По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел,
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
***
Вот так все и было, а сидел я дальше на кровати, надев на голое тело сверху ту рубашку, что лежала на кровати. Она была чистой, вы не подумайте... Тогда, к завтраку ближе, начали сгущаться тучи: похолодело, заморосил по окну первый противный, но ритмичный дождик. Я поджал ноги ближе к телу и обнимал колени, обратив свое внимание на стоящую на тумбочке вазу: фарфоровая, формы знаете.. Как цилиндр, но донышко было намного шире горла. В нем стояли лилии, по всей конате шел легкий, цветочный, сырой аромат. Приятный был, честно если, те лилии были моими самыми любимыми, хотя и завяли быстро - а почему? Незнаю, вот честно, вроде и воду им менял каждый раз... Из-за цветов и любви к ним, на сердце стало на каплю меньше тревог, чем было до этого, хотя и знал, что расслаблятся не время уж точно. Отец учил, что в плену врага расслаблятся нельзя - не знаешь, когда тебя могут поранить вновь, надо выслушивать и выискивать все полезное, что можешь.
И я сделал. Я вышел из комнаты.
Осмотрелся, помял край рубашки, да и пошел ближе ко входу библиотеки, что находилась в конце коридора, где стоял и письменный стол. На нем была газета, по странному приятно пахнущая новизной, рядом перо и чернила, черные-черные, вонючие-вонючие... Меня зацепила сама газета, на которой толстыми буквами было что-то написанно. Хотя они и были перечеркнуты, что-то да можно было разобрать.
"■■■■■■
Мальчик, 11 лет.
Глаза большие, золотистого цвета к краю радужки, к зрачкам ближе более зеленые, веснушки на часто розоватых щеках, бледная кожа, худое, почти тощее телосложение, очень слаб. Был одет в школьную форму: большеватую рубашку, на ней черный галстук, поверх светло-коричневого цвета легкая жилетка, чёрные большеватые и держащиеся на ремне штаны, лаковые черные туфли 37 размера, волосы на концах из белого переходят в ■■■■■■■. При нем был велосипед марки "Whipper" гооубого цвета. Пропал без вести ■■ апреля, уехав в ■■■, стоящий у ■■■■■■ ■■■. Уехал без предупреждения, причин для побега нет.
ПРОСЬБА СООБЩИТЬ О ЛЮБОЙ ИНФОРМАЦИИ, КОТОРУЮ ВЫ ИМЕЕТЕ."
Думаю, что о своих эмоциях в тот момент сообщать и не надо было - все и так было понятно. Газета была немного сжата в худых руках. Я был в наглую похищен, о чем и догадывался, хотя почти что поверил в лабуду, что мне несли, навешивая лапшу на уши, был почти что осквернен взрослым и ужасным человеком. Была вновь паника, все шумы заглушились, сердце остановилось на пару секунд, легкие перестали дышать... Было столько мыслей в голове, я даже не мог подумать, что чувствовал тогда мой отец, как он страдал, возможно винил себя в произошедшем... Но мою панику неожиданно сменила невероятная злость, льющаяся из меня, как лава из ведра - Я винил Аме, Австралию, Рейха и всех-всех-всех, кто имел отношение к моей пропаже. В особенности Америку - ведь он тот, кто устроил все это, Австралия была лишь причиной, а Рейхоугольник итогом. А я, как идиот, повелся на все это, и сейчас теперь должен быть здесь, в холоде, вместо того, чтобы учиться, делать домашние задания и отдыхать, как все остальные дети. Я возненавидел и Аме, и Рейха - я знал, что это неправильно, но я не мог по другому, ведь мои мысли были только о том, что именно из-за них я не мог позволить себе всего того, что мог раньше: из-за них теперь должен жить в страхе, из-за них я должен был тогда плакать.
Слезы злости текли по моему лицу, моя кровь кипела и бурлила, руки были крепко сжаты в кулаки. Ру меня уже никуда не отпустит, я здесь буду явно очень долгое время.. Я раскраснелся, поджал нижнюю губу - перед глазами вертелся хитрый, но четкий образ Америки, что подмигивал, хихикал, смеялся и размахивал руками.
Я смял тогда газету, опрокинув нечаянным движением чернильницу, что окрасило перо и стол своей краской, разорвал бумагу на мелкие куски руками, обмазанными в чернилах, бросая ошметки на пол, я был почти что бешеная псина, втаптывал куски бумаги в пол и ковер, а дальше встал и дышал. Дахание было сбитое, постепенно успокаивающееся, я держался за плечи, окрашивая белоснежную рубашку черной и сильно пахнущей краской, закрыв глаза, сам немного согнувшись, начав вскоре подрагивать. Во мне зародилась уже заместо гнева жгучая, как крапива, обида. Обида на Рейха, на одноклассника... На свою глупость. Если бы я не поспорил с посынком директора, то возможно, ничего бы этого не было. Я всхлипывал и шмыгал носом, слезы капали с лица на пол, разбиваясь и впитываясь в ковер, мое сердце выло, душа жалобно ныла... А мне на плечо легла рука. Большая, шершавая, немного мокрая и пахнущая мясом с мылом рука слабо сжимала мое плечо, пока другая положилась на другое мое плечо, разворачивая к себе. В глаза я не смотрел - я не стеснялся, не сожелел о содеянном, я просто не мог на него посмотреть. Мне было так обидно и противно, что я боялся смерти от его рук. Макушка чувствовала его грузный взгляд, плечи ощущали явно нервное сжатие пальцев на плечах, мои ноги уже подкашивались, а руки сжимались до побеления костяшек.
-
Зачем ты сделала это?..
Он не моргал по ощущениям, не кричал, наоборот, говорил почти что шепотом, одну руку подняв выше, уже огревая теплом мою шею, которую могла и обхватить полностью, если бы он хотел.. Я настойчиво молчал, сжимая кулаки все крепче и крепче, сжав также и зубы, что в один момент даже неприятно заскрипели. Между нами повисла недолгая тишина, которую нарушил вновь мужчина.
-
Польша, милая, зачем ты это сделала? Ты все прочитала, да?
Мою шею немного сжали, его голос был громче, мои пальцы впились в его руку на моей шее, вдавливая немного отросшие ногти, заставляя похитителя напрягать руку сильнее. Мое лицо было немного сморщенно, глаза еле сдерживали слезы, в горле встал больной ком, а дышать стало немного сложно, руки резко схватились за лицо Рейха, впивая уже ногти, стараясь его разодрать, поранить, дать ему ощутить то, как же я его ненавижу, какое отвращение наполняло мое сердце... Из моего горла вырвался крик, оглушительный, бьющий в уши крик, по разгоряченным щекам вновь текли слезы, глаза блестели злобой и засевшей, осевшей осадком в моем сердце горькая обида. Все вокруг меня было как в тумане, мои мозги будто перестали думать на некоторое время, я даже не видел лицо Ру - я не желал его видеть, запоминать его черты лица я тоже не хотел.
Думаю, было понятно, что особо долго это не продолжалось - от одного его удара по моей щеке, я упал на ковер, схватившись за ноющее место, шмыгая носом, бьясь почти в истерике, сжавшись в позе эмбриона, стараясь укрыться или закрыться от него. Я помню то больное ощущение, когда он схватил меня за волосы, поднимая с моими криками на колени, как по моей второй щеке прилетел еще один удар. Невольно вспоминается фраза из Евангелие от Матфея, в 5 главе: "Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую"... Это больно, очень больно. На самом деле, возможно, это и стало той точкой, когда я понял: я не могу слушаться бога рядом с этим... Монстром. Ненависть переполняла меня, я не мог держать себя в руках, как того хотел отец мой и Господь, за что до сих пор прошу я прощения.
Я вцепился в его лицо, пытаясь его вновь разодрать, мои щеки били, мою голову в том числе, мне было до жути больно, но еще больше - обидно. Я рыдал, продолжал кричать, пока меня все же не скрутили, а около моего уха раздалось шипение, сжимая мои волосы рукой: "Все то, что ты делаешь - это бесполезно, я знаю, что ты все понял, ты очень умен, и я очень горжусь тобой, даже за то, что ты смог разодрать мне часть лица, но за это же тебе придеться понести наказание. Не стыдно ли тебе перед родителем своим и перед Богом? Не помнишь, что он все видит?"
Я молчал, шмыгая носом и издавая сборище самых разных звуков: от мямля чего-то, до почти что скулежа и натурального воя. В один момент меня закинули в темную комнату, очень душную и пахнущую сыростью, а что было до этой комнаты и где она, уже не вспомню: ведь до этого, у меня все вылетало в голове от внезапных раздумий, но я чувствовал - пола ногами я не касался, означая то, что мужчина нес меня на руках или плече сюда. Я все еще находился в рубашке, с голым низом, и, так сказать, больтающимся болтом меж своих ног, извиняюсь за подробности, но их будет много.
Я сидел на холодном полу, в полной темноте, передо мной был закрытый люк, окон не было здесь.. Вам очень интересно, что это за комната, правда? Это был погреб на кухне с мясом. Я не видел этого, но по бокам от меня были полки, битком набитые сырым мясом, завернутом в бумагу. Где-то оно мариновалось, где-то уже ожидало, нафаршированное. Щелей меж досками люка не было - сюда даже лучика света не проходило, а я вновь вздрагивал от звуков крыс, проходящих под полом.
К люку, через который меня кинули, вела лестница - небольшая, на вид хлипкая и старая. Я пытался нащупать ее руками, ползая на четвереньках, но после конечно поднимаясь на ноги, ступая ногой на ступеньку, руками придерживаясь за более верхние - так любили делать многие дети в школе, не знаю ужея делают ли так до сих пор, но раздичия в этом только одно: они веселятся, а я стараюсь не упасть с этой хлипкой конструкции, добираясь до заветной цели - вот он, люк!
"Открой мне, Ру! Выпусти, тут слишком темно!"
Я кричал, просил более тихо, начал вскоре почти что умолять открыть эту треклятую крышку люка, ведь мои ноги уже начали подкашиваться, а лестница ужасно скрипела, навевая на меня мысль: в один момент я сорвусь с нее и плашмя полечу вниз, в лучшем случае разбив себе что-то. Но его будто бы и не было в комнате в тот момент. Но я чувствовал, что он стоит на этом чертвом проходе. Еще раз прокричав и не услышав ответа, я сел на ступеньки, осознав, что меня теперь игнорируют. Во рту был неприятный привкус железа, боль уже била в виски от ударов, в горло выливалась желудочный сок, обжигая его, а губа была походу разбита, на щеке, как после окажеться, был синяк, почти что около подбородка на правой стороне лица. Это место жжет даже спустя многие годы, когда к нему прикасаешся... Чувствуется фантомное ощущение рук на лице, что сжимают волосы до боли и пульсации в висках, тянут их и рвут, раздирают твое лицо в кровь, заставляющее меня вновь и вновь оддергивать руку от того злопамятного места, что так бережно хранит память о трезающих мою душу моментах насилия, совершенного и совершенных в будущем надо мной.
Мои глаза никак не привыкали к темноте, я не мог разглядеть окружение вокруг себя, не мог понять, где я, а еще понял, что все мое тело жутко болело. Позже я узнаю, что я скатился по этой самой лестнице на бетонный пол, и все из-за того, что меня кое-кто толкнул.. Козёл.
И все же, не знаю сколько я так просидел, но уже успел спуститься, боязливо ощупывая стены, часто сглатывая. Мое тело немного ломило и кололо в некоторых местах, как я нащупал... Что-то шершавое, холодное и мокрое, похожее на язык. И этого было много, как я узнал кончиками пальцев после этого, пытаясь понять, что это вообще на самом деле, но только не язык. Очень много было этих, возможно-языков, но причем явно не коровьих, они бы были длинее что-ли, а эти не сказать что большие: где-то с ладонь и немного больше, такие-же неприятные и будто-бы, они были в маринаде или чем-то подобном, так как я нащупал там еще странную жидкость... Немного помотав тогда помню головой, выбрасывая эту мерзость из мыслей и стряхивая непотняную жидкость с рук, хоть и чувствовал - что-то тут происходит более страшное, чем я думал. Мое дыхание вновь участилось, голова начала трещать по немногу, ноги совсем немного подкашивались и руки маленько дрожали, когда я нашел дверь. Большую, железную, очень уж тяжелую и громосткую на ощупь. Мои ладони шарились по ней, ощупывали, находили какую-то засохшую корку, пока не нашли ручку, а под ней замочную скважину, странных малых размеров. Также, хочу упомянуть, что ручка была цепью привязана к какому-то крюку неподалеку, так, что надо было сначало убрать эту цепь с крюка, недающую открыть дверь в любом случае, потом открыть замок и только после дергать ручку. Я пытался снять цепь, сделать хоть что-то, даже грызть пытался, от чего в зубах сильно болело, но я пытался.. Как услышал голос, доносящийся снаружи этого погреба.
-
Вылезай оттуда, пока я не передумал.
На пару секунд я застыл, как и мое дыхание, а голова медленно поворачивалась в предположительную сторону лестницы, к которой я после медленно, не скорее от удивления, а больше от страха того, что этот чокнутый может сотворить со мною.
После, когда уже почти что подполз к люку, я медленно постучал и сглотнул. В мыслях у меня пронеслось:
"Сейчас он откроет, я выбегу и скроюсь от него, а после сбегу через окно."
Но не сделал.
Когда Рейхоугольник открыл люк, я задрожал, отпустив взгляд в пыльную лестнцу, пытаясь проглотить в страхе слюну, сжимая ноги и зубы вместе, боясь в открытую дрожать перед ним.
Ему было смешно, я знаю это, я чувствовал это. Мне же было совсем не до смеха.
На моих руках были небольшие лужицы крови.
