* * *
— Ты задумчив, — Уайлен останавливается рядом с ним и, проследив взгляд Каза, тоже всматривается в широкую перспективу пересекающихся улиц. — Кридс нас поймал, верно? — Я догадывался, что он не упустит возможности занять нас делом, — Каз пожимает плечами. — Корабль-призрак с наскока не найти, придется выслеживать, а потом уничтожать. Показательно. Нужны будут свидетели и участие вашего аппарата. — Ещё одно представление? — А ты догадливый, — Каз усмехается краем рта. — Придется поработать паяцами на потеху публике, не впервой. Главное, не вздумайте по-настоящему лезть в драку. Расколотите самолет, я вас убью! И подряжай рабочих на второй и третий. — И почему я не удивлен? — Уайлен фыркает и опирается на перила моста. Фигурные, кованные из черного железа прутья сплетаются в затейливые анаграммы. Символ Совета Приливов выделяется особенным блеском по краям, истертый пальцами керчийских студентов. По местным поверьям, это волшебный знак, помогающий отчаявшимся. Ложь, разумеется, но обнадеживающая. Уайлен с усмешкой проводит по отполированной блестящей кромке ладонью, пытаясь обхватить как можно больший кусок. Каз безразлично толкает прутья коленом. — Нам придется действовать быстро. — Мне кажется, или вы с Джасом нанялись выполнять за Торговый совет всю грязную работу? Каз бросает на него короткий взгляд и отворачивается вновь. Плечи его тяжело опускаются, точно какие-то мысли тяжелой грудой камней прибивают его к земле. — Ты даже не представляешь, до какой степени. С другой стороны, — кривая улыбка расползается по его лицу, — нет гильдии сильнее, чем та, что чистит городские нужники. Одно мановение руки, и город захлебнется в том, что сам и наплодил. Уайлен разглядывает его строгий профиль. Каз выглядит непривычно подавленным, он хмурится и с силой сжимает губы, так что они белеют. Кажется, что он изо всех сил сдерживает какие-то чувства, буквально разрывающие его изнутри. Накануне Джаспер выглядел почти так же. Уайлену не в чем его упрекнуть. Джаспер терпел очень долго, до самого возвращения домой. Молчание было тягостным, но они даже находили силы улыбаться и обмениваться хлопками по плечу. Они ведь победили, выжили! Джаспер и Каз очень многому успели научить юного наивного купца — пожалуй, самому полезному в этом сумасшедшем мире. Лгать с безмятежной улыбкой на лице и драться как загнанная в угол крыса, которой больше нечего терять. Что рядом с этим стоит умение читать? Такая мелочь! В эту последнюю ночь Уайлен воспользовался обоими навыками. Плавиков поверил не сразу, сначала долго вглядывался в глаза и искал признаки лжи. А ведь Карл Наас всегда говорил, что у Уайлена слишком честный и простодушный взгляд для торгового партнера такого масштаба, какого он достиг. Господин Наас считал это слабостью, Каз — козырем. — Ты согласен?.. Ошейник на шее разжался, давая Уайлену возможность сделать вдох. Израненная кожа саднила и горела, но, главное, он снова мог дышать! — Мне не за что любить отца, — произнес он отрывисто. — Но я хочу создавать нечто великое: то, что даст силу и отказникам, и гришам. А такое родится лишь в том случае, если мы создадим его вместе. — А как же твои друзья? — вкрадчиво уточнил Плавиков. — Ты хотел сказать, новые хозяева? — Уайлен скривился точь в точь как Каз, говорящий о Торговом совете. — Какая разница, каким именно бандитам потребуется мой труд, если они обеспечат мне покой и возможность спокойно работать? Слова эти, лживые и мерзкие, больно царапнули душу оголенной истиной. Тогда, до Фьерды, ему действительно было все равно. Если бы Пекка Роллинс успел первым, Уайлен бы работал на него — ради спокойствия, ради крыши над головой, ради возможности быть собой. Если бы Джаспер не улыбнулся тогда дружелюбно и не протянул руку для знакомства, Уайлен бы никогда не узнал Отбросов такими, какими они были для него сейчас. Если бы Плавиков нашел его тогда, Уайлен ушел бы с ним — и неважно, какие преступления пришлось бы совершать. Приди Плавиков первым — они действительно стали бы братьями. Уайлен знал это, чувствовал, и потому улыбался открыто и смотрел прямо, не отводя глаз. Джаспер всегда дивился и говорил, что Уайлен умеет одним взглядом выразить столько, о чем ему пришлось бы тараторить полчаса. Надо думать, на чувство горечи по упущенной несбыточной возможности, на мимолетную мечту обрести семью, пусть и неродную, это тоже распространялось. Плавиков протянул ему руку, помогая подняться на ноги, и Уайлен принял её со всей имевшейся в душе искренностью. …чтобы в следующий же миг выкрутить её и со всей силы пнуть Плавикова в опорную ногу, опрокидывая на землю и наваливаясь сверху всем весом. Каз мог бы им гордиться, Уайлен всегда учился прилежно. Сложнее всего было заблокировать Плавикову руки, тот бился с злобным воем, и Уайлен с каждой секундой все отчетливее понимал, что это краткое преимущество внезапности истекает с каждым рывком и ударом. Наконец, Плавикову удалось оттолкнуть его, Уайлен отлетел к груде железного хлама. Впрочем в долгу он не остался — подошва ботинка звучно врезалась Плавикову в челюсть. Тот взвыл, и по лицу его побежали струйки крови, перемешанные с вязкой слюной. Под руку попал обломок тяжелой железной трубы. Уайлен крепче стиснул пальцы. Он знал, что ему нужно сделать и отчаянно боялся этого. Так странно, в тех драках, в портовых барах, ему было не до страха, он даже не думал, кого и как бьет. Все происходило будто бы само собой. Плавиков не успел среагировать, лишь выставил незащищенное запястье, когда Уайлен со всех сил обрушил на него трубу. Плавиков заорал. “Первым делом, всегда ломай руки, — учил Каз. — Обе! Гришу хватит одной, чтобы убить тебя. Не всегда рядом будет тот, кто прикроет твою спину!”. Он говорил и каждый раз невольно оборачивался, точно искал этого кого-то за своей спиной. Каз забил бы Плавикова до смерти и победил бы. Однако этот жалобный вой остановил вновь взметнувшуюся вверх трубу, Уайлен промедлил всего лишь секунду, но она и оказалась роковой. Железо вырвалось из его рук, и могучий удар опрокинул его наземь, навалившаяся тяжесть крепко прижала к дощатому полу. Острие скользнуло по горлу, прочертило кровавую полосу. Уайлен смотрел вверх, в переплетение балок и веревок высокого потолка и почти ждал, когда видение это почернеет и утонет во тьме. Игры наконец-то закончились. И он был среди проигравших. — А ты и впрямь родня мне, — прохрипел нависший над ним Плавиков. — Такой же превосходный лжец… Уайлен улыбнулся непослушными губами. В последний раз. Боль стала нестерпимо острой, воздух в легких закончился, а новый взять было уже неоткуда… Яркая вспышка пронеслась перед глазами, и внезапно боль ослабла. Плавиков отшатнулся, но тут же вскочил на ноги, одна из рук висела безжизненной плетью, оскаленное лицо заливала кровь. Следующий выстрел заставил его отступить ещё дальше от Уайлена. — Это уже становится традицией, — скучающе произнес Джаспер, сидящий на одной из балок. — Каждую нашу встречу у тебя становится одним шрамом больше. Ты неудачник, Плавиков, знаешь? — Да что ты?.. Плавиков махнул рукой, и балка под Джаспером угрожающе затрещала, тот даже не повел бровью. Грянул выстрел, и Плавиков раздраженно затряс невредимой рукой. Пуля будто бы просто отскочила от кожи и срикошетила куда-то вверх. — Занятно, — констатировал Джаспер. — Ну давай, покажи нам ещё парочку фокусов! Может, сумеешь впечатлить. — А-а-а, гриш-отказник, — Плавиков взял себя в руки и выпрямился. Презрительная усмешка вернулась на его лицо. — Давно не виделись! Не хочешь спуститься сюда, к нам? Твой дружок заждался! Крыша вновь застонала, взвыло трескающееся дерево. — С удовольствием, — отозвался Джаспер и стремительно соскользнул с балки вниз. Уайлен захлебнулся собственным криком, но на середине своего пути Джаспер вдруг замедлился, и стало видно, что он держится за веревку. Несколько ударов сердца — и он с грохотом спрыгнул на пол. Его запыленные ботинки, слишком парадные для таких приключений, остановились в футе от лица Уайлена. — Вот мы и встретились снова, Плавиков, — произнес он и небрежно прокрутил револьвер в руке. Тот ощерился и отступил ещё на шаг, его заметно шатало, а лицо подергивалось в беспрерывном тике. Уайлен заставил себя собраться, кое-как вывернулся из-под железной болванки и с трудом поднялся на ноги. — Сдавайся, — процедил Джаспер. — И тогда, возможно, выживешь… Плавиков лишь покачал головой и усмехнулся неожиданно грустно. — Я давно не верю подобным обещаниям, отброс Фахи! Керчия продажна и лжива в сути своей. Вы выпустили в мир секрет юрды-парема, так узрите же воочию, что вы натворили!.. Он резко выбросил уцелевшую руку вверх, жилы на его лице вздулись от напряжения, и в тот же миг крыша и без того расшатанная ранее, заскрипела и начала складываться внутрь. Сверху хлынул дождь трухи, с жутким треском сломались перекрытия и конструкция протяжно застонала, прежде чем смертельной лавиной обрушиться на их головы. А затем раздался яростный крик: — Уай, стреляй! — в следующий же миг теплые пальцы вложили холодную тяжесть в его ладонь. Джаспер вскинул вверх обе руки и упал на одно колено. Доски завыли, разрываемые двумя противоборствующими силами. Уайлен одним движением взвел курок. Дуло смотрело Плавикову точно в лоб. — Прекрати это! — Как скажешь, братец, — тот с нарочитой покорностью опустил руку. — Я уже сделал то, что хотел. Наслаждайтесь! Уайлен с ужасом оглянулся. Джаспер держал крышу будто бы собственными плечами. Мышцы на его руках вздувались от напряжения, на лбу струились капли пота, и взгляд пылал злым весельем. — Просто пристрели его, Уай! Они вернулись к тому же, с чего начали. Одно движение пальцем отделяло Уайлена от победы, а он по-прежнему медлил, завороженный чужим взглядом, в котором видел жизнь. — Не жди, что я буду умолять, братец, — Плавиков сплюнул кровь себе под ноги. — Ну, давай! Будь воином! Забавно, Уайлена никогда не тревожило, сколько смертей на его счету после всей взрывчатки, которую он сделал за жизнь, но он был настолько слаб, что не мог решиться выстрелить в того, кто смотрел ему в глаза. Он понимал, что, если он промедлит ещё хоть немного, Джаспер умрет. Он держал на себе весь этот вес собственной спиной и магией. Уайлен выдохнул и почувствовал, как больно бьет по пальцам отдача, а в следующий момент бросился к Джасперу, сбивая его с ног и откатываясь вместе с ним под прикрытие штабелей из ящиков с запчастями. Ахнуло так, что, казалось, что земля сейчас провалится в преисподнюю, погребая их под собой. Когда Уайлен рискнул поднять голову, он почти ничего не увидел в клубах поднятой пыли, только обломки огромной балки и здоровенную дыру в крыше, сквозь которую виднелся край вечернего неба. Джаспер под ним пошевелился и открыл глаза. Его лицо было так близко, что Уайлен чувствовал краем подбородка чужое тяжелое дыхание. — Слезь, — ворчливо потребовал тот. — Вроде такой мелкий купчишка, а тяжелый как банковский сейф! — Раньше ты был не против, — хмыкнул Уайлен, медленно сполз с него и сел, все ещё оглушенно тряся головой. — Раньше мне не казалось, что меня как следует отходили по ребрам, причем ногами, — кряхтящий Джаспер последовал его примеру и оглянулся. — По крайней мере, не зря. Машинку отстояли! Самолёт! Уайлен крутанулся на месте и даже застонал от облегчения: крыша обвалилась аккурат перед самой кабиной, но все же не задела её. Обломки деревяшек лишь слегка поцарапали обшивку. — Мы сделали это!.. — Да, — Джаспер притянул его одной рукой к себе и взъерошил ему пыльные волосы. — Ты молодец, Уай! Ты сделал это! Я тобой горжусь! Уайлен привалился лбом к его плечу и закрыл глаза, больше всего желая так и замереть на протяжении ближайших веков, но Джаспер потянул его за собой, помогая встать. — Не кисни, купчик, — улыбнулся он. — Нам пора на свежий воздух! Одно из рухнувших перекрытий пробило дыру в стене, к ней они и побрели, спотыкаясь и поддерживая друг друга. Через какое-то время Уайлен заметил, как настороженно оглядывается по сторонам Джаспер. — Что такое? — Не вижу тела, — тот нахмурился. — Плавиков должен быть где-то здесь. Уайлен отвел взгляд и ничего не ответил. Их уже встречали. Впереди бежал взволнованный Райт, он размахивал руками и возбужденно тараторил что-то на дикой смеси фьерданского и керчийского языков. Джаспер прислушался и вдруг замер как вкопанный. — Сбежал? Как, черт возьми, он мог сбежать? Ты же выстрелил в него, Уай! Пожалуй, это было худшим его поступком за все эти годы, но растерянный испуганный Уайлен смог сказать лишь это, сухим и чужим голосом, передернув плечами, точно Джаспер его раздражал: — Что ж, наверное, я не попал… У каждого правила бывали исключения. Как бы мастерски Уайлен ни научился пускать пыль в глаза Карлу Наасу и собственной матери, Джасперу он лгать по-прежнему не умел. Тот схватил его за плечи, заставил поднять голову, заглянул в глаза и… просто отпустил, ничего не сказав. Его больной разочарованный взгляд резанул Уайлена не хуже ножа. — Бывает, Уай, — пустые засохшие слова безжизненно упали на пыльную землю. — Бывает. Джасперу не понадобилось много времени, чтобы разглядеть на его лице ту самую горькую истину, которой Уайлен и стыдился, и боялся признать: он не то что не попал… Он даже не целился.* * *
— Поверить не могу, что ты просишь меня об этом, — Нина невольно делает шаг назад. — Каз, я не могу… Он не сводит с неё странно потухших равнодушных глаз. — Всего лишь усилить жар, и он умрет сам. Ты справишься. — Я не убийца, Каз! Вот сейчас ей действительно хочется рыдать. При всей неприглядности её жизни и сомнительных поручениях Каза до этого момента, ей не приходилось решаться на такое. Каз приходит к ней в тот единственный краткий промежуток, когда она оказывается дома и не может сбежать. Кто бы сомневался, что все её подопечные в первую очередь верны вовсе не ей, а тому пугающему монстру, который на краткие мгновения надевает маску человека. — Ты приходишь ко мне, человеку, который только что был свидетелем на твоей свадьбе, пусть и фальшивой, и просишь стать… Ты просишь меня стать убийцей? — Пока все ещё прошу. Подчинись, будто бы говорит он ей безмолвно. Подчинись, пока просьба не превратилась в приказ. Тогда будет сложно повернуть назад. Практически невозможно. Нина опускает взгляд, смиряясь. — Хотя бы объясни, почему? Я имею право хотя бы на это. Он виновен? — В том, что выжил, — Каз не собирается её щадить. Ублюдок. Ей хочется кричать, хочется вцепиться ногтями ему в лицо и отвесить десяток пощечин, потому что каждый раз когда она начинает верить, что Каз Бреккер — человек, из-под маски проглядывает уродливая гримаса керчийского демжина. Отвратительно честного демжина. Каз не будет успокаивать её совесть, рассказывая байки о вине неизвестного ей мальчишки, судьба которого — умереть. В идеале быстро и тихо. Он не совершил ничего, что было бы достойно смерти, но это неважно. — Свидетель, — безошибочно определяет Нина. Выражение лица Каза чуть смягчается. — Верно. — И ты не хочешь допросить его сам? Ты редко пренебрегаешь такими возможностями. Каз выглядит задумчивым, лицо его застывшее, расцвеченное совсем свежими ссадинами. — Едва ли он видел что-то действительно стоящее, — пожимает он плечами. — Он угроза. — Угроза тебе или твоему новому хозяину? Вот оно! Попала. На лицо Каза набегает тень. — Есть вещи, которые просто нужно сделать и забыть, Зеник, — холодно произносит он. — Инеж поможет тебе. — Ты и её в это втянул?.. — Я втянул её в тот момент, когда она присоединилась к банде, — Каз наклоняется, и в глазах его горькое отчаяние мешается с бешенством. — Ты привыкла к хорошей жизни и решила, что твои руки теперь будут чистыми, а все неприятности закончились? Разочарую, для этого нужно было оставаться в Равке, а не прятаться среди канальных крыс! — Какой же ты все-таки подонок, — с чувством выдыхает Нина. — А с виду кажешься таким приличным человеком… — На том и держимся, — Каз иронично касается пальцем виска. — Если парень заговорит, то сможет официально свидетельствовать против Нового Зема, и мы окажемся на грани настоящей войны. Керчия — мирная страна, мы не воевали много лет, мы не готовы. — Но разве не лучше иметь такой туз в рукаве? — Это скорее шашка динамита, причем с горящим фитилем, — Каз качает головой. — Устранить дешевле. Нина устремляет взгляд на собственные руки. Сейчас они чистые, белые, с синеватыми ниточками вен, но сколько крови на них скопилось за все эти годы? Достаточно, чтобы Каз мог поручить ей такое задание. Она вздыхает. Слишком много суеверий слишком прочно вошли в ее жизнь с появлением сына, она боится нарушать заповеди Святых. Боится, что не ей придется расплачиваться за совершенные грехи, совсем не ей… Впрочем, для Каза это слабый аргумент. — Хорошо, — слова падают тяжело и гулко. — Я сделаю это. Сделает и покинет Керчию в тот же миг, когда Матти окажется достаточно взрослым, чтобы вынести долгое путешествие по морю. Пришла пора признать очевидное — здесь ей тоже стало не место. Нина готова к грязной работе, ей нечего терять, она убивала раньше, убьет и теперь, развязывая Казу руки снова и снова. Но что она будет делать, когда однажды Каз вложит все тот же равнодушный смертельный клинок в руки и её сыну?* * *
Инеж на редкость молчалива, и горькое молчание это роднит их, когда они заходят в госпиталь, шурша серой тканью юбок, какие носят сестры милосердия, и пряча лица под серыми же шарфами. Проникнуть сюда несложно. Как, впрочем, и выйти. Легкое дело и легкая смерть, только на душе непривычно тяжело. От Нины требуется лишь скрестить пальцы на мгновение, заставляя лихорадку усилиться, и покинуть палату, не привлекая внимания. Сестры милосердия обычно не ходят по одной, поэтому Инеж сопровождает её. И если что-то пойдет не так, она же поможет Нине покинуть госпиталь… не через двери. Две серые тени скользят по коридорам, опустив глаза. Когда Нина видит охрану у палаты, она немного успокаивается — несколько молодчиков в форме Леттердама отчаянно скучают в этих унылых стенах, они не обратят внимания на миловидных сестричек свыше необходимого. Она незаметно касается ладони Инеж. — Глаза в пол и смущенно улыбайся. Можешь хихикнуть, если пошутят. Инеж отзывается трудно различимым хмыканием. Их предсказуемо останавливают. — Туда нельзя! — Доктор Бреггерс распорядился сменить повязки, — Нина трепещет ресницами, и паренек в офицерской форме теряется. — Мы должны проверить состояние больного. — Почему вдвоем? — Так положено, — тихо говорит Инеж. — А ты ничего не скрываешь от нас, красотка?.. — один из молодчиков шутливо наклоняется к ней ближе и пытается приобнять. Инеж скрывает с полдесятка ножей и умение убивать аккуратно и в мгновение ока, она остается спокойной, лишь невозмутимо отстраняет протянутую к ней руку. — Гезен видит всё, — роняет она непреклонно. — Мы ходим под дланью его и покорны его воле. Нам нужно позаботиться о раненом. Пропустите. В этом покрывале она похожа на монахиню, и голос её, сильный, уверенный, заставляет стражников отступить. — Проходите, — офицер отмыкает дверь ключом. Нина хихикает, прикрывает рот ладонью и кокетливо пожимает плечами, другой рукой незаметно наколдовывая стражникам легкую сонливость. Чем менее внимательными они будут, тем лучше для них с Инеж. Железные петли скрипят за их спиной. Мощная дверь вновь закрывается на засов, но они уже по нужную её сторону. Нина быстро проходит к кровати, цепким опытным взглядом оглядывает больного и лишь качает головой. Инеж держится поодаль, лицо её непроницаемо. Что ж, быть может, Нина и не возьмет большого греха на свою душу. Мертвенно бледный мальчишка со светлой спутанной шевелюрой уже не жилец. Черная госпожа уже коснулась его щеки, отметив её восковой серостью, все черты кажутся заостренными, почти прозрачными. Нина лишь немного поможет ей завершить работу. Она молчаливо кивает Инеж, и та кивает в ответ, лишь плотнее сжимая губы. Нина протягивает руку, ладонью ощущая это слабое, почти неощутимое биение жизни сердечного ритма. Оборвать его ничего не стоит. Но нельзя. Никаких следов, все должно произойти естественно. Ей нужно лишь ослабить организм так, чтобы паренек угас уже к вечеру. На мгновение ей кажется, что это кто-то из птенцов лежит под её руками. Йенни, Майло или Юхан… Нина резко моргает — становится ещё хуже. Светлые волосы заставляют сердце испуганно вздрагивать. Ей приходится напомнить себе, что Маттиас Хельвар мертв уже несколько лет, не его ей предстоит убить спустя лишь пару мгновений. Мальчишка едва слышно стонет и мечется головой по подушке, что-то едва слышно выдыхая в бреду. Нина невольно прислушивается и замирает, так и не сомкнув в кулак распростертую ладонь. — Ни траура… Инеж… Я не подведу вас, капитан… Инеж, привлеченная изумленным выдохом Нины, оборачивается и все же бросает взгляд на лицо паренька. Глаза её расширяются. — Стой! — она резко останавливает руку Нины. — Подожди… я знаю его. — Думаешь, это его может его спасти? — с горькой насмешкой осведомляется Нина, но руку опускает. — Каз приказал… Но Инеж уже опускается на колени рядом с кроватью и встревоженно вглядывается в измученное лицо мальчишки. — Это приказал не Каз, — безапелляционно говорит она. — Кридс, это его воля. Однако он договаривался с Казом, не со мной. Прошли те времена, когда я беспрекословно выполняла его поручения. Поэтому я прошу тебя, не спеши. — У нас мало времени, — только и говорит Нина. Не без тайного облегчения. Инеж бережно касается ладони умирающего. — Что же ты видел?.. — произносит она тихо. Мальчишка приоткрывает глаза, на удивление ясные, и запекшиеся губы растягиваются в светлой радостной улыбке. — Вы пришли за мной, капитан?.. — спрашивает он еле-слышно. — Я клянусь защищать вас… Я не успел догнать вас, совсем чуть-чуть оставалось… Тот корабль… Его никто не ждал. Я нашел вас… Клянусь… — Тш-ш-ш, — Инеж останавливает его жестом. — Ты видел этот корабль? — Вы бы не попались ему, капитан… — он качает головой и стонет от боли. — Большой корабль… Он возник словно из воздуха, в облаке света. А потом… Он судорожно дергается, лицо его искажается в неестественной гримасе, будто слова вырываются из его рта помимо воли. А затем и голос меняется до неузнаваемости: теряет мягкое керчийское звучание, становится гортанным резким, до ужаса знакомым: — Передай сулийской шлюхе: война уже близко! Смерть придет ко всем, кто тебе дорог, я вывешу их в ряд на рее и заставлю тебя смотреть, как вороны выклевывают им глаза! Керчия сама отдаст вас в мои руки, Инеж Гафа, помни это!.. Я закончил. Григорий, пусть щенок передаст мои слова в точности. Заканчивайте с ним и бросьте на берегу. Рыбаки найдут… Мальчишка обмякает на кровати, потеряв последние силы, и лишь едва слышно стонет в полубреду. — Капитан… я должен… я клянусь служить… Кара-Теше, возьмите меня… Нина мягко кладет руку ему на лоб, успокаивая. На лицо Инеж страшно смотреть: побледневшее до серости, застывшее, только губы едва заметно дрожат, словно в неверии. — Карефа… — выдыхает она наконец. — Нет, я не позволю!.. Не позволю! — Тихо-тихо, — Нина осторожно замедляет и её подскочивший пульс. — Он далеко. Его здесь нет, успокойся… все хорошо. — Ты не понимаешь! — Инеж оборачивается к ней стремительно, точно змея перед броском. — Он уже здесь! “Бросьте на берегу”, это его слова! Он у берегов Керчии! — И мне очень интересно, как именно его слова вдолбили парню прямо в мозг, — бормочет Нина. — Это могут только гриши, но… мы не умеем так. Если только… Инеж кивает. Они обе знают ответ. — Парем. Нина машинально сглатывает крепкое словцо, прежде чем оно сорвется с языка, лишь после спохватившись, что Матти поблизости точно нет. Что ж, это было лишь делом времени, когда все страны тихо, как змеи, выкрадут друг у друга этот секрет, в надежде укрепить свое положение на международной арене. Паренек на кровати затихает, Нина оглядывается на него и закусывает губу. Кажется, как бы она ни относилась к поручениям Каза, гостеприимную Керчию они с сыном покинут ещё нескоро. Она не может сбежать сейчас. Не может предать снова. Да и кто сказал, что её ждет иная судьба, чем тот посольский корабль? А часы на руке тикают, неумолимо отсчитывая утекающие сквозь пальцы секунды. — Время. Нужно торопиться, — говорит она. Рука кажется каменной, неподъемной, когда она вновь касается лба юноши, виновного лишь в том, что он выжил. Ей нужно исправить эту ошибку. Всего лишь одним легким движением пальцев… — Нет! — выдыхает Инеж. — Не надо, Нина! Пожалуйста! — У него почти нет шансов. Инеж поднимает на нее глаза, темные, глубокие, полные тяжелой горечи. Белое покрывало скользит по плечам, обрамляет сияющим ореолом смуглое лицо. — Я прошу тебя. Он должен жить. — Честно говоря, — Нина смотрит на восковое лицо умирающего, — он и без моего вмешательства вряд ли выживет. Лихорадка унесет его уже к вечеру. Мы можем уйти сейчас. — Ты можешь помочь ему? — сосредоточенно спрашивает Инеж. — Он нужен мне живым. Действительно нужен. — А этой сладкой парочке, Казу и Кридсу, он нужен мертвым! — шипит Нина. — И я понимаю, почему! Мы не сможем похитить его отсюда бесследно! Это почти невозможно! Можно убить, но не спасти. Они всё точно рассчитали. — Поэтому я и пошла с тобой, — Инеж вскакивает на ноги и бросается к окну, закрытому лишь деревянными ставнями. В решетках нет нужды, внизу отвесная стена. — Ты сможешь изменить лицо мертвецу? — Что ты задумала?.. Нина обескураженно наблюдает, как Инеж проворно открывает несложную задвижку окна и, распахнув его, машет кому-то рукой. — Шаган, сюда!.. — Какого черта?.. — спрашивает Нина шепотом. — Что ты творишь? А в окно уже заглядывает дружелюбно ухмыляющаяся физиономия незнакомого ей матроса и лихо салютует Инеж. Та прижимает палец к губам и показывает глазами на дверь. Матрос понятливо кивает и перемахивает через подоконник. — Все готово! Мертвяка подобрали в лучшем виде, — докладывает он громовым шепотом. — Поднимайте! — Быстрей! — Инеж дергает Нину за плечо. — Надо снять с него рубаху и переодеть! Можешь сделать так, чтобы он пережил спуск на веревке? — Чтоб я ещё раз с вами связалась! — с чувством шипит Нина в ответ и с размаху опускает сцепленные руки юноше на грудь. Того выгибает дугой, Нина спешно зажимает ему рот ладонью. Он распахивает светлые глаза в немом ужасе, а сердце его будто пускается в галоп. Нина морщится. Подлый прием: парень совершенно точно проживет ещё пару часов, но потом… организм возьмет свое с лихвой. Он почти ничего не соображает, Нине приходится потянуть его на себя, чтобы приподнять с постели. Инеж присоединяется к ней, быстро и ловко помогает стянуть больничную рубаху. Нина очень надеется, что их долгая возня не привлечет внимания стражников, у них есть ещё около десяти минут, прежде срок их пребывания здесь не станет совсем подозрительным. Тем временем люди Инеж ухитряются совершенно бесшумно втянуть в окно тяжелый продолговатый сверток, завернутый в плотное одеяло. Инеж жестами отдает несколько приказов — и спустя всего пару минут совсем свеженький мертвец, обряженный в больничную рубаху, занимает место на постели. Он даже чем-то похож на их спасенного, так же молод. Застывшее лицо не вызывает никаких эмоций. В Кеттердаме легко умереть. Нина щелкает пальцами, осветляя ему волосы ещё сильнее, немного пигмента приходится позаимствовать у паренька. Может, поседеет, если выживет. Его как раз аккуратно заворачивают все в то же одеяло и перевязывают веревкой. Лицо трупу исправить не получается, но Нина надеется, что придала достаточно схожих черт. Этого должно хватить: мертвые совсем не похожи на живых. Все дело в тонусе лицевых мышц. Никакой магии или мистики. Инеж не дрогнувшей рукой вставляет пареньку в рот кляп и затягивает потуже узлы. Когда сверток вместе с матросом отправляются за окно, Инеж невозмутимо поправляет на голове сбившееся покрывало и заботливо прикрывает ставни. Нина пристально рассматривает её выпрямленную уверенную в себе фигуру, будто бы видит впервые. А ведь действительно впервые. Раньше ей не представлялось возможности увидеть ту Инеж, что живет в морях. Безжалостную, дерзкую, с верными ей людьми, теперь представляющими отдельную силу. Пожалуй, теперь они с Казом по-настоящему равны. Две могучие силы, которые пока что идут рука об руку. Нине совсем не хочется представлять, что будет, если они пойдут друг против друга. А однажды они пойдут, если Каз не перестанет отдавать подобные приказы. В Равке все тоже начиналось с приказов и мягких просьб, а закончилось кровавой бойней... Нина не готова выбирать сторону. Не между ними. Как она сможет пойти против Инеж, если Каз потребует этого? Как она сможет пойти против Каза после всего, что он для неё сделал? Хотя постойте-ка, она ведь уже пошла, буквально только что. Надо думать, Каз будет в восторге… Хочется истерически смеяться, но она лишь поправляет на себе одежду и берет из вазы полузасохший цветок, осторожно кладет его под одеяло мертвецу на грудь. — Идем, — она убеждается, что поднос с бинтами в руках Инеж, и первой шагает к двери. Ещё один акт этой до странности смешной пьесы. Хочется верить, что заключительный. — Ну как он? — интересуется все тот же офицер и окидывает их подозрительным взглядом. — Милостью Гезена, — Нина скорбно опускает взгляд. — Плох, но надежда ещё есть. Он в беспамятстве, посмотрите сами. Пользуясь прикрытием широких рукавов, она сводит ладони вместе, и засохший цветочек распрямляется, наливаясь силой и чуть приподнимая покрывало, точно тихое слабое дыхание. Сейчас ей невольно жаль того дара, что дал парем. С её прошлыми возможностями этот мертвец сплясал бы страже полноценную ятку-маллу, причем вприсядку. После того зелья, что преподнес ей Каз, дар практически исчез, но способности гриша вернулись, усилившиеся в разы. А задания Каза заставили немало преуспеть как в медицине, так и в более специфических прикладных областях. Стражник вновь замыкает дверь на ключ, и Нина, наконец, может выдохнуть. Инеж ободряюще кивает ей, но та отводит взгляд. Почему-то ей невыносимо горько и кажется, что она стала разменной пешкой в чужой игре. Вместе с тем она чувствует к Инеж невыразимую словами благодарность. Быть может, это было дерзко, неразумно, опасно, но… это было милосердно. Казу в свою очередь милосердие несвойственно. — Он изменился, — вполголоса говорит Нина, когда они покидают госпиталь. Так же незаметно, как и пришли сюда. — Каз изменился. Инеж качает головой. — Не он, — говорит она глухо. — Изменились мы. — Ты знала все заранее, ведь так? — Я подготовилась. — Зачем тебе этот парень? Инеж вместо ответа хмурится и с горькой досадой качает головой. — Нет, я не помню его имени… Он один из тех рабов из Зарайи, кто первым взял в руки оружие и поддержал меня. Он же вытащил меня из огня, когда я швырнула зажигательную бомбу в работорговцев. — Ты знала, что это он лежит здесь? Инеж качает головой вновь. — Если бы знала, сказала бы Казу прямо. Я не была уверена. Нина разглядывает её непреклонную линию подбородка, горделивую посадку голову, которую Инеж и сама подчас не замечает, прямой и уверенный взгляд. Пусть ветер уносит красу лица, заменяя её загаром и морщинами, но море дарит красоту совсем иную. Воистину королевскую. Лучше бы Казу сыграть ещё одну свадьбу, на этот раз настоящую. Иначе однажды, проснувшись утром, он поймет, что на этот раз корабль его сердца покинул Каттердам навеки. И больше не вернется. Никогда. — Оскальд! — лицо Инеж озаряется улыбкой. — Я вспомнила! Его зовут Оскальд…