***
Глеб просыпался медленно. Медленно и сладко, так сладко, как не просыпался уже давно. Глебу снилось что-то прекрасное. Вместе с тем, как это прекрасное отступало, из-под золотистого налёта медово-карамельного сна проступали силуэты туманных воспоминаний. В этих воспоминаниях Глеб делал что-то не особенно адекватное. И что-то не особенно адекватное говорил. В этих воспоминаниях были длинные затхлые тоннели и смертельная усталость, помноженная на пятнадцать полумёртвых, едва переставляющих ноги бойцов; ещё были ругань Тихона, спирали его затягивающих, вязких зелёных глаз, а потом темнота и белые чашки на кухне у Николая. Подушка пахла застарелым табаком и чем-то ещё. Знакомым, но очень резким. Глеб глубоко вдохнул, втягивая носом этот странно приятный запах — и вспомнил всё: вспомнил, как не сумел, вспомнил, как сквозь меркнущее сознание Наставник пытался докричаться и тряс за плечи, вспомнил бледное пятно его осунувшегося лица, вспомнил лицо Мстислава и голос, показавшийся сквозь звон и противный писк в голове самым родным и нужным — голосом Николая. И Николая вспомнил, яркими вспышками — как шёл в темноте, как было холодно. А вода в раковине — горячая. И кожа под пальцами, и спина под ладонями. Абсолютное осознание всего, что вчера натворил, оказалось стыдным. Это же надо было… Удерживать… его… и награду ещё просить. А вот теперь Глеб — в постели у Николая. А где Николай? Ведь не здесь же? А если не здесь, то либо спал сидя, либо из-за дурацкого Глеба и вовсе не смог уснуть. Хоть тоже устал. Устал. Глеб медленно повернулся. Запах продолжал закрадываться в нос — обнимать, будоражить, морочить иллюзией присутствия. Не сдержавшись, Глеб снова втянул его. Да уж… если отбросить все сантименты… подушка была не свежей. Постельное бельё во всём поселении меняли раз в две недели. Если Глеб ничего не пропустил и не сбился, ближайшая смена по плану — на послезавтра. И снова вдохнул, стыдясь, понял: лицо пылает. Снова вопрос: где сейчас ГГ? И как поступить — встать и отправиться на поиски? Встать и свалить? Или лежать, дожидаться? А самое страшное — как после всего этого вообще Николаю в глаза-то теперь смотреть? Размышления прервались щелчком и ненавязчивым скрипом. Глеб сжался под одеялом, зажмурившись, как ребёнок. Шаги и вдох. Может притвориться спящим? Или вообще, по-кошачьи — дохлым? — Вставай, пропажа, — хлопнули резко ладони над самым ухом и, подскочив в постели, Глеб с этим одновременно выдохнул облегчённо. В пробивающемся из окна солнечном свете возвышался Мстислав. Целитель пытался казаться суровым, но блёклые его глаза почему-то смеялись. — Место уже нагрел. Поднимайся. — Уже. Встаю. А, если отбросить смущение и быть абсолютно искренним, Глеб жалел, безумно жалел. Пусть это на самом деле — всего лишь глупость, Глебу очень хотелось увидеть на месте целителя Николая.***
Пальцы невольно складывались щепотью, но после вчерашнего происшествия Николай колоссальным волевым усилием вынудил себя оставить сигареты на подоконнике. Вместо горького дыма втягивал губами солнечный, пряный март. Небо опрокинулось на поселение чашей слепящей голубизны и Николай щурился. Он провёл почти два часа, прыгая по грязи и побеждая воздух. Эти два часа растрясли в голове постылые мысли — нет, не разложили их все по своим местам, подобное было попросту невозможно, но забросили в дальние углы сознания, откуда, Николай знал, в ближайшие часы чёртовым мыслям не выбраться однозначно. С каждым днём весна набирала обороты. Там, куда минувшие месяцы ребята с усердием стаскивали снег, всё ещё виднелись желтовато-серые груды, но эти съёжившиеся сугробы казались блёклыми воспоминаниями на фоне тёмной и влажной земли, сверкающей россыпью бликующих в солнечном свете луж. Ночами ещё примораживало, и к утру лужи затягивались тоненькой ледяной коркой. Корка проваливалась под подошвами с хрупким хрустящим звуком. Николай любил весну — ни май, ни апрель а именно это время — предвкушение приближающихся благодатных деньков, первые косые лучи, ещё не тёплые, но дразнящие обещанием, что тёплыми станут вскоре; лёгкий ветерок, напоенный влажными ароматами, бодрые птичьи посвисты, мерный перезвон последних капелей с крыш. В такое время Николай, как в чертовски далёком детстве, ни за какие посулы не хотел тратить время в помещении и, если маленького Ники обеспокоенная больше необходимого мать всегда загоняла домой насильно, то Николай нынешний мог смело перенести всю разговорную работу, куда хотелось. Стоя у единорожьего корпуса, принимал отчёты. — Пропажу отвёл. Ребята постепенно восстанавливаются. — Мстислав переминался с ноги на ногу, и Николай был готов поклясться, что брови его самопроизвольно изгибаются в некое подобие вопросительных знаков. К чести Кота, больше он вообще ни о чём не спрашивал. Уж слишком хорошо знал Николая и слишком хорошо понимал, что в лучшем случае получит щелчок по любопытному носу, а в худшем — пинок под кошачий хвост. Надолго Мстислав и не задержался. Коротко описал дела госпиталя — и гордо удалился, пытаясь насвистывать что-то себе под нос. Вместо свиста у него впрочем всегда получалось невнятное шипение. Пожалуй, оно и к лучшему, ибо шипение всё-таки более свойственно для котов. После кота, разведчиков, аналитиков и прочих рутинных докладов, пришло время более интересного. — Колючая, но не злая. — Заявил волшебник вместо приветствия и потупился. Огненный стихийник, магически он не представлял ничего особенного, но зарекомендовал себя способностью вполне неплохо разбираться в людях. Измайлов уже несколько лет, как был прикомандирован к юниорскому корпусу, но прошлым утром Николай отозвал его для собственных нужд и теперь потирал подбородок, выслушивая в задумчивости. Наблюдения Измайлова полностью совпадали с выводами Мстислава, однако же Николай продолжал искать какой-то подвох, а, не находя, бесился. Уж слишком подозрительным казалась эта свалившаяся на голову поддержка, уж слишком мутной. — Русского она и вправду не знает. Точнее знает, но на уровне маленького ребёнка. Зато учится быстро и, что важно, учиться хочет. Николай сунул руку в карман, но на месте измятой сигаретной пачки обнаружил гнетущую пустоту. Мысленно чертыхнулся. Всё-таки привычка, чёрт бы её побрал. А ведь говорил, что не курит. — Значит учи, раз хочет. И отпустил. Из корпуса выносили вещи погибших. Николай бы скорее всего не обратил внимание, если бы с грохотом коробков не слилось тихое, жалобное треньканье старого инструмента. Треньканье привлекло и почему-то задело. В несколько шагов обогнув угол, Николай поприветствовал санитаров. Возясь около мотоблока, ответили вразнобой. Вещи здесь часто переживали не одного, а нескольких владельцев. Причиной этому были нажитая с годами рачительная бережливость Николая и пресловутое скудное финансирование. Вынесенное на улицу тщательно сортировалось по степени пригодности. То, что привлекло внимание, взгляд Николая незамедлительно отыскал в мусорной груде. — Гитару на выброс тоже? — Так ведь не гитара — дрова, господин Главнокомандующий. — Опершись одной рукой о прицеп мотоблока, совсем молодой «Волчок» с сомнением наблюдал, как Николай осторожно вытаскивает инструмент из-под рассохшегося старого табурета. Пальцы тут же нащупали округлый скол на гладком лакированном грифе. — Всего-то колок подгулял. — Ну… наверное? — Парнишка щёлкал зажигалкой, стиснув губами тонкую сигарету. То ли из вежливости, а то ли заметив взгляд, молча протянул раскрытую пачку. Николай поджал губы. Соблазн оказался велик. — У детей не стреляю. А ты бы завязывал. Огонёк наконец вспыхнул и парень бесшабашно передёрнул плечами. — Да я ж всё равно до последствий не доживу, так что какая разница? И вправду, какая? Тёплое дерево в руке пробуждало воспоминания. Как долго Николай не держался за этот гриф. С тех самых пор, когда всецело убедился в своей бездарности? С тех самых, когда отдал сперва на общественный склад, а после — и первому самоучке? Гитара помнила очень много рук, а Николай мог бы перечислить все имена и личные номера. Только бы глаз не вспомнил. Последний — Игнат. А если найти часок, то и не последний будет. Или и инструменту всё-таки пора отправиться на покой?***
Китти была угрюмой. Что же, могу понять. Я буквально видел, как на неё давят эти унылые серые стены, как гнетут настороженные взгляды, постоянный контроль и незнание языка. Но было и ещё кое-что — моя опрометчивая, дурацкая, всецело эмоциональная просьба. Она оттолкнула Китти. Во всяком случае её отрешение не сумело ускользнуть от моего внимания. Как бы она ни пыталась делать вид, я чувствовал её напряжение. И напрягался сам. Вчерашнее копошение в старой макулатуре повергло меня в уныние, однако разговор с Николаем в то же время странным образом ободрил. Пока всё ещё не имея окончательно сложившегося представления о том, что делать с Разрывом, я практически понял другое — на какой кривой кобыле следует подъезжать к Николаю. Лично для меня в этом уже ощущался какой-никакой прогресс. Я действительно хотел предоставить Николаю свою версию заклинания. Но проблема в том, что по самой своей сути я не способен слагать, продумывать и произносить вслух цельные магические формулировки. Осмыслить и объяснить механизм — легко, подсказать направление — запросто, подкорректировать ошибки — тоже вообще пустяк. Но не создать целиком. Даже при огромном желании такое далеко за пределами моих возможностей. А значит мне нужен Нат. Впрочем, ведь снова кривлю душой. Ведь истинной причиной всему было не заклинание и не стремление наладить контакт с Николаем, а маниакальное, невыносимое, сводящее с ума желание снова увидеть Ната. Снова увидеть Ната любой ценой. Китти пообещала. — Мы попробуем, Бартимеус. Но я хочу знать, что сам он не против этого. Позволь мне сперва спросить у Натаниэля. В сущности, справедливо. И вот я жду. Минувшая ночь результатов не принесла. Я понял это сразу по двум причинам. Во-первых Китти выглядела выспавшейся, бодрой и отдохнувшей, а во-вторых — угрюмой и отрешённой. — Может быть завтра выйдет? Я скорее не спрашивал её, а убеждал себя. Китти сидела на краю постели и тупо смотрела в пол. Пальцы её вцепились в металлический край кровати. — Может… и завтра. Но он не всегда приходит. Редко приходит. К тому же… ведь мы повздорили… Как и обещалось, где-то к обеду Николаша прислал за мной. Судя по всему честь приходить лично, предоставленная мне вчера, была лимитированной и на регулярной основе никому не оказывалась. Впрочем, я сильно и не расстроился. Бледный солдатик с нервно дёргающимся глазом и подозрительно мощной аурой оказался вполне так себе ничего компанией. Во всяком случае в его обществе я смог насладиться первосортным, высококачественным молчанием. — Мы можем сколько угодно переливать из пустого в порожнее, разговаривать часами. Это ничего не изменит, пока ты не расскажешь мне, с чего всё началось. — Едва поприветствовав на удивление бодрого Николая, я сразу схватил ибиса за клюв. И снова не прокатило. Сунув руки в карманы, Николай медленно побрёл вперёд, предоставляя мне якобы свободный выбор — двигаться вместе с ним или оставаться стоять на месте. — Мстислав помог тебе два года назад. С другим волшебником. Это был твой хозяин? — Почему я должен отвечать на твой вопрос, если ты проигнорировал мой? — Мы можем продолжить оставлять вопросы висящими в воздухе. Получится гирлянда. — И пнул листочек. — Тот волшебник уже погиб. Твой вопрос не имеет смысла. — А что насчёт Китти? — Хм… — Мы медленно брели по протоптанной дорожке среди деревьев и я отрешённо разглядывал Николая на каждом из планов поочерёдно. Чертовски хорош мужик. Только вот непонятно, где в нём заканчивается живое и начинаются причуды магических искажений. Магия оплетала его, окутывала, как кокон. Это ли было причиной якобы бессмертия Николая? — Китти добровольно мне помогает. — Николай поджал губы. Будто о чём-то усиленно размышлял. Внезапно я ощутил приближение чего-то живого. Дальнейшее произошло стремительно — из-за ближайшего дерева появился мелкий бесёнок, но, не успел я и рта раскрыть, как раздался выстрел. Я вам клянусь, Николаша даже не сбился с шага. — Недурно. — Я похвалил реакцию совершенно искренне. Уныло-серые плечи изобразили безразличное пожатие, а в моей голове внезапно созрел очевидный вопрос. — Слушай, вы тут все бесстрашные или неадекватные? Вокруг вас бесы разной степени осознанности и зловредности, а вы активно используете истинные имена. Сколько лет живу, но подобную беспечность вижу впервые. — Беспечность? — Он, кажется, не осознавал всю серьёзность этого. — А в чём проблема? Мне оставалось только издать неприличный звук. — Поразительно. Нет, это просто уму непостижимо. — Что именно? — Как вы все тут живы до сих пор. Нет, ну я просто не понимаю. Ни-ко-лай… Я быстро начертил в воздухе знак — и Николя подскочил, вцепившись руками в зад. Светлые глаза смотрели недобро. Я изобразил на лице младенческую невинность. — Ты совсем ничего не знаешь о магии. Абсолютно. Ты даже не понимаешь, что только что произошло. — Так поясни. — А зачем? Ладно. Имя — это очень мощное энергетическое образование, источник силы и слабости, оружие и щит. Мало-мальски разумные существа держат свои истинные имена в строжайшем секрете. Некоторые и сами предпочитают забыть. Это же прописная, очевидная истина. — Видимо поэтому в тех книгах, которые я читал, об этом и не писали. — Да ладно. — Я просто не верил своим ушам. — Ты действительно не знал? Незнание не освобождает тебя от ответственности и последствий. Мы наконец добрались до того места, где встретились впервые. Сейчас здесь было пусто и тихо. Неподалёку виднелся щит, издающий неприятное гудение на пятом и третьем планах. — Когда он только возник… он был совсем крошечный. Тогда казался мне огромным. Сейчас вспоминать смешно. — Николай всмотрелся в завораживающие переливы Разрыва, и его привычная мрачность вернулась снова. — Ты не уверен, что сможешь справиться со мной. А если таких, как я, будут десятки? Ведь этот день настанет. — Настанет. — И отвернулся. — Вы до него не дотянете. С тем, что есть сейчас, вам и фолиотов хватит, чтобы стать мамонтами. — Вымершим видом? — Ну да. — Справедливо. Но я делаю то, что могу с тем, что имею там, где нахожусь. — И Николай в тишине отступил на шаг, предоставляя мне возможность в молчании и спокойствии любоваться жуткой, сводящей с ума красотой бесконечных магических завихрений. — Он, как осколок дома, — произнёс я тихо. Где-то за спиной Николай переступил с ноги на ногу, и под его подошвой хрустнула тонкая веточка. — Пять тысяч лет. Если это правда. Как не сойти с ума? Какой справедливый вопрос. И сколько тоски за ним. Отшучиваться не захотелось. Бросив на Николая короткий взгляд, я неопределённо пожал плечами. — А как я могу знать, что не сошёл? — Мы снова собираем гирлянду? Разрыв и щиты давили спокойным гулом. — Тот, кто пришёл в Урук — я не уверен, что от него что-то осталось. Каждый раз, когда меня выдёргивают на Землю, я ухожу навсегда. Домой возвращается кто-то другой. Может быть в этом фокус? Как много осталось от тебя двадцатилетней давности, Николай?***
Только через три дня после возвращения чудом выжившей группы Мстислав и Валентина позволили бойцам покинуть территорию госпиталя. Всё это время Николай не виделся ни с Глебом, ни с Тихоном. Стыд и вина — они стали бессменными спутниками Николая на семьдесят два часа. Когда заместитель наконец возник на пороге, Николай посмотрел на него лишь волевым усилием. У Тихона на лице всё ещё виднелся след допущенной Николаем ошибки. — Да ладно. Забудь. Но как ты забудешь такое? Теперь, когда тело Тихона не поддерживали ни Магия, ни мобилизованные внутренние ресурсы, выглядел он паршиво — хуже, чем в день возвращения. Постаревший, сутулился при ходьбе и, припадая на травмированную ногу, сопровождал каждый свой шаг сухим ударом поблёскивающего в электрическом свете костыля. — Мстислав делился со мной частью твоих новостей. Но этого недостаточно. — Конечно, недостаточно. — Поставив последнюю точку в чистовике запроса для Киева, Николай отложил ручку. Откинулся в кресле. — Что говорят про ногу? Косой взгляд вниз и тихий, печальный свист. — Не вернусь на гражданку. Ни за что не вернусь. В зад будешь пинать, а я не вернусь. — Я не буду пинать тебя. Ты мне нужен. Здесь. Тихон был мрачен. Если бы не абсолютный запрет, Николай нисколько не сомневался, напился бы. — Нету незаменимых. Но мне там делать нечего. И тут теперь нечего. — И вскинул ладони, предупреждая слова. — К Филину тоже совсем никак. Не моё. Не смогу. Мне… пацана хватило. Хватает. Не вывезу. Знаешь. Он не был похож на себя прежнего — того, которого Николай ценил и любил по-дружески. Ну вот, спустя столько лет наконец признал, что любил, что Тихон — не просто заместитель, не просто полезная единица и даже не товарищ, а друг. И другу сейчас паршиво. — Разработаем для тебя программу реабилитации. Буду тебя тренировать сам. А если не поможет, выделим накопитель. — Накопитель… да ладно… — он протянул изумлённо. — Такая честь… — Опёртый о спинку стула костыль плавно пополз вниз. Тихон подхватил его прежде падения. Хмыкнул сухо. — Не хочу это больше обсасывать. Лучше б остался там. Ей богу. И проехали. — Проехали, — эхом. — Но ты не прав. — Расскажи лучше, что это за «гости Николая», о которых все шепчутся и почти ничего не знают.***
Прошло несколько дней, прежде чем Китти позволили выйти и прогуляться. Всё это время мы просидели в своей комфортабельной камере. Николай меня больше не дёргал, по всей видимости занимаясь какими-то более важными делами. Я по этому поводу постепенно всё больше злился. Если и есть на свете то, что меня по-настоящему бесит, так это невнимание. Грубость я стерплю, жестокость — тоже. По крайней мере, это показывает, что ты произвёл хоть какое-то впечатление.* А что проявлял Николай? В то, что он утратил к нам всякий интерес мне конечно же не верилось абсолютно. Скорее всего после нашего последнего разговора Николя просто взял себе время на размышления. Но как же бесило и как же злило. К Китти повадился наведываться местный волшебник. Даже невзирая на мои заверения, что я сам преподаю русский куда плодотворнее, волшебник настойчиво появлялся. Я понимал: дело было не в языке, а в прощупывании и, смирно приняв облик какой-нибудь мелкой твари, даже старался прощупывать не мешать. Каждый следующий вечер девчонка старательно медитировала. Но утро приносило разочарование. — Может быть дело в твоём близком присутствии? Когда-то он говорил, что это ему мешает. — Может и так. Но я начинал постепенно терять надежду. На фоне всего этого внезапное появление Николая одним распрекрасным, солнечным ясным утром стало для меня долгожданной встряской. Я буквально встрепенулся, как задремавший на посту часовой. Николай был мрачен. — Собирайтесь оба. Вы мне нужны.***
На пятый день Мстислав позволил осторожное использование даров. Откладывать задуманную проверку больше совсем не имело смысла. Шагая по подсохшей за последние дни земле к единорожьему корпусу, Николай чувствовал близкое присутствие Китти и Бартимеуса. Ни девушка, ни джинн не проронили и слова за всю дорогу. Тихон уже ожидал, усевшись около окна со свежезаваренной «кошачьей» ромашкой. А вот на то, что в кабинете окажется Малиновский, Николай не рассчитывал, и это его задело. При всех достигнутых договорённостях, Тихон опять поступил по-своему и снова притащил подопечного без ведома Николая. Какого хера? Последний вопрос задал Ментально, проходя к отодвинутому креслу и указывая гостям на свободные стулья. «Он тоже менталист. И может оказаться полезнее меня». «Ты должен был обсудить это со мной заранее». — Ну… и зачем мы здесь? — Жизнерадостный голос Бартимеуса вынудил прервать мысленный диалог и вернуться в реальность. — А, понял. Ты снова будешь его бить, а мы наблюдать и аплодировать. Я угадал?***
Ой, как Николай взбеленился. Чуть, бедолага, на пену не изошёл. Но всё-таки долгая жизнь и звание отчасти пошли Николя на пользу. Ему хватило двух глубоких вдохов, чтобы полностью взять себя в руки. — Я хочу поговорить с твоей спутницей, Бартимеус. — Значит я тут в качестве переводчика? — Именно. — Прекрасно. — Придумать что-либо нуднее мне было сложно. Тем не менее я кивнул. — Это допрос для тебя, Китти. — Стиснув колени пальцами, Китти поджала губы. Видимо так в её представлении выказывалась полная готовность. Ну да и ладно. Вопросы Николай задавал самые что ни на есть скучные. Всё, о чём он спрашивал Китти сейчас, ему говорили мы со Мстиславом прежде. Я чувствовал — нас позвали сюда для чего-то другого, и якобы знакомство Китти и Николая — ширма для некой масштабной пакости. Переводя машинально, я всматривался в молча сидящих поодаль волшебников. Пацан и мужик. Один — щупленький, светленький, второй — внушительный, шкафообразный и жуткоглазый. Так, в общем-то, их и запомню — Дохляк и Шкаф. Зачем бы они здесь? Оба сидели молча и переглядывались. И оба казались знакомыми, и если Шкаф был тем, кому Николаша недавно врезал, то где мне встречался Дохляк, хоть убей, не вспомню. Сощурившись, я всмотрелся в ауры. Так и есть. Шкаф излучал волны магической энергии. Сканирует Китти. Ауру смотрит? Или способен на что-то другое? Кто этот волшебник — детектор лжи? Жуткие чёрно-зелёные глаза обратились ко мне и я ощутил щекотку. Будто жучок на загривке. Да неужели? Последний раз, когда я сталкивался с кем-то, способным закрасться в голову, со мною случился тысячи лет назад. Тем не менее это было так. Потянувшись ко мне, Шкаф деловито пытался меня читать. А ничё не треснет? «Не треснет. Привет». «Разрешения может спросишь?» Шкаф ухмыльнулся. «Значит, Шкаф? Но ты думаешь так странно. Столько языков. Можно сойти с ума» «Не шарь, где попало, и не сойдёшь. Поразительное, однако, могущество». Жуткие глаза, вращаясь, сощурились. «Больше. Не. Могу. — И прежде, чем его присутствие из моего сознания полностью испарилось, я услышал тихое и даже вполне дружелюбное: — Я — Тихон. Приятно познакомиться, Бартимеус». — А потом вы оба приехали сюда. Так? — Я перевёл отрешённо. Николай казался скучающим, а Китти переживала. Меня же накрыла злость так что, даже не вслушиваясь в тихий ответ девчонки, я полыхнул: — Думаешь, можешь засылать кого-то шарить у нас по головам без спросу? От моей вспышки Китти вздрогнула. А вот Николаша остался бесстрастен: — Прошу прощения. Это вынужденные меры. До чего мы бы договорились дальше вообще не берусь сказать. Но я снова ощутил жучка на своём загривке. И даже не успел определить источник. Источник выдал себя совершенно самостоятельно. Рухнув со своего стула, в тёмном углу бился в корчах и отчаянно вопил выпущенный мною из виду дохляк-пацан.***
Крик звенел под потолком и, врезаясь в уши, бился в голове, оглушая. Николай вскочил на ноги. Глеб кричал на одной ноте, извиваясь на полу, обнимая себя за плечи. Будто позабыв о костыле и больной ноге, рядом на коленях уже оказался Тихон. Что-то говоря, принялся встряхивать, бить по лицу и звать. А Николай стоял, вцепившись в столешницу. Бессилие и ужас сковали параличом. Напротив застыл Бартимеус. Он навредил? Он отомстил за проверку? — Что ты наделал?! Что. ты. Наделал?! Николай направлялся к нему и Джинн примиряюще вскинул ладони. — Я — ничего. А ты? Глеб продолжал кричать. В приоткрывшейся двери кабинета возникло встревоженное лицо Мстислава. — Что происходит? — Он взял на себя что-то. Не знаю, что. — Больные, расширившиеся глаза Тихона сверлили Николая и Мстислава поочерёдно. Бессилие, страх и крик. — Взял у меня? — Эмоции, чувства. Что-то такое. — Просочившись в кабинет, Кот пояснил. Исказившееся лицо Бартимеуса отразило секундное замешательство и тут же, без паузы — гнев. — Вы идиоты. Все. Чем думал, Николай, подсылая ко мне своих менталистов? Крик наконец затих. Бледный, Малиновский продолжал извиваться, царапая кофту на плечах. Воздух хватал приоткрытым ртом и, несмотря на распахнутые глаза, не видел и не слышал вообще ничего вокруг. Пол под коленями был холодным, а тонкое запястье в руке — дрожащим. Демон опустился на пол рядом, всмотрелся в Николая и в Глеба — и вдруг запел. Во всяком случае больше всего издаваемые им звуки казались пением. Нечто первобытное, монотонное, убаюкивающее. Звук навевал дремоту. Покачиваясь, как кобра, на одном месте, демон протянул ладони. Ладони порхали над Глебом. Здравый смысл подсказывал, что во всём этом может быть какой-то подвох совершенно точно, но Николай не ощущал угрозы. Песня закончилась. Глеб затих, мерно задышал. В животе рассосался узел. — Будет спать. Наверное, долго. — Бартимеус поднялся с места. Смотрел угрюмо. — Зачем я вообще разгребаю твои ошибки? — Зачем… разгребаешь… — Отвечать было трудно. Пока Николай мог действовать, эмоции верх не брали, но запоздалый страх нахлынул сейчас волной. — А то. — И вдруг раздражённо окинул взглядом застывших Мстислава и Тихона. — Что уставились? Оставите своего почивать на полу? — Тише произнёс уже для Николая. — Во мне столько боли… что человеку не вынести и не осмыслить. А ты подсылаешь ко мне кого-то подобного. Разве людей не жалко? — Он… будет в порядке? — подал голос стоящий у двери Тихон, озвучив вопрос, заледеневший мучительной невозможностью на кончике языка Николая. Бартимеус отмахнулся. — Да шут его знает. Наверное, должен. — И, будто ни в чём не бывало, вернулся на стул. — Ну как, выяснили, что вам хотелось? Или ещё кем-нибудь задарма рискнёте?