Daughtry
<World On Fire>
Going down like a dead man walking, One step from a body in a coffin, Just one — one of the fallen. Waking up to a blood moon, howling, Can't drown it out, even with the medicine, Tearing through me like a bullet of adrenaline! Arms heavy, face down on a death bed, Blame the Gods while choking on the violence, In the end, silence is deafening… Can you hear the crowd like a thousand sirens? In the night like thunder striking? The sickness is rising, the angels are crying: «That's the sound of a world on fire!»
******
— Прошу прощения, если отвлекаю вас от работы, герр командант, — раздался голос, несколько резонирующий из-за плотного железного намордника. — Но за время вашего отсутствия у нас с обермат Роон возникло мнение касаемо деталей недавней битвы, которое мы хотели бы озвучить, если позволите. — И что же? — и Роон, вставшая с рядом Нассау и чуть позади Церинген, ударила последнюю пяткой в подколенную ямку, отчего воплощëнный броненосец пала на колени. — К чему это? — Ну, отвечай на вопрос командира, трусиха, «к чему это»? — блондинка вцепилась пальцами той в волосы и потянула на себя, открывая горло и подбородок Церинген. — Это… При виде подобной сцены Райнхард встал с кресла, но не от возмущения, а просто чтобы обойти стол и встать перед ним, ближе к воительницам. — Раз уж она не хочет, то позвольте мне. — Нассау завела левую руку за спину, а раскрытой ладонью правой указала на объект дискуссии. — Во время отражения нападения Королевского Флота вы, должно быть, подметили что итоговая огневая мощь наших позиций куда меньше планируемой? Он не ответил, а скрестил руки на груди. — Тогда вы должны были задаться вопросом, отчего так получилось. — Самым вероятным ответом послужило бы планомерное уничтожение компонентов нашей береговой батареи вражеской авиацией и артиллерией, а также гибель двух валькирий… — он облокотился копчиком о грань стола. — Но дело было не только в этом, я так понимаю? — Линейный броненосец Церинген вступила в сговор с противником. — выпалила Роон, попутно с силой ударив ребром ладони девушку по открытому горлу, отчего последняя рухнула на четвереньки и стала утробно откашливаться. — Она нас предала, герр командант. Нас и вас. Она сама в этом созналась, и мы можем дать показания, а ещё… — Ещё, как она призналась, инициатором этого саботажа являлся экс-коммодор Фланде. — сея фраза принадлежала, как ни странно, не одной из валькирий, а самому Шмидту. От подобного Нассау, уже открывшая рот для озвучивания идентичной фразы, несколько опешила и ничего в итоге не произнесла, а Церинген неверящим взглядом широко раскрытых глазам уставилась на офицера, лицо которого ей самой показалось просто обжигающе холодным. — К-как вы?.. — Герр коммодор ведь был забран в Берлин почти сразу же после извещения командования о произошедшем. Он угодил в руки Абвера и за эти несколько дней дознаватели нашей доблестной разведки выбили из него всё то, что было необходимо. Меня из-за моего относительно невысокого звания во все детали не посвятили, но в общих чертах с делом ознакомили. — Рупрехт, он!.. — Его будут судить за ряд военных преступлений, в числе которых окажется предательство Фатерлянда в сговоре с военным противником. — эти слова прозвучали в голове девушки погребальным колоколом, и на мгновение в мире не осталась ничего, кроме неё самой и мужчины, чей тёмный безликий силуэт накрывал девушку непроницаемой тенью. — Это, хнык, это неправильно… — по румяным щекам Церинген потекли слёзы, а голос был наполнен горечью. — Я говорила ему, что не стоит… Но… — Полагаю, из-за бытия секретарём он посвятил вас в свои дела, но поделиться со следствием вашей причастностью к инциденту не пожелал. Вам есть, чем заполнить пробел? — Изначально, это было моей идеей, — тонкая ладонь стёрла с щеки влажный солёный ручеëк, но не шибко это помогло. — Во время… Во время очередного патруля дальнего мыса я наткнулась на британского разведчика, у которой и в мыслях не было давать бой, а я… Что-то во мне тогда дрогнуло. — Вас завербовали в Королевский Флот? — Поставили в известность, что в скором времени на архипелаг будет совершён налёт… — А ты, шлюшка, не только не оповестила нас, но и переметнулась к ним. — из рукава Роон поползли частицы чёрной материи, что обволокли её руку и обрели образ привычной рукавицы, когтями которой девушка впилась той в ключицу до кости. — Гах-х-х! — Фрау обермат, прошу. — Райнхард показал ей ладонь в просьбе прекратить, что блондинка хоть и с нежеланием, но выполнила. — Я, гх, я отпустила её, а потом сказала герр команданту, что они предлагают капитуляцию в обмен на приемлимые для нас условия. — Решили подкупить вместо того, чтобы просто выдавить отсюда? — Нассау приподняла бровь. — Редкая неуверенность в собственных силах, Королевский Флот обычно так не играет. — На войне важен каждый солдат, и нет ничего зазорного, чтобы иногда позволять себе действовать отмычкой, а не «Панцерфаустом». — подметил брюнет и обратил взгляд на Церинген. — Какими были условия? — Я предложила ему сдать остров в обмен на английское гражданство и свободу для нас обоих от военных действий. — Пф, аха-ха-ха-ха, — Роон затряслась от смеха. — Редкостная тупость! Неужели ты думала, что британцы не захотят обратить тебя против нас, как только уговор будет выполнен? Дура. — Во мне не было веры в это! Я просто предположила, что мы могли бы попросить, а он… Хнык, он загорелся этой мыслью, списался со связным из Адмиралтейства и стал постепенно ослаблять базу, переводя личный состав на другие объекты. — Так вот, для чего это было… Ну что ж, стоило догадаться. — капитан равнодушно дёрнул плечами. — Стало быть, вы хотели убежать, но это значит, что… — Мы любили друг друга, и сделал он это ради меня. — На допросе он об этом не упомянул. — Потому что решил всё взять на себя! — и она оскалилась, всё же не унимая слёзы. — Никому из вас не понять, что это такое: любить и не быть в силах выказать это! — Ах ты… — зашипела Роон, но Нассау её остановила. — Мы рождаемся ради войны, живëм этой грëбанной войной и мрëм на ней, как мухи, пока вы, высокие офицеры и генералы, — последнее она выплюнула с ощутимым пренебрежением и отвращением. — Пируете на наших костях. Для любого из вас валькирия — красивая винтовка, которую не грех об кого-нибудь сломать, если патроны закончатся, всё равно ведь наштампуют новых! — Хватит этих соплей. — блондинка вдарила еë ногой по лицу, и Церинген свалилась на бок, отхаркивая кровь. Впрочем, нанесённая рана почти сразу же исчезла, разбитые нос и губа — вправились, но девушка всё же не встала. — Рупрехт, ха-а-а, ха-а-а, был не таким. Мы были счастливы, и я была готова поддержать его во всём… Моё сердце грела вселëнная им надежда, что на стороне британцев мы сумеем наладить нормальную жизнь. — Но я вам помешал? Сожалею. Теперь мне видна целостная картина, но остался один вопрос. Вы говорите об отношениях с герр Фланде так горячо и чувственно, будто бы у вас была «связь». — он поднял указательный палец к виску и выдержал паузу, отведя взгляд, после чего вновь посмотрел на линкор. — Но ведь в таком случае он бы… — Это второе гнусное преступление, в котором они оба повинны. — Нассау вышла вперёд и вручила ему небольшой плоточный свёрток с чем-то твëрдым и угловатым. Райнхард развернул презент и уставился на стеклянный флакон с плескавшейся в нём вязкой бледно-оранжевой микстурой. Знакомые же буквы на английском языке подтвердили предположение, порожденное токсичным внешним видом жидкости. — Гипнобрайт? — парень приподнял бровь, а Церинген, резко переменившись в лице, вскочила с места в его сторону, но Роон тут же надавила на плечо бывшей соратницы и остановила её. От подобного взаимодействия двух металюдей пол в месте соприкосновения со ступнями линкора разошёлся в стороны трещинами. — Э-это не… — Всё в порядке, фрау лейтенант. Теперь мне понятно, при помощи чего вы с герр Фланде «любили» друг друга. Конечно, ведь иного способа для такого рода отношений между человеком и валькирией наука пока ещё не придумала. Но знаете, что? Я вас не осуждаю. Это, а также то, что Райнхард аккуратно подбросил в воздух склянку, чтобы девушка сумела её поймать и крепко сжать меж пальцев, несомненно, удивило всех троих. — Вы?.. — Я не знаю, каково быть в прямой и одновременно образной зависимости от подобного рода наркотиков. Не знаю, с чем сталкивается человек, когда единственное удовольствие, что ему доступно — страшнейшее преступление по меркам общества, в котором он живёт. Но я знаю, каково быть тем, кем у тебя хорошо получается, но кем быть не хочешь. Я живу в этом прямо сейчас, на мне висит столько неприятных для меня ответственности и обязанностей, и из этого вынужден исходить, вынося приговор тому, кого считаю виновным. — Герр Шмидт… — Так что я собираюсь написать рапорт о переводе лейтенанта цур зее Церинген в дивизию обеспечения. — Что?! — и здесь Роон взорвалась. — Г-герр командант, она же!.. — При всём уважении, мой фюрер, но сговор с противником и употребление данного наркотического препарата, что вы держали в руках — любого из этих преступлений хватит, чтобы приговорить к смерти или в случае нас, валькирий — к пожизненному заключению, а вы так просто решаете отослать сознавшуюся предательницу прочь? — для неё это было нехарактерно, но даже Нассау не сумела остаться хладнокровной и не преминула озвучить наводящий вопрос. — Данные противоправные действия совершились здесь, на военно-морской базе Магне, на должность командующего которой я был назначен указом Верховного Канцлера. Юридически, это даёт мне право квази-автономного чиновничества на данном участке суши и в прилегающих водах, а в таких случаях, как вы знаете, право административного и уголовного управления остаётся на моё усмотрение ровно до тех пор, пока я занимаю данный пост, и здесь будет действовать закон военного времени. — Это ваше право, герр фрегаттенкапитан… Но вы же понимаете, что стоит ей покинуть архипелаг — и ваше слово её уже не защитит, если я или обермат Роон донесëм на неё до высшего командования? Вы сами можете лишиться головы за подобное самоуправство. — Поверьте, фрау обербоцман, однажды я уже попытался покончить с собой «подобным самоуправством», но, к несчастью, заслужил не пулю, а вот эти погоны. Вот так бессмыслица, не правда ли? — с совершенно умиротворенным лицом произнёс Шмидт и слегка улыбнулся, а девушки просто остолбенели. Первой, однако, «отмëрзла» сама виновница дискуссии. Её губы, пальцы и колени еле заметно дрожали, и нельзя было сказать, что виной тому было обладание препаратом, которого так страстно желала не сама Церинген, но её тело, а не нечто другое. — Почему вы так поступаете? Я же… Мы всех вас чуть не убили! — А вы надеетесь вновь занять место адъютанта? — Н-нет, я не… Это не… Я же рассказала всё, как было. Виновата я — казните меня! — К сожалению, я не в силах оспорить вердикт Верховного Канцлера и спасти от смерти герр Фланде в обмен на вашу жизнь. Это так не работает. И на пол упало несколько капель крови от того, что девушка вцепилась ногтями в собственное бедро. — Я прекрасно… это знаю. Раз спасти его не получится, то я не хочу… жить той же самой жизнью, в которой повстречалась с ним. Нам говорят, хнык, что все люди, которых мы знали ранее, в прошлом воплощении, в нынешнем для нас больше не важны. Мы не помним их и знаем о них лишь из слов вас — людей, что смотрят на этот Ад со стороны, и не чувствуем уже больше ничего. Я не хочу… — она чуть ли не задыхалась собственными словами и слезами. — Жить и знать, что сама убила того, кого любила. Это моя вина! Накажите меня! Но ответом ей послужил взгляд того, кто прямо сейчас смотрел всего лишь на кусок формовочного металла — взгляд безразличный, непроницаемый и совершенно лишëнный интереса к дальнейшему полилогу. — Я озвучил своё решение. Вы отстраняетесь от своих обязанностей адъютанта и полевого офицера в ставке офицериата архипелага Магне по причине несоответствия профессиональным требованиям действующего руководителя объекта, и будете высланы из расположения в качестве эскорта одного из имеющихся в нашем временном владении сухогрузов, когда тот будет готов отправиться в Германию. По прибытии вы будете переданы в распоряжение Совета Флаг-офицеров, а затем, согласно моему рапорту, зачислены в дивизию обеспечения. Фрау Церинген, вы сможете умереть одной из мириады смертей, на которые могут рассчитывать валькирии в этой войне, на ваш выбор, но сделайте это, пожалуйста, где угодно, кроме вод под моей юрисдикцией. Он обошёл рабочий стол и вновь устроился в кресле, ловя на себе недоумевающие взгляды Дев Моря. — Если вы хотели мирной жизни, то искать её следовало не в предательстве, а в приближении победы Рейха, после которой ваши услуги стали бы не нужны. Теперь поищите желанное там, где вы будете максимально далеки от линии фронта и куда я указываю вам путь, а в заключении… Я знаю, это нелегко, но попытайтесь больше не притрагиваться к этой желчи. Деградация в животное — слишком большая цена за сиюминутное удовольствие. На этом всё. На какое-то время звуки умерли в кабинете, пока их не воскресило цоканье каблуков от быстрых шагов Церинген. Ни Нассау, ни Роон не стали её останавливать, но проводили взглядом, затем оставшись со своим командиром наедине. — Герр командант, если разрешите, я не одобряю ваших методов. Церинген следует судить. — Суд уже проведён. — Это крайняя степень самодурства. Она преступила закон, и у вас нет полномочий, чтобы утверждать обратное. — Можете бросить меня в карцер. — от подобного девушки вновь опешили, но если Роон растерялась, то Нассау, казалось, только сильнее распалилась. — Чего вы добиваетесь? Я уже давно служу с вами в качестве коменданта, но только сейчас вижу столь необдуманные действия. В чём причина? — Может быть я хочу в добровольно-принудительный отпуск? — Хватит ëрничать, это не шутки! — Нассау, ты… Почему бы тебе немного не подостыть? Герр командант так с тобой разговаривает, потому что ты воспринимаешь всё слишком лично. — Роон… И это ты говоришь мне?! — Меня никогда не заносит, когда дело касается выполнения приказов командира… Ну, может только иногда, но такой тон не похож на твой привычный голос. Приди в себя. Уставившись друг на друга, в какой-то момент девушки поймали себя на такой мысли, что мужчина, прямо сейчас сидящий вон там и наблюдающий за ними без какого-либо интереса во взгляде, просто не может оставить никого вокруг себя равнодушным. Нассау редко давала волю эмоциям и инстинктам, предпочитая логику, а Роон наоборот — не часто забывала о чувстве превосходства над кем бы то ни было или отдавала пальму первенства самого вспыльчивого существа на многие морские мили вокруг. Они обе всегда были сами по себе, но только сейчас поняли, что поодиночке стали лёгкой добычей для суперхищника, которыми по определению видели самих себя, валькирий… И это был обычный человек. Девушка с двумя хвостиками и со стальной маской втянула воздух ртом и тяжело выдохнула носом, вновь посмотрев на Шмидта своими привычными глазами, более не пылающими сверхъестественным зелёным огнём, как мгновение назад. — Прошу прощения, что вам пришлось стать свидетелем сего зрелища, герр командант. — она завела руки за спину. — Сейчас, с вашего позволения, не могли бы вы пояснить причину, по которой проявили такое понимание к проблеме лейтенанта цур зее и вынесли столь милосердное решение? — Потому что я такой же, как они. — Т-то есть? — Роон изогнула брови. — Мне близка их проблема. Любви я, однако, никогда и ни к кому не испытывал, но желание остаться в стороне от всего не покидает меня и по сей день. — Тот черновик рапорта на увольнение… — Значит, об этом все уже знают. Чëртов Веббер. — Как это относится к делу? — Встречный вопрос: почему вы принимаете участие в этой войне? — Это… И они обе застопорились. Конечно, они и ранее много раз задавались этим вопросом и подбирали в голове ответы, которые бы их удовлетворили, но сейчас почему-то не смогли озвучиться ни одного варианта. Отчего же? — А пока вы раздумываете, я скажу в чём кроется моя мотивация. Я здесь, не потому что мне нравится убивать, и не из желания командовать или унижать, заставлять кого-то что-то делать даже супротив его воли. Мне не нравится ощущать запах пороха и гари, не хочется видеть раздавленные танками или опухшие в воде трупы, не мило мне и зарево напалма, пожирающего поля, дома и людей. Мне не нравится стрелять из автомата, бросать гранаты, бить кого-то плëткой, колоть штыком или резать ножом. Мне не по душе заполнять бумаги, расписываться в учётных журналах, складывать цифры в душном офисе в бесконечные отчёты — ровно как и копать траншеи или заниматься строевой подготовкой. Знаете, почему я сижу здесь в звании фрегаттенкапитана и общаюсь сейчас с вами? — ..... — Потому что при сложившихся мировых тенденциях простой флорист даже при всём умении и старании никогда не станет зарабатывать столько же денег, сколько представитель даже младшего офицерского состава военно-морского флота любой из известных стран. Я не храбрец, не патриот и не герой, а всего лишь наëмный рабочий, занимающийся этим всем ровно до тех пор, пока не поймёт, что накопил достаточно денег, чтобы окончить свои дни в достатке, сытости и тепле. И черновик моего рапорта об отставке останется простым наброском до того момента, пока я не решу, что пора. — Если доживëте до той поры. — выдала брюнетка, чем заслужила недобрый взгляд Роон. — Я прекрасно поняла, чем вы руководствуетесь по жизни, и при всём желании не могу сказать, что, даже несмотря на такое отношение, вы не обладаете поразительными навыками, полезными на выбранном поприще. Также мне понятно ваше сочувствие желаниям и обстоятельствам Церинген, но что вы предпримите, если вас захочет предать тот, у кого просто не будет столь нелепого оправдания, как несчастная любовь или нежелание воевать в чужой войне? Как у меня. — Ты на что это намекаешь, Нассау? — между ними с Райнхардом тут же встала тяжëлый крейсер, очертания которой буквально искрились янтарными всполохами. — Ты же знаешь: я не грохнула эту сучку прямо там по той лишь причине, что не мне было решать её судьбу, а герр команданту. Сейчас же у меня не останется выбора, кроме как скрутить и устранить угрожающую ему полоумную дуру. Чуешь разницу в летальности? — Слишком много на себя берёшь, шавка. — и свет в комнате болезненно замерцал от столкновения жаркой оранжевой ауры блондинки с холодной изумрудной — брюнетки. — Я просто хочу, чтобы фрегаттенкапитан дал простой и убедительный ответ, почему бы мне, будучи многократно сильнее и крепче него, не раздавить его с таким же лёгким сердцем, с каким он пощадил Церинген прямо сейчас. Не приколоченные к стенам или полу предметы стали падать, а мебель будто бы сознательно отползала от двух фурий, уже готовых вцепиться друг другу в глотки. Они были готовы… Пока их внимание не привлёк прозвучавший в паре метрах выстрел. Реакция на звук последовала куда быстрее, нежели пуля даже успела полностью покинуть нарезной ствол «Маузера», и валькирии теперь следили за полëтом снаряда, что, по всей видимости, не предназначался никому из них. Это был предупредительный выстрел, совершëнный человеком с глазами, одного взгляда в которые хватило, чтобы полностью погасить буйство силы и позволить пуле пройти мимо ушей девушек, не будучи перенаправленной конфликтующими потенциалами силовых полей в потолок, стену или в самого Райнхарда. — Вы же осознаëте, герр Шмидт, что без гаубицы или хотя бы «Панцерфауста» у вас и шанса нет утихомирить двух распалившихся валькирий, как мы? — Прекрасно осознаю, фрау обербоцман, но пресекать подобные конфликты — моя прямая обязанность в качестве вашего командующего, и если я не способен справиться с подобным, то это вполне веская причина расстрелять меня по закону военного времени. И не столь важно, кем это будет осуществлено: вами или трибуналом. — Вам так не терпится умереть?! — беспокойство Роон вряд ли можно было расценить, как простую игру. — Каждый человек когда-нибудь умрёт, и если это произойдëт сейчас… То мне хотя бы уже не придётся мучиться и копить службой в армии себе на достойную старость. — с этими словами он положил пистолет на стол и уселся обратно в уже своё кресло. — Но если вы закончили, и мой ответ вас удовлетворил, то попрошу вернуться на свои боевые посты. Мне нужно разобраться ещё с одним актом. Какое-то время Нассау стояла и с требованием смотрела на потерявшего к ней всякий интерес молодого человека, пока не сдалась под не менее угрожающим взором «сестры», и направилась прочь из кабинета. Роон последовала за ней, и в комнате остался лишь Райнхард. — Твою шлюху-мать… — тяжело выдохнул он и откинулся на спинку кресла. Брюнет не раз ощущал близость смерти за эти полчаса, но продолжал «держать марку» до самого конца, и теперь, наконец, дал волю предательской дрожи, отчего руки поразил паркинсон. Это было знаком, что пора закругляться, потому как даже физически не выходило удержать ручку или карандаш в пальцах, а ноги свело судорогой. Безразличие во взгляде, речи, мимике и отношении не было его перманентным состоянием, но лишь реакцией на нахождение рядом кого-то другого, и поддержание сего облика в особенно экстремальных ситуациях, как сейчас, требовало траты огромных усилий воли и выдержки. Для подтверждения хоть и очень вероятной, но всё же вполне способной не подтвердиться догадки, принадлежавшей даже не ему, а Тересии, оказалось необходимым умение убедительно и прохладно лгать, чтобы это выглядело сухой констатацией факта. Вся эта высокопарная чушь, которой ему удалось перегрузить мозги не кому-нибудь, а целым двум валькириям, и тем самым спасти себе жизнь, была для него нехарактерна от слова «совсем», и ноги её росли из книжек самого разного авторства и содержания, которые экс-дежурный периодически читал и перечитывал, занимая то немногое свободное время, что у него имелось. Не было на самом деле никакой «пощады» или «разделения стремлений» с валькирией-перебежчицей — ему просто достало терпения, чтобы с прямым лицом перетерпеть её истерику, и достало эрудиции, чтобы красиво отослать потенциального противника и диверсанта подальше, отгородив себя от возможной в будущем попытки покушения на себя. Морских Дев было опасно делать своими противниками — особенно если те принадлежали твоей же собственной нации. Завтра предстояло продолжить борьбу на этом невидимом фронте, и, раз уж потенциальный бунт главной боевой силы базы против него был упреждëн хотя бы на время, стоило подумать о деле, требующем логичного завершения. Вина преступника была теперь для Райнхарда очевидна, так что ни совесть, ни осторожность не были против того, что нужно будет дать рукам вспомнить почерк Рупрехта фон Фланде, и освежить в памяти, как звучит его обычная и деловая речь — всё должно было выглядеть предельно натуральным. А пока Шмидт в голове конструировал расписание на следующий день и прорабатывал текст «очень интимного» письма для госпожи Штербен, вскипевшие в его кабинете страсти даже не думали перестать пузыриться, потому как стоило обермату и обербоцману выйти из приёмной и оказаться в другом крыле здания штаба, как первая затянула последнюю в укромный коридорчик и впечатала в стену с совершенно диким выражением лица. — Какого хуя ты творишь, идиотка! Мне тоже не понравилось, как легко командир обошёлся с Церинген, но если я хотя бы раз ещё услышу в твоём голосе недоверие или вызов ему — я разорву тебя на лоскуты и скормлю Глубинным, ты меня поняла?! — Отпусти меня, Роон, я тебя услышала. — Если ты хоть пальцем его!.. — У меня и в мыслях не было угрожать герр команданту Шмидту. Вообще. — А? — она несколько опешила и невольно ослабила нажим предплечьем на горло брюнетки. — Ты же ведь?... — Если бы ты не была так ослеплена своим вспыльчивым нравом и больным мироощущением, — она поправила свою юбку и отряхнула плечо от штукатурной пыли. — То заметила бы моë притворство, но ты слишком себелюбива и нетерпелива для подобных мыслительных процессов. Впрочем, это прекрасно сыграло нам на руку. — И в чём же твой «великий план» состоил? — Изначально, я хотела увидеть, как он среагирует на подобную ситуацию, когда окажется лицом к лицу с противником на подобии меня. Согласись, что будь на его месте Веббер или тот же Фланде — те бы уже обмочились. — А он принял это, как если бы был одним из нас и превосходил тебя по категории, поколению и огневой мощи. — иронично улыбнулась блондинка. — У тебя были сомнения в его мужестве? — Сомнения будут всегда и во всём… Я просто хотела удостовериться, что вернулся к нам из столицы тот же самый человек, кому достало умения и силы привести нас к победе в этой безнадёжной обороне. Это была основная директива… — Но имелись и другие. — Мы, благодаря твоей самодеятельности, разузнали о нём кучу полезной информации. Лично меня впечатлило. — Ты меня смущаешь, сестрёнка, — она коснулась ладонью своей щеки. — К этому привела твоя потеря самообладания. — И это тоже важный показатель. — брюнетка отвела взгляд, явно не желая мериться, чья слабость помогла в «разведке» больше. — Герр командант хочет накопить на спокойную старость и неравнодушен к ботанике, раз уж предпочёл бы быть более флористом, нежели солдатом. — мечтательно проговорила явно одухотворëнная Роон. — Это так мило. — Но такое отношение рано или поздно его погубит. — О чём это ты? — и девушка вновь насторожилась. — Инцидент с Церинген должен был увенчаться её кончиной, а он проявил милосердие. Это халатность, которая если и не приведёт к худшим последствиям сейчас, то может войти в привычку, что уже опасно. — Не всем быть холодной сельдью в железном наморднике, как тебе, Нассау. — Думай головой, дура. Командующий должен не только уметь руководить и побеждать, но также принимать взвешенные и порой трудные решения, когда необходимо. Сейчас он выстрелил, но лишь с тем, чтобы привлечь наше внимание, и с ней поступил точно также. Его глаза холодны, но решения выдают именно те эмоции, которые здесь ни к месту. Герр командант всё ещё не проникся войной, чьей неотъемлемой частью стал, и однажды эта слабость его убьëт. Долг адъютанта — оспаривать неудачные или необдуманные решения своего командира и поддерживать верные, направлять его и помогать, несмотря ни на что. Это идеальная должность, чтобы предотвратить худший итог. — И ты, конечно же, выдвигаешь на этот пост кандидатуру не чью-нибудь, а свою. — милая улыбка с её лица не сползла, но аура из тела сочиться всё же потихоньку начала. — У тебя есть возражения по этому поводу? — Я тебе не позволю испортить его и превратить в себя. — Ты прослушала то, о чём я только что распиналась? — Ты правильные вещи сказала, все… Кроме одной. Его секретарём буду я. — Я и близко не подпущу к нему безбашенную дворовую суку, вроде тебя, Роон. — Лучше быть дворняжкой, нежели стерилизованным сфинксом, Нассау. — Повтори ещё раз, как меня назвала, и мне придëтся передавать командиру склянку уже с твоим перемолотым спинным мозгом. — Садомазохистичная педерастка. Потенциалы сил вновь столкнулись в одном месте, и от этого явления электрооборудование на всей базе начало сбоить, а лампочки в здании штаба засветили раза в полтора сильнее, чем в штатном режиме, и одновременно с этим опасно замелькали, как при приближающемся коротком замыкании. И не заметили девушки, что за их перепалкой с момента вторжения в кабинет Шмидта наблюдала ещё одна персона, для которой выведенная валькириями информация была не менее ценной. Она еле сдержала себя, чтобы не поддержать тяжёлый крейсер в утихомиривании линкора, посмевшего угрожать фрегаттенкапитану Шмидту, а теперь, когда возник вопрос о претезаниях на пост адъютанта нового командующего, она заметила, что не может успокоить трепещущее сердце.******
Альфред Дер Дëниц стоял возле своего кресла и смотрел в окно Рейхстага, желая отвлечься от навалившейся на него бумажной волокиты. Он не был человеком усидчивым, отчего данный род занятий никогда не был его страстью, однако чувство ответственности и воинская гордость не позволяли сбросить эту работу на кого-то другого, но мужчина решил сделать небольшой перерыв и отвлечься от всех этих рапортов и планов и просто понаблюдать за жизнью города. Послышался стук в дверь и, как только Гроссадмирал разрешил, в помещение вошёл офицер в типичном чёрном мундире, на плечах которого, тем не менее, красовались адмиральские погоны. Мужчина средних лет с короткими светлыми волосами и очками в округлой медной оправе, он прижимал к корпусу планшет-доску, на которой, как предполагал главнокомандующий Рейхсмарине, было нечто «до жути интересное». Как обычно, впрочем. — Ты уже закончил с отчётами, Лансель, так быстро? — Почти, мой фюрер, но у меня возникла пара вопросов касаемо того списка, что вы сказали мне составить. — Список, который… — он уже не понимал, о каком конкретно из множества поручений говорил вице-адмирал Фольке, так что специально потянул последнее слово, чтобы старый товарищ удосужился пояснить. — Список контингента валькирий, призванных усилить наши позиции в Норвежском море. — Верно, девочки для Шмидта! — Кхем, да. Если позволите… — он перевернул несколько листков и уставился в планшет, поправляя очки. — Согласно ваших рекомендаций, я включил в состав усиления один авианесущий крейсер сопровождения в лице штабсобербоцмана Везер и две подводные лодки, U-101 и U-47, с учётом сложностей, возникших при прошлом боестолкновении гарнизона Магне с Королевским Флотом. Также их основная линия будет усилена одним сверхтяжëлым крейсером, оберлейтенантом цур зее Эгир, а авангард — одним лёгким крейсером, оберматом Майнц, но… — Неоднозначность шестой. — улыбнулся Дëниц в предвкушении предстоящей дискуссии. — Я предполагал, что мы стремимся усилить позиции в Норвегии, но ваша рекомендация включить сюда обермат Дойчланд этому предположению не соответствует. По моему мнению. Она — элемент, подрывающий дисциплину и моральный дух, и её определение в гарнизон столь важного стратегического объекта явно не способствует повышению эффективности. — Ты слишком дословно цитируешь рапорт фрау Бисмарк, друг мой. — Он был подписан командирами всех трёх взводов Первой Дивизии и достаточно точно отражает суть проблемы, так что не вижу ничего зазорного в дословности. Я вообще не понимаю, как подобное существо может носить подобное имя, это оскорбительно. — Что ж, Лансель, ты в чём-то прав. Исключение из «Железной Крови» по причине недисциплинированности и халатности — веская причина, чтобы не рассматривать её кандидатуру… — Но вы рассматриваете. — Потому что целый «карманный линкор», гниющий где-то в доках и подметающий полы — это ужасный позор и потеря для любого претендующего на значимость флота. Невозможность использовать такой ресурс по назначению из-за чрезмерной гордости и «неуправляемости» — это доказательство нашей несостоятельности и руководительской импотенции. У наших дальневосточных союзников имеются аналогичные проблемы, но своими валькириями они воюют так, что Тихий океан уже давно потерял право называться таковым — треск стоит аж до самой Антарктиды, а мы не можем натянуть какую-то наглую сучку? — Но откуда в вас уверенность, что у фрегаттенкапитана Шмидта получится? — Это просто предположение, никакой уверенности. Не удивлюсь, если в какой-то момент ему надоест её общество и он пошлëт оторву в самоубийственную атаку, как сделал бы любой на его месте, и тогда мы уже посмотрим, что за штучка примет на себя это имя в следующий раз. Если не сдюжил человек — не факт, что у сольпуги не выйдет. Это всё? — Никак нет, герр адмирал, ещё кое-что. — он отсоединил от планшетки листок и протянул Дëницу. — Это рапорт на ваше имя от него же с прошением перевести валькирию Церинген в дивизию обеспечения. — Так быстро? Какая формулировка? — «Несоответствие профессиональным требованиям в качестве юнита специфического военного объекта». — Вот оно как… — мужчина прикрыл глаза, задумавшись. — Что ж, тогда расширь список контингента до семи, удовлетворим мальца на этот раз. — Мне подобрать кого-нибудь из резерва? — Что насчёт фрау Шарнхорст? — Предчувствую, что генерал-адмирал Удольф будет категорически против этой затеи, особенно сейчас, когда приведённая вашей же инициативой в движение операция «Вольфенштайн» уже в полном разгаре. Пришла радиограмма, что «Железная Кровь» в полном составе выстроилась в ордер и движется к западному побережью: они в тридцати четырёх милях от того, чтобы добиться прямой видимости с Мортимером. — Верно, это было бы нецелесообразно… Тогда из резерва. — он почесал подбородок, выставив угловатую нижнюю челюсть немного вперёд. — Хм, это мне кое о чём напомнило. Ничего не слышно от нашего учёного друга по поводу проекта «Понера»? Он обещал предоставить результаты к концу этого месяца. — Профессор фон Айзенвальд, да, он отписался в довольно-таки развёрнутой форме и выразил свою крайнюю… разочарованность исследованиями. — Он потерпел неудачу? — Он пишет, что не добился желаемого результата, и очень жирно подчёркивает, цитирую, «несостоятельность химической терапии в качестве самобытной методики». Согласно его наблюдениям, крайне мала вероятность получить эффективную боевую единицу при её «вербовке» таким способом, и очень высока вероятность смертельной интоксикации, потому что потенциалы сил скачут слишком сильно. — Валькирий легче убить, нежели промыть мозги. — мужчина вновь обратил взгляд к окну. — Тогда почему бы нам не включить эту программу в проект «Аншлюс»? Думаю, безумные учёные прекрасно друг друга дополнят, а две валькирии, захваченные малышом Райнхардом, послужат им материалом для общих исследований. Может, что-то из этого и получится? — Не берусь утверждать, герр главнокомандующий, я далёк от подобных дискуссий, так что оставлю на ваше рассмотрение этот вопрос. Мы ведь ещё не решили с седьмой. — Отправим туда ту, кого не осилил доктор. Пусть юнге манн обкатает новую кобылку, а мы посмотрим, как участие в «Понере» повлияло на её желание сражаться на стороне Рейха. При виде довольного лица командира, мужчина вновь поправил очки. «Альфред… У меня сложилось такое впечатление, будто ты собираешься превратить Магне в отстойник для всего, что мазолить глаза. Хотя, почему «создать»? Наверное, просто укрепить это отправкой туда как смутьянки, так и перебежчицы из Орлов.» — это вице-адмирал Рейхсмарине, Лансель Иоганн Фольке, конечно же в слух не сказал, но мысли его можно было прочитать по одному только выражению лица.******
— Какая, однако, чудесная погода, чтобы насладиться чаем в приятной компании, вам так не кажется, леди Энтерпрайз? — эти слова принадлежали прекрасной ликом женщине с небесно-голубыми глазами и длинными серебристыми волосами, даже сливающимися с белоснежным щëлковым платьем. Благородная леди держала в одной руке фарфоровую чашечку с означенным напитком, а другой придерживала сервизное блюдце для самой чашки, при этом наблюдая за поднятыми ветром волнами, которые, какими бы возбужденными ни были, не могли побеспокоить линию горизонта. И если её взгляд был спокоен от шелеста морского бриза в волосах и касания игровой травы босых ног, то в глазах сидевшей на самом краю этого отвесного утёса и свесившей одну ногу девушки плескалось беспокойство, подобное приливу, прямо сейчас лизавшему бритвенные рифы у подножия скалы. Она сосредоточенно смотрела вдаль, и там, где нежеланная собеседница в широкополой панамке наблюдала ковёр сверкающих бликов посреди лазурной синевы, она видела пламя. Море, пылающее не от разлившейся и загоревшейся нефти, но сияющее чем-то демоническим и поистине адским. Тем, что звало к себе, как маяк в лютый шторм. — Я не ценитель чаепитий, мисс Илластриэс. — Вам больше по душе газированная вода, как леди Хорнет? — В таких случаях знаменитые своей пресловутой тактичностью английские леди уже бы поняли, что вести диалог собеседник не намерен. Я хочу побыть одна. — Но ведь сейчас проходят последние предварительные учения перед началом операции. Грустно присутствовать на заключительном брифинге без одного из основополагающих представителей Тихоокеанского Оборонительного Корпуса, это немного бьëт по боевому духу. — Без разницы. — Вы не озабочены успехом нашего предприятия? — Я здесь лишь до тех пор, пока курс «Бастер Колл» пролегает через воды ублюдка, посмевшего наложить лапы на Белфаст. Лишь до тех пор. — Вы так о ней беспокоитесь… Не сомневайтесь, леди Энтерпрайз, рано или поздно, но мы обязательно найдём её и других, что погибли в битве при Магне, и «Бедивер» снова поднимет вымпел. Немного терпения и… — Время терпения прошло. — её голос сталью полоснул по соратнице, но не сказать, что последнюю это хоть сколько-нибудь задело. — Ваше Адмиралтейство обзывает свои дивизии именами героев из старой национальной сказки для детей, а толку? — Что ж, меня тоже такое положение дел немного не устраивает. Будь моя воля, с вашего позволения, я бы по-иному отрядила силы на прорыв «Врат Нифльхейма», и не позволила бы ни Белфаст попасть в плен, ни своей дорогой сестрёнке погибнуть в том бою. — «Будь моя воля», — меланхолично проговорила девушка и погладила макушку севшего ей на колено бурого орла, вместе с тем плотнее натянув козырёк форменной фуражки на печальные фиалковые глаза. — Почему мы воюем друг с другом за этих людей? Почему мисс Формидэбл и Белфаст должны были там сгинуть? Теперь лишь ветер гонял по траве скалистого берега волны и беспокоил морскую гладь, обе женщины более ничего не сказали. Илластриэс посмотрела в полупустую чашку совершенно равнодушным взглядом и встала у самого края, поравнявшись с коллегой в офицерском мундире. — У каждого свои причины. Мне, например, просто нравится сам процесс. — на этих её словах Энтерпрайз с удивлением подняла голову и узрела на белом прекрасном лице британки лёгкую и непринуждëнную улыбку… Улыбку того, кто смотрел бы на заживо горящего человека и украшенный кусочек праздничного торта с одинаковым аппетитом и эстетическим наслаждением. — Разве не любопытно наблюдать за тем, как остервенело они пускают слюнки на то, до чего никогда не смогут дотянуться, и вдребезги разбивают то, что хотели изначально сохранить? Чай из чашки оказался вылит в пропасть, и Энтерпрайз проследила, как сам сервиз устремился вниз из разжатых тонких пальцев. — У меня… не имеется таких вкусов. — Каждому своё, леди Энтерпрайз, каждому своё.******
— Итак, господа, каков же итог этого неприятного «инцидента»? — поинтересовался Дëниц у сидевших вдоль длинного переговорного стола высших офицеров, на чьих плечах красовались в основном адмиральские погоны разной степени достоинства или, по его мнению, паршивости, но была и парочка коммодоров. На улице уже давно властвовала глубокая ночь, и плотные занавески оказались задëрнуты, так что освещение в личном кабинете главнокомандующего Рейхсмарине поддерживалось несколькими светильниками. Впрочем, ещё одним источником света, и довольно-таки не слабым, являлся компактный проектор, что своим сиянием окрасил огромную доску, занимающую две трети стены напротив, в цвета и очертания той части земного шара, что вписывались одновременно в Северное и Западное полушария. Здесь, в нескольких миллиметрах от юго-восточного побережья Северной Америки, находился небольшой продолговатый остров, очерченный красным маркером по доске с подрисованным к нему вектором, а большую часть Атлантического океана занимала тень вице-адмирала Фольке, чьë выражение лица было не в пример проще и прохладнее гримас собравшего не полным составом Совета Флаг-офицеров. — Герр Гроссадмирал, мы сожалеем… — отозвался тучный мужчина с глазами-бусинками, спрятанными за очками-половинками, а от последующего удара Дëница кулаком об стол, два его тараканьих усика трусливо вздрогнули. — И о чём же вы «сожалеете», герр вице-адмирал Эдельштайн? Не поделитесь ли с нами своими переживаниями? От подобного тона мужчину пробил озноб, ведь ещё минуту назад тот был целым адмиралом, но всё же он встал со своего места, шумно и неуклюже отодвинув кресло собственными далеко не самыми стройными бёдрами. Лицо его источало нерешительность, пальцы принялись судорожно стирать платком бьющий ручьём пот, и не нашлось в кабинете человека, который бы посмел насмехаться над такой реакцией: сидевшие рядом с ним и напротив товарищи либо стыдливо прятали глаза под козырьки фуражек, либо находили огромный интерес в лежащих перед ними ручках и карандашах, либо просто еле заметно дрожали, перебирая сложенными в замок пальцами. — Д-дело в том, что… В четыре часа дня Первая Дивизия под командованием генерал-адмирала Удольфа, движущаяся согласно директиве операции «Вольфенштайн» к юго-восточной береговой линии Северной Америки, — он громко сглотнул. — В двух милях от военно-морской базы Мортимер оказалась перехвачена передовыми силами «Союзников» и повязана боем с обьединëнным флотом Британской Империи и Соединëнных Штатов… — И что же наша драгоценная «Железная Кровь» там забыла, не подскажите? Не слишком ли далеко для групповой прогулки? — Дëниц покинул своё место и направился к противоположному концу стола, тем не менее, предпочтя не доводить пухлого военнослужащего до сердечного приступа и пройти по противоположной от него стороне, ближе к карте. Словно бы в издевательство, но звучавшие шаги лакированных туфель прекрасно дополняли поистине демоническую тень высшего офицера Рейхсвера, как пожар ползущую по западному континенту, постепенно поглощающую и планомерно исторгающую воды Атлантики и, под конец, взгрызшуюся в пласт суши, именуемый Европой. — Э-это… Это была акция, предложенная лично вами, герр г-г-г-главнокомандующий, с целью захватить плацдарм в тер-р-риториальных водах Орлов, для дальнейших д-д-да-а-действий наших Военно-Морских Сил в этом регионе. — Так почему же мы до сих пор не отправили по проторенному курсу десантные и транспортные суда для закрепления на этом участке суши, м, друзья мои? — он с детской игривостью во взгляде и в голосе нежно приобнял двух офицеров, которые в этот самый момент ощутили себя ни чуть не лучше тучного бедолаги, стоявшего вон там и задыхающегося собственным же дыханием. — Стоит сразу же хватать удачу за хвост, а не то она может им и по ебалу надавать! — Мой фюрер… — Весело, должно быть, шугать молодняк, Альфред, но не слишком ли ты затягиваешь наше заседание своими кривляниями? На бедняге Юргене уже лица нет, и похудел он килограмма на полтора, если не больше. — эти слова, произнесëнные рассудительным и невероятно спокойным для данной ситуации голосом, принадлежали мужчине в возрасте, что внешностью своей напоминал скорее уже своё пожившего конюка, нежели человека. Генерал-адмирал Вальтер фон Варцеха сидел на своём привычном месте, у изголовья стола и по правую руку от Дëница, держа руки сложенными на груди, и всем своим видом показывал полудрëму, что для всех остальных казалось просто недостижимой роскошью. Старого солдата по-настоящему не заботило ничего, что было озвучено или чему здесь предстояло ещё прозвучать, так что он позволял себе говорить с опущенной головой, чтобы свет не мешал прикрытым глазам. — Если их не шугать время от времени, Вальтер, — он отлип от двух адмиралов и уставился на старика. — Они забывают, чем заслужили свои лычки, места в Совете и уважение, и перестают воспринимать свои должностные обязанности со всем необходимым пиететом. Прямо как сейчас. — Чудесно, давай тогда обвиним командира дивизии обеспечения в некомпетентности, проявленной в ходе операции, к которой он отношения не имеет по определению, а заодно почему бы нам не понизить его в звании и не приговорить к расстрелу за парковку в неположенном месте? — иронии и отеческого осуждения в этой фразе было столько, что остальные офицеры как-то даже воспряли духом, что за них есть кому постоять, а самого Гроссадмирала это изрядно остудило. — Хорошо, герр адмирал, присаживайтесь. Отдышитесь немного, я погорячился. — Б-благодарю, мой фюрер, п-п-прошу прощения! — Друзья мои, коллеги, товарищи, не сочтите за грубость или дерзость с моей стороны, просто, сами должны понимать, когда человека что-то приводит в недоумение — он может немного выйти из себя. Со всеми нами же такое случалось? — мужчина обвëл их взглядом, отчего офицеры закивали и стали переглядываться между собой. — Конечно, герр Гроссадмирал! — Йа-йа, иногда отчёты меня тоже вводят в ступор… — А у меня уши вянут от современной оперы. — Хорошо-хорошо, — он похлопал в ладоши, прекратив переговоры излишне воодушевившихся мужчин, и обратил на себя внимание. — Так что давайте теперь отбросим эмоции и проведём совещание, как подобает Совету Флаг-офицеров, сошлись? Превосходно. Так значит, у кого какое мнение, как так получилось, что мы столь позорно прозевали сбор крупных вражеских сил в точке, на захват которой отправили, ни много ни мало, всю нашу Первую Дивизию — элиту элит валькирий Рейха? Мы же не настолько глупы, чтобы забыть провести элементарную рекогносцировку местности, так ведь? — Думаю, это из-за специфики группировки, собранной «Союзниками» в Мортимере, Альфред. — отозвался престарелый генерал-адмирал и, наконец, поднял на своего слишком уж рано облысевшего друга пристальный взгляд ястребиных глаз. — Мы хорошо замаскировали подготовку для своей операции, а они — для своей, только и всего. — Ты уже что-то об этом разузнал, Вагнер? — Как только я услышал о случившемся, то сразу же растолкал своих звёздно-полосатых приятелей, чтобы успокоить тебя, когда начнёшь плакаться в жилетку. — Не томи. — хоть Дëницу слова и ухмылка его были совершенно не по душе, но любопытство перевесило желание вступить в очередную перепалку с наглой развалиной… пока что. Это можно было сделать и позже. Фон Варцеха хрипло крякнул и принялся что-то чертить карандашом на листке бумаге, выдернутом из стопки макулатуры рядом с собой. — Не так давно британское Адмиралтейство и американское Военно-Морское Министерство в условиях строжайшей секретности сообща утвердили инициативу, согласно которой надлежало… — он утробно прокашлялся в кулак. — Организовать крупную, нха, ударную группировку с курсом, кха-кха, охватывающим западное и северное побережье всей Европы. Офицеры, стоило им это услышать, стали перешëптываться и обсуждать, но повисший бубнëж тут же оказался прерван несколькими ударами по доске указкой, произведëнными Фольке: — Господа, прошу вас сохранить фокус внимания на герр генерале. — Верно, хорош уже тарахтеть, мелюзга, я ещё не закончил! — Но если эта операция настолько масштабная, то почему мы не заметили даже намëка на её подготовку, а, как ни в чём не бывало, планировали и привели к исполнение свою? — поинтересовался Дëниц и стал терпеливо наблюдать, как старый товарищ что-то рисует. Вскоре тот закончил царапать чëрным грифелем полотно и поднял листок на всеобщее обозрение: на нём с завидной детализацией и приятным глазу карандашным мазком оказался изображён городской переулок, чьи стены были будто бы обгрызены стаей крыс, по разбитой вдребезги и изрытой кратерами брусчатке тут и там валялись люди разной степени целостности, а всё изображение в целом было словно бы объято пламенем. — Чтобы нашу атаку не заметили, мы решили послать десантные корабли только после того, как от флагмана «Железной Крови» поступит сообщение, что позиция взята в котëл и отрезана от остальной акватории Орлов. Это разумно, хоть и занимает куда больше времени, чем могло при одновременном выдвижении. Ну, а перед «Бастер Колл», как они это обозвали, не стояло аналогичной задачи по расчистке плацдарма и его удержанию для их сухопутных частей где-то на наших берегах. Они шли к нам не за этим. — Герр генерал, вы же не хотите сказать, что?.. — Единственной задачей, определëнной руководством янки и чаехлëбов, было максимально чисто и жëстко проутюжить всю береговую линию от Мерсина до Северодвинска ураганным огнëм палубной артиллерии десяти линкоров, штормом ковровых бомбардировок восьми ударных авианосцев и Бог знает скольких крейсеров и эсминцев. Валькирий на суше даже при помощи аэрофотосъёмки не отличить от военных или гражданских, а упорное сохранение радиомолчания вплоть до начала атаки и отсутствие десантных судов за ненадобностью таковых этому только способствовало. — Они что, спятили?! — Я думал, что эти святоши хотят «порядка» и «демократии», так какого ж Морского Дьявола они утверждают такие инициативы? — А разве не только японцы промышляют выжиганием вражеских позиций подобным образом? Разразившийся гомон прервал, как ни странно, ни раздумывающий о чём-то своём Дëниц или уже начавший терять терпение фон Варцеха, а вице-адмирал с очками и указкой: — Стало быть, нам повезло, что всё обернулось так, как обернулось… — задумчиво потëр он подбородок, чем заслужил закономерное «Повезло? В каком это месте?» от кого-то из коллег, и продолжил. — Согласно завизированным итогам сцепки двух армад, наши силы оказались примерно равны, и хоть перекос по численности был у «Союзников», сражение увенчалось неоспоримой ничьëй. Каждый остался при своём, и нам в крайней степени повезло, что ударили мы именно по Мортимеру, не куда-нибудь севернее, и они не стали собирать для этой акции валькирий где-то у берегов, скажем, Южной Америки. В противном случае, мы могли сильно разминуться и среагировали бы лишь тогда, когда они уже опустошили большую часть Средиземного моря. Флотилия, способная встречным натиском чуть ли не в муку перемолоть «Железнокровных» в полном составе… — Против такой силы у наших друзей из Западной Европы явно бы не было шансов, чтобы достойно ответить, это вы верно подметили, друг мой. — прозвучали слова не того, кто заседал здесь в составе Совета Флаг-офицеров, а того, кто сейчас стоял в дверном проёме с довольным выражением лица и поставленной на мысок туфлëй. И стоило морякам посмотреть в сторону наглеца, который осмелился столь бесцеремонно ворваться на их совещание, как они все до единого повскакивали со своих мест, выпрямились и ударили себя кулаком первой руки в грудь с громогласным криком «ХАЙЛЬ ВЕЙМАР!». Лишь вице-адмирал Фольке и Гроссадмирал Дëниц сделали это с относительно спокойным сердцем, а генерал-адмирал фон Варцеха в силу возраста предпочёл резким действиям плавно встать и поприветствовать нежданно явившегося Верховного Канцлера. — Хайль Рейхсвер, господа. — он показал ладонь в знак приветствия и лёгкой походкой проскользнул мимо военнослужащих к исконному месту Альфреда, в итоге устроившись на кресле Великого Адмирала. — Присаживайтесь, не хочу прерывать ваше собрание своим присутствием. Мужчина предпочёл подождать, пока каждый, включая Дëница и Фольке, ни занял свои места, и ткнул указательный палец в висок, подперев одну руку другой. — Наша разведка определëнно недоработала, раз уж сбор сей вражеской группировки оказался нами незамечен, и спасибо герр генералу, что мы хоть так разузнали о, получается, минувшей угрозе. — Не стоит… — Вальтер попытался его поправить, но Генрих сам остановил ветерана жестом. — Ничего там не слышно от ваших «товарищей» по поводу нашего взаимного обмена любезностями? — Их руководство в шоке, мой фюрер: два незрячих тюфака ударили друг друга наугад, а их кулаки очень больно встретились костяшками. — Значит, контрразведка уже сработала, как надо. Двоякое чувство, должен признать. — Мой фюрер, — отозвался Дëниц. — Ответственность за провал операции «Вольфенштайн»… — Ни на ком не лежит, потому как операция вашими усилиями прошла так, как ей и было положено. Немой вопрос повис воздухе, а Веймар этим словно бы наслаждался. — «Благодаря беспрецедентно точной и кропотливой работе военной разведки, руководству Рейхсвера стало известно о готовящейся вероломной атаке обьединëнных сил Атлантического Пограничного Корпуса и Королевского Флота, для упреждения которой во вражеские территориальные воды была отправлена элитная группировка нашего доблестного Рейхсмарине. Понеся средние по тяжести потери, Первая Дивизия практически полностью истребила вражеское формирование, призванное причинить огромные разрушения на западном побережье Европы, и была отозвана для того, чтобы перегруппироваться и подготовить контратаку на позиции врага». — будто бы процитировал он отрывок из завтрашней газеты или пометки для военной хроники, чем вызвал изумление во взглядах офицеров. — Полагаю, об этом стоит дать почитать нашим гражданам, чтобы держать их в курсе хода войны, но прежде всего — осведомить наших союзников из Доминиона Виши и Сарденской Империи, какие жертвы нам пришлось принести, чтобы они сумели сохранить свой суверенитет… Или хотя бы свои силы в Средиземноморье. Что думаете? — Простое преподнесение действительности, даже пропагандой не назвать толком. — ухмыльнулся старый Вальтер, а остальные лишь согласно покивали. — Герр Дëниц, где сейчас находится генерал-адмирал Удольф? Почему он не присутствует на этом заседании? — В данный момент он составляет более подробный отчёт о случившемся и самостоятельно руководит подготовленными десантными силами в ожидании дальнейших распоряжений. Вызвать его сюда? — Не стоит, пусть занимается своим делом. Предупредите его, чтобы подготовил место на мундире под новую наградную ленту, соответствующе позаботился о вернувшихся из этой мясорубки валькириях, и пусть в своём отчёте, если ещё его не закончил, использует озвученные мною формулировки. Пускай эти строки войдут в историю в качестве выписки из официального документа, составленного рукой самого командующего Первой Дивизией и обнародованного по причине «случайной» внутренней утечки. — Йа воль, мой фюрер. — А всем здесь присутствующим мой совет: последовать примеру герр генерала и вернуться к исполнению обязанностей. Если вы не против, конечно же? Намёки Верховного Канцлера никому объяснять не пришлось, и вскоре в помещении остались только трое: он, Дëниц и фон Варцеха, которому Генрих заранее подмигнул. — Что мы теперь будем делать с американцами, герр Веймар? — поинтересовался Альфред у брюнета, подошедшего к карте и что-то на ней разглядывающего. — Поскольку они уже знают о нашем интересе к Мортимеру, программу свернëм. На время. Вернёмся к рейдам у берегов Южной Америки, где наши великосветские английские визави так плотно осели ещё в прошлом веке. — он обвëл северное побережье нижерасположенного континента пальцем, почти точно повторив очертания тëмно-синей зоны, располосованной лучами красной девятиконечной звезды. — Хоть мы и прижали Британскую Империю в Норвегии, Гренландии и Исландии, у них остаётся ещё целый континент, с которого они помогают Орлам вести войну в Тихом океане и планомерно гадят нашим мадридским протеже в Индийском и Атлантическом. О севере тоже не стоит забывать: у Дзипангу, хоть они это и отрицают, имеются определëнные «трудности» с тем, чтобы воевать на четыре фронта. — Наши очаровательные лисички плохо переносят климат этих широт, будучи разодеты в тугие чулки и прозрачные шелка? Не мудрено. — задорно подметил старик, чем заставил прыснуть в кулак и самого Генриха. — Что ж, пока герр Удольф выхаживает наших драгоценных защитниц, почему бы нам не прикинуть, кем на время восполнить потери «Железной Крови»? Она должна оставаться символом нашего превосходства на море. — Соберëм с миру по нитке, мой фюрер. — Гроссадмирал постучал пальцами по столу. — В дивизии обеспечения найдëтся пара-тройка надëжных кадров, а в том случае, если командиры Второй и Третьей дивизий соизволят подсобить, то… — Какой прекрасный блеск в бесстыжих глазах, Альфред, — фон Варцех иронично улыбнулся, искоса посмотрев на мужчину — юнца, относительно его самого. — Мало того, что ты «позаимствовал» мою Эгир, так ещё и собрался поставить вместо погибшей Бисмарк мой флагман?! — Капитан-лейтенант Фридрих дер Гроссе останется ведущей «Дикой Охоты», герр генерал. — поспешил его успокоить командующий. — Хоть фрау Тирпиц и понесла тяжёлые повреждения, она всё ещё остаётся в строю и полномочия сестры временно возьмёт на себя при поддержке Принц Ойген. — Ахах, я не сомневался, что малышка останется на плаву, её ничто не способно убить. — Мы зря отпустили с остальными герра Альбрехта, мой фюрер. Стоило спросить, сможет ли он временно перевести в Первую Дивизию фрау Один и фрау Парсеваль, если уж обер-лейтенанты Граф Цеппелин и Гнейзенау не пережили этот бой. — Он против не будет. — задумчиво проговорил Веймар, не отвлекаясь от своих исканий на этом клочке мировой карты на переговаривающихся адмиралов. — Как обстоят дела с исследованиями многоуважаемого профессора фон Айзенвальда? Дëниц приподнял бровь из удивления прозорливостью Канцлера, а Вальтера пробрали муражки при одном только упоминании о «Докторе Смерти». — Он уже влился в работу с господином Менгеле? — Как вы?.. — было хотел спросить Альфред, но тут же осëкся при воспоминании, с кем сейчас разговаривает. — Кхем, да. После того, как «Понера» оказалась им завëрнута, я подумал, что будет полезным использовать его наработки в тандеме с хирургическими практиками отдела, который вы оставили ответственным за «Аншлюс», и… — Светлая, правильная мысль. И они уже приступили к работе? Так быстро? — не без толики предвкушения прозвучал вопрос фюрера, на что адмирал согласно кивнул. — Похоже, он только этого и добивался. — Похоже на то… Ладно, что бы ни происходило — всё к лучшему. Не мешайте им, пусть великовозрастные дети с парой-тройкой академических степеней играются со свëрлами и скальпелями в своё удовольствие, лишь бы наши собственные валькирии не пошли под нож и в итоге обрели то, чего так страстно желают. — В качестве материала для исследований было решено предоставить им захваченные на Магне вражеские валькирии, лёгкий крейсер Белфаст и линейный крейсер Худ, они уже переправлены в Дахау. Точных сроков, правда, не озвучили «из-за экспериментальности технологии», но я решил дать им… — Не будем торопить их. Всё-таки, хочется действительно качественной продукции, за которую благородные Девы Моря станут нашими верными спутницами до самого конца.******
Сколь же глубоки и черны недра человеческого подсознания? Место, где одновременно всё идëт так, как хочется, и совершенно вопреки желаниям. Существование без осязания и сон без самих сновидений, когда ты будто бы тонешь, но поднимаешься вверх в окружении пузырьков собственных мыслей и воспоминаний. В таком плотном месте немудрено потеряться, и вполне понятен страх забыться, но стоит начать двигаться к свету, замерцавшему перед глазами, как тут же начинаешь жалеть о том, что не насладился этой тишиной и одиночеством впрок… Именно такие ощущения испытывала девушка, когда её грудь вздыбилась в невероятно глубоком вздохе, а веки чуть приоткрылись в поистине предательском порыве. Её тянуло к свету, но теперь очертания сложились в широкий круг с ещё четырьмя вписанными в него меньшими окружностями, что чуть ли не намеренно кололи два сонных небесно-голубых глаза прямо с сетчатку. Но боли не было, была неприязнь к адскому светилу, а все пробудившиеся чувства передавали информацию мозгу вяло и вязко. Ощущение, аналогичное вхождению человека в длительный наркоз для какой-то хирургической операции, но с той лишь разницей, что с этим чувством она пробуждалась, а не засыпала. Очертания предметов плыли и двоились, кожа и мышцы вообще не помогали понять, в каком девушка находится положении и чего касается, язык будто бы сросся с зубами, и только нос жëг вполне различимый запах концентрированного медицинского спирта. «Я… в госпитале?» — самая вероятная мысль, пришедшая в данной ситуации, но постепенно проясняющиеся чувства стали предоставлять аргументы против этой теории. В госпиталях — по крайней мере, во владениях Её Величества, — редко позволяли настенной плитке покрыться паутиной трещин и обвалиться, будто бы от чьих-то мощных ударов, и вряд ли стали бы красить потолки в чёрный цвет, как здесь. Также, контуженных или тяжело раненных уж точно не поковывали бы по рукам и ногам к поставленному диагонально металлическому операционному столу, а, как могла судить она из немного ожившего осязания, с ней так и поступили. Более того, одежда, в которую её запеленали, ни соответствовала ни только стандартной больничной рубахе со штанами, но и повседневному облачению, ставшему уже неотъемлемой частью жизни на службе Королевского Флота: была ли в том воля случая или же неоднозначное чувство юмора высшего командования, но некоторая доля британских Дев Моря носила вместо офицерских или матросских мундиров комплекты униформы дворцовой прислуги. Белоснежный чепчик на голове, искусного пошива платье с широкой полой и фартуком, перчатки на всё предплечье, шелковые чулки с поясом и миниатюрные туфельки — ничего из этого сейчас не имелось, а имелось подобие смирительной рубашки, сложенной из нескольких тканевых лент. Эти лоскуты были скреплены между собой шпеньками и явно предназначались для лёгкого доступа к любой части тела без снятия всего наряда, а то, что хлястики в области локтей обеих рук были отвëрнуты, и из этих мест к капельницам тянулись трубки, это только подтверждало. Она в плену — это стало уже очевидным, и, скорее всего, запрятана в застенки знаменитых немецких лабораторий, где в уплату за позорное поражение, потерпленное при попытке захватить архипелаг Магне, ей предстоит судьба подопытной крысы у двух мужчин во врачебных халатах, что стояли вон там и что-то особо жарко обсуждали. — Что ж, похоже, что одна из вас куда устойчивее к анестетикам, чем другая. Впечатляет. — с практически отсутствующим акцентом по-английски произнёс высокий и худощавый мужчина, который походил осанкой и чертами лица на аристократа куда больше, нежели его приземистый и откровенно безумноватый на вид коллега. — Где я? Где мои?.. — она попыталась подняться, но плечи и колени даже не собирались двинуться с места, и заслуга в том была далеко не тесных железных фиксаторов — тело просто не слушалось. — Если вы беспокоитесь о своём обвесе и обмундировании, то в ближайшее время они вам не пригодятся, расслабьтесь. А если речь идёт о другой валькирии, которую нашим войскам удалось захватить, то пожалуйста. Она проследила, куда он указал раскрытой ладонью, и увидела на аналогичной установке справа от себя другую женщину, бывшую несколько старше неё, со спадающими до плечей золотыми волосами и измученным лицом. Вторая, тем не менее, отличалась от первой наличием плотного и толстого ремневого ошейника, приковавшего к холодному столу ещё и голову. — Л-леди Худ! Очнитесь! От этого крика носик блондинки поморщился, в какой-то момент дрогнули брови и веки, и девушка увидела бледно-синие глаза подруги. — М-м-м… Что?.. Где я? Где… Бел! — её реакция оказалась аналогичной что на пробуждение и нахождение себя в незнакомом месте, что на наличие здесь соратницы. — Кто вы такие? — Теперь, когда оба пациента в сознании и относительно трезвой памяти, не будет смысла проговаривать всё дважды, для каждой в отдельности. Мы представители научно-исследовательского института Аненербе, о котором вы, милые дамы, должно быть, что-то да слышали. Я профессор кафедры биологии, генетики и биохимии, Хагенс фон Айзенвальд… — «Доктор Смерть»…— едва ли не шëпотом проговорила Белфаст, на что до этого учтиво кивнувший мужчина поправил очки с пренебрежением во взгляде. — …А сей австрийский джентльмен — доктор кафедры хирургии и антропологии Кристофер Обадайа Менгеле. — Приятно. — проговорил шатен, роясь при этом в большом чемодане. — Полагаю, вы уже поняли по этим капельницам с анестетиками, что воспользоваться своими метачеловеческими способностями мы вам не позволим, и здесь вы обе — не более, чем люди. Я немного ослабил концентрацию, чтобы вы смогли придти в себя и нам удалось пообщаться перед началом столь долгой и, я надеюсь, плодотворной работы. — К чему это, Хагенс? Они только будут рыпаться понапрасну. — Наши гостьи имеют право знать, ради чего им придётся участвовать в опытах, проведя большую часть времени в таком неудобном скованном положении. Физически им от этого лучше не станет, но в душе, возможно, они найдут умиротворение. — Аха-ха-ха-гха! В душе! — как-то дëрганно захихикал Менгеле, всё ещё что-то ищя, но уже на столе. — Они… «Они прихлопнут тебя, стоит им только чихнуть» — говорили они! Теперь посмотрим, кому придётся убирать разбросанные по полу кишки! При виде такой радостной истерики, девушки переглянулись, не скрывая своего явного беспокойства и паники, а вот профессор невзначай зевнул. — Прошу прощения, что вам пришлось стать свидетелями приступа моего коллеги. Вот, что бывает, когда пытаешься в полевых условиях без посторонней помощи вытащить частицы шрапнели из собственной головы. Удивительно, но операция прошла более чем успешно, только вот он стал… больно нервным. — Что вы собираетесь с нами делать? — Действительно, в сложившейся ситуации только и остаётся, что интересоваться. Не беспокойтесь, фрау Худ, — он достал из кармана небольшую пробирку с оранжевым сиропом внутри. — Своим вмешательством в ваш организм мы вряд ли наворотим дел больше, нежели вы сами. — Это?.. — Белфаст стала разглядывать ёмкость, но тут же её внимание обратила на себя блондинка, при взгляде на которую та просто не поверила, что это — её сестра по оружию. Английский линкор отчаянно пыталась высвободиться, одновременно с этим скребя ещё полностью не вернувшими чувствительность пальцами поверхность стола, её глаза сузились чуть ли не до точек, на скулы изогнулись в совершенно невиданном оскале. — ГДЕ ВЫ ЭТО ВЗЯЛИ?! — Леди… Худ? — для горничной стало глубоким шоком увидеть такую странную реакцию, такое лицо и такие глаза женщины, некогда бывшей образцом благородства, свойственного Девам Королевского Флота, и ей было легче подумать, что женщину подменили кем-то другим. — Теперь понятно, почему у неё есть ошейник, а вам он ни к чему, фрау Белфаст? Вы хотя бы не разобьëте себе голову в попытке добраться до этой гадости. — Что вы с ней сделали?! Как же Женевская конвенция?! — Она едва ли распространяется на вас, валькирий, из-за ваших явных отличий от понятия «Человек Разумный», а соответствующие правки в этот документ внесены так и не были. — как ни в чём не бывало, Хагенс просто развернул стол с Худ на нём так, чтобы ни она не видела его, ни Белфаст — её. — Так что давить на благоразумие бессмысленно — мы полностью в своём уме. Но если вас интересует, отчего ваш товарищ так бурно реагирует на эту вещь, то вы не знаете, что такое «гипнобрайт»? — Гипно-что? — Верно, при взятии крови на анализ процент содержания этого препарата и его последствия были выявлены только у фрау Худ, из-за чего нам потребовалось ввести ей куда меньшую дозу анестизии, чем вам. В здоровом теле — здоровый иммунитет, если перефразировать. — Я до сих пор не понимаю… — Не так давно в Центральной Африке было найдено растение, сок которого вызывает нарушение работы опорно-мышечного аппарата, обмена веществ и гипофиза, провоцируя у попробовавших его животных спазмические приступы боли и агрессии. Аборигены местного племени добавляли немного этого нектара себе в пищу или курили как табак, добиваясь эффекта боевого стимулятора — допинга, иными словами. Но это просто предисловие. Видите ли, каким-то образом данное растение и продукты из его волокон попали в руки некоего британского фармацевтического цеха, где его совместили с рядом простых и сложных химических соединений, чтобы получить вот это. Он ловко покрутил меж пальцев пробиркой и продолжил. — При попадании в организм сложных теплокровных существ, как мы с вами, этот состав нарушает работу центральной нервной системы. Лишь редкие биоэлектрические сигналы от мозга в таком случае доходят до конечностей и мышечных тканей, и в зависимости от дозы человека можно либо в значительной мере ослабить, либо полностью прекратить работу самых важных систем жизнедеятельности, вроде сердечно-сосудистой и лëгочной групп. Но интереснее всего то, что из-за специфики воздействия на организм первокомпонента обратный трансфер сигналов от нервных окончаний в головной и спинной мозг не прекращается, а только лишь обостряется. Понимаете, что это значит? Поначалу Белфаст лишь тупо смотрела на учёного, пытаясь срастить в голове то, о чём ей сейчас рассказали… А затем словно бы прозрела. — Это же значит, что!.. — Согласно принятой в узких кругах теории, степень превосходства валькирий над человеком в плане физической силы и прочности постоянно варьируется даже в рамках одного индивида и отрезка времени в зависимости от эмоционального состояния конкретно взятого субъекта. Жëсткость и интенсивность электро-магнитного излучения, а также плотность ваших мышц, по всей видимости, возрастает и падает пропорционально насыщению крови адреналином, дофамином и прочими аналогичными гармонами, отчего в состоянии спокойствия и умиротворения вы можете заниматься бытовыми вещами, не боясь разрушений или поломок чего-то хрупкого. В состоянии же гнева, раздражения или страха вы — то, чем вас видит широкая общественность. «Неубиваемые монстры, как шреддер перемалывающие города и целые страны». И это распространяется не только на эмоции негативного окраса, ведь в моменты радости или наслаждения вы ничуть не слабее. Но вы же это знаете? Хоть ответа не последовало, но профессор Айзенвальд понял по крайне подавленному лицу девушки, что задел самую тонкую струну. — Из всего ранее сказанного следует, что вам должно быть «трудновато» выражать свои эмоции на привычный людям лад. Вы не можете обнять другого человека в моменты радости без того, чтобы не переломать ему рёбра и позвоночник, и не можете удовлетворять себя интимной близостью с мужчинами, потому что в таком случае это будет равносильно помещению под гидравлический пресс полового… — Прекратите. Прошу вас. — мрака и совершенно обычного человеческого отчаяния в этом голосе и взгляде было столько, что даже лампочки стали на пару тонов тусклее. Заметив это, Хагенс лёгким движением открыл клапан в капельнице, и Белфаст почувствовала, как в неё вливается жидкая анестезия. — Простите меня, не хотел давить на гнойник. Продолжим об интересном. Как вам уже стало понятно, этот препарат разработали таким образом, чтобы он обострял пять чувств, одновременно с этим не позволял телу перейти в «боевой режим», что бы с ним не вытворяли. Боль от пыток или ранений будет в разы острее, тактильные ощущения от соития и усталость — тоже, но забавнее всего, что особенность первокомпонента в виде усиления агрессии проявляется теперь при достижении точки «ломки», которой тоже относительно несложно добиться. Блондин плавно перевëл в горизонтальное положение стол сначала с Худ, а затем с Белфаст. Она с неверием и горькой жалостью наблюдала за тем, как та, кого уважала и на кого старалась равняться в силу своих возможностей, настоящая благородная английская леди, теперь превратилась в плачущую от абсолютного бессилия и, возможно, от осознания собственной ущербности слабоумную девчонку, при виде которой не хотелось ничего, кроме как отвернуться и уйти. Ведь то, что женщина так неадекватно реагировала на один только вид наркотика, говорило об уже давнем и периодическом употреблении… И от этого становилось лишь тяжелее на сердце, ибо Белфаст даже не заметила ничего из этого ранее. Она была слепа, хотя могла видеть, а теперь и вправду желала ослепнуть, чтобы не лицезреть подругу такой. По её щекам потекли слёзы, а сознание постепенно начало погружаться в новое забытье. — Неужели мы… Виной всему этому мы? — Поставки гипнобрайта на чёрный рынок идут из африкано-британских колоний, откуда дельцы продают их и «Союзникам», и нам. И без этого существует целая периодическая таблица наркотиков куда более дешëвых, лёгких в производстве, эффективных и успевших зарекомендовать себя среди самых убогих мира сего, так что не сложно догадаться, кем являются наиболее заинтересованные в столь узконаправленной и дорогостоящей «экзотике» лица, верно? Металюди и те, к кому они неровно дышат. — Прекрасная лекция о вреде наркотиков, господин ректор, но не пора ли нам перейти к практической для закрепления пройденного материала? — Менгеле уже полностью снарядился в фартук со множеством заполненных самым разным врачебным инструментом кармашков, походя скорее на плотника или слесаря, а от лица не осталось почти ничего из-за марлевой повязки и плотных защитных очков, и учёный уже демонстративно пилил воздух перед собой широкой зубчатой пилой, предназначенной для рассечения костей и сухожилий. — Да, пожалуй, да. Что-то я разошёлся сегодня, простите меня, коллега. — кивнул фон Айзенвальд и немного приблизил к невольным и трясущимся от страха пациенткам операционный светильник. — Ч-ч-что вам от нас нужно? — удивительно, но даже почти ополоумевший линкор от подобного зрелища протрезвела, будто бы и не было никакого помешательства, и задала этот вопрос в унисон с лёгким крейсером. — Мы будем творить при вашем посильном содействии историю. Новые шаги в познании феномена валькирий и путей изменения человеческого генокода в принципе, нейрохимии и нейробиологии, испытание новейшей технологии… — «Новейшей», — счастливо усмехнулся Кристофер. — Потому что разрабатывать её с нуля и доводить до совершенства мы будем на вас! Путём мучительных для вас проб и не менее болезненных для вас же ошибок… Только вот меня кое-что беспокоит. — Интересно. — Хагенс даже опешил от того, как молниеносно напарник потерял весь свой маниакальный визионерский задор и сложил руки под мышки. — Вряд ли мы добьëмся слишком уж внушительных результатов при работе с настолько испорченным наркоманией материалом. Головной мозг и нервная система подобного ширпотреба не дадут чистых результатов из-за разложения клеток, костный мозг также может оказаться просто недостаточно крепким для дальнейших операций и имплантаций. Может, стоило поставить вместо одного червивого линейного крейсера другой, что прибыла из Америки? — Там ситуация была немногим лучше, но не беспокойтесь, герр Менгеле, я уже подумал над этой проблемой. Для начала, мы вырежем из фрау Худ всю ту слабость, которой она себя запятнала. — Это возможно? — Не так давно я доказал, что вполне. Я вас научу, друг мой, как справляться с такими последствиями человеческой глупости, но если не удастся вернуть субъекту целостность — мы просто используем её в качестве черновика. Сначала нужно разработать методику, а отрабатывать её будем уже на чистовом варианте. — мужчина обвëл Худ левой рукой, когда говорил о черновике, а Белфаст затем — правой. — Я весь в предвкушении, уфу-фу-фу-фу! — учёный затряс плечами в еле сдерживаемом смехе, а беловласка пожалела, что сил у неё осталось, только чтобы держать себя в сознании, и словно бы весь мир был против того, чтобы она протянула своей подруге руку и хотя бы дотронулась ладонью до неё. Отныне, они остались одни.