***
Новые знакомые проводят за разговорами всю ночь. Стеснявшийся поначалу Тэхен почти не разговаривал, зато слушал Чонгука взахлеб, а потом и сам не понял как незаметно втянулся. Все-таки столько лет одиночества не могли пройти бесследно, человеку человек нужен, пускай Тэ к ним и не принадлежит. Так Чон узнает, что ангелу нет надобности в пище, а вот спать, напротив, очень даже необходимо. В принципе ничего страшного, думает Чонгук, пока ему не рассказывают, что храм покинуть не могут. От полученного знания его сердце сжимается, наполняется искренним сочувствием и печалью. Немыслимое, запредельно жестокое наказание. Тэхен говорит, что не раз пытался эти стены покинуть, но что-то навроде барьера не дает выйти наружу, оставляет на теле ожоги. Вдобавок к его бедам в последние два года он начал сильно мерзнуть, хотя раньше не особо был подвержен изменению температуры. — Странно. Может быть, ты просто ослаб и потому становишься все более приближен к человеку? — предполагает Чонгук, отпивая из термоса чай. — Возможно, и это плохо на самом деле. Я слышал, что от холода можно умереть, а я не хочу умирать, — кутаясь в плед, бубнит рядом на матрасе сидящий Тэ. Чон ободряюще ему улыбается: — Теперь у тебя есть я, а значит, это тебе не грозит точно. На днях принесу еще одежды и теплых одеял. — Ты правда будешь приходить? — смотря на него с надеждой, спрашивает ангел. — И не раз и не два. Уж извини, но теперь это и мое место. К тому же, с моей стороны было бы бесчеловечно так с тобой поступать. А если ты начнешь испытывать голод? Мне кажется, холод только первый звоночек. Чонгук, заметив, что Тэхен от его умозаключения весь как-то сник, ближе подсаживается к нему и слегка его за плечи приобнимает. Он всегда был контактным человеком и ничего в своих действиях такого не видит, как сердце велит поступает, а оно требует ангела поддержать, ни в коем случае одного не оставлять. Ангел безвинно наказан, угнетен и разбит, что исправить хочется очень, отыскать способ его спасти. Не должно ему печалиться, Тэхен только самого лучшего достоин, но никак не того, что на него обрушили небесные, души лишенные судьи. — Эй, не грусти, ты больше не одинок. Я позабочусь о тебе, а еще обязательно придумаю, как тебя отсюда вытащить. Не можешь же ты и впрямь остаться здесь навсегда? Ангел жмется к его боку и не понимает, чем заслужил встретить такого хорошего, как Чонгук, человека. Кропит слезами хрустальными бледные щеки, бессильный с ними бороться. Всегда неправильным хранителем был, слишком чувствительным, сострадательным, эмоциональным из-за чего часто попадал в неприятности. Хранители, обязанные нести свою миссию молча и со смирением, не имеют права на подобные послабления, они всего лишь бездушный небес инструмент. Дадут приказ свыше спасти, и ты поможешь вверенному тебе подопечному, скажут в сторону отойти, и ты, как он умирает будешь смотреть. Тэхен так не смог, за что впоследствии и поплатился, но, как и прежде, ни о чем не жалеет. — Не плачь, пожалуйста. Это разбивает мне сердце, — стирая с его лица соленые капли, шепчет художник. — Все хорошо будет. Вероятно, одни из самых лживых в мире слов, но если в них искренне верить, а не просто для проформы бросаться? Чонгук верит, отчего последняя фраза в цвет правды, настоящего утешения окрашивается. Ангел, это всем существом чувствуя, ему благодарен, все действительно может стать хорошо, по крайне мере сейчас так и есть. Присутствие Чонгука его незримо, но ощутимо подлечивает, искореняет опостылевшее одиночество, но главное, надежду дает. — Кстати, это ты добавил несколько деталей в мой рисунок? — указывает Чон на стоящий у стены мольберт. — Прости, мне показалось, что это будет уместным, — тушуется Тэхен, заламывая пальцы. — Не извиняйся. Ты все верно подметил, мне нравятся твои поправки, и, если честно, я думаю, что у тебя талант. Можешь брать любые мощи вещи и рисовать. Ангел весь изнутри от неожиданной похвалы светится, радуясь, что Чонгук на него за спонтанное вмешательство не злится, наоборот, поощеряет, искренне задумке его улыбается. — Я не уверен, что у меня получится, но было бы неплохо научиться. Ты мне покажешь, как надо? — Конечно. Основам я тебя научу, а со временем ты сможешь выработать собственную стилистику, — загорается энтузиазмом Чон. Иначе и быть не могло - тема искусства коснулась, которое раньше ему было обсудить не с кем. Чимин, хоть и проявлял заинтересованность к живописи, но все же вектор его интереса несколько иной, он шедевры всем собой создает, а Чонгук с помощью рук и инструментов, но в одном они - любви к тому, что делают, сходятся, и оттого их работы не пусты, не для галочки, трогают сердца наблюдателей, чему красноречивым подтверждением Тэхен с Юнги приходятся. За рассказами о нравящихся художниках, стилях, видах красок парень, кажется, и вовсе забывает, что перед ним не простой человек сидит, а божественная сущность. Тэхен, внимательно его слушая, улыбается мягко, хорошим настроением заряжается. В свое время он любил наблюдать за людьми, пытался понять и познать их многогранность, не зная, что в себе носит не меньшее. Много разных встречал, и плохих, и хороших, но Чонгук, наверное, какая-то отдельная категория, у Тэхена только рядом с ним сердце живым себя ощутило, только с ним тепло телу стало, а на душе спокойно. — Прости, но я немного подслушал твой разговор с другом. Твоей семье претит то, чем ты занимаешься? — задает вопрос ангел, от чего уголки чужих губ сразу же опускаются. — Тебе неприятно и грустно, я чувствую, — сразу же замечает оное, коря себя за то, что человека расстроил. — Извини, я не должен был спрашивать. — Нет-нет, — спешит его успокоить Чонгук. — Просто... в моей семье действительно все не так гладко, как бы хотелось. Отец не принимает моего увлечения, младший брат туда же, хотя в детстве мы с ним были достаточно дружны, зато меня мама поддерживает. Но ты не подумай, я не жалуюсь, у многих людей и этого нет. Тот же друг - Чимин, вообще рос без родителей и воспитывался бабушкой. Он, конечно, не говорит, как мечтает о нормальной семье, которая о нем бы позаботилась, но я-то знаю, мне не нужно слов, чтобы его понимать. — Семью можно обрести. Судя по тому, как вы общаетесь и с какой теплотой в голосе ты о нем говоришь, я думаю, что он уже ее обрел. Ты стал для него, как брат, — привычно комкая в кулачках плед, произносит Тэхен. — Считаешь? Прости, но откуда ты, будучи оторванным от человеческого мира, настолько хорошо разбираешься в людских душах? Наблюдать со стороны не равно быть рядом. Черт, глупость сказал... — Почему глупость? Люди и вправду для понимая очень сложны, каждый из них по-своему уникален. Мои сородичи редко когда могли вас прочесть, да и, как мне кажется, не пытались, для нас вы не более, чем подопечные, что не сказать про меня. Я всегда был любознательным, вам сочувствующим и проводил приличное количество времени на земле, хотя мне нельзя, но я... я... меня это не останавливало, мне нравилось вас изучать, а вот то, что мы стоим выше в иерархии - нет. Это не так. Вы рождаетесь и живете, живете и умираете, но за то короткое время, что вам отведено, вы многое успеваете. У вас есть выбор, а у нас его не предполагается. Ошибетесь ли в дальнейшем или сделаете, как надо, главное, что вы именно, что живете, а мы... мы существуем, слепо подчиняясь приказам свыше. Именно в этот момент Чонгук понимает, что юноша перед ним и не юноша вовсе, а умудренный годами ангел, чья жизнь длится очень и очень долго, вернее, как он выразился, существование. Чон не согласен. Если бы Тэхен не жил, то не был бы изгнан с небес за то, что, по всей видимости, какой-то запрет нарушил. Чонгук всегда считал, что ангелы совершенные создания, но даже не подозревал, что совершенство подразумевает заложенные неизвестно кем стандарты, определенные поведенческие нормы, по сути, делающие из крылатых созданий бездушных кукол. Для него подобное не приемлемо, и как хорошо, что Тэ, взрастив внутри огромное сердце, под присущие его роду рамки не прогнулся. Художник, с нежность на него смотря, без преувеличений им очарован, очевидно полностью, еще очевиднее, безвозвратно. — Мне нравится, как ты рассуждаешь. Если не секрет, то как ангелы появляются и сколько тебе лет? — Точно сказать не могу, но думаю, что по вашим меркам мне где-то около пятисот лет, — неуверенно отвечает Тэхен. — Как появился, вспомнить я уже не смогу. Хотя знаешь, иногда в моей голове мелькают обрывки воспоминаний. В них я будто бы был человеком. Глупость какая, да? Там все так быстро и сумбурно, не успеваю ни за что ухватиться. — Ого, по сравнению с тобой, я ребенок, мне всего двадцать два. А то, что не помнишь, может, оно и к лучшему? Воспоминания не всегда бывают счастливыми. В одно время я увлекался психологией, и читал на эту тематику книги, и там говорилось, что мозг в критической ситуации способен заблокировать болезненные моменты. И почему сразу глупость? Вполне себе логичная версия. Что-то я сомневаюсь, что вы рождаетесь из воздуха. — Надеюсь, что так. Больно было бы знать, что твои воспоминания просто-напросто кто-то похитил, — улыбается падший, теплом наполняясь от попыток человека его приободрить. Чонгук, как вышедшее из-за туч солнышко, его душу охладевшую согревает, вызывает улыбку и что-то приятное, колкое в районе трепещущей груди. Тем временем, Чон, утомленный необычным днем и прошлой бессонной ночью, откровенно зевать начинает и, раскинувшись на матрасе, не замечает, как проваливается в сон. Тэхен стягивает с себя плед и рядом, накрывая его им и своими крыльями, ложится, тем дурные видения прочь отгоняет. Художнику еще никогда не было так спокойной, Ангелу еще никогда не было так тепло.***
Чонгук забавно причмокивает, пытаясь разлепить намертво слипшиеся веки. Сон прекрасный ему снился сегодня, где он, одетый в ханбок времен династии Чосон, учил аналогично, но чуть побогаче облаченного Тэхена из лука стрелять. — Доброе утро, — сладко потягиваясь, приветствует Чон своего нового, беззастенчиво перебирающего пальцами его темные прядки друга. — Здравствуй, — нежно, ярче десяти солнц сияя, в ответ улыбаются. Художник с трудом верит, что все это и в самом деле с ним происходит. Ну какие падшие ангелы? Может, он до сих пор спит? Но нет, два огромных угольно-черных крыла ощутимо касаются его тела, щекочут, вызывая приятные мурашки и восторг. Настоящие, черт возьми, крылья! — Я все еще думаю, что ты мне снишься, — говорит Чонгук первое, что пришло ему в голову, ласково проходясь ладонью по шелковым перьям. — Я тоже, — продолжает улыбаться ангел, отгоняя утреннюю прохладу и сырость много лет пустующего помещения. Не зря говорят, что не место меняет нас, а мы его сами. Храм преображается на глазах, больше не кажется проклятым, заброшенным, одиноким. Лыбящийся до ушей Чон уверен, что откровенным идиотом перед юношей выглядит. Его слова что-то внутри задевают, взгляда от красивого напротив лица не дают, с губ вишневых каждое слово ловить заставляют. Но, к сожалению, встать все же приходится, утренние процедуры никто не отменял, он не ангел, чтобы подпитываться... чем? Вероятно, магией. Затем художник предупреждает, что отойдет на улицу, и, прихватив все необходимое, спускается вниз. Тэхен остается нетерпеливо ждать его в комнате, но, похоже, дожидается только остановки сердца из-за завибрировавшего на столе телефона. Во времена его, как свободно перемещающегося по миру хранителя, человечество еще не дошло до подобной техники, отчего он очень пугается, благо Чонгук успевает вернуться и его успокоить. — Это телефон, с помощью него мы можем общаться на расстоянии, — посмеиваясь с реакции спрятавшегося под плед падшего, поясняет Чон. — Сейчас, например, мне пишет Чимин, — присаживается на матрас рядом с ним, подзывая его к себе, чтобы показать всплывшее на экране сообщение в какао. — Он на учебе и хочет со мной встретиться, но думаю, сегодня в университет я уже не пойду. Тэхен, перегнувшись через чужое плечо, с неподдельным восторгом разглядывает, по его мнению, волшебный предмет, уже не боясь внезапной вибрации. Еще в больший восторг его приводит, что Чонгук дает ему его подержать в руках, попутно объясняя, как им пользоваться. — Я куплю тебе примерно такой же, и мы тоже всегда сможем быть на связи, — закончив показывать базовые функции смартфона, улыбается, наблюдая за энтузиазмом покоряющего просторы интернета ангела. Кажется, кто-то подсядет на видео с котиками. — Здорово! Мне нравится эта штука. Люди удивительные создания, как можно было додуматься поместить движущиеся картинки в такие маленькие вещи? Это самая настоящая магия! — радуется, словно ребенок, Тэхен, щелкая на очередную предлагаемую ютубом ссылку. — Сказал ангел, — смеется Чонгук, находя его поведение милым. Казалось бы, мудрое, не мало повидавшее в жизни существо, но, вместе с тем, нисколько не стесняющиеся демонстрировать детскую непосредственность, где-то откровенную наивность, в эмоциях несдержанность, что особенно художника, привыкшего к людскому лицемерию, цепляет. За восторженным изучением Тэхена новой игрушки, утро для парней незаметно проходит. Примерившему роль учителя Чонгуку весело обыденное для себя, но непонятное для него объяснять, глупые вопросы его нисколько не раздражают, наоборот, улыбают. Жаль только, веселье, прерванное звонком от Чимина, недолгим приходится. Ангел снова пугается, но, немного поняв работу телефона, уже не так сильно, затем отдает его художнику обратно. — Коротышка-хён заскучал? — клацнув по зеленому сенсору, бодро отвечает Чон, краем глаза поглядывая на затаившего дыхание ангела, но взамен далеко не привычные возмущения от лучшего друга слышит, а голос самого неожиданного для себя человека. — Чимин получил травму. Ему сейчас в лазарете делает перевязку. Приезжай срочно, — торопливо проговаривает Юнги, вынуждая Чонгука на мгновение в попытках сказанное переварить подвиснуть, после, осознав, что его маленький хён попал в какую-то передрягу, начать задавать уточняющие вопросы и, подскочив на ноги, спешно засобираться, в процессе опрокидывая мольберт и банку с кистями. Находящийся не в духе Мин, ничего конкретного не объясняя, его поторапливает, а потом и вовсе трубку бросает. Все это время наблюдавший за метаниями художника Тэхен, отчетливо понимает, что случилось что-то неладное. На том совсем лица нет, руки и те дрожат, никак шнурки на кроссовках не завяжут. Не так уж и хорош этот телефон оказался, если может моментом настроение человека испортить. — Прости, Тэ, мне придется тебя покинуть. Не знаю точно на сколько, но я обещаю, что, как только освобожусь, сразу приду. Мой друг пострадал, и мне надо срочно к нему, — впопыхах объясняет парень, надевая куртку и надеясь, что ангел не подумает, что он решил его бросить. — Я буду ждать, — печально улыбаясь, просто и без лишних слов обещает Тэхен.***
Чонгук, как только может, спешит, а выйдя из леса, вызывает такси. Сидя в машине, нервно подергивает ногой, торопит водителя, который, видя в каком состоянии находится пассажир, не ругается, максимально возможную правилами в городе скорость набирает. По приезде, Чон благодарит его, оставляя щедрые чаевые, за понимание и пулей из авто вылетает. Не задерживаясь на улице, в считанные минуты оказывается в нужном крыле университета, там, судорожно ртом воздух хватая, сидящего прямо на полу подле медкабинета Юнги встречает, который совершенно разбитым выглядит, совсем на себя не похоже. За этим явно что-то большее кроется, о чем переживающему за друга Чонгуку пока как-то не думается. — Как он? Он там? — единственное на что паникующего мозга хватает, выжидающе глядя на прячущего взгляд Мина, но тому и самому как будто требуется медицинская помощь, да и психологическая, кажется, тоже не помешает, оттого, наверное, и не расшаркивается, сухо кидает, чтобы он заходил, и, уже уходя, вкладывает телефон Чимина ему в руки. Чонгук, решив, что подумает над странным поведением Юнги позже, ураганом влетает в стерильно-белый, режущий глаза кабинет, где безошибочно находит сидящего на кушетке, изукрашенного синяками и ссадинами танцора. Все его открытые участки кожи будто бы обо что-то стесаны, но больше художника пугает его отсутствующий вид, приправленный красными, смотрящими куда-то в пустоту глазами. — Чимин-а, ты как? Что случилось? — шумно сглотнув, нарушает тишину Чон. Пак, где-то не здесь находясь, не сразу кто к нему пришел понимает. До разума информация, пробиваясь через мысленные тернии, доходит едва ли. Чонгуку на него, такого сломленного и потерянного, смотреть мучительно больно. — Хён? — не дождавшись какого-либо ответа, вновь пробует достучаться. — Поговорим в общаге, — нехотя вынырнув из себя, кратко произносит Чимин, с чем Чонгук предпочитает не спорить. Из-за ширмы, между тем, выходит приветливо улыбающаяся медсестра и, осознавая, что пациент вряд ли хоть что-то из ее слов запомнит, объясняет положение дел художнику, настоятельно рекомендуя его другу отлежаться несколько дней и травмированную ногу не беспокоит. Художник же обещает, что все выполнит в лучшем виде, Чимин у него из кровати не вылезет и, поблагодарив доброю женщину, возвращается к кушетке, чтобы лежащего на ней подхватить на руки. Костылей, к сожалению, учебному заведению не выделили. Пак, возмущаясь, пытается отбрыкаться, требует его отпустить, за что раздраженный шик получает от выносящего его из кабинета Чона. — Перестань, дурень, тебе нельзя напрягать ногу, если хочешь скорее поправиться. Чимин легкий на самом деле, да и общежитие совсем рядом. Чонгук по пути лишь пару раз на скамейку присаживается, разминает затекшие руки и дальше идет. Охранник на вахте, видя в каком состояние его квартирант, пропускает друзей без жетона и даже лично открывает для них двери на лестничную площадку. Жаль лифт не работает, благо танцор живет на третьем этаже, а не на седьмом. — Рассказывай, — уложив Чимина на кровать, скрещивает на груди руки томящийся неизвестностью Чонгук. Чимин, поджав губы, молчит, но под чужим пристальным взглядом сопротивление его длится недолго: — Юнги. Он… он столкнул меня с лестницы. — Что? Он, конечно, мудак и все такое, но зачем ему это делать? Это же подсудное дело, — шокировано округляют глаза. Вот, значит, почему капитан побитой собакой выглядел. — Я н-не знаю. Он был злой после матча, а тут я. Кричал что-то о том, что это я, якобы, во всем виноват, н-но я не п-понимаю, — сбивчиво рассказывает на грани вновь подступающей истерики Пак. — Набью ему его самодовольную рожу. Совсем, блядь, конченный, — негодует Чонгук, порывисто плюхаясь подле Чимина. — Ты главное не держи это все в голове, постарайся настроиться на позитивные мысли. Медсестра заверила, что твоя травма не настолько серьезна, чтобы помешать тебе в дальнейшем выступать. Его слова действуют на всхлипывающего танцора ровно противоположно. Он весь сжимается и кажется еще более крошечным, чем есть. — Ч-через два дня к-конкурс. Это б-был мой ш-шанс. — Э, нет, давай вот только без драмы, — поглаживают перевязанную кисть. — Поедешь ты еще на свою стажировку, не в этом году, так в следующем. У тебя настоящий талант к танцам, а стремления сколько? Немного отдохнешь, подлечишься и будешь, как новенький, но при условии, что постараешься, не пустишь все на самотек. Чимин, уткнувшись носом в толстовку Чонгука, плачет сильней, больше не сдерживается. Он, и физически и морально истощенный, стараться не хочет, он хочет спать, в эту, окрашенную серостью реальность не возвращаться. Во сне всегда легче становится, там ни печалей, ни горестей нет, боль не чувствуется. Чонгук же, дождавшись его мирного посапывания, стягивает с него штаны и накрывает одеялом, после уходит на кухню, чтобы что-нибудь ему приготовить, но в итоге, не найдя необходимых продуктов, вынужден идти в магазин. Пак, помешанный на диетах, очевидно, питается одним воздухом. Маленький дурачок. Но что уж теперь, лучший друг на то и лучший друг, его в беде не оставит, надо будет с ложечки станет кормить, а пока он, выйдя на улицу, обдумывает случившееся. Без недостающих фрагментов пазл никак в цельную картинку не складывается. Юнги мудак мудаком, но, черт его побери, не на столько же. Расспросить бы его, ну и попутно парочку под дых прописать, чтобы неповадно.«Что в твоей голове, Юнги? За что ты так с ним поступил?»
***
Юнги, икая, вероятно, от сыпящихся в это время на его голову проклятий Чонгука, в спортзале сидит под кольцом, только теперь у него в руках вместо ручки бутылка дешевого, зато крепкого коньяка, и целенаправленно напивается. Так забыться пытается, желая никогда больше не вспоминать и не видеть взгляд полный боли Чимина. Как на зло, голова, в отличие от бутылки, совсем не пустеет, в слезах тонет танцора и на части разлетается от его криков. Невыносимо. — Ого, вот это номер, сам Мин Юнги решил посетить нашу тренировку. Какая честь, — подходит к нему капитан женской баскетбольной команды - Ким Джин. Высокая, красивая девушка с забранными в высокий хвост длинными каштановыми волосами, карамельными глазами и непомерно раздутым чувством собственного достоинства. Эта местная королева никогда за словом в карман не полезет, настоящая язва, за что будущий продюсер ее не любит особенно. — Отвали, — огрызается он. Джин ожидаемо игнорирует его очевидный посыл и, усевшись напротив, скептически смотрит на бутылку в чужих, испещренных венами руках: — Знаешь, игра была впечатляющей, но что-то я сомневаюсь, что ты так победу отпраздновать решил. Юнги, обдавая девушку перегаром, криво ухмыляется и, не желая терпеть ее общество, пробует встать. Ноги, гарантируя скорое свидание с полом, неумолимо подкашиваются, что заканчивается тем, что их владелец повержено валится обратно на пол и ударяется поврежденным плечом. Теперь от сильной боли шипит, проклиная все и вся, себя, а особенно откровенно над ним насмехающуюся Джин. — Э, кэп, да ты перебрал. Давай телефон, позвоню кому нужно, и тебя заберут. — Отвали, я тебе сказал. Сам доберусь, — еле вяжет языком музыкант, предпринимая новую попытку подняться, пока перешептывающиеся на заднем плане девчонки снимают происходящее на камеру. Не часто подобное шоу в исполнении капитана барсов можно увидеть, а вернее, никогда абсолютно. Юнги хоть и нервный, но неизменно собранный и вменяемый, несколько закрытый и оттого кажущийся загадочным, что привлекает к нему противоположный пол. В данный же момент на ум приходит лишь одно - помогите, Юнги поломался. Джин, недовольно цокнув на его упрямство, не то чтобы ему сочувствует, у нее вообще-то тренировка, однако, пройти мимо не может, отчего-то за его состояние невольно переживает. — А ну не выеживайся. Буду я еще с тобой нянькаться, — все-таки умудряется она выудить из кармана Мина айфон и с помощью его безвольной руки легко минует на нем блокировку. Затем в избранные контакты заходит и, недолго думая, жмет на «Джун-хён», так как других номеров там почему-то не оказывается. В ссоре с родителями? А есть ли они у него вообще? — Шуга, имей совесть. Вместе же не спали всю ночь, — по прошествии тридцати секунд крайне двусмысленная фраза доносится из динамика. — Это, конечно, все очень интересно, и в другой раз я бы обязательно послушала, чем же таким вы занимаетесь ночью, но будь добр собрать свои косточки и явиться в университет. Юнги слишком пьян, чтобы о себе позаботиться, — с трудом сдерживая смех, отвечает Ким. — В смысле? — окончательно раздирает продюсер глаза, ничего, за исключением того, что мелкий опять в какие-то неприятности влип, не понимая. Чтоб этого Юнги, нормально же все было. — Без смысла. Мы в спортзале, торопись, а то у меня так-то тренировка, а это туловище мешается, знаешь ли, — косясь на валяющегося на полу Мина, хмыкает девушка и, сбросив звонок, переключается вниманием на то самое туловище. — Не загадь нам паркет пожалуйста, твой любовничек уже едет. Не думала, что ты на другой стороне радуги, вот девки-то расстроятся. Юнги в отчет мычит что-то невнятное, впрочем Джин знает, что там один сплошной мат, причем в ее адрес. В ожидании Намджуна, она время от времени продолжает парня, чтобы не заснул, стебать, чем вызывает очередной от него поток проклятий, что ей быстро наскучивает. Пора с ним поговорить серьезно. — Не знаю, что у тебя случилось, Юнги, но что бы там ни было, это не повод превращаться в кучу дерьма. Наверное, завтра ты уже и не вспомнишь об этом разговоре, но... Все поправимо, сломанное можно склеить, а плохое заменить на хорошее. Главное, не сдавайся, а иначе точно конец. — А если я сломал человека? — вопреки ускользающему разуму, озвучивается связная мысль. Джин метко ударила в цель, словно знала куда бить, или это ее женская проницательность? Черти бы ее побрали. — Значит, замени сломанные части своими целыми, — в ответ уверенное под грохот распахнувшихся дверей - служба спасения явилась. — О, господи, Юн, что ты творишь? Проиграли что ли? А ну вставай, — подбежав к другу, пытается поднять его Намджун. — Хён, блядь, плечо, — раненным зверем взвывает Мин. — Что ж ты такой неаккуратный. С любимыми надо мягче, нежнее, — подхихикивает рядом капитан рысей, глядя на все это безобразие. Продюсер взгляд на нее переводит и тут же матерящегося Юнги на пол обратно роняет. Как в сопливых дорамах происходящее ощущается, дыхание спирает, пульс учащается, разве что лирической мелодии не хватает на фоне да пресловутых сердечек в глазах. «Идеальная» - думает он, пропадая в чужих, искрящихся весельем карамельных глазах. — Чего уставился? — фыркает девушка, кривя пухлые губы. Ошалелый вид парня ее раздражает. Какого хрена этот, похожий на гигантского плюшевого мишку идиот так пялится? — О парне своем позаботься, говорю. Намджун, завороженно в ответ смотреть продолжая, не сразу улавливает смысл сказанного, а когда понимает, спешит скорей объясниться: — Он мой друг, а не парень, я по девушкам вообще-то. По телефону ты все не так поняла, мы с Юнги всю ночь просто... Практикует и умеет в двусмысленные выражения Джун, чем новый всплеск безудержного хохота вызывает у баскетболисток. — Милашка, — подхихикивает Розэ. — Ага, и кажется, он запал на нашу принцессу, — вставляет Карина. — Так! Не смущай мне мою команду. Потом как-нибудь расскажешь, что вы там с Юнги делали, — фыркает Джин, недовольная заявлением подруги. — Да, блядь, в смысле блин. Мы над треком работали! — едва не рычит от безысходности Ким. Девушка мечты принимает его за гея, что может быть хуже? А смотрит-то как свысока, судя по всему, его ни во что не ставит. Самое смешное, что виновник всех его бед давно, прижав к колени к груди, сладко посапывает. Обнаглевшая мелочь. — Оу, — многозначительно выдает Джин, заинтересованным взглядом окидывая новоявленного музыканта. — Но ты это, все равно о нем позаботься. Кажется, ему реально дерьмово. И с плечом аккуратнее, он тебе не мешок с картошкой, обработай мазью и зафиксируй. У него, вероятно, давняя травма открылась, ну ты наверное и так знаешь. — Спасибо. Как тебя, кстати, зовут? — взвалив на себя еле живое тело Юнги, спрашивает Намджун, демонстрируя магнетические на щеках ямочки, которым никто противостоять не способен. Никто, кроме капитана женской баскетбольной команды, очевидно, потому что... — Катись уже отсюда.