И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна, И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли.
М. Ю. Лермонтов
***
Вода в ванне была кипяченой, дверь закрыта, давление потихоньку поднималось от жара, но я был опустошен и ослаблен - после удушения, что было буквально пару минут назад, пошатнуло моё, итак, неустойчивое состояние. Я не ощущал себя и своего тела, теперь все было странно пусто, ноги как ватные, руки не слушались, я был здесь как кукла в руках бережного кукловода... Рейх нежно натирал мои плечи и руки своими ладонями, растирал по ним какие-то средства, проводя по ключицам, груди, бедрам и шее, зацеплял лопатки и хребет, будто устраивая американские горки на нем, проводя то вверх, то вниз, нежно, плавно, еще прикасаясь, как к горячей выпечке, чтобы оценить ее корочку... Вспоминаю его прохладный нос, прижимающийся к мокрому плечу и всасывающий ноздрями кожу, пустые глаза, которые смотрят куда-то сквозь меня, где нет мыслей, идей, страсти, надежд или чего-то еще. Помню, что на самом деле мне было холодно. Рядом с ванной стояла корзинка, вместе с которой я грохнулся в песок. Набитая чем-то и накрытая куском белого шелка, что я невольно засмотрелся. Я был слишком пуст для эмоций, но отреагировал на внезапные ласки от Рейха, что отлип от меня и указательным пальцем притронулся к моим соскам. Еще раз. Слабо сжал их с двух сторон - это было так странно, так... Противно. Я отдернул его руку, схватившись и закрыв свою грудь, весь покрывшись багровой краской, которой окрасились и мои плечи, ещё плотнее прижав к себе свои колени, ступнями прикрывая свои сокровенные места. На его лице выступила улыбка. Нет, не маньяка или психопата, это бы даже меньше напугало меня в подобной ситуации, но его лицо.. Оно будто светилось, его улыбка была такой теплой и приятной, я бы даже сказал, отцовской. -"Поленька, нельзя стеснятся папы..." Папа… Что у вас вызывает это слово? Злость, зависть? Грусть, тоску? Во мне разбудился вихрь, я будто вновь проснулся от сна, побледнел, вновь покраснел от злости и снова побледнел, мой язык запутался, столько слов крутилось на языке, все какие-то такие острые, колкие, как иголки или шило. Моя нижняя губа дрожала от гнева, а глаза наполнялись истеричными слезами… Поймите меня, отец был моей опорой всю мою жизнь до того переломного момента. Я не мог ни с кем нормально общаться, кроме него, он был для меня всем миром, а я для него таким-же любимым сыном... Но проглотив всю свою обиду, чуть сжав пальцы рук и пытаясь унять свой гнев, моя нижняя губа поджалась - я все еще боялся его и не хотел вновь ударов или засидки в погребе. Большая шершавая рука легла мне на голову, провела по моим непослушным волосам, аккуратно взяла мою прядку и он поднес ее к своему носу, втягивая в себя ее запах, почти засасывая и саму прядь. Я был в полном ужасе, я боковым зрением будто бы увидел, что его рука на миг почернела, как у черта, а их чернота забрала из той моей пряди всю краску и весь дух, что был в ней, словно сожрал ее, закинув в бездонную и ненасытную яму. В один сущий миг, моргни - и ты весь пуст, как фарфоровая кукла, стоящая в антикварных магазинах. Пальцы мои задрожали, дыхание сбилось, а самому стало плохо, как от горячки. Вода и вправду была кипяченой, все мои ноги уже ничего не чувствовали, зад постоянно обжигало. -"Скажи мне привет, дорогая." Он держал мою опустошенную прядь, нежно поглаживал ее большим пальцем, глазами уцепившись за мое лицо, как и в том кошмаре. Я схватился за плечи, пытаясь унять мурашки и подрагивание от резкого холода, что проступил на мне как пот и всех желез. Опустив прядь, проводит кончиками пальцев по моему лицу, остановив ее так, что ухо было между его пальцев, а его ладонь на моей щеке. Я словно стал немым, не мог из себя и слова выдавить, смотрел в его глаза и поглядывая за его действиями, как он протянул мне половинку братвурста, все также ласково улыбаясь. Я глянул на нее, потом на него - я знал, что он ненормальный, но я же тоже не идиот. Чтобы он не обозлился на меня, выдавил из себя небольшую, крайне кривую и неуверенную улыбку, протягивая подрагивающую руку к сосиске, но не прерывая зрительного контакта с ним. Подбирая ее кончиками пальцем, слабо сжав ее, чтобы нащупать таблетки или же услышать шуршание порошка... Но ничего не было, был лишь мокрый звук сосиски. И он заметил, как я смял ее, положив руку на мою, чуть сжав. -"Съешь ее при мне и скажи спасибо." "Лицо не менялось - на его чертовом лице вообще не может быть эмоций, кроме трех! " - испуганно думал про себя я. "Нет, ты не прав, он же в человек, а они должны испытывать больше эмоций…" - отвечал себе же я в мыслях, стараясь успокоить свое волнение. Плотнее сжимая сосиску пальцами, сглотываю ком острых ниток в моем горле, отпускаю взгляд на пару секунд в воду. Медленно, крайне неуверенно и с боязнью приоткрываю рот, чтоб набрать в грудь больше воздуха... Но он не дал. Не разрешил. Его палец подноситься к моим губам, затыкая меня, а сам он разочаровано качает головой из стороны в сторону, хмуря широкие брови. -Не разочаровывай меня, Польша. Съешь ее и скажи папе спасибо. Неужто ты ему не благодарен?" Глядя на него пару секунд, ощущаю подушечками пальцев, что держу словно пустую оболочку, не имеющее тепла и формы. Когда я все же укусил это, я не ощутил вкуса - он был пустым и бестолковым, совсем не то, чего ожидаешь от сосисок или в целом еды. Каждая вещь имеет вкус, запах и цвет. А некоторые, как этот братвурст, не имеют полноценной внутренности. Не имеют вкуса, они непонятны, не могут иметь запаха, вкуса и цвета. Они просто не могут этого иметь... Сколько можно иметь такого братвурста вокруг? Я перевел взгляд на руки Рейха, мои глаза были полны непонимания, слабой блестящей злобы, пальцы чуть сжимали сосиску, во рту был ее небольшой кусочек, от которого меня на удивление даже не выворачивало на ружу, хоть это и было мясо.. Наверное, это та единственная вещь, по которой я скучаю оттуда. Иногда хочется вновь сжать эту пустую сосиску пальцами, медленно ее раскусить, не ощущая никакого вкуса во рту, и сидеть тихонько, думая о своем, когда тебя не отвлекает ни вкус, ни запах... Погружаешься в свои мысли, тонешь в них, как в чернушном болоте. Он смотрел в мои глаза, уже отстраненно, смотрит словно на что-то абсолютно аморальное, странное.. Но ему это нравилось. Улыбка не сходила с его лица, но не было уже того тепла, что мог зацепить, я видел теперь цвет в его лице... Бирюзовый. Темный, грязный, бирюзовый цвет. Вода уже начала по немногу остывать. В ней тихонько плавали какие-то средства, которые использовал Ру, и маленькие, бегающие по воде цветочки, от которых тоже не было запаха. Больше ничего интересного в ванне не происходило, а когда я все же засунул последний кусок мяса в рот, медленно его прожевывая, он натирал меня различными травами и средствами, иногда принюхиваясь ко мне, но все время был чем то недоволен, продолжал тереть меня, как при стирке одежда трется о специальную доску, так и он натирал меня, пока спустя некоторое время, когда моя кожа уже была красна от его рук, он не сделал свой последний вдох на тот момент, поливая меня небольшим ковшиком и смывая лишние травы. Когда я вытерся и замотался в полотенце - так обычно заматываются девушки, когда выходят из ванны, я все еще был под строгим присмотром Ру. У меня дрожали коленки, словно вели на расстрел, и мы медленно вместе вышли из ванны, положив руку на мое плечо. Вспоминаю холодную руку на своей пояснице, что пришла с плеча и чувствовалась даже сквозь полотенце, обвивая, сжимая как змея и прижимая к себе. Нос был меж моих лопаток, поднимаясь выше и утыкаясь в мой затылок после. Могу поклясться, я услышал как он толи в нетерпении, толи в напряжении сглотнул - громко, тяжело. -"Ты ни капли не похожа на нее, Польша… Надень ее платье и иди ко мне… Я хочу поговорить с тобой еще раз…"<i> Слыша возбуждение в его голосе, моё тело сплошь покрылось мурашками, а спину будто пробили ледышкой - я чувствовал, как он пялился в нее, как аккуратно взял мои волосы, проводя по ним большим пальцем, как поднес к своим губам, но не переставал пялиться. Пустота сменилась вновь прожигающим страхом, от которого мерзнул я в комнате все сильнее. Дыхание невольно стало учащенным, нижняя губа поджалась, а моё лицо вспыхнуло красным. Холодные, слипшиеся вместе губы смогли разомкнуться, тихонько произнося: <i> -"Я не хочу надевать платье.." И в миг все остановилось, вырвалось из головы, но я уже сидел лишь в тонкой, длинной и красной рубашке. Ее будто замочили в краске, а потом пытались отмыть отбеливателем… И запах был соответственный. Это была старая рубашка Рейхоугольника - и не было в ней больше ничего особенного, разве что только голова у меня болела чаще, да и кошмары стали сниться более яркие и запоминающиеся. Вот кстати, что вспомнил - знаете такую.. Теорию? О том, что если в комнате жил человек с плохим характером, эти черты перейдут следующему хозяину комнаты? Если не знали, то я вам сейчас рассказал. Так вот, о чем я - проживая с Рейхом, сам стал замечать что мои пробелы в памяти постепенно становились все меньше и меньше, я начал изредка запоминать в деталях сцены снов, почти что до точки в углу, и помню это и по сей день. Словно я начал проживать больше, чем есть на самом деле - сначало, день казался двумя днями, потом доросло до того, что я не мог понять: "прошло пол дня или неделя? ". Смотреть на часы было бесполезно - они всегда стояли на 17: 34, а на календаре было 01.18.1871. Не знаю, может это и связано, но только сейчас я и вправду понял, что моя память действительно улучшилась, хотя по голове меня били достаточно много. И часы становились днями, дни неделями, все начинало скомкиваться, ведь иногда я мог и не спать, хоть и график был у меня крайне строгий.. Я не помню, что точно говорили насчет этого психологи мне и папе, все тогда в моих глазах было так размыто, а голова настолько бездумная... Я все еще думал, что нахожусь у Рейха в доме. Это было так ужасно и так.. Жалко. Не помню свою первую встречу с папой, но он рассказывал, что когда я бродил по городу, меня забрала полиция и отвезла в участок, ибо приняла за наркозависимого, прости Господи. Когда он пришел, он даже не мог передать словами своего ужаса - бледного, холодного, страдающего от боли в зубах, синяков, с шишками, красными ранами и рубцами на всем теле. Перед ним был его сын, маленький, любимый мальчик, сейчас больше походил на отбитого наркомана с кровью из носа. Ноги были мокрыми, немного вспухшими и слабо посиневшие, в некоторых местах с сорванными ногтями и глубокими порезами.. Волосы были длинные, грязные, жирные, но в них все еще оставался запах тех духов, так любимый Ру. Так, извините, немного оторвался от рассказа - кстати о бледности: знаете почему? На окнах в скором времени появились шторы. Плотные, широкой полосой закрывающее все окно. По бокам они были прибиты гвоздями, которые черт как вырвешь из стены руками. За ними висели еще одни шторы, очень плотные, почти что не пропускающие солнце - те, которые висели перед ними, везде были черными. Из-за них постоянно нагревалась комната, а весь дом проветривался только из комнаты Рейхоугольника на втором и кухни на первом этажах - как и предполагалось, в доме было ужасно душно летом, и жарко в том числе. Иногда, вот прямо изредка, он мог срывать гвозди и отодвигать шторы. Однажды, в дом не проникал солнечный свет почти что... 4 месяца подряд. Открывать окна, когда были открыты шторы, можно было только с позволения Ру, иначе это каралось наказанием. Помню, как просил его открыть окно в моей комнате летом, ибо я просто-напросто не мог спать из-за жары, соответственно, потел, и вся моя постель была в поту. Было противно, липко и грязно, а меня мыли раза 2 за месяц, а в холода так вообще один раз за месяц. Постельное меняли еще реже - раз в пол года. Больше было нельзя... С ужасом вспоминаю, какой это было чуть ли не церемонией, помевка постельного: 1-го месяца июня и последнего декабрьского. Я так был противен себе, что я не мог смотреть на свое отражение, да и в целом забыл про любые отражающие предметы, лишь бы не увидеть того себя... Знаете, как это тяжело, когда впервые за долгое время смотришь на себя в зеркало? Ты помнишь первоначальный образ свой, но.. Это же совсем другой человек. А это я. Я помнил себя недовольным и чаще всего с поникшим лицом мальчика, который хоть и был щепковидный, но не прямо что до мозга костей. Мой красный цвет волос был светлее и… Не было седых прядей. Я повзрослел на пару лет - седые пряди, мешки под пустыми, без детского блеска глазами, со ссадинами по лицу, такой худой, что пальцы двух рук могли соприкоснуться меж собой на моей пояснице. Это был не я, а тот, кем меня сделало то чудовище, я был тем, кому не пожелаешь даже врагу.... Боже мой, извините, мне нужно отойти.