Пятьдесят оттенков Демона. том II. Сто оттенков пустоты

             Николай не знал, чем бы могла закончиться та безобразная сцена, виновником которой он стал, но глаза Тихона медленно закатились и завалиться вперёд ему не позволили только вовремя подоспевшие санитары. Вместе с санитарами появилась и маленькая, больше обычного суровая Валентина.       — Коля, Коленька, Колечка мой дорогой. Сейчас ты берёшь ножки в ручки, разворачиваешься, и катишься отсюда к чёртовой матери. А в догоночку я тебе капаю валерьяночки, — говорила она непривычно тихо и ласково, железными клещами вцепившись в окаменевшее запястье Николая. Всё ещё не в силах что-либо произносить, он лишь покорно кивал в ответ. — Тихон на пределе. Как и они все, Коль. Оставь их в покое до завтра. И сам успокойся. И так опозорился хуже некуда.       А было ли, что говорить в ответ, если Валентина нисколько не ошибалась?       Николаю действительно требовалось успокоиться. Как и обещал прежде, он позволил Бартимеусу зарыться в старые отчёты. Сам попытался было работать тоже, но текст не шёл. Латинские слова складывались в какую-то околесицу, перед глазами снова и снова вставали окровавленные пальцы Тихона, а позже другое, куда более старое воспоминание — «Бартимеус Урукский. Ты выбрал его, отец?»       Бартимеус Урукский.       Николай и сам не заметил, как снова оказался у подоконника. Первая сигарета, вторая, третья…       Бартимеус Урукский. Николай наблюдал за ним краем глаза, сжимая губами фильтр.       Демон казался каким угодно, но только не сосредоточенно читающим. Раскрыв перед собой сразу три папки, он пролистывал их с никак не напоминающей вдумчивую работу скоростью.       Николай снова и снова втягивал горький дым. Зная, что нужно остановиться, тянулся к пачке от раза к разу. Пачка стремительно пустела, зажигалка щёлкала. В ушах появился звон, в голове — туман. Николай распахнул окно. Руки казались ватными.       Сколько времени прошло? Сколько сигарет? Открывал ли Николай новую пачку?       — Ты хочешь сдохнуть, или чтобы я издох наконец? — Оторвав взгляд от папок, Демон всмотрелся в Николая через завесу дыма. — Я существо из огня и воздуха, но по-моему ещё час, и буду состоять исключительно из твоего никотина. Ты себя видел? Часто ловишь передоз?       — М? — Николай вдыхал влажный весенний ветер, но легче не становилось. Нужно было остановиться, но он не мог. Наблюдая за Бартимеусом, борясь со всем, что навалилось памятью и реальностью, Николай забил пепельницу бычками почти доверху. А ведь Бартимеус был прав. Николаю никогда не нравились сигареты. Может поэтому он и курил?       — Вода нейтрализует никотин и угарный газ. Это я так, рекомендую. — Бартимеус возник рядом стремительно. Слишком стремительно для человека, которым притворялся. Воду плеснул в несвежую чашку. — На.       Николай протолкнул несколько глотков сквозь саднящее горло. Организм вёл себя странно. Так, как не вёл никогда. Прежде Николай, впрочем, и не выкуривал столько разом. Прежде… никогда…       — Наказываешь себя?       — М?       — Я закончил читать. Вы серьёзно пытались его расстрелять из пушек? — И выразительно покрутил пальцем у виска.       Николай сделал ещё глоток. Туман в голове рассеивался одновременно с тем, как улетучивался заполонивший кабинет густой сигаретный дым.       — Я думал: там работы тебе на неделю. Да. Пытались. Не моя идея была.       — На неделю — это тебе. А я действую на семи планах одновременно. На шести — читаю, на ещё одном думаю. — Наблюдая за тем, как Николай отставляет опустевшую чашку, Бартимеус медленно сложил руки на груди. — Что вы сделали, Николай? Что ты сделал? Я должен знать. Чтобы помочь тебе, я должен знать.       В этот момент в дверь настойчиво постучали. Это стало для Николая спасением, шансом не говорить, опять избежать ответа.       — Тебе пора, Бартимеус. Тебя сопроводят обратно…       — …нуда-нуда, в мою камеру. Понял.       И он удалился, оставив по себе странный, ни на что не похожий цветочный запах. Вместо Бартимеуса в кабинете практически сразу возник Мстислав. Бледный и помятый, закашлялся.       — Ты охренел? — поинтересовался ласково. — Ник… ты будешь жить без лёгких. И все, кто тебя окружают.       — Выйди из кабинета, оставь свои нотации и зайди обратно.       Несколько секунд кот топтался около двери с таким видом, будто и вправду обдумывал возможность скорее сбежать и больше не возвращаться. Потом махнул рукой и, сбросив куртку, упал на первый подвернувшийся стул.       — Я чертовски устал, — адресовал единственной зажжённой лампочке вместе с тяжёлым вздохом. — Валентина говорит, что со всеми своими ранами непонятно, как они смогли выбраться.       — У них было полтора менталиста. — Бросив во всё туже несвежую чашку чайный пакетик, Николай щёлкнул чайником, но кот отмахнулся.       — Блевать охота. Не надо этого. Я на секунду — и спать. Это ты Малиновского за половинку считаешь?       Вместо того, чтобы садиться, Николай принялся аккуратно складывать развороченные демоном отчёты. Бросил через плечо:       — Ну да, а кого ещё.       — Они на нём выехали. На Тишке конечно тоже, но, — и широко зевнул. — Завтра-послезавтра буду ещё с ними работать. — Папки скользили в руках. Когда Мстислав поменял позу так, чтобы внимательно всмотреться в Николая, стул под ним угрожающе скрипнул. — Тихона-то за что? Все обсуждают.       — Только наше дело. Договорились?       Кот неопределённо хмыкнул.       — Теперь половина личного состава уверена, что ты с ним спишь, а вторая половина, что он — с тобой.       Выравнивая документы, Николай легонько стукнул стопкой о стол.       — О чём бы ещё они могли подумать… Сам с собой я сплю. Сам с собой. И где логическая связь, блин? Я дал ему по морде. Каким образом это может быть признаком того, что… ай… ладно.       Смешок.       — Я бы читал тебе нотации. Но посмотрел твою ауру — и передумал. Ты ел сегодня?       — Нет.       — Пообещай поесть. Нет, поклянись, что поешь. И отдохнешь. — Николай молча понёс папки на положенное им место. Мстислав повысил голос. — Если не пообещаешь, буду сидеть тут. И умру от переутомления. Пообещай.       — Ладно! — Руки освободились. Отвернувшись от шкафа, Николай сложил их на животе. — Ты был прав насчёт Бартимеуса. Мы ему нужны исключительно для легальности. Если бы ты его не притащил, он бы пришёл сюда сам. Уже приходил и раньше. Я только сейчас наконец понял, почему где-то год назад у нас пару раз сигналка включилась без повода. Чёрт возьми. А я-то думал: аппаратный сбой.       Бакулин зевнул опять. Он моргал чаще обычного, но сейчас его глаза широко распахнулись.       — Точно, вспомнил! Юлий рассказал, что Бартимеус их из окружения вывел. Уж не знаю, зачем. А Юлька знатно пересрал. Но я его успокоил. Сказал, что это твой персональный демон. Теперь он со мной почему-то не разговаривает. Думает: я на тебя напраслину возвожу.       — Вывел и мне не сказал? Долгий зевок в ответ. — Теперь, когда Тихон вернулся, я хочу попытаться проверить на вшивость эту девчонку.       — Китти? Я уже тебе говорил, что аура у неё приятная. Но раз уж так хочешь… — И медленно потянулся. — Ещё дней пять что Тихон, что Малиновский не в строю. Оба себя практически пережгли. Только на том, что друг друга поддерживали, наверное и выехали. А меня поддержать некому. Так что я пойду умру часов на восемь. Пока не воскресну сам, меня не будить. А ты обещал поесть.       — Я обещал поесть. Мамочка.       Лишь окончательно разложив по местам отчёты и документы, Николай наконец покинул прокуренный кабинет. И ощутил присутствие. Тихие плеск, перезвон, перестук — Николай шёл на звуки бесшумно, и руки его потели. Да что за дрянь?       Из-за слегка приоткрытой кухонной двери лился белёсый свет. Николай вошёл — осторожно, тихо. И замер на пороге. И даже вдохнуть не смог.       Стоя около мойки к нему спиной, Глеб деловито возился с брошенной там посудой. Вихры на затылке, гибкая фигура, ещё не лишившаяся присущей подросткам и юношам угловатости… Николай наблюдал, наблюдал, наблюдал и ждал. Откуда он тут? Впрочем, понятно ведь, что просто удрал из госпиталя. Снова удрал, паршивый мальчишка. Снова. И даже готовые к чему-то подобному санитары, и даже щиты не стали ему преградой.       Посуда закончилась. Отключив воду, Глеб тщательно вытер руки. Медленно обернулся, сжимая в руках несвежее полотенце. Нужно отчитать его. И нужно вернуть обратно. Нужно, обязательно нужно.       Николаю понадобилось четыре широких шага. Целых четыре шага. Николай проделал их стремительно, чтобы не испугаться и чтобы не передумать. Николай знал, что это ошибка, Николай понимал, что обратно пути не будет. Но он сделал четыре шага — и крепко обнял.       Только теперь выдохнул. Только сейчас — с облегчением. Только сейчас наконец поверил.       Тёплый, живой, Малиновский прижался в ответ — теснее, чем Николай мог бы ему позволить, теснее, чем кто-то к Николаю вообще прижиматься мог. Где-то, как будто в другой реальности, о кафель ударилось мокрое полотенце. Руки скользнули по рёбрам, сплелись на спине в «замок».       Сколько они простояли? Наверное, слишком долго. В молчании, тишине и мерном гуле старого холодильника Николай осторожно провёл по хрупким лопаткам, по гибкому позвоночнику. Малиновский вздрогнул, вздохнул — и пелена наконец-то спала.       Осознавая, что в который раз за этот день сделал непоправимое, Николай попытался отстраниться. Руки на талии стиснулись крепче, не отпуская. Чтобы отдалиться хотя бы немного, пришлось отклонить корпус.       — Ну всё. Отпускай меня. — Осторожно сжимая его плечи, Николай мягко оттолкнул. Глеб смотрел снизу-вверх, улыбаясь.       — Нет. Не хочу.       Николай бы мог вырваться силой. Но он не стал. Ведь это обидит Глеба. Продолжая ощущать руки на талии, Николай вглядывался в осунувшееся лицо, в тёмные круги под глазами, в алое пятно от лопнувшего сосуда, в красно-коричневую рану на лбу и множество царапин поменьше.       — Сбежал из госпиталя?       Улыбка. Немного как будто пьяная и кривая. Вспомнит ли это завтра? Николаю хотелось верить, что всё же нет.       — Если гора не идёт к Магомету, значит Магомет… — И прижался ещё теснее. Непозволительно тесно. — Дар не работает. Не чувствую вас совсем, — забавно сморщил нос, на миг показавшись грустным. — Злитесь?       — Не злюсь. Но начну, если не отпустишь.       — Ладно. — «Замок» на спине разомкнулся, но вместо того, чтобы убраться, руки, скользнув, задержались на рёбрах. — Когда мне ещё представится шанс…       — Облапить меня?       — Вы первый начали.       Верно и то. Николай осознал, что до сих пор продолжает держать его за плечи. Это казалось приятным, уютным, нужным. Но это ведь было неправильно. Совершенно. И это уже — не глупость. Гораздо хуже.       — Молодец, что… живой. Мне донесли о твоих геройствах.       — М… — Пальцы на рёбрах слегка шевельнулись. — Я же вам обещал. Помните? А вы сомневались. — И вдруг сощурился. — А в прежние времена за геройства награда полагалась.       Это становилось совсем неловким. Опустив собственные, Николай отнял его руки. Тут же отпустил и сгладил улыбкой.       — Награду тебе ещё?       Улыбка вернулась шире в ответ:       — Ну да.       — И чего ты хочешь?       Что-то внутри скрутилось тугим узлом. Глеб долго молчал, вглядываясь в Николая со странным изучающим выражением. Потом, протянув руку, коснулся виска и замер.       — Не злитесь ещё?       Дыхание спёрло.       — Злюсь.       Светлые ресницы отбросили полукружья теней, когда Малиновский прикрыл глаза. Пальцы медленно и легко скользили, очерчивали вслепую.       Требовалось просто отклонить голову назад и немного в сторону, чтобы избежать этого, чтобы прервать на корню, но Николай подался навстречу ласке, всего лишь на секунду прижавшись щекой к руке. Рука тотчас исчезла, опала, спряталась за спиной.       — Больше так не буду. Простите. — стремительно отвернувшись, Глеб направился к холодильнику. Оттуда, присобаченный кое-как, всё ещё смотрел размашисто написанный, глупый вопрос Николая.       Пару секунд Малиновский всматривался в него, а потом сорвал. — Вы мне нужны, — буркнул тихо. И скомкал листок в руке. — В душу я к вам хочу. Не в постель.       Продолжая стоять спиной, Глеб тяжело опёрся о монструозную плиту, и Николай заметил, как сильно его шатает. Приблизившись, коснулся хрупкого плеча. В этом вечере уже и так было настолько много прикосновений, что ещё одно уже никак не смогло бы сделать хуже.       — Там срач, Малиновский. В душе у меня.       Он обернулся. Резко.       — Совсем не пугает. — И мягко перехватил руку. От резкого движения покачнулся сильнее. Николай напряг кисть, помогая ему удерживать равновесие.       — Ты должен был оставаться в госпитале.       — Сейчас туда вернусь.       — Ты шёл без оружия и присмотра в таком состоянии сюда. При учёте повышенного уровня опасности знаешь, как это называется?       — Оправданный риск?       — Идиотизм.       — Может и так. — И крепче вцепился в руку. Снова лишь удерживал равновесие. — Ладно. Пойду.       — Никуда не пойдёшь. Ты же вообще в пижаме. Без куртки. Придурок. Малиновский. И в тапках небось?       — Ну да.       Ослеплённый радостью от того, что видит его живым, остальное Николай только сейчас заметил по-настоящему. И мысленно чертыхнулся. Затем — чертыхнулся вслух.       — Представляешь, насколько я злюсь сейчас?       — М-мм.       — Что мне с тобой делать вообще?       — Отпустить?       — Да ну.       Николай злился и правда. Злился не на него — на санитаров больше. Но впрочем, даже при всей специфике, что за детская выходка. К чему так неоправданно рисковать? Зачем было сбегать из госпиталя? Чтобы увидеть его, Николая? А дальше-то что? И если бы не дошёл? Если бы глупо наткнулся на демона здесь? Если бы, чудом вырвавшись оттуда, откуда не возвращаются, погиб за ничто?       Былой страх зашевелился опять. И снова захотелось обнять, а ещё — встряхнуть. По глупой башке настучать, чтобы больше не рисковал. Чтобы не смел рисковать. Никогда. Вообще. В любом состоянии, чтобы не смел. Никак.       — Пошли, Малиновский.       — Куда?       Стиснув запястье, Николай потащил Малиновского прочь из кухни. Как бы он не пытался это скрыть, но путь от госпиталя отнял все жалкие силы, что у него были. Шагал Глеб тяжело. Несколько раз споткнувшись, врезался в стену и сшиб косяк. Николай не может прямо сейчас вести его обратно. И отпустить не может.       Решение было глупостью. Снова — чертовской глупостью.       Постель выглядела точно так же, как и утром, когда Николай оставил её — неубранной и несвежей. И если за свежесть Николай ответственности не нёс, то о том, что не потрудился хотя бы немного привести кровать в порядок, сейчас пожалел. Засранец.       — Спать будешь тут. Глеб то ли смущённо топтался, то ли сомнамбулически покачивался на пороге. Николай подтолкнул.       — А вы?       — А что я? — И хмыкнул. — Ложись, Малиновский. И спи.       Глеб шёл медленно, с каким-то благоговением. Присев на самый край, осмотрелся. Голова его то и дело норовила завалиться то вбок, то вперёд, и пацан снова и снова её вскидывал. С минуту Николай ожидал. Потом наконец спросил.       — Почему не ложишься?       — М… Не могу.       — Я буду стоять и ждать.       — Как воспитатель в приюте.       Приблизившись к боковине, Николай опёрся о неё ладонью. Под его тяжёлым взглядом Глеб скинул тапки и, стянув носки, всё-таки забрался под одеяло. Ложиться не стал. Смотрел.       — Вы ударили Тихона, — произнёс вдруг негромко. И тут же спросил: — почему?       Потому что думал, что он не сберёг тебя, потому что не знал, что делаю. Потому что если бы он вернулся, а ты бы остался там, я бы не смог простить.       — Ошибка. — Вот и всё, что Николай сказал. Бледные пальцы Глеба бесцельно шарили по одеялу.       — Ошибка. Да. Если бы не он, никто бы из нас не вернулся.       — Так говорят о тебе.       — Я чуть всё не испортил. — Пальцы скомкали ткань. — Почему?       Обходя кровать, Николай вёл пальцами по шероховатому, местами облупившемуся дереву. Дерево закончилось и рука упала. Николай тяжело сел на край постели.       — Почему ты сбежал из госпиталя, Глеб?       — Не честно. Вы не ответили на мой вопрос. — Николай молчал. Бледные пальцы беспорядочно комкали одеяло. — Если скажу правду, вы разозлитесь. А врать не хочу. — Николай продолжал молчать. Наблюдал за пальцами. Даже на вид они казались холодными. В глаза бросились содранные костяшки, обломанный ноготь и глубокие царапины. Просто царапины. От взгляда на них почему-то внутри болело. — Вас хотел увидеть. Вы ведь Тихона из-за меня ударили.       — Это он тебе так сказал?       Пальцы на одеяле сжались и отпустили. Рука потянулась вперёд и Николай ощутил ледяное прикосновение. Секундное, робкое, едва зацепив кожу, пальцы трусливо отдёрнулись.       — Это я предположил. А вы подтвердили.       — Глупость.       — Конечно. — Он снова потянулся к запястью.       — Не надо, Глеб. — Слова вырвались сами собой, рефлекторно. Слова были правильными, но Николай пожалел о Них. А Малиновский послушал. И вдруг улыбнулся.       — Вот я и в вашей постели. Надо же.       — Да уж. — Николай не сдержался, хмыкнул. И вправду забавно. Не глядя на него, Глеб поправлял подушку. Всё то время, что он возился, Николай всматривался в ставшие дорогими, осунувшиеся сейчас черты. — Ты напомнил мне, что можешь погибнуть. Я… о многом подумал.       — Да? И о чём же?       — М… Я… и правда живой человек. И… старый дурак. Ты прав. Насчёт Тихона. А теперь ложись. Хорошо? Я тоже устал.       Укладываясь, Глеб улыбался. А Николай сидел. Знал, что пора идти, но продолжал сидеть. В повисшей тишине медленно протянул руку — уж слишком, до боли хотелось пригладить вихры над его лбом. Широко распахнутые, чудесные глаза вглядывались в лицо. Пряди под ладонью казались немного жёсткими. А потом Глеб повернул голову и коротко, быстро прижался к запястью губами. Касание ударило, прошибло Николая, будто электрошокер.       — Ты сам не понимаешь, что делаешь.       Но Глеб не ответил. Он притворялся спящим. Или болезнь наконец-то взяла своё?       А Николай до утра просидел на кухне.       Лишь когда наручные часы указали положенное время, Николай тяжело поднялся со стула. От долгого скрюченного сидения спина разламывалась на части, а из-за короткого, некрепкого полусна голова звенела пустым котлом. Силясь вернуть себе человеческий вид, Николай долго брызгал в лицо ледяной водой. Лучше не стало ни внешне, не внутренне. Но это хотя бы очистило совесть — ведь он старался.       Корпуса потихоньку просыпались. Кое-кто собирался на дежурства, кое-кто — на хозяйственные смены. Единорожий исключением не был. Несколько заспанных волшебников, с которыми Николай столкнулся в коридоре, явно досматривали последние сны, бредя на автопилоте, но всё же его узнали. Рассеянно кивнув, пробормотали: «сдутром», — и скрылись в тумане своих уходящих грёз.       Николаю бы тоже хотелось уйти в туман. Вместо этого он целенаправленно топал к кошачьей спальне. Но так и не дотопол. Бакулин на «встречной» полосе появился сам. Завидев Николая, едва не подпрыгнул на месте. Лицо его являло собой потрясающую смесь из растерянности, злости и недосыпа.       — Ник. У меня к тебе… странная новость, — начал Мстислав во всех смыслах издалека. И, наконец приблизившись, припечатал. — У нас Малиновский пропал. И я не понимаю, куда это полудохлое…       — Значит я решу твою проблему, а ты — мою.       Несколько секунд Бакулин растерянно хлопал глазами. Потом до него дошло.       — Ты хочешь сказать, что он у тебя?       — Для начала я хочу сказать, что… может орать не стоит?       — Может и не стоит. Но… Ник, мы его обыскались уже! — Несмотря на то, что Мстислав перешёл на шёпот, в конце каждой произносимой им фразы ощущался явственный вопросительный знак. — Он вчера до толчка дойти не мог. И вдруг… у тебя? Да как?       — Я ж не толчок. До меня дошёл.       — Да как?!       — А как ты — до Милы? — Бакулин споткнулся, и всё его тело изогнулось выразительным знаком вопроса. Пришлось пояснять. — После той истории. Валя тебя насилу заштопала. Я еле откачал. А воно* поползло.       — Я это почти не помню. И у меня были причины. — Тут до него дошло во второй раз, и он, повторяясь, споткнулся. Николай любезно поддержал.       — Для него это имело значение. Видимо большее, чем толчок. Надо было охранять лучше. Вы же прекрасно знаете, как оно после дара.       — Да откуда же мы знали, что он такой, мать его, — и Мстислав завершил серией крепких выражений.       — Если он не вспомнит, объективно виноваты вы.       — Объективно. Да даже если вспомнит. Какого чёрта они не смогли уследить за одним полудохлым пацаном?       — Это уже не ко мне вопрос.       Но внутренне Николай наделся только на то, что, проснувшись, Малиновский совсем ничего не вспомнит. Впрочем, для этой надежды места оставалось исчезающе мало — уж слишком адекватным Глеб был вчера. И слишком… собой. А Николай? — а вот Николай грешён.       — Значит, ночью к тебе завалился Малиновский? — Снова заговорил кот, топая вслед за Николаем по переходу.       — Значит, завалился. Сразу, как ты свалил.       — И ты не вернул его в госпиталь, не отвёл в его комнату, ко мне не притащил на худой конец. Ты тупо оставил его у себя, чтоб мы обыскались утром? Ник, мне очень хочется стукнуть тебя по затылку чем-нибудь тупым и тяжёлым.       — Своей башкой? — Мстислав невразумительно фыркнул. Переход закончился и Николай снова понизил голос. — Тащиться через улицу при повышенном уровне опасности ночью было бы тупо. Оставлять в пустой комнате одного — ещё тупее. А ты умер — тебе напомнить? Я ждал твоего воскрешения. А теперь, пожалуйста, сделай милость, забери от меня своего прыткого пациента. И, я тебя умоляю, больше не потеряй.       Последние слова должны были прозвучать насмешливо, но вместо того в них проскользнули страхи минувшей ночи. Бакулин конечно заметил, всмотрелся внимательным, долгим, глубоким взглядом.       — Значит, придя в себя, он сразу потащился к тебе. Это, блин, очень много значит.       — Много. Наверное. Кот, разбуди его сам. Я не хочу смущать. Тем более, если он ничего не помнит.       — Или, если помнит? Ник, ты же…       — …да что ты несёшь вообще? Ты думаешь, я бы мог воспользоваться его состоянием или его влюблённостью? Думаешь, я пацана могу?!..       Взгляд, которым Мстислав осадил Николая на полуслове, слабо поддавался идентификации.       — Что у тебя в голове, Старик? Я боялся, что ты отчитал его по полной программе. Но… если…       И замолчал.       А пауза была неловкой.       Николай чувствовал то, чего не происходило очень и очень давно — как сильно пылают уши.       — Заберёшь его? — выдавил наконец сквозь стиснувший горло ком непонятных эмоций.       Бакулин в ответ кивнул и, когда Николай собирался уйти наконец в туман, удержал за плечо.       — Эта история с Малиновским как-то у вас затянулась.       — Нет никакой «истории с Малиновским».       — Ник. Я читаю твою ауру. Я вижу, как тебе рвёт крышу. И в чём, блин, проблема?       Николай резким движением вырвался, отступил.       — Семнадцать ему. Семнадцать!       — Да ну и что?       — Я ему прадедом быть могу.       Несколько секунд сверлили друг друга взглядами. Дурацкий разговор. Дурацкий и бестолковый. Позорный ещё, конечно же, очень глупый.       — Помнишь, что ты мне сказал, когда я насчёт Милки загонялся? Что я долбокот. И что, если она мне по сердцу, плевать, сколько лет между нами. Так что… долбокто сейчас ты?       — У всего должны быть разумные пределы, Мстислав.       — А если бы он погиб? Ты бы Тихона в землю зарыл, а себя изгрыз?       — Он не погиб. Это самое главное. А сейчас забери его, Кот. И закончим на этом. Ладно?       — Отложим. Не закончим.       И Мстислав решительно направился к двери, ведущей в спальню. В тихом его бормотании отчётливо различалось: «надо лечить запущенный недотрах».