Время жить

Рассвело рано. Солнце ещё не поднялось из-за линии горизонта, лишь изжелта-голубоватая дымка мягко расстилалась на востоке, подсвечивая тонкий покров облаков. Однако небо уже было нежно-лавандовое, в колких отблесках угасающих звёзд. Роса мелким серебристыми капельками укрыла траву. Из-за этого подол юбки Тиа напитался влагой и неприятно льнул складками холодной ткани к ногам. Лёгкий свежий ветер играл её тёмными прядями, выбившимися из растрепавшихся кос. Без шали, которую можно было бы набросить на плечи, в одной блузе, было достаточно прохладно. Тиа могла бы согреться теплом “искры”, но предпочла поднырнуть под плечо Ретара, который охотно приобнял её. Праздничные гуляния ещё не закончились, но бурное веселье постепенно стихало. Костры уже не пылали яркими столбами. Догорали игривым танцем всполохов среди оранжево-красных углей. Музыка не лилась полнозвучно и непрерывно, скорее доносилась отрывистыми всплесками случайных мелодий. Несмотря на бессонную ночь, Тиа не чувствовала сонливости: усталость была приятной, необременительной. Ближе к центру деревни располагался единственный трактир. Небольшая харчевня, где собирались в основном местные любители пропустить несколько кружек медовухи или пенного эля, занимала большую его часть. Малая же часть, несколько крохотных комнат, была отведена под жильё для постояльцев. Но путники здесь задерживались редко, предпочитая останавливаться на привал в более крупной близлежащей деревне. Вечером, перед праздником, Тиа не успела оценить качество снятой комнаты. Сейчас же возмущённо взирала на единственную узкую койку, приткнувшуюся одним краем к стене. Остальная обстановка тоже не внушала радости. Пыль взметнулась мерцающим облаком, когда Тиа дёрнула занавеску, позволив первым солнечным отсветам проникнуть в помещение и обнажить все потёртости, отсутствие подлинной чистоты. — Чудесно, этот глухой дед решил просто поиздеваться! — возмущённо вынесла вердикт она. — Просто его мало волновал наш нравственный облик, — весело откликнулся Ретар и опёрся спиной о стену. — Наше удобство, вот что его совсем не волновало. Если это лучшая комната, то на что похожи остальные? На стойла в хлеву? — Тиа выглядела так, будто готова была прямо сейчас излить на несчастного хозяина таверны свой праведный гнев. Однако искать его среди сонно гудевшей толпы, ещё снующей среди полян и костров, у неё не было ни малейшего желания. — Если тебя так волнует мой нравственный облик, то весь пол в твоём распоряжении. — Не будь жестокой. Хотя, если пожелаешь, то я с радостью уступлю тебе, — он насмешливо улыбнулся, — это королевское ложе. Тиа глубоко вздохнула, уселась на подоконник и принялась вынимать из волос мелкие полевые цветы. — Не говори ерунду, — ответила она достаточно миролюбиво. Боевой запал прогорел впустую. — И не с таким справлялись. Хотя этот старик всё равно должен узнать, что его ночлежка лучше разве что придорожной канавы! Ретар не ответил, только улыбнулся. Тиа в гневе — возмущенно сведённые густые брови и взгляд, искристый, полный золотистого огня, — была воистину очаровательна. Она сидела против света, и тот обрисовывал её силуэт витой сусалью. Розовато-персиковым сиянием ложился на смуглые щёки, чуть заметно подсвечивал извивы кос, делал невесомо-прозрачными широкие рукава крестьянской блузы. Необычайная, тёпло-золотистая южная красота, будто собранная из многочисленных красок летнего рассвета. Живая и изменчивая. Недоступная во всей своей полноте увековечиванию на холсте. Ретар помнил, что в Тиа его впервые привлекла именно эта подвижность, кипучая энергия жизни, находящая отражение в каждом её движении, жесте, лёгкой несдержанности. — Любуешься? — поинтересовалась Тиа с некоторым озорством и спустилась с подоконника. — Да. Она посмотрела на него, ожидая продолжения. Он часто дразнил её — беззлобно, безобидно, с неприкрытым весельем, — и она негодовала скорее шутливо, нежели испытывала настоящее раздражение. Это была занятная необременительная забава. Игра слов, часто переходящая в смех или поцелуи. Но в этот раз Ретар ничего не добавил. Вместо этого подошёл к Тиа, мягко обхватил её лицо ладонями — она чуть запрокинула голову, чтобы встретиться с ним взглядом, — и бесконечно ласково погладил кончиками пальцев её скулы. — Тобой можно только любоваться, — пояснил он. Тиа фыркнула. — Льстец. Но легко, будто ластящаяся кошка, потёрлась щекой о его руку и довольно зажмурилась, когда Ретар поцеловал её дразняще — в кончик носа, в самый уголок рта. Пальцы его тихо скользнули на её затылок, беглой лаской прошлись по задней поверхности шеи и зарылись в растрепавшиеся волосы. Именно так, как нравилось Тиа — приятно, без нажима и давления, до благостных мурашек. Он не дёргал, не притягивал её к себе, и Тиа замерла, впитывая ощущение тепла, расходящееся лениво-томными волнами по всему телу. За следующим поцелуем она потянулась первой. Приподнялась на носочки, вцепилась ладонями в плечи Ретара и приникла к нему всем телом, неловко балансируя на самых кончиках пальцев. Целовала она его жадно, но без лихорадочной отчаянной спешки. Не стараясь вобрать всё в один миг, но получая и отдавая с жаром, трепетом, подлинным желанием. Это был не первый раз после долгой разлуки, но именно сейчас всё ощущалось правильно, так, как нужно. Не просто спешное соприкосновение обнажённых тел — впитанное тепло в быстрых движениях — и мутный всплеск плотского удовлетворения, выхваченный из водоворота почти бессознательного страха потери. Это было, наконец, единение. Медленные ласки расточались щедро, хаотично. Но рубашку Ретара Тиа всё равно расстёгивала быстро и неуклюже, потому что отвлекалась то и дело на поцелуи, слепо утыкалась влажными губами в шею, разлёт ключиц, изгиб широкого плеча. Хотелось скорее прильнуть — кожа к коже, близко-близко. Ей всегда нравилось раздевать его, хотя он никогда не помогал, наоборот, мешал: перехватывал её запястья, чтобы запечатлеть несколько быстрых поцелуев на особенно чувствительной внутренней стороне предплечья. И сейчас тихо рассмеялся, когда Тиа в очередной раз мягко высвободила руку и вновь принялась за пуговицы, игриво задевая, будто бы случайно, пальцами его грудь и живот. Ретар в ответ гладил её волосы, обводя тугие переплетения кос. Совлекал с хрупких плеч ткань и тут же покрывал их поцелуями. — Подожди, я сама, — Тиа неохотно чуть отстранилась и сняла блузу через голову. Затем ослабила пояс юбки, позволила той соскользнуть цветастой волной ткани с бёдер. — Невероятное зрелище, — выдохнул Ретар и протянул к ней руки. Его неизменно завораживала естественная грация её движений, безыскусная соблазнительность в том, как она переступила через упавшую юбку, перебросила косу за спину. Тиа улыбнулась и неистово-резко — одним стремительным порывом — шагнула в его объятия. Дыхание у неё сбилось, вырвалось прерывистым вздохом, когда Ретар плавно провёл пальцами снизу вверх — от бёдер до груди. Казалось, прикосновение оставляло пронзительно-тёплый след, впечатывалось глубоко, растекалось волнующей истомой по всему телу. Нужно больше, безотрывнее, чтобы до дрожи, до страстно-пламенного трепета, отдающегося в кончиках пальцев. Тиа перехватила его ладонь, припала к её основанию влажными приоткрытыми губами. Когда-то ладони Ретара пахли хвоей — скипидаром, — пестрели брызгами краски, сейчас еле ощутимо — дурманящим дымом костров. Тиа нравилось и это. Его руки — гибкие изящные пальцы, очерченные костяшки, чуть узкие ладони, тепло, даруемое ими. Она так долго и упорно сдирала с себя человеческую сущность, чтобы стать той, о ком говорят лишь боязливым шёпотом, не ведая имени — твари из Бездны оно не положено, — лишь кличку. И теперь желание вызывало кажущийся преступным восторг. Эйфорическую дымку перед глазами от вседозволенности, от жаркого отклика собственного тела, от возможности ловить чужие сорванные вздохи своими губами — целовать, целовать, целовать, голодно, щемяще-нежно. Тиа вспыхивала под ласками, поспешно избавляя Ретара от остатков одежды. Они перебрались на кровать, и та — королевское ложе! — надрывно скрипнула под тяжестью двух тел. Ретар расположился сидя, а Тиа, уперевшись коленями в неприятно-жесткое покрывало, нависла над ним. Стёрлась ощутимая разница в росте. Тиа не сдержала ликующую улыбку. Больше не нужно было тянуться за поцелуями, привлекать его нетерпеливо к себе. Вот он весь пред ней — светлые до снежной белизны волосы, такие мягкие на затылке, щёки в поросли короткой, чуть колючей бороды, линии морщинок, разбегающиеся от улыбки, краешек которой она ощутила своим запястьем, когда ласково провела ладонью по его лицу. Бледная кожа, на которой любая отметина цвела долго, переливаясь многоцветьем красок. Тиа не удержалась, скользнула ртом по его шее вдоль кадыка и мягко вобрала кожу губами. Оставила след. Под рёбрами горячо билось и вторило ритму сердца осознание: Ретар здесь, с ней, её. Обоюдная принадлежность — метками страсти на коже, пойманными касаниями, всей этой неохватной, распирающей негой. Пальцы Ретара с едва различимым нетерпением сжались на её талии. Он хрипло выдохнул, когда Тиа, наконец, опустилась, насадилась с глухим протяжным стоном и устроилась на его бёдрах. Замерла на несколько мгновений, уткнувшись разгорячённым лбом в его плечо и опаляя частым дыханием выступающую ключицу. Ретар мягко водил руками по её спине: от очаровательных ямочек на пояснице к острым выступам лопаток. Приятно. Тиа зажмурилась и поёрзала, прежде чем начать размеренно покачиваться. Её сводила с ума и распаляла эта бережность прикосновений — в каждом считывалась любовь. Увлечённость и отдача такая, с какой Ретар не возился даже со всем хрупким наследием Скульптора. Так окрыляюще и пьяняще чувствовать себя желанной, живой. Существовать здесь, сейчас. Не красть у вечности торопливо и отчаянно, словно рыночный воришка, куцые смятые мгновения, а брать как должное. Они не сразу поймали общий темп, ритм, подобный слаженным движениям в танце. Горячее дыханием сплеталось, перемежалось короткими поцелуями — беспорядочно, мимолётными очагами жара по влажной коже, оставленными везде, куда удавалось дотянуться. Жажда большего соприкосновения — стиснутые пальцы на плечах, единый упоительный трепет вожделения, — овладела Тиа. Выплёскивалась в немного рваные, резковатые движения. Момент жизни, что не вплавить в янтарь безвременья. Тиа почти бессильно упала на грудь Ретара, когда он притянул её к себе ещё ближе. Они чуть покачнулись, и Ретар шумно столкнулся спиной со стеной. — Извини... — полушёпотом выдохнула Тиа, которая ткнулась носом в его шею. Задержала неудобное положение и потёрлась о него щекой с бессознательной успокаивающей теплотой. Ищущий жест, безграничная открытость. Слова давались сложнее, чем обычно. — Ты как? — Страдаю ради любви. Его улыбку Тиа не увидела, о ней она просто знала. Лишь почувствовала, как он вытянул ленту, и без того едва державшуюся, из её волос. Те рассыпались волнами по обнажённым плечам. — Невозможный... — Тиа не договорила. Дрожь пронеслась вдоль позвоночника, когда его пальцы зарылись в её волосы на затылке. Ретар привлёк её для поцелуя, что смёл беспорядочные неозвученные мысли. Она с трудом отстранилась, совершенно забыв о том, что хотела сказать. Это не имело никакого значения. Кровать была слишком узкой, раздражающе неудобной, и перемещения на ней грозили либо падением, либо ударами о стену. Тиа легла на спину — резкий контраст прохлады покрывала и разгорячённой кожи, — чтобы избежать последующих неуклюжих столкновений, и потянула Ретара за собой. — Иди же ко мне скорее. Он склонился над ней, провёл губами по гребню тазовой косточки. И вверх — к проступившей впадинке подреберья, отчего Тиа выгнулась, издав что-то среднее между почти неслышным смешком и всхлипом. Ей было немного щекотно от быстротечного соприкосновения чувствительной кожи живота и чуть колючего подбородка Ретара. И слишком мало, до ощущения острой нехватки. Тиа беспокойно поёрзала, непроизвольно комкая пальцами сбившуюся простынь. Очередная россыпь поцелуев — вверх, к мягким окружностям груди, ложбинке между, к блестящим от испарины ключицам — вынудила её поддаться вперёд, едва ли не повиснуть на Ретаре, сомкнув руки за его спиной. Его громкий выдох прозвучал самым желанным звуком, нужным. — Я так...так сильно люблю тебя, — доверительно-тихо произнесла она. Погладила руки Ретара, которыми тот упёрся в кровать по обе стороны от её плеч с предупредительной осторожностью, чтобы не придавить её разметавшиеся ореолом волосы, не причинить, пусть и ненамеренно, боль. Тиа всегда подкупала эта забота — даже в мелочах, на первый взгляд незначительных. — Я тебя тоже, радость моя. Они вновь слились в страстном поцелуе. Тиа крепче сжала пальцы, когда Ретар вошёл в неё, и обхватила за пояс ногами, притягивая ещё ближе. Подставляла лицо, обожжённое горячим румянцем, под бессчётные поцелуи, поддавалась бёдрами навстречу толчкам. И мир сомкнулся до ничтожно ограниченного пространства, перестал иметь в этот миг хоть какую-то важность, как и прошлое, окрашенное тьмой. Тиа не слышала больше поскрипывания кровати, доносящийся всплесками шум с улицы, собственные рваные вдохи и стоны на выходе. Удовольствие нахлынуло волной, заставившей вытянуться струной, дрожащим маревом легло на ресницы. Тиа смежила веки, прижалась к Ретару, вбирая размеренно накатывающую истому. Он совершил ещё несколько отрывистых толчков и замер, блаженно ткнувшись лицом в растрёпанные волосы Тиа. Ей была приятна тяжесть его тела поверх собственного — ещё одна забытая радость близости, момент, который хотелось продлить. Тиа безмятежно погладила его взмокшие на затылке волосы. Ретар перекатился на бок. Вдвоём поместиться на постели было сложно, так что Тиа тесно приникла к нему, устроила голову на сгибе между его шеей и плечом. Ей было так хорошо и спокойно. Умиротворительно от возможности вслушиваться в выравнивающееся дыхание любимого, от того, как вздымалась его грудь под её ладонью. Тиа почувствовала, как он легко поцеловал её в макушку. Счастье — засыпать в его объятиях, зная, что и после пробуждения он будет рядом. Тиа закрыла глаза, погружаясь в блаженный сон после ночи бодрствования и танцев среди пылающих костров. О праведном возмездии хозяину таверны, как раз вернувшемуся с затихшего праздника, она, к счастью для этого хмельного весёлого старика, уже совершенно забыла.