***
Осмунд ворошил угли веткой, когда услышал треск сучьев под ногами. Был вечер. Догорал закат. Санса спала, свернувшись калачиком в плаще у остатков костра. Настороженно вглядываясь в чащу, Осмунд приподнялся. Его рука лежала на рукояти меча. Осфрид и Осни? Что-то случилось? Он сощурил глаза. В полутьме между деревьев двигались силуэты. — Кто здесь? На поляну вышла человеческая фигура. Затем ещё одна. Затем ещё две. Дезертиры, сразу понял он. Два западника, северянин и речник. В строю такой компанией не ходят. Их броня и одежда были изорваны и потрёпаны, лица измождены и озлоблены, борода северянина сбилась в колтуны. Сломленные люди, так их называли. Эти ради куска хлеба и медного гроша пойдут на всё. — Девка у тебя хороша, — заявил северянин, указывая топором. Видимо, он был главным. Осмунд искоса бросил взгляд на Сансу. Она проснулась и теперь глядела на чужаков, застыв от страха. — Берём! — важно кивнул тощенький речник в рыжей стёганке, с красным жеребцом Бракенов на груди. — Неа, — решил Осмунд, — Не берёте. — Как так? — брови речника поползли вверх. Осмунд широко, добродушно улыбнулся и пожал плечами. — Умрёте. Его меч, пропоров стёганую куртку, скрипнул по рёбрам речника ещё до того, как тот успел нацелить копьё. Огромный северянин ещё замахивался топором, когда второй удар Осмунда перерубил глотку одного западника в багровом гамбезоне и перерезал сухожилие второго. Лезвие топора рухнуло на плечо раненого, как раз в месте соединения с шеей, и застряло в нём. Тот кричал как резаный, пока гигант яростно пытался вытащить топор. Не успел: Осмунд вонзил меч ему в бок, нажал, насадил. Выпустив из объятий труп северянина, Осмунд упёрся ногой в спину истошно вопящего западника и выдернул из него топор. Дезертир шумно захлебнулся в собственной крови. Всё это заняло несколько ударов сердца. Три трупа лежали на траве, речник всё ещё дёргался. На его губах лопались кровавые пузыри. Мир вокруг Осмунда пульсировал, огонь бежал в его венах. Кровь! Это сладкое чувство боя! Кровь, кровь! Кровь внутри и снаружи! Кровь, кровь, кровь! Как же это было хорошо! Осмунд запрокинул голову и расхохотался. Санса блевала, стоя на четвереньках, нити рвоты свисали с губ до самой земли. — Леди Санса, — позвал он. Она подняла голову. Рыжие волосы свисали на её бледное, испуганное лицо. — Подойдите сюда. Она поднялась кое-как, пошла к нему осторожно, неуверенно. Глаза её то и дело косились на тела, а тело вздрагивало каждый раз, когда умирающий стонал особо сильно. Осмунд взял девичью ладошку, маленькую и тёплую, и вложил в неё меч. — Этот человек, — он повёл руку Сансы так, чтоб острие указало на речника, — пытался вас изнасиловать. Убейте его. Санса вскинула на него взгляд. В её глазах читалось возмущение. — Я не убийца, — тихо, но уверенно сказала она. Это не понравилось Осмунду. Свободной рукой он схватил её лицо. — Глупая девчонка! Ты ещё не поняла? Этот мир жесток. И ты в нём будешь править. Только сильный может быть господином, а сильный не боится замарать руки! Тот, кто не может править, весь век будет подчиняться. Ну! Покажи, что ты сильная! — он сжал её ладонь, оплетающую рукоять клинка. — П-пожалуйста… — хрипел умирающий, — Милости… Рука девушки дрожала от страха, но глаза её глядели на Осмунда упрямо. — Я не убийца, — повторила она. — Вот как, — прошипел Осмунд, — Значит, ты слуга, а не господин. На колени! Он нависал над ней, словно каменная колокольня, словно чёрная туча. Теперь Осмунд мог носом учуять её страх. Есть что-то притягательное в запахе женского пота, что-то сводящее с ума. Он оскалил зубы в волчьей ухмылке. — На колени. Санса тряслась как осиновый лист, но всё так же смотрела ему в глаза. Упрямо, решительно, с вызовом. Стиснув зубы, она отрицательно мотнула головой. Меч шлёпнулся оземь. Осмунд оттолкнул её. Санса пошатнулась, но осталась на ногах, судорожно хватая ртом воздух. Осмунд оказался около речника. Резко опустил сапог на его кадык, затем снова, и снова, пока хрип не затих. Лицо дезертира посинело, исказившись в муке, глаза вылезли из орбит и остекленели, язык вывалился. Санса прикрыла рот рукой. Осмунд поднял из грязи свой меч, вложил его в ножны и широким шагом направился к ручью.***
Они заметили башни Харренхола издалека. Ехали на северо-запад, до озера Божье Око, затем вдоль берега. Всё меньше деревень попадалось на пути, всё меньше людей. Выгоревшие остовы домов, покинутые селения, бродячие собаки — вот чем встречали их Речные Земли. Иногда попадались трупы. Лежащие на тропинках, обглоданные животными. Рядом лежали полусгнившие внутренности, густо облепленные мухами. Иные мертвецы висели на деревьях, покачиваясь на ветру. Иногда они были насажены на колья, сброшены в ручьи с перерезанными глотками, запечены живьём прямо в своих домах. — Львы, — сказала однажды Санса, стоя перед пепелищем. Это было единственное слово, которое она произнесла со времени стычки с дезертирами. — Я был на войне в Спорных землях, — тихо произнёс Осмунд, — но никогда не видел ничего подобного. Она молча развернулась и ушла. По ночам его мучили кошмары. Люди, запертые в тесном помещении, царапающие ногтями стены в бешеном, отчаянном стремлении выбраться. Зелёное пламя лизало потолок, и сладкий запах забивался в ноздри. Он просыпался от детских криков. Харренхол был громаден. Конечно, он слышал рассказы. Пять чудовищных башен, оплавленных драконьим огнём. Словно пять чёрных столбов, поддерживающих небо. Пять башен Харренхола. «И шестая у меня в штанах», подумал Осмунд, и не мог не рассмеяться этой мысли. — Кто владеет этим замком? — спросил он у Сансы. — Леди Уэнт, — девушка пожала плечами, — Но я слышала, что она умерла, не оставив наследников. И тогда у него в голове поселилась эта мысль. Незаметная поначалу, скромная, так что он сам её стыдился. У замка нет наследника. Глупости, глупости! Король Севера и Трезубца не отдаст такую махину за свободу своей сестры! Или отдаст? Как это будет звучать, а! Осмунд Кэттлблэк. Лорд Харренхола. Конечно, они объезжали замок по широкой дуге. Мало ли какой гарнизон оставил лорд Тайвин перед уходом. Но и издали Харренхол впечатлял. Как огромное мёртвое дерево, раскинувшее свои корявые ветви над этой покинутой, изнасилованной землёй. Может, эти башни видно из любой точки Речных земель? Осмунд бы не удивился. Они обогнули Харренхол, стоящий на северной оконечности озера, и повернули на запад. Риверран, их путь лежал в Риверран. Иногда Осмунду удавалось поймать зайца, и тогда они ложились спать сытыми.***
Лагерь был разбит в лощинке, надёжно укрытой от посторонних глаз. Лес поднимался по склонам вокруг, будто мрачная живая стена, оградившая Осмунда и Сансу от внешнего мира. Осмунд рискнул зажечь костёр, и они поужинали. С самого дня стычки с бандитами они не встретили ни одной живой души, и Кэттлблэк чувствовал себя спокойней. Теперь это мёртвые земли, сегодня и на несколько поколений вперёд. Ланнистеры выжгли их подчистую. Здесь ничего нет. Он подкинул хвороста в костёр, достал меч и точило. Скрип камня о металл успокаивал. Огонь трещал так уютно, будто Осмунд был дома, в Долине, со своей семьёй. Снова маленький мальчик без забот на плечах и грехов за спиной. «Жаль, что этот мальчик умер», подумал Осмунд. На небе распускались звёзды, словно маленькие белые цветы. Как может человек быть виновным в мире, где есть такие звёзды? Как все чудовищные вещи, что он видел, что он творил, могут быть чем-то, кроме морока, тумана, тревожного сна, что кажется глупым с утра и к полудню забывается напрочь? Его глаза увлажнились, но, к счастью, Санса спокойно спала и не могла этого видеть. Осмунд улыбнулся, и улыбка почему-то принесла одновременно и щемящую боль, и облегчение. Не хотелось, чтоб наступало завтра, не хотелось, чтоб была дорога, и Риверран, и люди. Что ему эти почести, награды? Старки ещё, поди, припомнят ему замаранный белый плащ. Будут громко спорить, можно ли ему верить, или нет. Да пошли они! Козлы. Разве знают они о красоте звёздной ночи в этом глухом уголке леса, на краю мира, в конце мира? — Не двигаться! Осмунд вскочил, как мирийская пружина. Стрела вонзилась в землю у самых его ног, он отшатнулся и чуть не сел в костёр. — Я сказал, не двигаться! У нас двадцать лучников со всех сторон, ты окружён! Не делай глупостей! Теперь он заметил. Движение среди деревьев. Слева, справа, спереди, сзади. Весь склон небольшой лощины кишел людьми. И как он их не заметил. Дурак, дурак! Осмунд мысленно обругал себя. Расслабился, размечтался. Идиот. Фигуры выступили из-за деревьев. Шедший впереди в свете костра выглядел жутковато. Рыцарь в стальных доспехах и плаще, высокий и худой. Но его лицо… на глазу была повязка, и Осмунд готов был поклясться, что причудливая игра света и тени нарисовала ему громадную вмятину на черепе, словно кто-то хорошенько приложил рыцаря палицей. — Вы служите Ланнистерам? Предводитель расхохотался. Осмунд вздрогнул: это был хохот мертвеца. Теперь они зажгли факелы, и склоны лощины покрылись светящимися точками, будто звёздное небо наползло на землю. — Виноват. Я действительно забыл представиться, — он слегка поклонился, — Лорд Берик Дондаррион, владыка Чёрной Гавани. А это, — он обвёл рукой лощину, ставшую похожей на пламенную чашу, — Рыцари Полого Холма. Братство Без Знамён. — И кому вы служите? — Извольте, сир, я удовлетворю ваше любопытство. Мы посланы приказом короля Роберта принести справедливое воздаяние ложному рыцарю Григору Клигану. Сейчас же мы защищаем простой народ. — Мы простые путники, — произнёс Осмунд. Снова этот жуткий неживой смех. Теперь к нему присоединились другие. Казалось, смеялась сама лощина. — Не прибедняйтесь, сир. Красавчик Энгай, — рыцарь кивнул на лучника, — подстрелил птичку, которая спела любопытную песенку. Мы знаем, кто вы. Перевёртыш. Клятвопреступник. Наши разведчики видели, что вы умеете сражаться. Мы должны поблагодарить вас за то, что вы подчистили мразь, которую мы проглядели. Тем не менее, — рыцарь развёл руками, — как любил говорить один благородный человек, с которым я имел честь быть знакомым, «Хороший поступок не смывает дурного». Дондаррион похлопал в ладоши, и на поляну вывели двух людей. Их руки были связаны за спиной. — Их было больше, — угрюмо проворчал Осфрид. — Крысы, — прошипел Осни. — Сложите свой меч, сир Осмунд, — сказал Дондаррион. Осмунд бросил взгляд на Сансу. Она стояла прямо. — Леди Сансе Старк не будет причинено вреда. Мы эскортируем вас в Риверран к вашему брату, миледи. Сир Осмунд, меч. Или мы будем вынуждены вас застрелить. Он бросил меч. Двое здоровяков тут же бросились к нему и скрутили его. — Что будет с сиром Осмундом? — спросила Санса, пристально глядя на него. Теперь Дондаррион стоял близко от костра, и Осмунд мог убедиться, что вмятина в его голове была самой настоящей. Лорд Берик улыбнулся. Так улыбаются черепа. — Он предал своего короля. Он предал белый плащ. Он будет висеть.***
Они тащат тебя, и ты знаешь, куда, но отказываешься в это верить. Нереальность происходящего — словно щит, словно тонкая стена, защищающая тебя. Ноги спотыкаются о неровную землю, о коряги, сильные руки сжимают твои плечи, влекут тебя вперёд, вперёд. Я не могу умереть. Смех со всех сторон, будто весь мир смеётся над твоей ложью самому себе, над твоим бумажным щитом. Твои руки связаны за спиной, но в тебе и так не осталось сил сопротивляться. Ночь прохладна, забирается под одежду, и тебе только и остаётся, что ощущать её кожей, потому что мешок на голове погружает тебя во тьму ещё большую, чем тьма ночи. Я не могу умереть. Это смешно, нелепо, абсурдно. Повиснуть сейчас, за то, что вытащил Сансу из Королевской Гавани? Нет, нет, это бред, это глупость. Ты совершил так много вещей, за которые должен умереть. Тебя должны были повесить за то, что бросил Бактану на растерзание толпы. Единственный человек, я которого не боюсь, ты. За то, что прикончил девчонку Ари. Осмунд, мне было так одино… За то, что отдал на смерть жреца Рглора. Ты — человек? Или ты — животное? За то, что сжёг тех детей диким огнём. Это сделал ты. За то, что нанёс старому сиру Роберту Стоуну двенадцать ножевых ранений, пока он спал, прежде чем перерезать ему глотку. Осмунд, что ты натворил? Но… это? Повиснуть на суку за то, что нарушил клятву кровожадной суке-королеве и её мерзавцу-сыночку? За то, что спас беспомощную девчонку из ямы со змеями? Да, он забрал её невинность, но разве за хорошие дела не положена награда? Умереть за это? Так нелепо, что ты бы рассмеялся, но слова застревают у тебя в горле, задушенные мешком на голове, шумом, страхом. Я не могу умереть. Ты вспоминаешь, что у тебя есть сердце. Почерневший насквозь, зловонный кусок гнилого мяса, теперь он верещит и бешено колотится о грудную клетку, словно обезумевшая белка. Ты и забыл, что он там. Казалось, он умер давным-давно, остался в маленьком домике в Долине, под деревом у дороги в Спорных землях, в богатом поместье в Волантисе. Там, где ты каждый раз предавал себя, других, любовь, дружбу и верность. Нет. Он всё ещё там, внутри. И он проводит тебя в могилу похоронным набатом. Я не могу умереть! Мир не слышит твой крик. Верёвка ложится вокруг твоего горла тяжёлой жёсткой змеёй. Как приговор. Стена трещит и разваливается. Верёвка реальна, и эта реальность разливается свинцом по всему твоему телу. Смерть. Конец. Верёвка стягивает твою шею, ты начинаешь задыхаться. Я не могу… Твои ноги отрываются от земли. Удушение. Медленное удушение. Всё выше. Выше. Тело дёргается, как червяк на удочке, хоть гаснущий разум и понимает, что это бесполезно. Тело и разум словно окончательно разъединились, превратились в две независимых сущности. Ты — человек? Или ты — животное? Теперь, на пороге смерти, ты отчётливо понимаешь, что ты и то, и другое. Тело продолжает отчаянно цепляться за жизнь, ускользающую из слабеющих пальцев, судорожно хватать каждый кусок движения, жизни, а разум уже смирился с неизбежным и хочет лишь поскорее соскользнуть в забвение. Сбежать от боли, сбежать от страха, сбежать от памяти. Человек это животное, обречённое помнить. Затем что-то происходит. Ты чувствуешь, что летишь. Летишь куда-то? Это смерть? Это рай? Ад? Будет ли Неведомый судить тебя за твои прегрешения? Если грядёт расплата, она наступает слишком быстро. Острая боль ударяет по всему телу одновременно, ребра, колени, спина, лицо. Кажется, ты стонешь. Ты чувствуешь запах сырой земли. Разве ад пахнет сырой землёй? Твои рот и нос наполняются вкусом крови. Ты улыбаешься. Я не могу умереть. Затем ослепляющий свет заливает тебя.***
Двое тащили его под руки. Осмунд едва переставлял ноги, и его руки всё ещё были связаны, но теперь, по крайней мере, он мог разглядеть своих палачей: одним был зеленобородый тирошиец, другим угрюмый здоровяк в жёлтом плаще. Видимо, вешать его пока передумали, что было, вне всякого сомнения, хорошей новостью. Он сплюнул кровь. Умудрились же уронить его рожей на камень! Наверняка, нарочно. Суки. А чего хотели? В чём был смысл? Попугать? Его подвели к вождю, лорду Дондарриону с повязкой на глазу, и поставили на колени. Санса стояла рядом с ним, и лучник Энгай, и лохматый тип, почему-то облачённый в красный плащ жрецов Рглора. Осмунд тревожно вгляделся в его лицо. Нет, это не тот жрец, которого они отдали на сожжение. Он был мёртв, конечно же. А мертвецы не оживают. — Висеть бы тебе, да леди Санса, — лорд Берик указал на девчонку, — попросила за тебя. Сказала, ты был её единственным защитником и спас её больше одного раза. Я более чем уверен, что в твоих действиях не было ничего, кроме корысти. Так или иначе, — он пожал плечами, — я пошёл навстречу желаниям дамы. Ты дышишь только благодаря ей, перевёртыш. — Благодари леди Сансу, собака! — крикнул лучник Энгай. Жрец лишь ухмылялся. Осмунд повернул окровавленное лицо к Сансе и заставил себя улыбнуться. — Ты так сильно соскучилась по моему члену, малышка? Пощёчина ошпарила его лицо как кипятком. Голова дёрнулась набок. — Это, по крайней мере, я заслужил, — пробормотал он. — Уберите это дерьмо с глаз моих, — прошипел лорд Дондаррион, кривя физиономию от отвращения. Санса ничего не сказала, лишь посмотрела на него долгим, внимательным взглядом. Затем развернулась и пошла прочь.