***
Все то время я был похож на подгнившее яблоко, мой живот часто крутило, а челюсти побаливали, как и голова… Прошу простить за резкое начало. Я начал мыть посуду, она стала моей обязанностью, а так же убирать со столов после еды. Рейхоугольник делал все остальное, он не давал мне брать в руки веник, не давал мыть пол, но мне не очень то и хотелось намывать его обиталище, я так скажу. дни стали хоть чуть спокойнее, но от этого терпеть мне их приходилось все так же. Рейх не приходил ко мне, не трогал меня, даже не смотрел. Не помню, делал ли он со мной что то в тот вечер, я тогда отрубился из-за алкоголя, а проснулся уже на удивление помытый, хоть и без одежды. Но мой… Ммм. Моя пятая точка у меня не болела. Наверное. Сначала ел он, а после этого он звал меня есть, уходя за дверь кухни. Окно на кухне все ещё было раскрыто, я смотрел в него, пока тихонько ел. Начало сильнее холодать, по полу ощутимо несло, а я был только в рубашке. Дни становились темнее, чуть короче, была видна слякоть, моросил дождик изредко. На тот момент, кстати, Рейх удосужился дать мне пару трусов, и все свои вещи я, естественно, намывал сам, в чем мне очень помогала та терка в ванне. Жизнь там стала чуть терпимее, чем она была, сны перестали быть запоминающимися, кошмары становились спокойнее, не такими выбивающими из колеи. Но не могу сказать, что таких не было вообще. Были, ещё какие, однажды мне во всех подробностях приснилось что то вроде того, как Рейх раздирает меня на части и сжирает. я тогда очнулся, зажатый в угол под кроватью, когда уже тихонько светало. А дальше я и не вспомню. Дни от однообразности и болей мешались в кашу, не было ничего вокруг настолько отрезвляющего, как мысль, что: "это идеальное время сбежать, пока он чистит второй этаж, а я на первом." Он всегда все чательно намывал, хоть и пасло несусветно хлоркой и отбеливателем после этого всего. Проблема в том, что я не мог взять свою надёжно спрятанную спичку, чтобы устроить поджог, ибо Рейх меня выгонял чуть ли не голышом на прохладный первый этаж, оставив меня и вправду в одной рубашке, перед этим прощупав меня. Сначало он говорил, что я буду обязан все с себя снимать, но, как видимо, соизволил сжалиться на этот раз, и не ходить по холодному этажу голышом. Я пытался рыться в шкафчиках, залезал в ящики, заглядывал за все предметы на этаже. И нигде не было никакого намека на спички или что то похожее. Это было странно, ибо я отчётливо видел, как он ложил коробок спичек в один из ящиков. Переодически он спускался вниз и таращился на меня, выглядывая из-за угла. Я не слышал этого, а когда замечал, думал, что умру на месте от страха — то, как Рейхоугольник глядел, уже можно было считать топором в затылке. Глядел он убийственно, слегка прищурившись, с максимально ссуженными зрачками, так как-то осуждающе или злобно, что меня каждый раз пробивало до даже больных мурашек по коже. -"Chcesz przyjaciela?" Я не ожидал от него хоть каких то слов на польском. Из его уст он звучал так… Отвратительно. Я просто не признавал то, что он сказал, было на польском. Я хотел думать, что это украинский, казахский, русский, да хоть корейский, но не польский. Я помню, что поперхнулся и не знал, что же делать со всей той бурей эмоций, что вызвал у меня тот вопрос. Глядел на него, достаточно долго молчал, даже по своим меркам, а он начал просто уходить. Он не переспросил, не разозлился… Просто ушел. Словно ничего и не спрашивал. Я уже было встал, чтобы пойти за ним, почти что протянул руки вперёд, как остановился. -"Я. Я хочу. Р-Рейх, пожалуйста…"Что я наделал?
***
"Я знал, что она имеет спички рядом с собой. Я знал, что та сломанная дощечка в углу под кроватью запрятала секрет внутри. Я тоже храню секреты. Очень много секретов. Когда нибудь, моя милая Польша, ты узнаешь о них. Я подготовлю тебя к ним. Пока ты не привыкла, ты пытаешься дать искру нашим отношениям, так ведь, моя горящая душа? Я научу тебя, как правильно гореть, и мы когда нибудь сгорим вместе в одном пламени этого дома. Вместе с семьёй. Вместе. Ты слишком нежна для пламени, моя принцесса. Прости меня, возможно я и вправду тороплю события. Тебе так не кажется? Судя по твоему лицу, то да. Ты скоро привыкнешь, моя милая Польша."***
Мои воспоминания. Они разобраны. Они неправильны. Я не помню, когда был какой день — там не было дат! Что было? Почему это происходит сейчас именно так?! Я не понимаю, что происходит в моей голове. Мне говорили забыть все то, что было тогда, давным давно в том доме, но я не могу. Моя душа разрывается на части, а сердце скоро взорвется, как хлопушка от эмоций. Я. Я потерялся. Я снова потерялся, это так. отвратительно, прости меня Господи. Я был таким грязным. Он сломал меня, я не хотел всего того, что было когда то. Я такой ужасный сын. Быть зажатым между стенами. Он как-то запер меня в узкой комнате. Там. А запирал ли он меня? Была ли там та комната? Все ли то, что я писал — было правдой? Все ли я помню, много ли чего я не знаю? Судя по дневнику Рейха, я и вправду много чего не знаю… Но почему? Почему мои сны и моя память не совпадают с реальностью? Голова раскалывается. Так много вопросов и так много слез, почему все произошло именно так и почему именно со мной? Он забрал мою личность, забрал мое тело и мою душу с разумом. Так стыдно. Так стыдно, за то, что он делал. Почему так тяжело об этом писать? Мой психолог сказал, что это хорошая практика травмирующих событий. Их. Их так много… Как много людей их читает? Зачем, зачем вы их читаете? Что вы чувствуете? Почему вы увидели мой позор? Вам нравиться это? Вас сподвигнули друзья? Вы смотрите на мой обезображенный образ прошлого, от которого мне больно, как от раскаленных гвоздей на углях. Пожалуйста. хватит. Тут… Я не хочу больше это вспоминать, но вы здесь только для этого. Это. это так тяжело. Я помню, помню как он плакал. Как хватал меня, как утыкался лицом в мою грудь, как лежал на мне, я слышал животный крик боли, помню, как капала кровь, как я дышал и дышал он. Он отвечал мне, дышал мне в ответ, кричал мне в ответ. Это сделал я. Я сделал ему больно. Я. Я умирал. Мне было больно, но страшно не было. Мешанина образов мышц из мясной лавки безумия мешала мне дышать, давила мне на грудь, сидела на мне больным комом, залезая в горло. Что то было рядом, что то хрипело, оно было собрано из старых образов чьего-то детства, образованного из кусков грязных животных. И поднимутся ввысь его руки, в рог подует старый пастух, родиться маленький ягненок и упадет в котел с кипящим ядом. "Я жертва Божья, один такой, сын Божий! Мой отец меня не любит, он не любит меня!"***
"Моя маленькая принцесса… Она стала такой отстраненной в последнее время. Я слышу каждый вечер, как она плачет в углу, засев под свою кровать, где пыльно, темно и холодно. Когда я захожу к ней, я вздрагиваю — ее нет, но я слышу, что она здесь. Она давно не источает запахов, она плачет и плачет, плачет и плачет, плачет и плачет… Я не понимаю, почему это происходит. Что с моей Польшей? Ей больно? Я сделал ей слишком больно уже? Я начинаю переживать, что переломил ее слишком рано, это не должно было быть так. Так не должно было быть."***
Я помню, что тогда случилось. После того, как он споил меня, то долго целовал. долго, томительно, медленно начиная плакать. Он говорил, что не может этого сделать сейчас, и что ему очень жаль, что не может исполнить "мольбу". Он гладил мои щеки, гладил тело, он целовал мои колени и внутреннюю сторону бедер. Я помню, как он усадил меня на край кровати, хоть я и был в полу-тумане, он уткнулся своим лицом в мои ноги, гладил и держал их дрожащими руками, целуя их так, словно они были надеждой на его спасение, он извинялся, смеялся и качался одновременно. Я помню, как подумал на пьяную голову о том, насколько был жалок этот сумасшедший, насколько он унизительно выглядел. В тот же момент он начал свою бессвязную речь, состоящую из смеси ломанного немецкого, английского, кривого французского и польского. Из его уст я не мог разбирать слов даже на родном языке, все слова были либо забыты мной, либо устаревшими. Его монолог был долог, странным и очень уж больным. Я помню, как мое сердце пропустило удар, как все мои органы скрутились в одну бесформенную биомассу крови и слизи, окутанной холодом, как мои руки протянулись к его лицу — холодному, уставшему, такому заплаканному, до мерзости непонятно красивым. Помню наше учащенное дыхание в пустой комнате, я помню, как наши губы соприкасались, как держал руки на моей шее, а я, задыхаясь, отхаркивался от крови, которую получил в свой рот. Он продолжал настойчиво меня душить, повалив меня, он раскусил свой язык вымазывая меня кровью. Все мое тело горело, горело неистово, словно агония обезглавления, голова словно была отдельна от тела, мое учащенное дыхание, его причмокивающие поцелуи… Это все длилось словно годами, мое тело вздрагивало и реагировало, но большего он себе не позволял. Тело было в кляксах крови, они словно горели и каждый раз вспыхивали вновь, заставляя мою голову глубже глубже падать в густой туман больного изврата… После всего этого он привел меня в ванну, почти что за шкирку, обливая меня ледяной водой, после которой я мигом вернулся в себя, заверещав в испуге и боли от холодной воды. Он глядел вновь на меня сверху вниз, мило улыбаясь, заткнув мой рот, начиная поливать мое лицо водой, пока я его бил и царапал. Я отхаркивался, не прекращал его бить из последних сил, царапать, кусать, даже драть пытался, как собака зубами подушку. Я не могу точно вспомнить, что были за эмоции… Стало неожиданно до омерзения страшно. Это не просто животный ужас, это невыносимый кошмар, создаваемый совокупностью образов необъяснимого и непонятного мозгу — пьяный, он не понимал геометрию помещений, не воспринимал лицо, все было запутано и перемешано. Из томной нежности, он резко выдернул меня вновь в ту отчуждённость, которая присуща этому дому, да и ему самому тоже. Меня трясло, была тяжёлая отдышка, я думал, что умру в любой момент, если он ещё раз притронется ко мне. -"Du willst auf jeden Fall einen Freund?" Спросил он, отпустив и оперевшись о бортик ванной, со своей привычной хрипотцой, изредко кашляя, видимо от того, что кровь затекала ему в глотку. Быстро дыша как животное, я держался за шею, диким взглядом глядя на него. Я представлял в тот момент, как он умирает сотней различных способов, прости меня Господи, как с ним делают то же, что и он со мной. Он наклонил голову в бок, чуть шире мило улыбнувшись, хотя и все ещё были видны дорожки слез на его лице… Никогда бы не подумал, что смогу увидеть его слабую сторону. Причем я даже не понимал, по какой причине был весь тот концерт. Челюсть болела, ее жгло и ломало, все тело было сильно вяло, было невыносимо жарко и душно, хотя меня и отрезвило холодной водой. Мокрого меня он высунул грубо из ванны, взяв за руку, начав идти в библиотеку, что находилась не так уж и далеко на этаже Я чувствовал, как рубашка облепила меня, как холод проходился склизкими дорожками по моей коже, заставляя меня создрагаться от малейшего дуновения ветра сквозь неплотные окна. Он посадил меня на один из стульев, который там был. Ушел. Помню, как чуть ли не в гипнозе слушал, как под ногами Рейха скрипит пол, как он листает книги, видно выбирая что то среди множества детективов, сборников рассказов и много другого разнообразия. Он выбирал что то. Особенное для меня? Да, особенное, думаю это сюда подойдёт. Он выбирал что то особенное для меня, и в скором времени нашел это, с до неприязни расслабленным и милым лицом, сплевывая кровь на пол, подходя ко мне. Медленно, словно растягивая, держа в руках небольшую книгу, он положил ее передо мной, медленно проведя по ней кончиками пальцев. Сглотнув, я посмотрел на нее. И испытал невероятно странные ощущения. Как бы вам это описать… Словно только что перед вами положили невероятно старую книгу, которую держала очень. Большая личность. И ты эту личность знал, и достаточно много раз видел. -"Книга моей мамы. Ты помнишь ее?" Пруссия?.. Мама?.. Он глядел на меня, пододвинув книгу ко мне ближе, чуть принагнувшись, смотря прямо мне в глаза. С меня капала вода, голова уже отдавалась пульсирующей болью, а дрожащие руки держались за коленки. Я молчал, ибо в голове была навязчивая мысль того, что если я скажу хоть слово — он меня убьет на месте… Хотя в голове и одновременно крутились слабые мысли сквозь пьянь, а то, что я вспоминал о Пруссии, кружилось в одиночном вальсе, острыми каблуками ударяя по моим мозгам. -"Ладно, можешь не говорить, возможно потом вспомнишь. Знаешь зачем я ее принес? Наверное нет, ты же головой ударилась… Я хочу… Хочу чтобы ты вспомнила. Что ты помнишь?" Мои губы приоткрылись, я обнял себя за плечи, опустив взгляд в пол, сглатывая. Что я должен был ему ответить? Что вообще происходит? Причем тут его мать?.. Пруссия… -"Я. Я не знаю. Хватит, пожалуйста… Я хочу пойти спать…" Это все, что я смог ему сказать, ибо на пьяную больную голову ничего больше не приходило, кроме своих хотелок. Было страшно. Я итак ничего не могу сделать, а тут этот псих меня ещё и споил. Проснулась внутри вновь та агрессия, перемешанная со страхом. Вновь все кружилось в безумном непонятном и больном урагане мыслей, сносящий у меня рамки моего приличия. Я учащенно дышал, сердцебиение било в мои уши, по телу ходил табун мурашек, никак не заканчивающийся. Зачем он вообще приплел сюда Пруссию?! У нее всю жизнь был только один сын! Один! А он лишь жалкая копирка на него… -"Ты должна хоть что то помнить, моя дорогая. Постарайся ради меня, хоть чуть чуть." Он протянул ко мне руку, ласковыми движениями поглаживая меня по щеке, приподняв мою голову после за нижнюю челюсть, утирая с моего лица капли воды, медленно, через весь стол тянясь ко мне, чтобы поцеловать меня. Я чувствовал, как я застрясся и затряслись вместе со мной мои органы, я сжал зубы и губы, остановив его лицо своей рукой. Отпустив голову вниз, я закрыл свой рот второй рукой, быстро дыша. Та злость все никак не хотела утихать, и я не хотел, чтобы он мог что то сделать со мной за нее. Помню, как дрожали руки. Переместив руки на мои плечи, он их сжал, не моргая глядя на меня… Мир замер на долгие томительные часы, что тянулись как ложка дёгтя, пока он не продолжил тянутся ко мне в один момент, взяв мои руки одной своей, прижав грубым движением к столу, взяв за волосы, заставляя поднять голову и крайне близко сблизив наши лица, дыша теплом на мои плотно сжатые губы. Даже мои зубы уже болели, ибо их я тоже сжимал с силой, круглыми глазами смотря на мужчину — в его глазах играли непонятные мне огоньки, я видел, как сужаются и разужаются его зрачки. Стойкий, холодный взгляд, был вроде направлен куда то ниже моих глаз, а вроде и вообще глядел сквозь меня, пока рука на затылке все сильнее и сильнее сжимала мои волосы, я думал, что она оторвёт мне их прямо со скальпом. Но он их отпустил, как и меня. Даже, как сказать. Не "чмокнул" меня, а просто жутко подышал в мои губы. Он глядел на книгу, проводя по ней пальцами. Ухмыльнувшись, он взял ее, похлопав по старой обложке. Отпустив голову вновь, я обнял свои плечи руками, сглатывая и согнувшись чуть ли не в две погибели. Стало… Безумно страшно. По какой причине — и не вспомню даже. Помню только страх, заменивший гнев, пробирающий вместе с холодом до самых косточек, долбящий в каждую корку моего мозга, заставляющий мое сердце колотиться как ненормальное и трястись как больному при эпилепсии. зубы с губами никак не разжимались, а лишь по ощущениям сжимались плотнее и плотнее. Медленно чувствуя, как падаю в обморок на пол, я больно подумал: "Господь, Отец мой небесный, помоги мне, умоляю"."Прости меня, милая, но здесь лишь небесный подвал. Вещей много есть, но ты их не поймёшь, в любви растай, люби и сердце, и любовь, и все когда-нибудь пройдет."