже однажды разрешил Нату разрушить стены стихий сквозь самое священное, что есть у каждого духа — мою связь с Иным местом.       Николай затянулся, закашлялся.       — Давай сыграем наоборот? Возможно, не сегодня, не завтра, но я предоставлю тебе заклинание. Я покажу тебе, как мой волшебник, — необдуманно произнесённое «слово мой» больно резануло, и под заинтересованным взглядом светлых глаз я заканчивал куда более мрачно: — как один волшебник сумел сделать нечто подобное. А ты покажешь мне, где накосячил.       — Я накосячил? — Снова потянувшись к пачке, он изогнул бровь. Снова глядел испытующе. — Почему ты считаешь, что я?       Я мысленно чертыхнулся. Да что ж он к словам цепляется-то, паскуда? Раскрывать то, что так явственно просматривал в его ауре, мне Николаю было пока что рано.       — Это было предположение. А ты подтвердил. Так что же, идёт?       — Не идёт. — И щелчок зажигалки. — Читай отчёты. А завтра пойдём к Разрыву. — Внезапно Николай отлепился от подоконника. Даже ещё толком не разгоревшаяся сигарета упала в пепельницу, а он — в своё страшненькое кресло. Рухнув, уставился на меня. — Это ведь был блеф вчера? Ты можешь проходить любые щиты, Бартимеус. Я прав?       Я неопределённо передёрнул плечами.       — Возможно и прав. — Николай удовлетворённо кивнул. Теперь пришло время и мне задавать неудобные вопросы. — Тебе хорошо известно моё имя. Слишком хорошо. Я умею подмечать подобное. Почему? Мы прежде не встречались. Я бы твою ро… выдающуюся личность запомнил.       С каждым моим словом он постепенно мрачнел всё больше (да Боги, куда уж больше?! У этого типа пределы вообще имеются?!)       — Читай отчёты, Бартимеус, — бросил наконец сухо, сделав упор на последнее слово. И отвернулся, всем своим видом демонстрируя, что больше сегодня при мне не раскроет рта.