Он душу младую в объятиях нес Для мира печали и слез; И звук его песни в душе молодой Остался — без слов, но живой.
***
Я сидел в своей комнате, покорно ожидая, когда мне сделают воду «нужной» температуры. Я ощущал себя странно пусто, очень устало и болезненно. Мой живот все еще побаливал, теперь еще я ощущал последствия обильного "опустошения" из-за рвоты в нем, и я очень хотел в туалет — но боялся заявляться в ванну. Конечно, будет стыдно, если я вдруг обмочусь перед Рейхом… Было головокружение и легкая тошнота, из-за которой живот редко отдавался спазмами, щеки тоже немного, но горели. Также я хотел поесть, что угодно, но не мясо. Сразу в голове всплывают те стеклянные глаза, а легкие и другие органы болят и странно теплеют, тело немного онемевает, вокруг появляется шум, будто-бы я нахожусь под водой. Недавно слегка зажившая голова давала о себе знать — она потрескивала иногда, но не сильно, ибо Рейх давал мне обезболивающее. У меня нос был разбит, по словам Ру — я тогда в ночь упал с кровати и кричал что-то невнятное, весь трясся и плакал, размахивая руками, от чего он и переместил меня в свою комнату. Удивлю вас, но скажу, что та оказалась совсем не царской золотой ложей с крестом для жертвоприношений по середине, как я ожидал — все очень просто, но очень… Странно. Как бы вам это объяснить… Сразу напротив двери, была двухместная кровать. Широкая такая, скрипящая, явно старенькая уже. Ее изголовье было резное, цветы там, листья, стебли и узоры. Главной деталью тут была маленькая птичка, даже не могу сказать какая, если честно, это был воробей или снегирь, что-то похожее… Она не была частью кровати, совсем нет, это была съемная фигурка, лапки которой идиально подходили по ширине к изголовью кровати. Белье пахло мужчиной и духами «Pompeia L.T. Piver», как я недавно узнал, кстати. И зачем такому большому… Ммм, как бы выразиться корректнее. Большому, сильному, взрослому и волосатому мужчине пользоваться женскими духами? Причем созданными за два года до основных событий… Кстати, опять же немного про духи: когда я вернулся в комнату, мне в нос ударил ужасно сильный запах духов, который, как я думал, выест мне и слизистую в носу и горле, так и мозги с глазами. «Чего же там выедать?», спросят остальные, а я скажу, что даже если не мозги, так череп и все внутри него выедет как моль одежду в гардеробе. Я постирал свое постельное, даже не задавая вопроса Рейхоугольнику, зачем он это сделал — все равно бы не ответил. В комнате потом воняло духами еще очень долгое время, хотя вскоре я даже стал свыкаться с ним, мое постельное очень долго не менялось, поэтому я весь был пропахнут этой адской смесью, а все, за пределами этого аромата, я уже стал считать тошнотворным. Конечно, когда запах все же выветрился из моей постели спустя пару месяцев, меня ужасно штормило и каждый любой запах в этом доме казался мне странным и неестественным. Было головокружение от свежего воздуха, причем достаточно сильное, а потом запах вообще везде в доме стал ужасно спертым и застоявшимся. Но я продолжал пахнуть этими духами очень, очень долгое время. Они впитались в меня, как в губку, не хотели уходить и засиживались везде, что могло впитать их запах: в волосах, в щеках, в подмышках, шее, ногах, груди. До всего, чего могли дотянуться их маленькие пахучие ручонки. Даже если бы я был в одежде полностью, как альпинист, духи бы меня все равно раздевали и проникали бы внутрь меня, очень плавно, аккуратно и тихо… Так, о чем мы там говорили? Извините что отвлекся, о комнате Рейха, точно. Как я уже говорил выше, сразу напротив двери стояла кровать, широкая, резная, и явно старенькая. Сама дверь напротив нее изысканностью не отличалась — была широкой, резной, из ели или сосны, как и кровать, ручки ее блестели, и она не скрипела. Ру регулярно смазывал ее петли, не давая этого ни в коем случае делать мне — вдруг что. На двух стенах по обе стороны от кровати были головы медведей с открытыми пастями. Под одной из голов, а если быть точнее, с левой части, если смотреть со стороны двери, был большой письменный стол, заваленный всякими бумажками, исписанными почерком мужчины, пустые стеклянные баночки из-под чернил, перья, листочки, цветы и какие-то заметки над самим столом, «приклеенными» гвоздиками к стене. Могу вспомнить только пару из понятных мне строк в тех листках: «die neue Mutter muss leben, aber sie ist keine Frau, denn die vorherige war sie», потом там был какой-то список продуктов: «Ein paar Kilogramm Fleisch, Paprika, Gemüse, Fleisch für mich und neues Brot». Они кстати были потом сорванные, когда я заглянул в комнату Ру в следующий раз — только гвоздики торчали. Это было через месяц сразу после того кошмара. На столе стояла пыль, хотя бумажки явно были свежие, был один стакан с водой, один с жижой на дне от кофе, а третий опять же из-под воды. Почему нельзя было мыть кружки сразу? Он не настолько занятой, ну, мне так казалось. Сам стол по краю был обшарпан, будто немного обрублен, торчало немного заноз… Около него стоял совершенно обычный стул с мягкой сидушкой и обшитыми ручками. Рисунок на них был в узор, как-то сильно напоминающее изголовье кровати — тоже цветочки, тоже одинаковые листики, и даже узоры были те же… Не знаю, может для кого-то это что-то и значит, но дальше это нигде играть не будет, просто как интересный факт. Рядом со столом стояло небольшое мусорное ведро, до верха набитое бумажками, гвоздями и щепками от стола. Рядом с дверью стояла высокая вешалка, такая же встречает, когда войдешь дом, на нее пальто и шляпы вешают: вот тут тот же самый принцип. Рейх никогда не снимал пальто или другую любую верхнюю одежду в коридоре, только у себя в комнате. В правом нижнем углу, если смотреть от двери, стоял гигансткий, очень строгий и стильный по тем меркам гардероб… Одежды там и вправду было много, некоторые вещи даже повторялись, обуви было еще больше. Еще один факт: я нашел у него в одежках штаны… С гульфиком! Да-да, самым что ни на есть настоящим гульфиком! Знаете, как я тогда смущался? Это даже словами не описать, мало того, что брызгался женскими духами, ладно еще вылил ведро этого аромата мне на кровать — но гульфик… Да какой еще, весь в рюшечках, ленточках, с бахрамой. Хочешь не хочешь, а взгляд притягивает. Идиотизм и ребячество, никак не могу это по другому назвать. Как то я упоминал его характер, но повторюсь еще раз: он был настолько странный и многосторонний, что такие фигуры еще по сей день в геометрии не изобрели, я так вам скажу. Он был одновременно серьёзный, весь взрослый и как-то по своему горделивый, самолюбивый и одновременно игривый чаще всего, как ребенок. Маленький и избалованный. Мой отец хоть и тоже жил не бедно, но никогда не баловал меня больше, чем того требуется, его «нет» почти всегда ставилась как печать в мозгу. Здесь же, я видел лишь нетерпеливость, желание, незнание слова «нет»… Как то, в вечера откровений, подобных тем, что я опишу ниже, он сказал мне, что устал быть тенью за спиной величавого, и немного помрачнел, будто разозленный чем-то, в миг же делая свое лицо прежде расслабленным и приятно-усталым, уставившись на меня. Он говорил, что мы с ним похожи — мы обе одинокие и брошенные страны, оба любим одни и те же цветы, одних и тех же птиц и ту же еду. На минуточку, ничего из этих трех предметов я ему никогда не называл, да и он никогда не спрашивал. Спорить с ним было специфическим удовольствием, а забастовки устраивать вообще атас — я как-то полностью отказался есть мясо, выковыривал его, воротил нос. Так этот монстр закрыл мне нос прищепкой, заломил мои руки за спиной и мою голову сунул меж своей руки и груди, как на грецкий орех надавливая и заставляя мой рот открыться. Он запихал в него столько мяса в перемешку с макаронами или картошкой, уже даже не помню, что у меня губы еле смыкались. А когда я смог часть проглотить, даже не прожевав, часть еды просто вывалилась из рта прямо на него, за что я еще и по голове получил и сидел без еды весь ужин. Хотя, даже после ужина я не очень то и поел — стакан теплого молока и половина яблока с четвертинкой горбушки черного хлеба. Лучше чем ничего, хоть на утро я и был голодным. …Рядом со шкафом стоял стул, очень напоминающий стул для родов, за которым стоял обычный табурет, а на нем ярко-красный и очень выделяющийся таз. Он не был ни капли поцарапан или как-либо измят, лишь покрытый тонким слоем пыли, как собственно и родильный стул. Картин здесь не было, кроме одной, что гордо возвышалась над кроватью и практически не блестела своей чернотой, лишь иногда отсвечивая от себя капли света. Если приглядеться, то можно заметить, что сам черный цвет сделан из сажи, и будто-бы размазан рукой по холсту. Сверху был толстый слой лака, а по середине практически яркий отпечаток руки — очень аккуратной и женственной руки, тонкой, даже отпечатался ее перстень на безымянном пальце левой руки. Очень подробно, знаю, но это надо хоть раз почувствовать в живую, те смешанные ощущения, когда тебе и одновременно страшно за ту девушку или женщину, и ты вроде даже не знаешь, кто она такая и что за человек… Может быть, Ру не последний круг ада? Может, над ним есть женщина, еще более безумная и кошмарная, чем Рейх? Для краткости и ясности буду ее называть пока «Мадам М.» — почему именно такое название, вы узнаете потом. На полу комнаты Рейхоугольника был также ярко-красный и очень вырвиглазный ковер, от цвета которого я мог впасть в чистый ужас тогда. Было ощущение, что я хожу по крови, и даже сейчас, спустя столько лет, я все еще вздрагиваю, когда вижу ярко-красный цвет. Это как с быком, но в обратную сторону. Узоры на ковре были самые обычные, там где-то завиток, здесь завиток, тут полосочка, в том углу кружочки. По середине был большой натюрморт без теней и бликов, но я даже не помню, что там было. Я никогда не обращал особого внимания на ковры в том доме, если честно, сил запоминать это не было, да и кому это может пригодиться… Под кроватью был большой и тяжелый сундук, не знаю, что там было если честно, но пахло стариной. Да и все, ничего особенного и ценного о комнате Рейха я сказать не могу, ну комната и комната. Хоть и с очень странной, нагнетающей атмосферой. Здесь всегда было темно, даже свечи были здесь редким гостем. Пахло хозяином самой комнаты, духами, одеждой и был слабый запах этой вот старины из того сундука. Воздух тут был застоявшийся, проветривалось крайне редко, окна, что находились по две стороны от изголовья кровати, были плотно закрыты на ключ. Вместо стекла в окне было дерево, причем окно было двойное. Его бы я не смог сломать сам по себе при любом желании, да и не пытался — вышло бы мне это все слишком дорого… Мой мочевой пузырь давил на меня, заставляя чуть ли не пополам сжиматься, но я сидел и держался, мня ноги и сжимая руками простынку, которой укрывался. Я ощущал в голове, что как черви, мысли копошаться в моей голове — но не напрягали ее. Их было много, но я не думал ни об одной, забывал каждую, как появлялась другая. Мое тело было измотанно, я сам весь был измотан, мне лишь хотелось в туалет, и то, чтобы этот кошмар просто взял и кончился на этот самом месте, где сейчас сижу один. Мои щеки горели, я все же смог встать на подкашивающихся ногах, медленными и короткими шажками доходя до двери ванной комнаты, лишь бы не пролить эту чашу мочевого пузыря, заполненную до краев… И медленно подходя к ручке, я ощущал, как мое сердце начало чаще пропускать пульс через все мое тело. Хотя, даже за ручку мне браться не потребовалось, ее открыл Ру, сбив меня с ног, спокойным, каким-то отстраненным голосом сказав, как только он сделал шаг за порог моей обитальни: -«Польша, я настроил температуру.» И зорко перевел ударяющий не хуже ледяной воды взгляд на меня, всего сжавшего и быстро встающего, со слабо сгорбленной спиной и мнущем руки, словно муха. Мы стояли так пару минут, Рейх будто чего то ждал от меня, как и я от него, пока он не кивнул на меня, нéмо спрашивая: «Чего ты хочешь?» Я отпустил взгляд вниз, шмыгая носом, чувствуя вину за что-то, все еще не решаясь ему сказать какое-либо слово, из-за чего слабо сжимался и горбился сильнее, хотя уменьшиться в размерах. Я обнял себя за плечи, слабо покачнувшись, но устояв на ногах, увидев пар, идущий из ванны, кратко сглотнул — и никак не мог его попросить просто отпустить меня в туалет, хоть и чувствовал что я сейчас не выдержу… Мужчина закрыл дверь, плавной, почти летящей походкой подойдя ко мне, положив руки на плечи и слабо сжав, немного склонившись, почти стеной стоя передо мной и откидывая холодную тень. Его руки, такие-же холодные на кончиках пальцев и слегка мокрые — как ни странно, даже горячая вода их не согреет, подобно айсбергу, на который полил небольшой летний дождик. Пели птицы за окном, в комнате стояла полу-тéмень и мертвецкая тишина. Мы стояли и никто из нас не вымолвил ни слова за те последние минут пять. Я не мог представить, что чувствовал тогда Рейх, мои ощущения тоже были крайне смешанные, даже на четвертый день прибывания здесь, даже когда меня засунули в холодный погреб, даже после того, что он ударил меня и наорал — с одной стороны была Божья заповедь «люби ближнего своего», людей вокруг нельзя было ненавидеть, мы же все люди, все одинаковы и все одинаково грешны. И его внешность. Если смотреть на него объективно, что мне было делать сложно — я был ребенком и видел красоту в чем угодно, кроме человеческих лиц и тел. Для меня они все были одинаковы и по своему красивы, ведь бог создает нас такими, какими мы должны быть, а Он — есть самое прекрасное, Он есть любовь, и создавать чего-либо некрасивого не может. Одежда на нем была совершенно обычная, с редкими изысками… За редким исключением. Вспоминая его сейчас во всех этих мельчайших подробностях, я могу сказать одно — он был очень приятной и плавной наружности. У него была приятная улыбка, полу-усталое лицо, которое я упомянал много раз, небольшие мешки под глазами, придававшие ему какую-то бытóвость, волосы завязанные в аккуратный хвост изо дня в день, небольшая щетина, аля «козья бородка», что тоже выглядела достаточно симпатично. С другой, вся вот эта его внутренняя грязь, воняющая смрадом и гнилью, была отталкивающим фактором. Это как человек, с идиальной внешностью, волосами, яркими глазами и ослепительной улыбкой — только он мочится в кровать абсалютно каждую ночь. Здесь практически тоже самое, только все намного хуже… Тишину разрезал Рейхоугольник, проведя руки выше к моей голове, подхватив ее как мяч, и природняв меня, заставляя встать на носочки. Я взялся за его руки, слабо округляя глаза, а по моей спине пробежался табун мурашек. -"Ты хочешь сказать что-то? Может что-то попросить?" Я и мог что только угукнуть, впав в странную прострацию, застыв в одной позе, как и Рейх, что как статуя, не двигался и даже руки не двигал, пока я покачивался на носках уже немного дрожащих ног - в мой нос неожиданно ударил запах сладкой гнили, тех женских духов и сырой земли, что вскружил мне голову, из-за чего я видно побледнел. Было такое ощущение, будто-бы я находился в космосе - я не ощущал свое тело, не понимал, откуда идут запахи, я лишь находился во всем этом, как одинокий и червствый горошек перца, давно уже потерявший свой вкус и запах, нечаянно упавший в суп. Я и не ощущал, как мужские руки потихоньку сжимались на моей шее, я был в этом космосе, как в гипнозе, я был окружен этим странно-сладким запахом, из моего открытого рта потекла слюна, я хотел больше этого странного запаха, хотел понять его природу... Хотя, скорее ощущать его больше и больше. Напоминает о вдыхание сигаретного дыма, знаешь что вредно, но продолжаешь вдыхать, ибо многим очень приятен этот дым. Я сам курил некоторое время, во взрослом и уже сознательном возрасте, после всего того что было, и скажу одно - это то, что вдыхание таких запахов не сравниться с их "изготовлением". Руки продолжали по немногу сжиматься на моей шее, когда мне вдруг будто в пах ударило, и я вернулся сюда, сдавленно ахнув, сразу захрипев, ногтями впившись в его руки, чувствуя, как ноги мои теплеют от жидкости, которую я не сдержал. "...и ее лицо выглядело так, словно та была под наркотиками. Она не сопротивлялась мне, когда я немного сжал ее шею. Тонкую, нежную, телячью. Таких нужно очень беречь, чтобы кожа оставалась такой мягкой и нежной. Я хотел прикаснуться к губам. По ним тонко стекла слюна, зрачки были широкими, дыхание учащенное - я знал. Это был запах, что исходил от меня, надо было лишь немного подождать, чтобы она забродила до сладкого запаха, духи и вчерашняя одежда. Я был рад, что моей принцессе понравился этот запах, я не мог сдерживать свои эмоции. Прости меня, моя крошка, я очень сожелею, что помешал тебе наслаждаться запахом - ты сильно испугалась, когда смогла противостоять моему запаху. Я все увидел по твоему лицу. Оно было поражённое, как-будто тебе рассказали о смерти близкого родственника. Ты хрипела, наверное я слишком сильно пережал твое горло, ты обмочилась в моих руках, как маленький ребенок... Может, я слишком рано забрал тебя? Хотя нет, нет, какие глупости. Я сам виноват, что заставил тебя долго ждать, ты уже давно не маленькая. Не вини себя, моя милая, я не смог бы ругать тебя. Лицо ее в миг стало бордовым, из рта стекло еще немного слюней, а когда я отпустил горло - она залилась кашлем, схватившись за него. Слюна летела из рта, она судорожно сжимала ноги. Внизу меня начало приятно теплеть. Готов сознаться, я мог начать изливаться на нее прямо тогда - но я не мог это сделать из-за того, что мать не может быть опорочена до полного соития. Прости, моя милая маленькая Польша. Дождись 1914. Потерпи еще немного. Нужно составить новый список продуктов."