Видения Васениной

      «На берегу Малика была тишь да благодать по сравнению с перевалом. Деревья защищали от сильных порывов ветра, но поэтому здесь было очень снежно — лыжи проваливались в сугробы, и тонули палки.       Выбрав более-менее удобное место, все принялись утаптывать площадку для палатки. Ребята были молчаливые, уставшие и уже не переговаривались друг с другом — только изредка слышались короткие команды Глеба.       Мой милый, бедный Глеб! Как он старался сейчас не потерять лицо, как старался заботиться обо всех нас. Я бы хотела быть сейчас с ним, но от меня вряд ли будет много толка. Поэтому я отправилась разводить костер.       Со мной были Броня и Коля. Мы решили, что рыть яму для костра будем всю ночь, поэтому проще будет сложить бревна гатью и на них развести костер. Толя с готовностью бросился в лесок, обнажив свой нож, а мы с Норкиным попытались найти что-нибудь, подходящее для топки здесь. Но бесполезно — хилые ели были сырыми насквозь, не ломались, да и толку от такого топлива не будет. Оставалось уповать на везение Брони.       Норкин вскоре оставил меня и ушел помогать ему. Я посмотрела на парней, которые лыжами месили снег, а затем оглянулась.       Люся так и сидела на рюкзаке. Она ни с кем не говорила, не смеялась, не подбадривала ребят и не суетилась как обычно, пытаясь что-нибудь сделать. Мне снова стало страшно за нее. Я подошла и опустилась рядом.       — Люсенька, ты как? Нос болит?       Она покачала головой, не смотря на меня. Но я же видела, что что-то было не в порядке — она мало походила на прежнюю Коломийцеву после этого злосчастного падения, и теперь я переживала, не скрывала ли она от меня нечто важное.       — Сейчас палатку натянем, разведем костер, и сразу станет веселее, — заговорила я и поморщилась, когда на нас полетел снег, сметаемый ветром с елей.       Вряд ли это будет правдой, но я старалась подбодрить ее, как могла. Она-то всегда так делает, когда мне плохо. Люська вздохнула.       — Все из-за меня! Ребята такие недовольные, место паршивое. Если бы я не была такой неуклюжей, мы бы сейчас на Раупе ночевали!..       — Не говори глупостей! Не ты, так упал бы кто-нибудь другой — я сама чуть равновесие не теряла несколько раз.       Я едва не добавила, что мне помогал Дорошенко все это время. Невольно нашла взглядом высокого парня среди остальных и поспешно отвела глаза, пока он не заметил.       — И все равно, — сердилась на себя Люся, — нужно было сразу встать и идти — походница я или тварь дрожащая? А я ведь сразу раскисла, Васенка. Так больно и плохо было. И еще этот вой ужасный — я думала, у меня уже с головой что-то не так, и только я его слышу. Стало так страшно, когда Толя впереди не услышал меня и пропал в метели. Я осталась совсем одна в этом холоде, среди снега…       Ее голос стих, и у меня сжало сердце, потому что я сама испытывала почти то же самое и могла себе представить, что она чувствовала там. Я осторожно тронула подругу за руку, отвлекая от воспоминаний.       — Но за тобой же шел Коля, да? Он помог тебе?       Я могла только представить, как должно быть он ругался, обнаружив посреди лыжни напуганную Люську. Если бы вместо него был Рустик или Броня, то, быть может, подруга бы тогда так сильно не переживала. Вообще, за это короткое время, что прошло между моим вопросом и ответом Люси, я успела всерьез рассердиться на вредного Норкина, из-за которого так корила себя подруга, что появись он сейчас передо мной, я бы без раздумий высказала ему в лицо все, что о нем думаю.       — Да, — тихо ответила Люся и потупила взгляд. — Он… помог мне подняться, забрал мой рюк и успокаивал, хотя я совсем над собой контроль потеряла и хныкала, как ребенок. Он уговорил меня ненадолго остаться и отдохнуть. Там, рядом была гряда камней, мы за ней кое-как спрятались от ветра, и я все переживала, что нас потеряют или мы потеряем вас и больше никогда не найдем. — Она зажмурилась от воспоминаний, но затем ее лицо неожиданно расслабилось, и она улыбнулась. — Васенка, он был так добр ко мне, так внимателен. Я бы никогда про него так не подумала, но если бы не Коля, я бы точно никогда не нашла вас.       Я сидела и не верила своим ушам. Нет, конечно, я сама только вчера — лишь вчера! — пыталась шутить о том, что Норкин хочет обратить на себя внимание Люси, да и вообще они друг друга стоят. Об этом, казалось, все всегда знали, но уже так привыкли, что не придавали никакого значения. Если у костра слышится спор, то это наверняка Норкин и Коломийцева. Если один допустит ошибку, то второй сразу это заметит. И если нужно кого-то поставить в пару, то эти двое будут вместе, потому что никто другой их характер долго не вынесет.       Я не стала ничего отвечать Люсе. Только крепче сжала ее руку и слегка приобняла за плечи. Значит, так должно было случиться. Не суждено нам сегодня побывать на Раупе, но, может быть, это и к лучшему?       Наконец-то площадка под палатку была готова, но сама установка займет еще немало времени. Палатка смерзлась, ее невозможно было расправить, и тонкие ели вокруг шатались и пригибались, стоило посильнее натянуть на них веревку.       Вернулись Броня и Норкин со скромным запасом дров и веток. Я, не сомневаясь больше ни на минуту, подошла к ним и оттеснила Колю в сторону.       — Иди отдохни, — попыталась спровадить я его, — мы с Броней все доделаем сами.       — Хитрая какая! Да тут уже делать ничего не осталось!       — Вот именно! Давай, иди, Коль, тебе больше, чем нам досталось. Отдохни.       Еще немного поспорив со мной, он, наконец, сдался и побрел к Люсе. Я краем глаза следила за ними, но эта парочка просто сидела на рюках и молчала, даже не смотря друг на друга. Может, я не так все поняла? Господи, у меня такие странные чувства и мысли в последнее время из-за Глеба, что я готова и на всех вокруг их переносить.       Я отвлеклась от них, потому что нам с Толей наконец удалось развести слабый, дымный костерок. Топлива было так мало, что оставалось лишь надеяться, что мы сможем разогреть ужин. О том, чтобы всю ночь поддерживать костер, даже речи не шло.       — Неля, послушай загадку, — вдруг заговорил Толя со своей привычной улыбкой. — Можно ли таким костерком обогреть девятерых туристов и приготовить ужин? Думаешь, нет? А сейчас я тебе это докажу. Вопреки всем законам физики!       Я засмеялась, хотя смеяться тут было не над чем. Погода пока нам не благоволила, да и весь этот тяжелый день тоже вряд ли можно было назвать удачным. Но пока рядом будет неунывающий Броневский, можно было потерпеть еще немного.       Ребята до сих пор боролись с палаткой, но к нам пришел Рустик.       — Как у вас дела? Развели? Так, а где у нас остатки обеда?       — В рюке у Люси. — Я порадовалась, что мы оказались не такими проглотами сегодня, и у нас осталось достаточно лапшевника на ужин. Правда, какао или чай вряд ли получится согреть…       — Глядите, — Рустик до сих пор сидел рядом с нами и смотрел поверх моего плеча. — Вот это чудеса.       Мы дружно обернулись, чтобы посмотреть, как Коля и Люся, забыв про всех и вся, мило болтают, отдыхая на рюкзаках. Норкин размахивал одной рукой, а вторую держала Люся между своих ладоней. Она улыбалась, смотря на него, и вместе они выглядели ну просто очаровательно.       — Даже у Норкина есть сердце? — изумился Броня. — Никогда бы не поверил.       Я обиженно толкнула его локтем в бок, и он засмеялся. Конечно, у Коли было сердце, только он предпочитал, чтобы никто об этом не знал.       Рустик все же отправился к ним — лапшевник-то разогревать было надо. Парочка вмиг замолчала и отсела друг от друга подальше, как будто вообще не были знакомы. Я даже немного боялась, что Слободин сейчас подкольнет их, и тогда они оба взорвутся, и нас будет ждать буря, похлеще той, на перевале. Но Рустем спокойно забрал у них котелок и вернулся к нам.       Палатку установили только полчаса спустя. Еще через час кое-как разогрели ужин и устроились прямо в палатке. Несмотря ни на что, я бы даже сказала, что этот вечер получился уютным, как дома.       До сих пор вожусь с дневником, хотя света от фонаря Васи и печки катастрофически не хватает. Многие устраиваются спать. Парни по-прежнему усталые, недовольные, но теплый ужин чуть-чуть поднял им настроение. Из одного угла палатки слышится бесконечное шушуканье. Люся теперь не скоро выговорится, и ничего с этим не поделаешь. Я уверена, Норкин уже давно уснул и ничего не слышит. Может, сердце у него и оттаяло, но терпение точно не резиновое.       Глеб тоже еще сидит возле печки и перебирает карту, что-то помечает в своем блокноте. Хочется быть ближе к нему, даже если просто посидеть у плеча. Хочется поделиться своими тревогами — даже необязательно, чтобы мне отвечали, просто чтобы кто-то был рядом. С Люськой бесполезно говорить — она либо начнет давать непрошеные советы, либо просто скажет: «Нашла из-за чего волноваться, Васенка!»       За печкой следит Юра Дорошенко. Я сижу к нему ближе всех, но делиться с ним своими тревогами мне тоже не хочется. Он отнесется к этому чересчур серьезно, и тогда уже я начну себя чувствовать себя неудобно, что обременила его своими проблемами. Если бы только Юра и Глеб могли поменяться местами, если бы Дорошенко был руководителем этого похода вместо него…       Неожиданно Глеб быстро собирается, встает и направляется к выходу из палатки. Я приподнимаюсь следом за ним:       — Глеб, ты куда? Я…       — Сиди, я быстро. Только гляну на перевал, — не оборачиваясь, отвечает он, аккуратно раздвигая полог.       Через пару секунд мы с Дорошенко остаемся у печки одни.       Я уже убираю дневник, собираясь тоже идти спать — хотя как можно заснуть под бубнеж Люськи я не знала, — как Юрка оживляется:       — Васенка, ты спать? Можно тебя на пару слов?       Я остаюсь, хотя на душе становится неприятно. Мне до сих пор так неловко быть с Дорошенко наедине, и я точно не знаю, чем вызвано это ощущение. Вернее, догадываюсь, но лучше бы я ошибалась…       — Все собирался с тобой поговорить, да не было подходящего момента. То одно, то другое... Послушай, мы ведь уже давно знакомы, — говорит Юра, и я слушаю его, не отрываясь смотря на оранжевые угольки в печке, — и я подумал, что может быть… стоит попробовать вынести наши отношения на новый уровень? Просто попробовать, я не настаиваю.       Я едва перевожу дыхание и медленно облизываю сухие губы. Мне кажется, что стало так тихо, что я слышу тяжелое дыхание Юры у своего уха. Кровь бьется в висках.       — Мне просто хочется присматривать за тобой. Быть рядом. Понимаешь?       — Юр… это так сложно… — у меня ломается голос и слегка дрожат губы. — Пойми, ты очень хороший парень, но… Но я… у меня…       — Тебе нравится Глеб, да? Это правда?       Мне даже становится больно от румянца, который заполняет все лицо от самой шеи. Неужели это настолько очевидно, что вся группа видит то, в чем я сама себе далеко не сразу смогла признаться? Я не могу представить, как парни перешучиваются за моей спиной, тошно даже думать об этом. Наша группа не может так поступить со мной.       Я не отвечаю Юре. Бросаю дневник, вскакиваю и ломлюсь наружу. Перед этим путаюсь в пологе, и едва не теряю валенки. Не представляю, как Дорошенко наблюдает за всем этим со стороны…       Глеб стоит у потухшего костра и сквозь деревья смотрит на перевал. На нем нет шапочки, и ветер трепет светлые, легкие волосы, порошит их снегом. Перед моими глазами неожиданно встает страшная картинка: снег полностью засыпает Глеба и не тает, и он не смахивает его, потому что замерз…       — Что там? — спрашиваю я, прогоняя все ужасы из своих мыслей.       — До сих пор метет. Думаю, как нам идти завтра.       Я вспоминаю, как страшно было сегодня, как завывали останцы, как потерялись ребята, и какое чувство потерянности настигло в этой белой пелене.       — Но как нам обойти это? Как забраться на Рауп, не переходя перевал?       Глеб долго не отвечает. Я встаю рядом с ним, почти касаюсь локтя, и тоже смотрю вперед.       — Утром посмотрим, — коротко отвечает он. Смахивает пятерней снег с волос и поворачивается ко мне. — Завтра нам будут нужны все силы и выдержка, Нелли. Сегодняшний день не должен повториться ни в коем случае. Чудо, что Коля и Люся не пострадали! Как руководитель вообще мог допустить такое? Что ребята обо мне подумали? Позор!       — Не говори глупостей! — я почти неосознанно касаюсь его локтя. — Никто о тебе не подумал ничего такого. Все и так видят, что ты работаешь на износ, сверх своих возможностей.       — Руководитель и должен работать на износ! Это моя обязанность! И если я не могу с ней справиться, то имею ли я право брать ответственность, руководить группой?       Мне так же больно, как и ему, думать об этом. Глеб слишком много взвалил на себя, и я понимаю, что он чересчур много размышляет об этом, чересчур волнуется. В этом я похожа на него — потому что я так же много думаю про него, про свои чувства к нему, постоянно прогоняю в голове сценарии, что сказать и что сделать.       — Все знают, что ты делаешь все, что можешь, — снова говорю я, крепче сжав его за руку. — Никто бы не сделал больше. Никто другой не смог бы стать лучшим руководителем.       Глеб выдыхает и переводит взгляд на верхушки елей.       — Возможно, стоило предложить эту роль Юре Дорошенко, — тихо говорит он.       Он словно подслушал мои мысли. Было бы всем нам легче, если бы руководителем был Дорошенко? Я один раз ходила в поход под его начальством. Юрка показал свои лучшие качества: спокойствие, уверенность, рассудительность. Его и в обычное-то время сложно вывести из себя — не трогают ни окрики Глеба, ни шюточки Коли, ни замечания Люси. А как руководитель он становится вообще как скала.       Наверное, я молчу слишком долго, думая о Юре, потому что Глеб вздыхает и направляется обратно, к палатке.       — Пошли, завтра ранний подъем, — бросает он на ходу, не оглядываясь на меня.       Я спешу следом.       Почему, ну почему я не сказала ему, что он лучше Юрки? Что он лучше всех справляется со своей ролью начальника? Почему растерялась и не поддержала в минуту, когда ему это особенно требовалось?       Мне кажется, я допустила очень большую ошибку. Как же я надеюсь, что я не права.»