NateWantsToBattle
<The Wrecked And The Worried>
One time for the saints and the sinners, You know you gotta put it down like a winner, Chances taken, smile ’til you fake it… My mind's running all the time And I don't really like anything I find. Got time? 'Cause I'm out of mine, Had my ducks in a row, now they're slowly falling out of line. All day talking to myself, And I found that I don't really know me well. Flip through try to find a spell, Now we’re stated, overrated, Now we’re spawning from a special kind of Hell. One time for the saints and the sinners, You know you gotta put it down like a winner, Chances taken, smile ’til you fake it, None of this seems right! Two times for the wrecked and the worried, Your tainted mind will be your judge and your jury, Chances taken, smile ’til you fake it, Sick of it, yet I keep coming back! Oh, but I keep coming back!
******
Гарь и гниль — именно такие ощущения у неё возникли, когда носа достиг неприятный, вязкий и тяжëлый запах. Словно бы какое-то животное умерло ещё неделю назад и уже начало разлагаться, а его разделали, выпотрошили и решили приготовить на открытом огне, специально в процессе пережаривая. Просто невыносимая вонь, от которой хотелось проблеваться… Но именно она и заставила её открыть глаза. Открыть и увидеть смуглую и морщинистую руку, что прямо сейчас водила у неё перед носом глубокой керамической миской, в которой что-то булькало и источало видимый и, казалось, даже осязаемый смрад. — Я знал, что это поможет. Всегда помогает, хех. — усмехнулся пожилой мужчина с внешностью коренного жителя Северной Америки и смилостивился над её бедным обонянием, когда наконец-таки убрал миску и присел на стул рядом. Придя в сознание, девушка с длинными, но спутавшимися седыми волосами и фиалковыми глазами огляделась: она отчëтливо помнила чувство погружения в холодную морскую почину, когда солëная вода жестоко и жадно лизала опаленные взрывом спину и руки, но сейчас не ощущала ничего, кроме приятного тепла и успокаивающей мягкости — сейчас она лежала на диване, укутанная в одеяло. Ни коварных острых рифов, ни бушующих штормовых волн, ни разрывов артиллерийских снарядов, ни стрекотания зенитных огневых точек, ни рëва пылающих самолётных двигателей и свиста рассекающих воздух крыльев — только ленивое потрескивание поленьев в каменном камине и блики домашнего пламени, скачущие по деревянному срубу и внутреннему убранству комнаты, уставленной как обычной мебелью, так и всякими индейскими побрякушками, чьë назначение Энтерпрайз предпочла бы даже не знать. И запах. Ужасающее зловоние, которое изрядно портило композицию, но почему-то не особо беспокоило улыбающегося старика в коричневой дублëной жилетке. — Где я? Кто вы такой? — Мой отец дал своему сыну имя Истэка, очень приятно. Я один из старейшин этой общины и, как у вас это принято, мэр города Галлоуфолс, штат Мэн. — Мэн? Так далеко? — она чуть было не вскочила на ноги, но разум и сам мозг тут же ударами ножа пронзили образы пламени и смерти, отчего схватилась за голову и в итоге лишь слегка дëрнулась с места. — М-м-м-м… Как я сюда попала? — Она вас привела. — он дёрнул головой на левое плечо, и блондинка увидела сидевшую прямо перед камином худощавую девушку с такой же смуглой кожей, как и у Истэки, но покрытую редкими белыми отметинами. Её словно бы выцветшие волосы острыми локонами спадали до самого пола и на скрещенные по-турецки ноги, в кирпичного цвета глазах отражался огонь камина, и одета она была в простенькую тканевую юбку и в на вид тяжëлую и отдающую каким-то странным зловещим ощущением медвежью шкуру угольно-чëрного окраса. В руках молодая скво держала аналогичную миску, но то, что там было, пила или ела без каких-либо проблем, хотя интуиция подсказывала Энтерпрайз, что варево там плескалось то же самое. — Как я… — Я охотилась на Агахо и загнала его у большой воды. Свернуть шею было легче, чем выследить, жалко, а потом заметила человека на берегу. Я подумала, что ты мёртвая, но ты дышала, так что принесла сюда, чтобы дедушка сказал, что делать. Ешь, я старалась. — отозвалась она грубым и не особо заинтересованным голосом и вернулась к еде. — Кара спасла вас, мисси. На вас и лица не было, вся продрогшая и в лохмотьях. Откуда вы здесь? — Я, м-м-м, я сражалась с силами Железного Рейха у военно-морской базы Мортимер в Кастомере… — она поморщилась, прикрыв глаза ладонью. — Я была в составе Атлантического Пограничного Корпуса и… — Война, да? Понятно. Что ж, это многое объясняет. — А? — В это время года восточные воды довольно суровы — ни один человек бы не пережил такого переохлаждения, отдавшись течению, идущему аж с тех далëких мест, а вот вендиго бы справился. Кара сказала, что ей знаком ваш запах, стало быть, правда. — «Вендиго»? — Злые духи худой и голодной зимы, в обход запретам предков рыскающие по земле в поисках живых оболочек, чтобы овладеть ими. Они слепы и, пока пребывают в своём истинном облике, не могут навредить тем, кто чист сердцем, но других подталкивают ко злу, а больше всего их привлекают злодеи, что вкусили плоти и крови себе подобных. — Это… — она устало вздохнула и откинула голову на подушку. — Это просто местная индейская сказка, чтобы пугать детей и не давать им грызть ногти и жевать сопли из носа. — «Местные индейские сказки» не задирают насмерть ни в чём неповинных детей, мисси. Девушка с удивлением посмотрела на старика, чьи глаза сами были обращены в утробу камина, словно бы ясно видели в нём нечто. — Такое уже случалось раньше, много зим и ещё больше лун назад. Когда на этой земле не было ни пристани, ни каменных домов, ни дорог, наши предки основали здесь общину, обнеся её высокой оградой из обточенных стволов деревьев. Но его это не остановило. Огромный одноглазый волк с разодранной до кости клыкастой мордой, что был шерстью и душой чернее ночи без звёзд, всё его тело испещряли глубокие раны, которые никогда не заживали из-за проклятья сородичей, когда-то погубленных им и попранных его клыками — и везде, куда бы ни пошёл, его сопровождал смрад от крови, насквозь пропитавшей шкуру. Даже стоя на четвереньках, он был немногим ниже меня или вас, но скользил во тьме, как порождëнная ею же тень, и каждую ночь кто-нибудь в здешних местах умирал. Дикие звери бежали с этих берегов, будто объятые лесным пожаром, ни одной охоты или ягодного сбора не обходилось без чьих-либо криков и предсмертного хрипа, женщины боялись оставлять своих детей одних и без ножа под подстилкой, кто-то вовсе отказывался рожать или засыпать… И продолжалось это до той поры, пока мой прадед, отважный Викэса, не взял в руки копьë, два топора и три каменных ножа, чтобы сразиться с бродячим кошмаром, пришедшим с Тёмных Земель, на равных. Он надрезал собственную руку, чтобы привлечь голод Агахо, и остался ждать на пустыре, а следующим часов пролилась ещё одна кровь — смрадная, густая и гнилостная, пировать которой не стали бы даже черви. Истэка вновь посмотрел на девушку. — Ужас был убит, изгнан в мир духов, чтобы быть растерзанным сущностями своих погубленных братьев, но неделю назад шериф Моралез обнаружил в лесу недалеко от города кучу волчьих трупов. То была обычная стая, местная, которая облюбовала свою территорию и не нападала на человека — лишь загоняла слабых, старых и больных животных, чтобы те не отравляли своей смертью воду и деревья, но все они до единого были растерзаны бритвенными когтями и растоптаны тяжëлыми лапами. А три дня назад малыш Томми, который развозил утреннюю газету на велосипеде, оказался задран прямо напротив начальной школы исполинским чёрным медведем со шрамом-крестом заместо правого глаза. — Медведь зашëл так далеко к человеку? — Агахо вернулся, чтобы продолжить пир нашей кровью и нашими страхами. — Волки не перерождаются после смерти медведями, это какая-то… — Люди могут, а звери не могут? — этим явно риторическим вопросом старейшина недвусмысленно обозначил свою осведомлëнность о природе и самой Энтерпрайз. — Согласно вашим словам, каждая игл — это вендиго? Я лично никогда не пробовала чужой крови, тем более человеческой. — Как знать. Как бы то ни было, теперь наше племя сможет вздохнуть спокойно с осознанием того, что Агахо больше никогда не вернётся вновь. — Почему вы так ду?.. — хотела спросить она, но старый индеец указал двумя пальцами в сторону девушки у камина. — Вендиго, лишëнный жизни клыками другого вендиго, сам становится его частью — более жестокий дух пожирает плоть недостаточно сильного, как огонь пожирает сухую древесину. — Она! — и лишь сейчас до Энтерпрайз дошли аллегории мужчины: она оказалась спасена и выхожена таким же метачеловеком, каким была сама. — Ты тоже игл! Поэтому тебе удалось одолеть этого Агах… Этого медведя, и принести меня сюда. Какой у тебя класс? Какого ты типа? Из какого подразделения? Как тебя зов?.. — Я Кара. Из племени Камашти, общины Галлоуфолс, штата Мэн, ничего больше. Ешь, иначе остынет. — Моя внучка права, вам нужно набраться сил. Не знаю, насколько долго вы дрейфовали у этих берегов, но с тех пор, как она пришла с вами на плече, идёт уже третий день. Поешьте немного, это чувствуется вкуснее, нежели пахнет. Блондинка посмотрела в миску, которую дали ей в руки, и могла с уверенностью сказать, что если это и было вкусно, то внешний вид варева этому противоречил, как и запах. — Это что, суп из медвежьего мяса? — Плоть человека или зверя не в силах утолить голод и злобу вендиго — на это способна кровь лишь другого вендиго. Для одной только Кары этого будет многовато, так что прошу, окажите милость этому маленькому краснокожему племени. Энтерпрайз с опаской посмотрела на пахлëбку, но вместе с приходом в сознание после долгого сна к ней пришëл и голод, чуть ли не выворачивающий кишки наизнанку, так что она, задержав дыхание и зажмурив глаза, немного отпила из миски… И тут же свалилась на пол, утробно кашляя и блюя неоправданно большим количеством чего-то серо-малинового. — Кха-кха! Кха… Буэ! Вы, ум, вы солгали!.. Кха-кха! А-кха! Это просто отвратительно! Ещё, у-у-у-ум, ещё хуже, чем запах… — Тошнота — признак жизни, мисси. Простите меня, не стоит верить на слово старику, который большую часть своего века провёл в скуке и хандре, хе-хех. — Вы… — Дедушка — страшный человек, Эш, никогда не доверяй всему, что он говорит. После этого девушке ещё некоторое время пришлось приходить в себя по-настоящему, когда ей принесли нормальное жаркое. Есть его, конечно же, для неё было рискованно, да и не очень приятно во всë непропадающем зловонии тушёного медведя-людоеда, но всё желаемое оказалось действительным. Она вдоволь насытилась двумя порциями, после чего поинтересовалась, что же стало с её формой, и получила неутешительный ответ: от чëрного офицерского плаща осталась изорванная тканная скатерть, из которой можно было сделать разве что шарф или накидку от дождя, а вот от юбки, некогда белой рубашки, фуражки и высоких сапог гостеприимные хозяева начисто избавились из-за полной непригодности к дальнейшему использованию. Впрочем, как поведал Истэка, в перерывах между разделыванием Агахо и приготовлением из его шкуры себе накидки Кара захаживала в местный магазин и купила там их гостье одежды по своему вкусу и чтобы навскидку подходила по размерам. Это была обычная белая рубашка с двумя чëрными вставками — вдоль и поперëк линии пуговиц, тёмная юбка до середины бедра, охотничьи прошитые шерстью ботинки и чëрная осенняя жилетка с капюшоном. Одевшись и даже не особо разочаровавшись в обновках, Энтерпрайз заметила в зеркале, что пребывание в течение нескольких дней, если не недель, в бессознательном состоянии заставило её несколько исхудать, кожа болезненно побледнела из-за долгого пребывания в холодной солëной воде, под глазами появились мешки, черты лица как-то даже заострились от усталости и нехватки калорий. Она ослабла и вряд ли бы сейчас смогла, как и прежде, резво рассекать волны и вести бой, не имелось при ней и боевого обвеса в виде взлëтной полосы и нескольких вспомогательных орудий и зениток — сейчас она не чувствовала себя сильнее, прочнее или быстрее обычного человека, а во рту так и остался вкус от по глупости попробованного супа из «вендиго». — Я… Словами не выразить, как я признательна вам за то, что спасли меня и обогрели, вам пришлось потратиться даже на одежду и еду для меня, но… — Пустяки. Помогая другим, ты помогаешь и самому себе, — улыбнулся старейшина. — Но вам нужно идти, верно? Война, вас манит зов проливающейся на ней крови. Это вполне естественно для вендиго: желать поскорее вернуться в подобное место и продолжить купаться и набираться сил от царствующего там зла. В таком случае, Кара, не могла бы ты проводить мисси до ближайшей автобусной станции? — Пойдëм. — коротко кивнула она, и они с Энтерпрайз вышли из дома Истэки, чтобы вдохнуть свежего и прохладного утреннего воздуха. Галлоуфолс не являлся городом большим и заполненным небоскрëбами: здесь не было домов выше двух или трёх этажей, все они были кирпичными или деревянными, а где-то невдалеке, у самой пристани, виднелось высокое и широкое строение, походившее на сильно вытянутый вигвам. С одной стороны у этого портового городка имелся каменистый берег с простым деревянным пирсом и пришвартованными к нему такими же простыми деревянными лодками, с трёх же других сторон раскинулся лесной массив из высоких хвойных деревьев. Здесь не было пробок, как в других американских более-менее крупных и густо заселённых городах, машин на улице — раз, два и обчëлся, и единственным человеком, которого Дева Моря увидела в такой час кроме них с Карой являлся высокий краснокожий мужчина в пуховике, стирающий щëткой чëрный след, что тянулся откуда-то с юга по бетонному тротуару до самого крыльца дома Истэки и заворачивал во двор. В голове Энтерпрайз тут же возник образ того, как невысокая и с первого взгляда хрупкая девушка одновременно несëт на одном плече её бесчувственное тело, а другой рукой без каких-либо проблем тащит за собой по земле огромную, судя по ширине следа, медвежью тушу. Иглам были по силам и куда большие подвиги, но подобное безобразие не осталось бы тайной для местных даже под покровом глубокой ночи — кто-нибудь да увидел бы, потом рассказал другим и позвонил в полицию, но здесь не было ни толпы зевак, ни искрящих мигалками машин правоохранительных органов, ни агентов национальной безопасности, которые как раз-таки и занимались нахождением металюдей для их последующей вербовки. Всё шло своим чередом, а при взгляде на то, как по-отечески дворник отругал Кару за беспорядок, а та вполне обыденно смутилась, авианосец и вовсе впала в ступор. «Неужели все здесь живут и знают, что среди них ходит Дева Моря, но ничего не предпринимают… Словно бы так и надо?» — эта мысль сформировалась в её голове, пока они шли к той самой станции, и только укрепилась от того, что случилось дальше. Проходя мимо одноэтажного здания, окружëнного двухэтажными, их ушей донеслась десятиэтажная мужская брань, которая несла в себя как вполне английские, так и местные индейские словечки — и всё с жëстким южным акцентом. Заглянув в этот закуток, девушки увидели полноватого мужчину в засаленной красной клетчатой рубахе и синих джинсах, что обтирал руки не менее грязным, чем его же собственное оплывшее и небритое лицо, полотенцем. «У Ржавого Стэна» — гласила скромная вывеска над поднятой металлической воротиной, а у Энтерпрайз возникли сомнения, называется ли эта убогая мастерская в честь «ржавого» владельца, стоящего перед ними, или из-за находящейся рядом с ним поистине устрашающей развалюхи, когда-то в прошлом бывшей, видимо, «Хайнтед Хуком». — Мать твою и всех её ублюдков от Наполеона, чёртова кляча, да я тебя!.. — Доброе утро, Стэн. Снова? — как ни в чём не бывало произнесла Кара с лëгкой улыбкой, которая не шла ни в какое сравнение с беззубой улыбкой реднека, засиявшей при их появлении. — Утро, Кара! Ну да, снова. — он показал сжимаемый в крепкой волосатой руке железный обрубок. — Сколько, блять, не чиню этот домкрат, а он остаётся всë таким же куском дерьма! Как теперь мне прикажите вести дела? Залазить под машины стрёмно, аж пиздец… А кто твоя подружаня? — Она уже уходит. Тебе помочь? — не дожидаясь ответа, девушка подошла к тягачу, засунула ему под передний бампер руку по самый локоть и с лëгкостью подняла, отчего машина болезненно закряхтела, как подстреленная утра. — Снова ты меня выручаешь, я ненадолго. Он лёг на доску с колëсиками, закатился под днище с чемоданчиком инструментов и начал что-то там крутить и шаманить, а Энтерпрайз услышала за спиной звук приближающегося движка. Это был раскрашенный в чëрный и белый цвета стандартный, но несколько потасканный, кажется, неоднократным столкновением с лосём полицейский автомобиль, который плавно остановился перед мастерской, и из окна переднего пассажирского сидения к ним высунулся шатен с тёмными солнцезащитными очками на глазах и с зубочисткой во рту. — Снова за своё, Миллиган? Я же отозвал у тебя лицензию на работу механика ещё на прошлой неделе. — Иди к чëрту на кукан и наслаждайся скачками, Кëртиз! Я уже и за собственной машиной поухаживать не могу? В своём-то гараже! — За машиной — можешь, даже с конфетами и шампанским, если хочешь, а за воровство экспонатов из палеонтологического музея я имею право тебя посадить ой как на долго, дружище. Кара, золотце, лучше отпусти старушку прямо сейчас, чтобы они оба не мучились — спишем на несчастный случай. — Пошëл ты нахер, коз-з-з-зëл. — натужно и сквозь зубы протянул Стэн, а полицейский рассмеялся. Он приспустил очки и с ног до головы осмотрел незнакомку, но всего лишь хмыкнул, дëрнул плечами и со словами «Бывайте» уехал по своим делам. А Дева Моря продолжала пребывать в недоумении от всего услышенного и увиденного. Всё это для неё было таким диким, таким непривычным и далëким, таким… уютным, словно бы не существовало никакой войны, или она была, но где-то там, вдалеке и никого здесь не касалась. — Спасибо, Кара, с меня причитается. Как обычно, в общем-то. На пока что, аванс, так сказать. — закончив с машиной, он протянул ей маленькую коробочку, из которой девушка зубами вытянула розовую жевательную резинку, согласно кивнула и направилась дальше, чтобы отвести незваную гостью восвояси. — Эти люди знают о том, кто ты такая, верно? — Знают. — И ничего с этим не делают? Разве это не их долг: сообщить о нахождении игла властям? — Дедушка назвал это «вза-имо-по-мо-щью». — протянула она по слогам, как если бы это было очень сложным для запоминания и понимания словом. — Так делают люди, кто хочет такого же отношения к себе. Если уйду, кто будет охотиться на забредших зверей и вытягивать трактор старого Стьюи из оврага на тросу? Здесь мой дом, здесь моё место. — Планету охватила Мировая война, каждая из нас призывается в армию для защиты Соединëнных Штатов Америки. — Я не бросала камня в витрину, чтобы была война с продавцом, и всякую пуму, которая хотела бы со мной войны, уже давно обглодали конюки и волки, потому что свернула ей шею. Не моя война, не буду частью вашей армии. — Но ты же… — Я не такая, как ты, Эш. Вендиго ходит по земле и охотится на чужаков, а не летает на железных птицах со звёздами на гриве. За этим диалогом они не заметили, как подошли к той самой «станции» — обычной автобусной остановке с вывешенным на обозрение расписание. — Сядешь на третий, — она указала на табличку. — Он будет через десять-пятнадцать минут, и за полчаса доедешь до Рок Блофса, а оттуда… Сама посмотри по карте, куда тебе надо. Попутного ветра, Эш. — Почему ты так меня называешь? — У тебя пепельные волосы, бледная и холодная кожа, и нашла я тебя в подпаленной одежде. Хочешь, назову «Блэйк»? — Меня зовут Энтерпрайз, и я капраз второго взвода Тихоокеанского Оборонительного Корпуса. — Слишком длинно, «Эш» лучше: один слог, а вот у «Кары» целых два. Бывай. — и она ушла. Блондинка ещё долго провожала молодую скво взглядом, пока та не исчезла совсем, а затем посмотрела в сторону леса, куда уходила дорога. Был способ проще, чем самой добираться до ближайшей войсковой части — достаточно позвонить с местного телефона на дежурный номер Пентагона, который знала, и к вечеру сюда бы уже наползла Национальная Гвардия, чтобы сопроводить Энтерпрайз к её командиру… Но также это бы значило, что Кару могли вычислить, а, как поняла девушка, та бы не согласилась покидать дом по собственной воле. Просто уехать, благо в карман ей положили немного денег, чтобы оплатить дорогу до ближайшего города? Или попробовать добраться вплавь, как и подобает иглу Союза? Или же?.. И сейчас, сидя на холодной скамейке в ожидании транспорта, который бы увёз её обратно, на ставшую привычным образом жизни войну, авианосец Энтерпрайз не знала, что ей делать. Она не хотела ничего из прокрученных в голове вариантов, не хотелось и чужих напутствий, потому как просто устала. Гордые национальные гимны, пафосные агитирующие речи, высокие офицерские звания и памятные фотографии — ничего этого здесь и сейчас не было, ничто из этого не заглушало голос изголодавшегося по тишине и покою разума, и так она прикрыла глаза, уперев локти в колени. — Что мне делать? — вопрос, изначально произнесëнный про себя, прозвучал шëпотом и оказался унесëн порывом ветра. Ветра, который заставил измученную девушку ëкнуть от щекочущего чувства в щиколотке. Посмотрев вниз, Энтерпрайз поняла, что ветром к еë ноге прибило какую-то хлипкую бумажку, развернув которую она увидела, что это была старая газетная вырезка. Многие буквы разъело влагой и временем, но открывающее статью изображение осталось относительно целым и понятным. Автобус не спеша подъехал к остановке, а когда водитель рычагом раскрыл дверь, чтобы впустить своего потенциально единственного на сегодня пассажира, ветер каким-то неестественным усилием вырвал из её рук газету и унёс прочь. — Едите, мисс? — Значит, таков был её выбор. — Истэка сел в обитое кожей кресло возле окна и принял от Кары чашку с ароматным настоем. — Как думаешь, всё ли с ней будет хорошо? — Не знаю. Ты же шаман, так сам и спроси у принявших её волн и у ветра — он лучше подсказчик, чем я. — Ветер есть ветер, он никогда не делает то, что от него хочешь… К примеру, он всё никак не может унести этот жуткий запах Агахо отсюда. О чём ты думала, когда готовила из него себе рагу на заднем дворе? — Вы же сами сказали, что это лучше всего помогает тем, кто валяется без сознания уже третий день к ряду, разве нет? Старик и его внучка обратили взгляды в сторону источника этих слов и увидели в дверном проёме между гостиной и прихожей высокую бледнокожую девушку с длинными волосами цвета остывшего пепла, что придерживала рукой свисающую сбоку занавеску. На её лице виднелась скромная улыбка, а глаза будто бы искали одобрения — как у малолетней девочки, пришедшей помириться с любимым дедушкой, которому совсем недавно нагрубила. — Вы решились вернуться, мисси? — Я просто… — Может, жаркого? У нас ещё много осталось. Предательское урчание желудка послужило им ответом, и щеки Эш порозовели от смущения. — Если только одну. — Конечно, присаживайтесь за стол. «Камашти всегда примут того, кто пришëл за помощью в тяжкое время» — так потомкам завещали предки, так делаем и мы до сих пор.******
Церинген ломало. Это была её комната, в которой уже несколько дней не открывали окно, чтобы хоть немного проверить помещение, а занавески были задëрнуты, так что только свет коридора, пробивающийся из-под двери, не позволял мраку полностью поглотить девушку. Она лежала на небрежно расстеленном по полу бордовом пледе и крепко сжимала в руке край этой материи — то немногое, что у неё осталось в память о человеке, с которым валькирии было уже не суждено увидеться. На каждую ночь беспокойного сна приходилось две совершенно бессонные, она отказывалась выходить из комнаты, чтобы хоть немного поесть, и на некогда прекрасном и приковывающем к себе сторонние взгляды, но теперь осунувшемся и истощëнном лице девушки двумя багровыми пятнами зияли опухшие глаза и болезненные морщины вокруг них. С того дня она много плакала, но в какой-то момент организм сам решил, что разумнее всего будет приберечь немногую оставшуюся влагу вместо траты её на слëзы, так что небольшое мокрое пятно на ткани под головой уже давно высохло — как и тонкая серая полоска слюны, тянущаяся от уголка рта к левому уху. Её ломало. Воспоминания о тех тёплых ночах и чудесных рассветах в его объятиях почти полностью затмились уколами тысячи нагретых иголок по всему телу, руки и ноги дрожали даже сейчас, они отказывались предпринимать хоть какие-либо действия кроме тех, которые бы привели её к желанной оранжевой склянке, лежащей в нескольких метрах, под комодом. Эти воспоминания не могли хоть немного оттенить ту боль, что едва ли не буквально потрошила её изнутри, и сейчас, лишившись всего, что было хоть сколь-нибудь значимым, разум резало осознание собственной невероятной тупости. «Деградация в животное — слишком большая цена за сиюминутное удовольствие.» — слова того, кто отнял у неё всё и оставил в живых будто бы в насмешку, отпечатались в мозгу следом от пламени газовой горелки на стальной поверхности. Как смел он попирать память её любимого?! Как ему только хватило совести сказать ей такие слова своей грязной пастью?! Как… Но сейчас она прекрасно осознавала, что он был прав. Прав абсолютно и во всём. Ошибки, которые совершила и которые ещё тогда ошибками не казались ни на грамм, били по сердцу с тяжестью спрятанных в перчатку железных брусков. Ей было плохо, хуже чем если бы оторвали руку или прострелили ногу, хуже чем если бы топили или заживо жгли. «Почему ты меня не убил? Я сожалею. Я раскаиваюсь. Я признаю свою вину, я готова к наказанию… Сделай это, прошу тебя. Я больше так не могу!» — именно эти слова она была готова произнести, если бы он стоял сейчас перед ней, и если бы в горле уже давно не пересохло от обезвоживания. Она бы могла попытаться вымолить смерть у других валькирий, но что-то подсказывало Церинген, что те бы не согласились — не из сочувствия или благородства, не из любви к ней, а сугубо вопреки её желаниям. Они ненавидели её, и именно эта злоба не позволила бы им осуществить её самое заветное желание, а они бы с наслаждением смотрели на то, как она заживо гниëт и обращается в пепел, и не проявили бы милости. — …помогите мне, кто-нибудь… у-умоляю, мне так плохо… я не могу… И за этим плачем девушка сама не осознала, как вышло так, что теперь сидела на краю кровати, некогда располовиненной во время её же истерики пару дней назад, из последних сил затягивала зубами самодельный тканевый жгут почти под самой ключицей и касалась холодной стальной иглой кожи на внутренней стороне предплечья у локтя. Ей оставалось одно-единственное движение, одно лишь усилие, чтобы на краткое время покончить с болью и раствориться в чистом наслаждении от тишины, словно бы она снова с ним, со своим возлюбленным командиром… И это усилие она совершила. Глаза Церинген закатились от ощущения побежавшей по венам ядовитой желчи, пальцы перестали дрожать, а покрывало в том месте, где сидела, стало темнеть и пропитываться непристойной влагой, стекающей по внутренней части конвульсирующих бëдер. Склянка опустела, а шприц выпал из рук и разбился, и девушка упала навзничь. Как и в случае с подготовкой к уколу, одна рука сама по себе проскользнула под колготки и промокшую ткань трусиков, нащупав своеобразный разрез ниже живота, пальцы другой сомкнулись на отвердевшем соске под рубашкой и бюстгалтером. — Рупрехт!.. Ах, почему тебя здесь нет? Мне так одиноко, я так хочу тебя обнять и приласкать, что… — Но я здесь, дорогая. Обидно, что начала без меня. — эти слова прозвучали, как бой града об жестяной таз, и Церинген посмотрела в сторону входа в комнату: там, удерживая открытую дверь, стоял он в своëм привычном чëрном мундире с несколькими наградами и коммодорскими погонами и вставками на рукавах; глаза его скрывала тень от козырька фуражки, но девушка не могла ошибиться — он вернулся к ней живым и невредимый. — Рупрехт, как ты?!.. — сияющая ярче солнца, она было хотела броситься ему в объятия, но ослабшие ноги подвели, и встретилась бы она с полом, если бы не его сильные руки. Она снова оказалась в его объятиях, и было это ни с чем несравнимое чувство. Острее боли от наркотической ломки, сильнее ненависти к фрегаттенкапитану Шмидту, ярче жажды собственной смерти и слаще удовольствия от новой облегчающей страдания дозы гипнобрайта — всё это меркло по сравнению с его тёплым дыханием и крепкой хваткой. И она была счастлива. — Я, у-ум, я так скучала! Я так боялась, что ты больше не вернëшься, Рупрехт… Хнык, мне не важно, что случится со мной, лишь бы ты был жив. Я так скучала… — она плакала без слëз и шмыгала уже не дышащим носом, лишь сильнее вцепившись в его широкую спину и зарываясь лицом в грудь. — Думаю, он тоже по тебе скучает, Церинген. Интересно, когда же вам с ним удастся встретиться там, куда тебя никогда не пустят из-за бытия валькирией? Скажи мне, пожалуйста, каково это: любить кого-то и не быть в силах выразить эту любовь? Ты, кажется, говорила, что я не знаю, так может ты мне поведаешь, любезная сестрица? Девушка не сразу уловила, что эта фраза была сказана не его голосом, в отличие от предыдущей. Поглощëнная благодатной радостью от долгожданной встречи, она не сразу поняла, что ей вообще что-то сказали, но постепенно, извилина за извилиной, поражëнный нарастающим сумасшествием мозг обработал информацию так, как это должно было случиться, а обманутые воспалëнным разумом нервы донесли известие, что обнимает она вовсе не высокого мужчину, а девушку всего на пару сантиметров выше себя. Глаза сработали позже всего остального организма, но вот уже перед Церинген стоит не коммодор Рупрехт фон Фланде, а валькирия Роон, уголки рта и глаз которой изогнулись в снисходительной ухмылке. — Нет… — Герр командант был прав: ты «немного не в себе» из-за длительного стресса. Моя ж ты бедняжка. — Нет. — А ты подумала, что твой ненаглядный вернулся к тебе из могилы? Ха-хах, некрофилка. — Нет! — Не шуми так, что-то ты больно, хм, не-е-е-рвная? — с ехидством и наслаждением протянула блондинка и по мере их почти что одностороннего диалога усиливала хватку, чтобы отчаянно пытающаяся вырваться Церинген, наконец, перестала рыпаться. Девушка не была в состоянии нормально сопротивляться, под действием наркотика и в следствие жëсткого истощения она представлялась не сильнее даже обычного ребенка, не то что метачеловека уровня тяжëлого крейсера, будучи сама линкором, так что, как бы не пыталась, «объятия» Роон только затягивались. Таз и рëбра грозились очень быстро треснуть и раздробиться от нажима на спину и ягодицу ладоней ухмыляющейся блондинки, дыхание тоже постепенно выдавилось из лëгких и трахеи пышной грудью немки, и Церинген ощущала, как кишечник, желудок и прочие органы пищеварительной системы от давления живота об живот начали расходиться кто куда из-за нехватки места. Анаконда всё сильнее и туже завязывалась в узел вокруг беспомощной полевой мышки, и казалось, что вот-вот прозвучит заветный «хрясть»… — Просто шучу. — но она тут же разжала хватку, и Церинген рухнула на пол, будто бы её в нынешнем немощном виде со всего размаху ударили рукой по лицу. — Как бы мне не хотелось тебя приласкать и пожалеть по-свойски, «по-железному», но я здесь не за этим. — Кха-кха-кха-кха!.. Что, кхах, тебе… от меня нужно… Роон, н-н-нхах? — Герр командант беспокоился, что ты можешь сознательно навредить себе этой своей голодовкой. Даже нам нужно время от времени питаться и спать, так что он приказал принести тебе немного попить. — говоря это, она наклонила голову при взгляде на опустошëнный фиал и разбитый, совсем недавно использованный шприц, а затем не аккуратным пинком придвинула к Церинген глубокую, широкую и слегка погнутую по краям жестяную миску с водой, из какой обычно поили дворовых собак или свиней. Церинген не ответила и ничего не предприняла. Её ненавидели — абсолютность этого чувства была вполне реальной и ощутимой, от этого было не убежать и не скрыться, но хуже всего то, что в такое положение они с коммодором загнали себя сами. — Но знаешь, мне кажется, что командир недооценил степень того, насколько сильно ты себя запустила. — Роон усмехнулась и встала над миской, чуть приподняв юбку и немного оттянув ткань своего исподняя в сторону. — Ты же любишь вводить в себя всякую сомнительную херню, так почему бы в этот раз не попробовать что-то действительно полезное и освежающее? И в миску стала с влажным хлюпаньем литься тёплая желтовая жидкость, капли которой обильно летели в сторону и будто бы специально — Церинген на лицо. А та лишь лежала на боку и смотрела перед собой невидящим взглядом. Она в Аду и прекрасно знает, что это — её заслуженное наказание. Закончив облегчаться, Роон блаженно вздохнула и присела на корточки, чтобы «помочь» бывшей соратнице «попить», но помощь эта была похожа скорее на казнь — блондинка схватила девушку за волосы и всунула лицом в миску. Церинген приняла это, как должное, и по началу не стала сопротивляться. Возможно, это был её шанс наконец добиться заветной цели и уйти из этой жизни, чтобы дать своему проклятому духу переродиться в теле иной бедной женщины, но уже без тех воспоминаний и переживай, которые отравляли её собственное существование едва ли слабее самого наркотика… Но у тяжëлого крейсера были совсем другие планы, и она достала из воды попытавшуюся утопиться её руками валькирию. — Видок у тебя, Церинген, как будто на тебя нассали! Неужто понравилось? Это чувствуют обколовшиеся до беспамятства шлюхи, когда на них не только кончают, но ещё и испражняются в каких-нибудь грязных подворотнях, да? Тебе такое по нраву? — Дай, кха-кха, дай мне умереть… — Не для того тебя так милостиво пощадил герр командант, сучка. — …он проклял меня этим. — Тогда не откажись отведать ещё немного «проклятия». — она вновь окунула девушку в мочу и снова вытащила. — Посмотрите на себя, фрау лейтенант цур зее: вы жалки. Ты была гордой и сильной, такой величественной, какой подобает родиться, жить и умереть настоящему линейному крейсеру, но ты променяла это всë на ничто. Ты — неудачница, обгоревший труп и только каким-то чудом ещё не развалилась горсткой золы… И ты самая убогая и тупорылая дура, которую я когда-либо видела! Новое погружение и новое всплытие. — …а что бы, ах-хах… на что бы ты пошла… чтобы быть с ним? — Хах? — Ты так смотришь на него… — и снова она её погрузила и достала подышать. — Кхах-кхах!.. У-у-ур… неужели и ты бы, Роон… отказалась от шанса быть со своим командиром? — Не проводи между нами знак тождества, Церинген, мы с тобой разные, и те, кого держим в прицеле — тоже. Неужели ты думаешь, что герр Шмидт бы захотел, чтобы я уподобилась тебе в твоём сумасшествии и нынешнем жалком облике? Ты ничему не научилась, ни в чём не выросла с момента попадания сюда, ты только лишь стала слабее и глупее, и человек, который подтолкнул тебя так низко пасть, уже сейчас жарится на сковородке посреди серы и танцующих чертей. А наказанием за вашу общую глупость будет невозможность встретиться там, внизу. — Я уже посреди Преисподней, Роон… Нха-кха, мы все давно уже там, прямо в её центре, и как… как я уже сказала, ты… га-а-ах, ты не знаешь, каково это… Казалось, что сейчас она должна снова её окунуть, но блондинка лишь отпустила её волосы и дала безвольной куклой упасть на пол. Во взгляде Роон не было ни того маниакального злорадства, что мелькало мгновение назад, ни агрессии — только холодная печаль. — Поверь мне, я знаю. Я прекрасно знаю, каково это, и мне тоже больно и страшно. Но ещё больнее мне от образа того, что он бы мог увидеть меня лежащей на твоём месте. Думаешь, коммодору Фланде хотелось бы лицезреть тебя сейчас такой, в луже чужой мочи и собственной убогости? Если да, то выбор твой пал не на того человека. — Оставь меня. — О, я сделаю нечто много лучше. — с этими словами её пальцы покрылись стальными когтями и заманчиво сверкнули. — Ты… — Ты желаешь смерти, и я предоставлю тебе этот билет, Церинген. Когда-то ты помогла мне, так что я верну должок. Довольно командиру дышать с тобой одним воздухом, и своей жизнью ты лишь отягощаешь его чистое и светлое сердце, так что я… — Так что вы — что, фрау обермат? — послышался за её спиной тяжëлый женский голос, а когда валькирии посмотрели в ту сторону, то увидели стоявшую в дверях и пребывающую не в самом лучшем расположении духа Маргариту Дюбуа. Роон развоплотила рукавицу и мило улыбнулась, спрятав руки за спину. — Ох, ничего, фрау штабсобербоцман, ничего такого. Просто пришла помочь фрау лейтенант и напоить её свежей водичкой, ничего больше. Мы ведь соратницы. — Прекрасный командный дух, фрау обермат, я оценила ваш настрой, но думаю, что герр командант не оценит его в той же степени. Я, кажется, присутствовала, когда он приказал заняться этим штабсбоцману Нюрнберг, и ему явно не понравится, что приказы его выполняют те, кому они не предназначались. — Нюрн сама умаялась выполнять его поручения, потому попросила меня помочь, так что это всего лишь… — Тогда спросим у неё самой? Знаете ведь, что с вами будет, если окажется, что всё «не совсем так», как вы только что сказали? — девушка прошла мимо застывшей с бездушной улыбкой на устах валькирии к Церинген и без лишних телодвижений надавила последней двумя пальцами куда-то в области шеи. Послышался характерный «щëлк», и линкор обмякла, после чего оказалась на руках у «Стальной Мамочки». Женщина не выражала ни малейшей обеспокоенности этой замаскированной конфронтацией с алоглазой маньячкой, ей словно бы было всё равно, и она как ни в чём не бывало направилась к выходу, чтобы отнести падшую валькирию в лазарет, где той оказали бы достойную помощь — сопротивления та всё равно уже не оказала бы. А Роон так и осталась стоять со сложным чувством по отношению к этой ситуации: на Церинген ей было уже до глубины души плевать — ничего, кроме блеклого призрака себя прошлой… А вот Дюбуа посеяла в ней злобу и желание, чтобы во время очередного вражеского налëта «шальной» снаряд угодил в комнату, где эту стерву как раз бы драла во все щели стая диких собак. — Когда-нибудь я непременно добьюсь этого, сучка, дай только шанс.******
— И за что мне всё это? — Вероятнее всего за твою ленность, дерзость, глумливость и незнание меры в моменты, когда стоило бы проявить сдержанность. — Я тебя сейчас ударю… — Я просто ответил на вопрос. — парировал Райнхард скулëж Никлауса, на котором просто лица не было. Дюбуа мучила его в течение целых трёх дней подряд почти без передышки, пока Шмидт, наконец, не смилостивился над своим другом и не подрядил себе в помощь в наведении порядка в картотеке. На самом деле, фрегаттенкапитан уже давно сам всё рассортировал по содержанию и датированию, для него навигация в этом море формальной и нудной писанины была сродни хождению по воде для валькирий — могло показаться, что он этим жил, дышал и чувствовал себя лучше, чем без сего аспекта, так что это действительно было актом милосердия, чтобы создать у Маргариты и самого Никлауса иллюзию занятости работой более важной, нежели муштра. В конце концов, большую часть имеющей документации он составил собственноручно, а Вебберу было бы неплохо отдохнуть хотя бы физически, голову он и так напрягал не часто. Мужчина сидел на диване, обставленный картонными и металлическими коробками с бумагами, папками и вываливающимися свёрнутыми чертежами, и невидящим взглядом пялился на очередной реестр в своих руках, вытянутый из горы этого офисного макабра на столике. — У меня сейчас взорвётся мозг, Райн. — Хочешь вернуться к фрау штабсобербоцман? — Я не жалуюсь, нет, просто… — Можешь немного отдохнуть, если уморился, не критично. Капитан-лейтенант посмотрел на своего невероятно благородного и понимающего командира, что сейчас сосредоточенно строчил очередной акт, с выражением искренней признательности во взгляде и с блаженным лицом откинул голову на мягкую спинку дивана. Сладкая симфония тишины и не громкого шуршания ручки о бумажное полотно были готовы с концами убаюкать Нико, но в написанную Шмидтом композицию беспардонно вмешались звуки сначала телефонного звонка, на который тот коротко ответил, а затем стука в дверь. Веббер тут же напрягся и вернулся к работе с доселе невиданным усердием, потому что в комнату с согласия фрегаттенкапитана вошли преснопамятная «Стальная» и скромная красавица Нюрнберг. — Какие-то новости? — серые глаза мелькнули в сторону девушек, отчего Маргарита выпрямилась в несколько отличной от привычной строевой стойки манере, а щëки штабсбоцман немного порозовели, и она поспешила отвести взгляд в сторону. — Герр командант, разрешите доложить? Десять минут назад я отнесла фрау лейтенант Церинген в медпункт, чтобы там о ней позаботился герр Флитвик, но для этого мне пришлось предотвратить покушение на неё обермата Роон, хотя вы чётко приказали штабсбоцману… — Как я и думал, спасибо за подтверждение. — Вы предугадали это? — удивилась Нюрнберг. — Просто подумал, что с её мышлением так было бы поступить наиболее типично, а она, выходит, сделала всё по своему лекалу. Никаких инноваций. — И вы ничего с этим не сделали, герр Шмидт? — А что я сделаю? Вряд ли фрау Церинген была бы против такого исхода, верно? — Она не сопротивлялась. — кивнула Дюбуа. — Что на неë нашло? — Личностные коллизии. После того, как герр фельдшер приведет её в чувство, я сам с ней поговорю, а до тех пор… Предлагаете мне комиссовать тяжëлый крейсер Роон за пренебрежение должностными обязанностями и проявление высшей степени неуставных отношений? И все трое — Никлаус, Маргарита и Нюрнберг, — в удивлении раскрыли глаза. Их поразило то, с каким спокойным лицом это сказал Райнхард, ведь… — Герр командант, — первой отозвалась лëгкий крейсер. — Комиссование из Рейхсмарине для обычных людей не является чем-то особенным, это просто принудительное увольнение в запас по причине непригодности для военной службе, но в отношении нас, валькирий, это же… — Означает списание в утиль. — блондинка с небесно-голубыми глазами подхватила за девушкой, потому как видела, что дальнейшие слова той дадутся с большим трудом, если вообще будет в состоянии их произнести. — Расстрел силами других имеющихся в распоряжении валькирий или танковых механизированных частей. Это высшая мера наказания, герр фрегаттенкапитан, которую имеют полномочия задействовать только высшие унтер-офицеры, начинания от звания коммодора. — Да, я курсе. — Шмидт равнодушно перевернул страницу очередного отчёта. — Но в соответствии со вторым пунктом тринадцатого параграфа положения о валькириях, утверждëнного руководством Рейхсвера и лично Гроссадмиралом Дëницем: «Вне зависимости от ранга, категории и послужного списка валькирии, при превышении и/или пренебрежении ею должностными обязанностями, при халатном отношении и/или игнорировании ею прямых приказов непосредственных начальников, оные лица имеют право в случае представления опасности означенной валькирией для личного состава произвести её списание собственными силами и по собственному усмотрению. В том случае, если списание будет вынужден произвести офицер, не обладающий для этого полномочиями, он имеет имеет право на данное действие с предоставлением неоспоримых доказательств о необходимости сего постфактум». Все мы знаем устав. — Это немного… — Никлаус смутился безмятежной безжалостности своего друга, будто хотели приговорить к смерти самого капитан-лейтенанта, но высказать свою точку зрения ему не дала Нюрнберг, которую такие слова явно задели за живое. — Герр командант, прошу вас, подумайте ещë! Я знаю, что Роон чаще всего ведëт себя неподобающе и мало представления имеет о том, каким образом себя должен вести офицер Рейхсмарине и воин из числа Дев Моря, но… — она замялась, как если бы сама не верила, что всё это происходило на самом деле. — Но вы же не такой. Я служу с вами достаточно давно, чтобы точно знать, что вы не стали бы делать скоропалительных выводов, тем более о смертной казни кого бы то ни было, и это… — Мне кажется, наш командир как раз-таки всё взвесил и принял обоснованное решение, — внезапно, но штабсобербоцман Дюбуа встала на сторону Шмидта, даже визуально обозначив это несколькими шагами к нему от Нюрнберг и обращением к ней лицом. — Обермат Роон с самого начала службы здесь, на Магне, лишь каким-то чудом держалась на плаву, а у нашего прежнего начальника явно не хватало духа сделать то, что должно и что стоит в зоне его полномочий. Теперь всё иначе, и нужно принять это во внимание. — Но ведь… — Она — общественно опасная психопатка с ярко выраженной манией величия и диссоциацией, работой с которой не захотел пятнать свою статистику и репутацию ни один командир даже из числа дивизии обеспечения. Чего ещё ожидать от той, кого с таким позором выперли из «Железной Крови»? Или у вас есть возражения, фрау штабсбоцман? Девушка на этот вызов не ответила, потому что возразить на самом деле ей было нечем. Дюбуа привела исчерпывающую характеристику, оспорить которую у Нюрнберг не нашлось бы аргументов даже при всём желании, да и желания, как такого, не было. Она не любила Роон, не видела в ней друга, и соратником последняя являлась весьма и весьма неважным — далеко не та, ради кого стоило бы лезть в полымя или на плаху… Но Нюрнберг не хотела верить и видеть, как Райнхард с подобным лицом принимает подобные решения. Это неправильно, и, по её мнению, роль палача на себя могли взять Нассау, Дюбуа, даже Веббер, но не тот, на кого она с момента его возвращения из столицы не могла смотреть без смущения и трепета в груди. Она не ответила, не нашла в себе силы возразить, и потому лишь умоляющим и загнанным взглядом, как если бы её саму готовились казнить, смотрела на Шмидта с надеждой на то, что он изменит своё решение. Но он не сказал ничего. — Я так и думала. Стало быть, обермат Роон будет… — Не хочу, чтобы все здесь присутствующие относились превратно или слишком лично к моим суждениям, — наконец изрëк Райнхард, да с такой твёрдой интонацией, что сумел осадить даже возбудившегося коменданта. — Но с недавних пор, по какому-то роковому и совершенно идиотскому стечению обстоятельств, я был назначен на должность командующего этой военно-морской базой и этим архипелагом. Ранее подобные вопросы не потребовали бы моего вмешательства из-за их нахождения вне моей профессиональной компетенции, для решения таких дилемм у нас имелся герр коммодор Фланде, но это было тогда. Здесь и сейчас я руковожу работой стратегически важной для Рейха точки, под моими командованием и защитой пребывает большое количество людей и государственного имущества, и за всё это я несу ответ головой. Я не хочу лишиться её и позволять лишаться другим людям своих голов, потому что у меня в какой-то момент не хватило духу поставить на нужном документе печать или прижать спусковой крючок к рукоятке пистолета. По крайней мере, не по такой необъективной причине. «Отчего-то мне кажется, что сейчас ты сморозишь какую-нибудь чертовски глупую и правильную вещь, дружище, как обычно.» — Никлаус улыбнулся своим мыслям и подпëр голову рукой в ожидании развязки этого спора. — Оставлять всё так, как оно идёт сейчас — неосмотрительно и слишком рискованно. Если в вас, фрау штабсбоцман, настолько силëн дух морского боевого сестринства, чтобы противиться решению о списании обермата Роон, то в таком случае не откажитесь взять над ней шефство, чтобы если не исправить, то хотя бы подкорректировать её взгляды и жизненные приоритеты. Для меня написать рапорт Совету Флаг-офицеров с прошением о комиссовании кого бы то ни было составляет минут десять, поставить печать снизу, у строки с подписью — полторы секунды, и у меня куча других дел, нежели работать на полставки воспитателем в детской исправительной колонии. Понимаете, здесь выбор прост: либо время обермата Роон истекает к концу этой недели, либо вы делитесь с нею своим собственным и делаете это с расчётом на то, чтобы добиться ощутимой отдачи. Таково моё слово. — Тогда я возьму эту ответственность на себя. Удивительно, но эти слова Нюрнберг произнесла с редкой для себя чёткостью и решимостью. Её губы не дрожали, а стойка была твëрдой, как цельнометаллическая арматура, но самое главное — в глазах девушки пылал тот самый огонëк, с которым она была готова не так давно предложить Шмидту свою кандидатуру на пост его секретаря и правой руки. Самый дорогой для неё человек, её командир, сам не желал вдаваться в крайности и пятнать свои руки почём зря — это было легко извлечь из его слов и решений. По крайней мере, она хотела так это интерпретировать. — Тогда вопрос исчерпан. У вас нет возражений, фрау штабсобербоцман? — Никак нет. Если фрау Нюрнберг готова нести ответ за смерти и разрушения, которые в будущем, без сомнений, нам ещё причинит этот ходячий дефект с водоизмещением тяжёлого крейсера, то у меня всё… Лишь бы вам об этом не пришлось однажды горько пожалеть, мой фюрер. — она сложила руки под грудью и посмотрела на Райнхарда со сложным выражением лица. Вскоре девушки покинули кабинет, оставив мужчин заниматься тем, от чего они их так нагло отвлекли. — Клянусь, Райн, я вообще не удивлюсь, если узнаю, что в какой-то момент ты проснулся связанным на каком-нибудь складе с запасной униформой, а на тебе уже скачет эта зараза. — рассмеялся Веббер, уже даже с каким-то более позитивным настроем разбираясь в бумагах. — К чему ты это сейчас брякнул? — Да не прикидывайся, несчастный-то ты позëр! Так ловко выкрутился из ситуации, удовлетворив обеих, просто Джакомо Казанова во плоти. — У тебя очень воспалëнная фантазия… — Твой член будет не менее воспалëн, когда три валькирии и одна «Стальная Мамочка» будут тебя делить между собой. Только не говори, что твой знакомый врач подогнал тебе какую-нибудь специальную охлаждающую мазь для таких случаев? — Я не дизельный отопительный генератор, чтобы меня охлаждать, и у меня нет знакомых врачей, кроме психиатра, а тебе бы лучше вернуться к работе, пока я не спустил на тебя фрау Дюбуа. — Так ты наконец-таки решился сделать её своим адъютантом? Смело-смело, уважаю. — С чего ты это взял? — Да просто ты разбрасываешься угрозами, как настоящий генерал-адмирал, и для большего счастья не хватает, только чтобы она в какой-то момент «поднялась», что в принципе было бы неудивительно. Если и существуют какие-то критерии, по которым духи валькирий избирают себе новые тела после смерти прежних, то я удивлëн, как Марго им до сих пор не соответствует. Может быть, для этого обязательно нужно иметь задатки психически неполноценного изувера или серийного убийцы… — он всерьëз об этом задумался, потирая подбородок. — Тогда она тем более должна была уже стать кем-то, вроде Графа Цеппелин или Бисмарк! — Ты любой повод ищешь, чтобы не работать, верно? — Эхе-хе, ты видишь меня насквозь. — он глупо булькнул и почесал затылок, а затем удивился, когда услышал звук самолётных пропеллеров. — Похоже, это наш лëгкий на подъëм малыш Арчи, а я только-только подумал, что он как-то задержался. — Никлаус проследил за тенью «Юнкерса Ю», проскользившей по земле перед зданием штаба, а затем, когда рëв моторов окончательно затих где-то вдали, стал ритмично разгибать пальцы, давая чему-то отчëт. И полторы минуты не прошло, а телефон зазвенел, и Райнхард коротко ответил дежурному, чтобы тот позволил кому-то пройти к кабинету командующего. От этого Веббер пристроился пятой точкой к подоконнику и стал наблюдать за входом. — Я как-то слышал, что японцы называют одну из своих эсминок — Шимаказе, кажись, — самой быстроходной валькирией или, как это у них звучит, «кан-сэн» на свете. Не-а, вот это — самый расторопный человек в мире! Были бы у него груди, ему бы и транспортного самолёта не нужно было, чтобы мотаться по морю туда-сюда по твоим поручениям. Только и успел он закончить свои похвальбы, как за дверью послышались сначала три чëтких и громких шага, а затем робкий стук. — Йа, проходите, герр Кремер. — спокойно произнëс Райнхард, а про себя подметил, что настолько «большой» промежуток между звонком дежурного и прибытием юноши имел место быть, скорее всего, по той причине, что матрос-ефрейтор где-то по пути остановился, чтобы хоть немного отдышаться. И правда: открыв дверь, перед офицерами предстал изрядно запыхавшийся светловолосый пацан, от которого буквально разило жаром, всё его лицо было красным и влажным от натуги, а кулак, прижатый к груди, вместе с ней же и двигался вперëд-назад. — Г, г, г-герр командант, хах-хах, разрешите!.. — Отдышись, парень, а то мы тебя не поймëм. — усмехнулся Никлаус и стянул с пояса флягу, чтобы подать её слишком уж старательному юнге. — Б-б-благодарю, герр капитан, это… — но стоило ему пригубить фляжку, как Кремер тут же расширил глаза, подавился и стал утробно откашливаться, а сам Веббер чудом поймал выпущенную пареньком ëмкость. — У тебя там алкоголь? Не самое лучшее средство, чтобы «отдышаться», не находишь? — Райнхард стал взирать на то, как мужчина бьëт по спине Арчибальда, а тот активно пытается что-то сказать без басистой хрипотцы от обожжённого горла. — Кому как, а мне помогает. Нет нечего лучший пятидесяти грамм с утреца, да и малец явно в жизни больше не попробует такого дорого виски, так что пусть радуется. — в довершение к своим словам Никлаус ударил его с такой силой, что тот чуть было не рухнул на пол, но всё же помогло: кашель постепенно ушëл, дыхание худо-бедно восстановилось, и эфрейтор выпрямился. — Докладывай, Арчи, с чем вернулся? — Сначала мне, — Шмидт посмотрел на юношу. — Как всë прошло? — Было неуютно, герр командант. — Я бы удивился, если бы оказалось иначе. — он приподнял бровь. — Как она отреагировала на моё донесение? — Я… Я не имею права говорить подобные слова в ваш адрес в вашем присутствии, мой фюрер! — он задрал голову ещё выше, как бы приготовившись к поруганию со стороны командующего, как бывало много раз с фон Фланде и собственным командиром роты, но брюнет лишь наклонил голову и поскрёб указательным пальцем висок. — Понятно. Полагаю, ей понравилось. — Фрау гауптштурмфюрер рассмеялась, сэр, а ещё, — он нащупал в планшетнике чёрный конверт, с неозвученного разрешения фрегаттенкапитана подошëл к его столу и протянул посылку. — Просила передать вам это. Сказала, что это «ответный подарок», а ещё… П-почему-то назвала меня Рататоском. — То есть, в её глазах я — дракон-трупоед, прозябающий где-то в туманном и холодном Царстве Мëртвых у корней мира и терзающий души предателей и насильников? А ты, соответственно, мой посыльный-белка… Вот и делай после этого добро людям. — причитал Шмидт, пока распаковывал конверт, а за спиной Арчи послышался радостный смех — это гоготал Веббер, усевшийся на своё законное место на диване. — Га-ха-ха-ха-ха-ха! Ч-чертовски верно подмечено, даже возразить нехер! Кто бы она ни была, она знает о твоём роде деятельности и твоих заскоках… Та самая старая подружка? — Никлаусу стало ещё веселее от зрелища, как его друг при взгляде на содержимое конверта выгнул брови мостиком и откинулся на спинку кресла. — Чего там? Она пишет, что скучает по тебе и вспоминает ваши жаркие ночи вместе? Э-э-эх, хотел бы я, чтобы и мне тоже написала какая-нибудь красотка, да о чём-нибудь непристойном. — Она — офицер Абверваффе и прислала мне фотографии, где позирует со знаком «пис» на фоне погребальных ям концентрационных лагерей где-то в Австрии. О таком «непристойном» ты мечтаешь? Могу поделиться, здесь этого много. — Э-э-я лучше воздержусь, с такого меня не прёт, если честно. Занятных ты себе знакомых заводишь, Райн, очень и очень занятных. — Мне в этом плане не везëт. И тем не менее, Райнхард слукавил: трупов на фотографиях не имелось, но знак «пис» всё же присутствовал, однако был перевëрнут и на одном изображении призывающе приложен к самому сокровенному женскому местечку, а глаза и улыбка Тересии говорили, что на месте её пальцев вполне могли бы оказаться его губы и язык… «И что мне по этому поводу чувствовать?» — подумал он и одновременно с этим стал опасаться, что в не таком далëком будущем, когда технологии шагнут немного вперëд, такие вульгарности и интимность могут если не у всего человечества, то хотя бы у его прекрасной половины войти в привычку. Не то чтобы это было чем-то дурным, но несколько… смущало. — Это всё, герр Кремер? — он положил конверт с сочащимся непристойностью контентом в самое нижнее отделение тумбочки под столом, закрыл на ключ и вопрошающе посмотрел на Арчи, который с полуслова своего командира начал рыться в висевшей на противоположном бедре от планшетника вещевой сумке. — Никак нет, мой фюрер! Агх, да где же?.. А, вот! Прошу вас. Деньги, которые вы дали, герр командант, я использовал, чтобы закупиться всем, что было в списке. Некоторые было трудно добыть, пришлось даже съездить в пригород, но ваше поручение я выполнил. Осталось немного сдачи… — он один за другим выкладывал на стол самые разные вещи, от папки с документами до небольшой картонной коробчонки, пока не опустошил весь узелок и не встал по стойке «смирно», отойдя на пару шагов назад. — Можешь оставить себе в качестве чаевых, благодарю за нелëгкий труд. — с этими словами он снял крышку с коробочки и в приятную сторону изменился в лице. — Чего ты там заказал? Неужто пару колод с «культурными карточками»! — уже было обрадовался Веббер, даже немного привстав, ведь что ещё может быть в такой скромной коробке, как не заводские эротические или хотя бы обычные игральные карты? Но тут же поник, когда Райнхард достал несколько полимерных белых пакетиков с изображениями разных растений. — Рассада? — Как ты и сказал, это «культурные карточки». Я подумал, что раз уж я теперь здесь командую, то имею право на небольшие вольности в отношении своей базы… — И ты решил воспользоваться своими полномочиями настолько «вольно», чтобы сделать перед плацем клумбу с фиалками и пионами? Вау. Круто. — Никлаус монотонно протянул эту фразу, непрозрачно намекая на всю одолевающую его скуку. — Я изначально хотел просто устроить нечто подобное на подоконнике, но твоя идея мне понравилась больше. — Во имя элитной французской проституции и всех морских Богов, приди в себя, Шмидт! Помнишь, я говорил про амбиции? Иные командиры не стесняются на свои объекты даже шлюх водить средь бела дня, а то и вовсе их там квартировать, а тебя хватило только на какую-то задрипанную рассаду?! Мужик… — Напомни мне взашей гнать из головы мысль оставить тебя за главного, когда нужно будет в следующий раз куда-то отлучиться, хорошо? — Даже если временно посадишь на это кресло Дюбуа, меня это не остановит! Разврат и пьянство всегда найдут лазейку и в ВМС других государств они уже властвуют во всю, а мы как аутсайдеры! — Следующее твоё прошение об отпуске я подпишу не ранее, чем через два года от сего дня. — Шмидт стал гулять взглядом по бумагам, также предоставленным Арчи, а последний дëрнул плечами в отчаянной попытке не залиться смехом от последовавшего волчьего воя капитан-лейтенанта. — Мой фюрер, разрешите обратиться? Я вам больше не нужен? — Конечно, герр ефрейтор, можете вернуться в своё расположение, только не забудьте доложить взводному и старшине о прибытии. — Йа воль! Когда Кремер сделал от стола три громких и чётких шага, а затем быстро скрылся за дверью, явно обескураженный словами друга Веббер посмотрел в лицо Шмидта, что-то сосредоточенно вычитывающего. — Дай угадаю: это ответ на твои рапорта о материальном обеспечении? К этому времени они уже должны были что-то там решить насчёт нас. — Угадал. Это предварительный реестр материалов, припасов и механизированных составляющих, а ещё список валькирий, которых к нам отправят в качестве усиления, и краткое досье на каждую из них. Средне, по поводу этого у меня мнения нет. Он закрепил папку и лёгким движением метнул её на манер диска для фрисби в сторону Николауса, чтобы тот без труда поймал и сам ознакомился. — Так, это масло, так, здесь снаряды, так, угум, так, а это? — и брюнет тут же чертыхнулся. — Твою мать, так бы сразу и написали, что им жалко места на свалке, и потому решили сгрести к нам этот ширпотреб! Ну ëба-боба, ну нельзя так с людьми поступать, Райн, нельзя и всё тут… — Мне казалось, что ты более лоялен к валькириям без различия их ТТХ? — Да к чëрту ТТХ, они все — те ещё знойные цыпы, в штанах аж засвербило, если честно, но я вовсе не о них. Я негодую из-за дюжины «Штурер Эмилей», которых к нам решили запихнуть, видимо, от того, что им жалко хотя бы пары-тройки «Пантерок» на этот «ахеренно-важный для Рейха мать-его-за-ногу-объект»! Я прям чувствую свою важность, блять. — Судя по твоей реакции, эти САУ — плохие? — Они неважные, очень неважные. Если не говорить, что самоходки — это в принципе неудачная трата металла для корпуса и бумаги для чертежей с никакой маневренностью и явно преувеличенной способностью «истребителя танков», то конкретно эти утюги могут подорваться от того, что на них голубь плюхнет. Этих инвалидов даже в качестве буксира для вытаскивания останков кораблей из нашей бухты не использовать — заебëшься самих буксировать. Много с ними мы не навоюем, друг мой, поверь на слово. — Тогда хорошо, что здесь голуби не водятся. — Зато есть чайки, детонировать кабриолеты будут уже от них. Хех, ну, будем надеяться, что наши девочки не настолько прихотливы, чтобы отказаться использовать эти тарантасы в качестве хотя бы запасных частей для своих обвесов. — Разве не ты только что сказал, что они не годятся даже для этого? — Валькирии и вилкой в руках могут расковырять Эйфелеву башню — «Эмили» тоже должны на что-нибудь сгодиться. — Похоже, у тебя куда больше опыта в практической части вопроса, нежели у меня, так что могу я попросить тебя более основательно изучить реестр и выписать пару заметок по тому, что и как лучше будет применить? — Я составлю целый альманах по этому барахлу, и всё для тебя, Райнхард. Это всяко интереснее чтения вот этой нудятины. — Полагаюсь на твой профессионализм.На следующий день.
— Йа, герр командант, я как раз хотел вам позвонить. Докладываю, что фрау лейтенант цур зее пришла в сознание. Она ещё очень слаба, но мне удалось немного стабилизировать её состояние. Думаю, ваше присутствие здесь будет не лишним, только прошу: не поднимайте ей давление, кардиограмма вышла весьма неутешительная. — эти слова, сказанные грубым мужским голосом, донеслись до Церинген из-за двери в коридор, и она знала, кому они принадлежали. Максимиллиан Флитвик был прямым человеком и прекрасным флотским врачом — не единственным на базе Магне или в Вольфенбахе, но поставленным в качестве ответственного по медицинской части благодаря своей опытности, бескомпромиссности и умению зрить в корень проблемы, когда остальные тупо следуют лекалам в хирургических справочниках. В наличии последнего качества он дал ей убедиться лично, когда полчаса назад, стоило девушке проснуться на больничной койке с трубкой от капельницы на сгибе левой руки, без ошибок констатировал саму суть её «личностных коллизий» и вытекающие из этого осложнения. Ей было до глубины души стыдно, но штабсбоцман-медик, которому под силу было и продержать в планке от зари до зари наглого симулянта, и поставить на ноги лихорадочного бедолагу, и даже пришить кому-нибудь палец, чтобы тот в итоге прижился нормально, не стал вербально выражать своё осуждение — он только посочувствовал её лишениям и посмотрел на валькирию, как на давно остывший труп в морге. От этого взгляда ей стало очень не по себе, сразу захотелось зарыться под землю, лишь бы на неё не смотрели вот так, а затем мужчина просто ушёл, оставив её в одиночной палате с глазу на глаз с отвращением к самой себе. Впрочем, Церинген подозревала, что это был не предел её убогости, который будет достигнут именно сейчас, когда входная дверь скрипнула и с краю ширмы образовалась чёрная тень. — Я рад, что вы пришли с себя, фрау лейтенант, мы все беспокоились. — привычный нейтрально-вежливый стиль речи и спокойный тон, из которого нельзя было извлечь, врал говорящий или говорил правду, насмехался или был серьёзен, и который резал ей слух одним только своим звучанием. — Уйдите, фрегаттенкапитан, вам нужно быть не здесь. — она отвела глаза в сторону окна, чтобы только не смотреть на Шмидта, поставившего рядом с её койкой простенький деревянный стул. — Полагаю, вы хотели бы видеть вместо меня опубликованное в газете известие о захвате архипелага силами Королевского Флота, пока сами потягиваете кофе в объятиях герр коммодора где-то в средней полосе Южной Америки, будучи гражданами Великобритании? Ещё раз хочу извиниться, что немного испортил вам планы. — Я имела в виду… Разве вам не нужно руководить реконструкцией Магне после нападения? — у неё не было желания разговаривать с ним, и хоть сейчас не видела глаза брюнета, но подозревала, что он смотрит на неё с таким же отвращением, пренебрежением или ненавистью, как все остальные. — Оставьте меня. — Конечно, у меня не стояло в планах вас донимать, фрау Церинген, я просто хотел убедиться, что вы осилите дорогу. — она кинула взор в его сторону… И тут же опешила, что Райнхард смотрел на неё без какого-либо негативного окраса — это был взгляд взводного, обеспокоенного, как бы его несуразный подчинëнный-рядовой не сломал себе шею за время вахты дневальным. — Согласно докладам командиров «Мордекайзера» и «Фленскрафта», они уже почти закончили грузить трюмы мусором и к концу недели будут в состоянии доставить всё это в Бремерхафен для дальнейшей разборки железобетона и переплавки металла. — Это… — Примерно к этому времени сюда прибудет сухогруз «Астерион Второй» в сопровождении контингента усиления валькирий из дивизии обеспечения, чтобы доставить нам немного техники и материалов. К сожалению, я буду занят их инструктажем и распределением, так что бремя эскорта наших транспортников ляжет на ваши плечи, раз уж вам с ними по пути — Вы отправите меня в одиночку?! А что?.. А что если за время плавания на них нападëт Королевский Флот, вы об этом подумали? Я ведь не смогу одна!.. — Я уверен, что у вас всё получится наилучшим образом, ведь вы — линкор Рейхсмарине. — Больше нет… — шепнула она, а Райнхард вопросительно хмыкнул. — Я больше не линкор, вы ещё не уяснили? Я не валькирия и даже не человек, я просто… Я всего лишь неудачница. Плаксивая и жалкая неудачница! — Вы себя явно недооцениваете, фрау Церинген, это от переутомления. — Да?! А вы всё слишком переоцениваете! И это звание, и бытие метачеловеком, и меня саму! В этом ведь всё дело было с самого начала, да? — хоть и значительно ослабла, но Церинген каким-то образом удалось перевести себя в сидячее положение, при этом её глаза и улыбка приобрели какое-то нездоровое выражение — затравленное, но при этом игривое, а рука немного оттянула края блузки, открыв мужчине вид на красивую грудь в чёрном бюстгальтере. — Мне часто говорили, что от меня невозможно отвести взгляда, у меня было столько ухажёров ещё до «поднятия»… И я видела, с какой завистью и злобой вы смотрели на своего непосредственного начальника, когда я была с ним рядом. Рупрехт погиб из-за вашей похоти ко мне, герр Шмидт… Что ж, теперь я вся ваша! После всего мне даже не нужен гипнобрайт, чтобы кто угодно мог принудить меня к близости! Давайте же, ваш конкурент устранён, женщина, которой хотели овладеть, сама раздвигает ноги, так к чему же весь этот скучный этикет?! Приз — победителю! Возьмите меня, и я стану вашей, я этого хочу, слышите! В комнате воцарилась тишина. Шмидт смотрел на неё без каких-либо эмоций, не говоря уже о тех не самых светлых чувствах, которые Церинген хотела в нём по глупости пробудить этим, по его мнению, вымученным и не слишком-то убедительным психозом, и с каждым тиком минутной стрелки в господствующем вакууме девушка всё сильнее обжигалась этим ледяным взглядом, постепенно возвращаясь к реальности и своему привычному ходу мыслей. — Но вы ведь этого на самом деле не хотите. — наконец изрëк Райнхард, а с подбородка валькирии стали капать слëзы. — Нет, хнык, не хочу… Я ничего больше не хочу, я… Простите меня, н-н, герр командант. Оставьте меня, пожалуйста, я хочу побыть одна. — Конечно, как будет угодно. — он вернул стул на своё законное место под столом для принятия пищи напротив койки, но прежде, чем уйти, Райнхард немного приоткрыл и зафиксировал щеколдой створку занимающего две трети стены окна. — Так должно быть по-свежее. Всего вам доброго, фрау лейтенант. — Я могу снова вас предать. — и стоило ему отойти от неё на пару шагов, как прозвучал это слабый голосок. — Вы отправляете меня конвоировать сухогрузы… Хотя сами прекрасно знаете, что я просто могу встать на сторону «Союзников», когда они захотят их захватить? — Естественно, такое вполне вам по силам, фрау Церинген. Это было бы неудобно, но поделать с этим я ничего, увы, не смогу по озвученным ранее причинам. — Тогда какого чëрта?! — девушка снова вскочила, но боль в том месте, куда была подсоединена капельница, заставила остановиться на полусгибе, и она уставилась на нечёткий тёмный силуэт офицера за занавеской. — Вам вовсе наплевать на жизни тех людей, кого англы или янки захватят в плен? — Откровенно говоря, да. — Э? — Они не числятся в штате персонала Магне, и ответственность за них я несу ещё меньшую, чем за жителей Вольфенбаха. — Да что вы… Да что вы за человек такой? — и дыхание Церинген сбилось от трепета, когда его рука проникла под занавеску и немного тут отодвинула, открыв ей его лицо и скромную улыбку. — Вы прекрасно знаете ответ на этот вопрос, фрау. Я тот, кем вы считаете саму себя — простой неудачник. — Неу?.. — она потупила взгляд. — На самом деле, все мы — неудачники, вы об этом никогда не задумывались? У нас есть аппендикс, который рано или поздно нас убьëт, если не удалить. Зачем нам ногти на ногах и копчик, если мы при их помощи не лазаем по деревьям и не балансируем во время бега? Само существование человека — это какая-то неудачная попытка природы создать нечто большее, а теперь она не может от нас избавиться. Не правда ли забавно? — ...... — Все мы — неудачники, фрау Церинген, и вынуждены нести на себе груз наших неудач. Разница только в том, что кто-то всё ещё куда-то ползëт с ними на горбу, а кто-то уже спит в могиле, ими присыпанный. Простите мне такие уничижительные метафоры, просто тяжесть моих неудач всë никак не позволяет мне разогнуться и встать в полный рост, и никакой другой позы я не знаю. Но я всё ещё куда-то ползу. Пусть неприятно и время от времени больно, но ползу — рано пока что мне засыпать. И он оставил её в покое. Было ли то проявлением его совершенно наплевательского отношения к возможности её очередного предательства, или же попытка заставить отчаявшуюся валькирию вновь уверовать в собственные силы — по-настоящему расшифровать сей посыл мог лишь сам Райнхард Шмидт и тот, кому он его адресовал, но, как бы то ни было, пришло время каждому вновь вернуться к работе. Бесшумно закрыв за собой дверь в её палату, брюнет направился к выходу из госпиталя, попутно скользя глазами по другим помещениям и беглым взглядом подмечая, кто из солдат в каком состоянии находился. Во время последней обороны, бытовой корпус, первый и второй этажи которого обычно служили военной базе лазаретом, оказался разрушен чуть ли не до основания, так что распоряжением самого фрегаттенкапитана в качестве временного медицинского пункта для военнослужащих была определена поликлиника Вольфенбаха. Жители шахтёрского городка поголовно являлись рабочими в той или иной сфере горнодобычи или обслуживания этого населённого пункта, они подчинялись своему подрядчику, как бургомистру, а этот человек, как помнил Шмидт, был довольно-таки жёстким и опытным управленцем, чтобы знать все тонкости трудового законодательства и рабочего процесса, и именно он настоял на том, чтобы старателям обеспечили здесь все удобства, включая и качественное медицинское обслуживание. К счастью, жёсткость градоначальника распространялась и на дисциплину его собственных рабочих, из-за чего соблюдение всевозможных мер техники безопасности здесь было фактически незыблемым — потому-то толпа раненых вояк и не потеснила шахтёров в местной больнице, что теснить было особо-то и некого. Несчастные случаи здесь имели место быть лишь изредка, по большим праздникам, ведь никто не хотел отдавить себе руку в шахте или отравиться природным газом, чтобы потом, когда выздоровеет, поплохело уже от воя и рыка «Старого Волка». Покинув стены больницы, Шмидт предпочёл прогуляться по давным-давно протоптанной траками танков и экскаваторов тропинке вместо того, чтобы попросить кого-нибудь из местных водил подкинуть его до базы. Это были краткие мгновения тишины, которым было суждено закончиться также быстро, как и начаться, когда он встретился с златовласым тяжёлым крейсером возле здания штаба. По лицу Роон было видно, что она подавлена и огорчена, и девушка просто не успела вернуть себе привычное безмятежное выражение лица, чтобы изначальное настроение не оказалось подмечено командиром. — Герр командант, разрешите обратиться? — Конечно, фрау обермат, я как раз хотел вас кое о чём попросить. — Мой фюрер, я… — она поникла. — Я уже знаю, что это будет за просьба — Нюрнберг уведомила меня о вашем решении. Я знаю, что со мной не просто, и на вашем месте мне бы тоже не захотелось впустую тратить силы на кого-то подобного, но… Но я просто ничего не могу с собой поделать. — с этими словами Роон посмотрела на свои руки. — Я всегда была такой, мне и самой не легко от этого. Я сумасшедшая, правда ведь? Девушка явно ожидала от него одобрения собственных слов, её губы расплылись в неверящей улыбке, а веки задрожали, но мнение по этому поводу у Шмидта оказалось своё. — Это не безумие, фрау обермат, а всего лишь иная точка зрения на очевидное, которую вы высказываете несколько… эмоционально. Вам бы не помешало почаще глубоко дышать носом и выдыхать ртом перед тем, как принимать какие-то решения. Хуже от этого уж точно никому не станет. — Я обещаю, что вам придётся по минимуму беспокоиться о моём поведении в будущем! Герр командант, я!.. Я!.. Я обещаю! — Это прекрасно, что вы стремитесь к подобной модернизации, фрау обермат. Приятно видеть, что под моим командованием люди могут не только лишь умирать, но я с самого начала искал вас, чтобы стребовать слегка другое обещание. — Йа? — Пообещайте мне, что я никогда не узнаю, что у вас имеется аналогичная фрау лейтенант проблема. — Мой фюрер… — Я всегда готов выслушать ваши претензии и предложения, у меня всегда найдётся время побеседовать с вами за чашечкой кофе о ваших переживаниях — это один из пунктов моих должностных обязанностей, как командующего. Командующего, прошу заметить, а не нарколога или психотерапевта, так что не могли бы вы и ваши коллеги воздержаться от взваливания на мои и так уже изрядно израненные плечи проблем больше, чем входит в мою профессиональную компетенцию? Я обычный человек, и к этому возрасту у меня имеется только одно высшее образование — флотского офицера. Сказав то, что хотел, и не дожидаясь ответа, он зашёл в штаб, а девушка, которую такие слова заставили остолбенеть, так и осталась стоять на улице. Она не знала, чем ответить, не смогла и понять, действительно ли он настроен к ней лояльно даже после всего, что натворила, но в какой-то момент, когда разум связал всё услышанное и увиденное в одну более-менее упорядоченную паутинку, то её щеки порозовели, а губы изогнулись в смущённой, но искренне благодарной улыбке. — Обещаю, мой фюрер. Я всегда буду на вашей стороне. — этот дрожащий шёпот был посильной попыткой выразить весь наросший за два этих беспокойных года трепет, но явно неудачной, потому что ощущение агонизирующего сердцебиения в изрешечённой пулемётной очередью груди никуда не пропало.