***
Мир пахнет болью, и горечью, и застоявшимся страхом. Она лежала во тьме на прогнившем полу, не в силах подняться. Сколько дней прошло? Сколько ночей? Она не считала. Опять, опять! Только ты думаешь, что отдышалась, и жизнь опять бьет тебя под дых! В темноте возникали картины, переходившие одна в другую, наслаивающиеся друг на друга и растворяющиеся в вонючем воздухе. Лицо Осмунда превращалось в рычащую львиную морду, затем обратно становилось лицом Осмунда. Рафф-Красавчик появился перед ней и расхохотался. «Такое не забывается», сказал он. Её лицо искривилось, уткнулось в дощатый пол, собирая грязь, мешая её со слезами. Она тихо всхлипывала. «Осмунд! Осмунд, зачем ты так со мной! Я хотела быть… Я хотела быть… Осмунд! Один из них, всегда был одним из них!». Она вспомнила его улыбку, когда он наклонялся над ней, объясняя, что не надо бояться. Что со страхом можно сражаться, и его можно победить. Арианна это слишком длинно. Я буду звать тебя Ари. Она перевернулась на спину и по новой разрыдалась. Образы танцевали во тьме над ней, но она уже не могла понять их смысла. Реки крови заливают пиршественный зал. Рыжая девушка рыдает под темноволосым человеком с сильными руками и смеющимися глазами. Этого же человека разрывают на части голодные псы. Крылатый силуэт проносится над громадными башнями, и ослепительное пламя плавит чёрный камень. Глупости! Это всё не то! Она прогнала видения. Осмунд. Почему? Она же… Она пыталась найти смысл, пытаясь ухватиться за что-то, пытаясь заткнуть воспалившуюся рану. Осмунд! Почему, почему в белом плаще! Ведь белые плащи… плохие! Осмунд превращается в рыжего гвардеца, потом снова в Осмунда. Львы! Она ненавидит львов! Почему они? Почему он? Ведь Осмунд… Осмунд не такой как они! Она вспомнила сердитое лицо, жестокие руки, злые слова. Осмунд! Она лежала во тьме на прогнившем полу, не в силах подняться.***
Пара дней, и они нашли её. В этом городе не так просто скрыться. Если тебя действительно хотят найти, тебя найдут. Пересмешник, Паук, Лев, Ворона — кто-нибудь да учует твой след. Это вопрос времени. И вопрос друзей. А у неё больше не осталось друзей. Он шёл по узким, грязным улочкам медленно, смотря под ноги. Сапоги и так изрядно перепачкались. А может, он просто думал, что если не торопиться, то всё разрешится само собой. Простая одежда, тёмный плащ. Ничто не выдавало королевского гвардейца. Ничто, кроме, разве что, необычайно высокого роста да угольно-чёрных волос. «У каждого демона есть имя», сказала ему королева Серсея, когда он провожал её в этом самом районе всего три месяца назад. Или два? Он уже и забыл. Так что же с его демонами? Он не сказал королеве всю правду: у него их было больше одного. Он никогда и никому не говорил всю правду, даже людям, которые думали, что имеют с ним доверительные отношения. Такие-то люди и обманывались в своих надеждах самым жестоким образом. Страх в чёрных глазах Алайяйи. «Мне нельзя!». Агония в серых глазах сира Роберта. «Осмунд, что ты натворил?». Зелёное пламя танцует в пурпурных глазах Данаи. «Это сделал ты». Он внезапно остановился, будто получил удар под дых. Стало тяжело дышать. Окружающие трущобы давили на него. Обитатели косились на него. Ремесленники с лицами сира Роберта, шлюхи с лицами Алайяйи, попрошайки с лицами… Наконец, он отдышался. Быстрым шагом пошёл дальше. Поворот, ещё поворот. Он хорошо знал этот район. Уже близко.***
Ари такая дура. Она сидела на крыше, обхватив руками коленки. Солнце обливало светом её чумазое лицо. Грязь щекотала кожу. Слёзы давно засохли, смешались с грязью. Дура, такая дура. Осмунд столько сделал для неё, а она! Так стыдно, ей было так стыдно. Ари уткнулась носом в колени, зажмурилась. Очевидно, что виновата она. Она же знала, и так знала, что он работает в замке! Осмунд всего лишь притворяется, что служит им. А она… что она натворила! Дура, такая дура! Ари почувствовала, что слёзы наполняют её глаза с новой силой. Теперь всё кончено. Она всё испортила. Никогда больше Осмунд не взглянет на неё ласково, не скажет смешных вещей. Теперь он знает, какая она, и не захочет с ней знаться. И то верно, кто она такая? Уличная замарашка, уродец, над которым все смеются. А он может позволить себе любую женщину, какую хочет. Ари перебирала в памяти каждую их встречу, каждый его взгляд, что она ловила. Каждый раз, когда он выручал её, подбадривал и успокаивал. Он был лучом света в её жизни, единственной хорошей вещью. А теперь этого не будет! Она залилась слезами. Только это и может, глупая, глупая Ари. Одному человеку на свете не плевать, жива ты или мертва, и того ты оттолкнула! Так тебе и надо, уродец, сломанная игрушка, правильно тебя на улицах зовут! Правильно над тобой смеются, правильно тебя все гонят, другого ты не заслуживаешь! От голода мысли её путалась, ходили по кругу. Живот болел. Она не знала, как долго сидела так, на этой крыше. Не помнила, как попала сюда. Ари, Ари, Сломанная Игрушка. А может, и не Ари она вовсе? Как может она носить это имя, подаренное Осмундом, когда она оттолкнула Осмунда? Она всхлипнула, оглянулась вокруг, на улицы внизу. Осмунд, Осмунд, где же ты? Иногда в голодном бреду ей чудилось, что Осмунд приходит и спасает её, протягивает кусок хлеба. Глупая девочка. Конечно же, он не придёт, никогда не придёт. Она всё разрушила. Ари такая дура. Сзади послышались шаги. Ари медленно обернулась. У входа на крышу стоял Кирк, гадко улыбаясь. В левой руке он держал кирпич. — Не ждала, сука? — прорычал он, — За твою голову назначена награда! Теперь не отвертишься! Ари молнией рванула с места, сиганула через край крыши, спрыгнула на бочку, затем вниз. В глазах потемнело, земля ударила её в лицо, грудь, живот, бедро. Ари вскрикнула от боли. Жидкая грязь чавкала под ней, вокруг неё. Она поднялась на четверентки. Нос был разбит, локти и колени саднили. Голова гудела. Взгляд её метнулся к выходу из узкого переулка, и тогда она заметила фигуру, загораживающую её. Гренн был здоровяком для своих тринадцати лет, его было ни с кем не спутать. Ари повернула голову в другую сторону, и слипшиеся от грязи светлые волосы упали ей на лицо. Она убрала их. Именно в этот момент удар ноги в лицо опрокинул её навзничь, обратно в грязь. Только лёжа неподвижно в жидкой грязи, Ари поняла, как бешено колотится ее сердце. Ей было страшно. Воспоминания нахлынули бурным потоком, сковали её тело, обездвижили её. Ночь грабежа, мёртвые тела, красные тени. Нет, пожалуйста, нет! Мамочка! Тёмный склад, полный еды, злые усмешки и жестокие руки. Нет! «Помогите!», хотела прошептать она, но слова застряли в её горле. Человеческие силуэты затмили солнце. Она узнала Кирка, Гренна, Джерри, Бенджи. Из-за их плеч выглядывали другие, всего человек семь или восемь. Уличные сорванцы, дикие и жестокие, как бродячие собаки. Они пришли… Они пришли, чтобы… Ари сделала глубокий вдох, медленно выдохнула. Бенджи, самый главный и самый умный, смотрел на неё сверху вниз, улыбаясь улыбкой победителя, снисходительно, насмешливо. Ари вдохнула и выдохнула ещё раз. Ну же. Чему ты научилась? Вдох. Лучше ненавидеть, чем бояться. Выдох. Человек это животное. Вдох. Обречённое помнить. Выдох. И чего же ты помнишь? Вдох. Она вспомнила это же лицо, искажённое страхом. В тот день, на складе. Она угрожала им ножом, и они боялись её. Выдох. Рука её поползла в карман. Сейчас… Сейчас… Только найдёт… Она вздрогнула, прошибленная внезапным ужасом. Судорожно залезла в другой карман. Он же должен быть здесь! Над ней раздался смех. — Посмотрите-ка! Кажется, она потеряла свой ножик! Не такая уж ты и грозная без него! Дура! — Джерри вопил так, что её уши готовы были лопнуть. Бенджи присел рядом с ней, ухмыляясь. — Ну и где теперь твои когти, сука? Чёрная злоба исказила её лицо. Ари бросилась на него. — Здесь! Бенджи отшатнулся, держась за лицо. Кровь сочилась у него между пальцев. Он оступился и повалился в грязь, вызвав взрыв смеха. Кто-то схватил Ари за запястье, пока она не решила расцарапать ещё кого-нибудь. Её ногти никогда не знали ножниц, они были длинными и грязными. Другое запястье Ари тоже оказалось зажато будто в железных тисках. Кто-то сел на её ноги, пригвождая её к земле. Она смеялась, безумно, самозабвенно. Она давилась смехом. Смех вытекал из неё, будто вино из пробитой бочки. — Держите её, держите её! — вопил Бенджи. Другие мальчишки помогли ему подняться на ноги. Пять длинных порезов, идущих через его лицо, сочились красной кровью. Он оттолкнул своих подчинённых, навис над ней, как грозовая туча. Его обычно такие умные глаза были бешеными. Он оседлал её, будто лошадь, засучил рукава. Удар отправил её голову обратно в грязь. Затылок больно ударился о землю. — Эй, Бенджи! Если помнёшь её мордочку, будет не так приятно её ебать! Лучше отпиздим потом, а потом сдадим за награду! Никуда она от нас не убежит. Бенджи тяжело дышал, склонившись над ней. Он схватил её за лицо, повернул в одну сторону, другую. Ари дёрнулась, но её держали крепко. Бенджи отпустил её лицо, поднялся. Кто-то рванул ее штаны, грубо схватил между ног. Ари поняла, немного удивившись, что больше не чувствует страха. Она видела их лица, уже мало напоминавшие человеческие, с поразительной чёткостью. Она видела грязную изорванную одежду из грубой ткани, палки и кирпичи в руках. Всё это будто происходило за стеклом, с кем-то другим. И они не были тенями, не были чудовищами из другого мира. Они были людьми, или, может быть, животными. Кусками мяса и костей, пахнущими голодом, и страхом, и похотью. И Ари поняла, что задыхается. Задыхается от всепоглощающей ненависти.***
Хайли встретила его у спуска в узкий проход, уходящий вниз, в залитые жидкой грязью беднейшие трущобы. Она прислонялась к деревянной стене дома, подогнув ногу в своей самодововольно-шлюшьей манере. — Она там, сир, внизу. Найдёте думаю. Она сама бросится вам в объятья, как увидит. Такие уж мы, женщины, — она ухмыльнулась, — Дальше сами справитесь. С каждой встречей Хайли будто становилась всё наглее и наглее. — Обрекаешь на смерть бывшую коллегу? Не боишься стать следующей? Не боишься, что тебя саму точно так же... уволят? — Неа, — она приблизилась к Осмунду танцующим шагом, — После возвращения милорда он так нуждался в ком-то, кто утешит его, обнимет, развеет его страхи... разделит с ним постель ночью, — она схватилась за промежность Осмунда через штаны, — Я бы и с вами могла поразвлечься в нерабочее время… сир. Осмунд отвёл руку Хайли и пронзил девицу холодным взглядом. — Дальше я сам справлюсь. — Я так и сказала, — пожав плечами, она удалилась. Осмунд спрыгнул в проход между домами. Жидкая чёрная грязь чавкнула от неожиданности, потянула его сапоги, будто хотела засосать Осмунда, поглотить его целиком. Он вырвал ногу и решительным шагом направился вниз по склону холма. После третьего поворота до него донеслись голоса. Гогот, смех, вопли. Где-то неподалёку собралась целая толпа. Ари. Он ускорил шаг. Найти источник шума не составило труда. Целое стадо уличных мальчишек запрудило узенькую улочку. Осмунд, при своём огромном росте, возвышался над любым взрослым человеком, не говоря уже о детях. Он без труда разглядел поверх их голов фигурку, распластавшуюся в грязи. Её штаны были спущены ниже колен, и четверо волчат держали её одновременно. Они ещё не успели ничего с ней сделать. По-видимому, они как раз собирались приступить, но пришелец прервал их. Осмунд не произнёс ни слова, но, наверное, они что-то увидели в его глазах. Мальчишки исчезли с улочки так стремительно, будто их ветром сдуло. Осталась только одинокая женская фигурка, лежащая в грязи. Она повертела головой, будто спросонья. Увидела его. Ари была вымазана в грязи с головы до пят. Её волосы слиплись в один грязевой колтун, нос был разбит в кровь, на щеке расплывался синяк. Тем не менее, увидев его, она улыбнулась. Так искренне, просто, как маленькая девочка. От этой улыбки у него перехватило дыхание. Осмунд застыл на месте, не в силах пошевелиться, не в силах сказать ни слова. — Осмунд… — прошептали её губы. Она подтянула штаны к пояснице, кое-как встала, помогая себе обеими руками, — Осмунд… Осмунд, я… Если бы ты знал, — Она побрела к нему, припадая на одну ногу. Всё ближе, ближе, — Осмунд… Мне было так одино… Одной рукой он схватил её за горло. Другая рука скользнула лезвием кинжала по её шее. Ари отшатнулась, бледная, словно статуя. Мгновение она стояла, приоткрыв рот. Её губы дрожали. Её глаза были громадными, словно два блюдца, и смотрели на него в растерянности, будто она не могла поверить в реальность произошедшего. Затем её ладошка метнулась к шее, прижалась к ней. Из-под маленьких, почти детских пальчиков брызнула тугая алая струя.***
Железный привкус во рту. Красные огни разрываются внутри её головы, танцуют перед глазами. Сердце колотится о рёбра, ещё не поняв, глупое, что скоро задохнётся. Дорогие черты лица расплываются, вспыхивают пламенем. Как же так? Как же может так быть? Ведь она же… Ведь она же его.! Слова умирают, не успев родиться. Мысли бьются в агонии. Туман сгущается, надвигается. Сердце умирает задолго до того, как к нему перестаёт поступать кровь. Железный привкус на языке.***
Ари дёрнулась, изрыгнула кровь изо рта и мешком рухнула к его ногам. Только сейчас Осмунд осознал, что не дышал. Он сделал судорожный вдох. От неожиданности в голове помутилось, он едва устоял на ногах. Руки дрожали. Осмунд опустил на них взгляд. Лезвие кинжала не отражало солнечного света. Он держал в руке осколок тьмы. Ари лежала у его ног без единого движения. Грязь вокруг неё стремительно краснела. Осмунд решительно развернулся, направился к выходу из прохода. Остановился, обернулся. Она лежала там, такая одинокая и несчастная даже в смерти. Ари. Маленькая Ари. Глупая, нелепая Ари. Осмунд подошёл к ней, остановился над её телом. Эти трущобы… Мертвецов здесь съедают — в лучшем случае. Осмунд покачал головой. Нет. Он не оставит её тело стервятникам.***
Река была чёрной в лунном свете. Под уже потерял надежду. Его русалка не появилась в последний раз, что он тут был. Теперь Под с большим трудом мог выбираться ночью на реку. После случая с Алайяйей милорд перестал ездить к Шае. Боялся за её безопасность. Хорошо, что милорд был добрым к Поду. Он очень удивился, когда Под сам обратился к нему с просьбой. Обычно Под стеснялся говорить с людьми, даже с милордом, но вот он уже два раза нашёл храбрость, чтобы отпроситься. Ради русалки. Она была особенной. Услышав шаги по деревянному настилу причала, мальчик на миг позволил себе надеяться. Но шаги были тяжёлыми, будто ступал великан. Под затаился за ящиком. Тень ступила в лунный свет. Огромная тень, и она несла что-то на руках. Человек имел длинные чёрные волосы, спадавшие на спину, но Под не видел его лица. Великан склонился над водой и бережно опустил свой груз в воду. Течение реки подхватило загадочный предмет, и тогда Под смог его рассмотреть. Её волосы, распустившиеся в воде тысячей серебряных линий, сияли в лунном свете, будто волшебные. Её лицо было белым как фарфор, и таким спокойным, будто она заснула. Могучая река неторопливо понесла её мимо него и дальше, к морю. «Моя русалка!», поражённо подумал Под. Она погибла! Он сполз вниз по стене ящика, силой подавив всхлип. Погибла! Не бывать больше их посиделкам под луной, не бывать больше песням, что в целом мире слышит лишь она. Его русалка! Кто может быть настолько жесток, чтоб причинить ей вред? Взгляд Пода перешёл на молчаливого человека. Тот повернулся, всё ещё не заметив скрытого наблюдателя, и в лунном свете Под увидел его глаза. Бронн, когда был в хорошем настроении, любил учить мальчика наёмничьей премудрости. Однажды он сказал: «Мужчина не должен быть слабаком, Под, это правда. Но есть такие ситуации, когда нет другого выхода, и тогда нет ничего постыдного в том, чтобы удрать». Он удрал.