День назад
— Спать втроем на этом матрасе как-то тесновато, вы так не думаете? — хрустит затекшими за ночь мышцами Чимин, оглядывая ютящихся на «кровати» Юнги и Тэхена. — Зато тепло, — сонно бубнит Тэхен, пытаясь отобрать одеяло у Мина, а тот знай себе сопит в обе дырочки, скрутив его перед собой, за неимением***
— Нет ну вы только посмотрите на него, — разводит руками Чимин, сверля взъерошенный затылок несущегося на всех порах по лесной тропке Юнги. — Я тебя вообще-то будил, даже не вздумай мне что-либо предъявлять, ваше императорское величество. А бежать я, хоть заорись, не собираюсь, и тебе не советую, хён. У тебя завтра игра, расшибёшься еще среди всех этих корней. Мин раздраженно притормаживает, дожидаясь совершенно никуда неспешащего Пака, и сверля его полусонным взглядом, выдает: — Плясунья, ты такая язва, оказывается. Да, я уснул и не на полчаса, но ты-то куда, блин, смотрел? Меня же БэмБэм сожрет. Я занял студию на десять, а время уже без двадцати. — Прекрасно, я еще и виноват, — закатывает глаза танцор, поправляя лямку рюкзака. — Смею напомнить, что не я это все затеял и не я насильно уложил тебя спать. — Прости, ты прав, — качает головой капитан, сетуя на себя за излишнюю агрессию. Невыспавшийся Юнги – чистейшее и неуправляемое зло. — Может, такси вызвать? Мне вроде как должно хватить денег, — скорее для себя, чем для младшего, приглушенно рассуждает. — Расслабься, а то выглядишь тем самым облезлым котярой, о котором что-то бубнил себе под нос час назад, — выйдя из леса, толкается его в бок Чимин. — Такси уже прибыло, — кивает на знакомый красный спорткар, припаркованный неподалеку. — Вы, блин, совсем, я смотрю, никуда не торопитесь, задницы. Булками шевелим и не бесим меня, — высовывается в окно Джин, пока Юнги с плохо скрываемым удивлением оглядывает машину. — Я решил дать тебе чуть больше, чем полчаса сна, — хмыкает Пак, подмигивая Мину, и вприпрыжку скачет к автомобилю. — И тебе привет, нуна. Ты нас так выручаешь! Юнги расплывается в своей такой редкой, но яркой улыбке деснами. Эта Плясунья!***
— У меня не получится, — после получасового объяснения ему всех нюансов, обреченно стонет Чимин, глядя в текст, который и без того уже выучен наизусть. — Прекрати сеять панику. Ты еще даже не попробовал, а говоришь о провале, — говорит Юнги, настраивая оборудование. — Когда я начинал всем этим заниматься, у меня многое не получалось, но мое желание было слишком велико, чтобы так просто сдаваться. Я учился всему постепенно и в итоге я здесь. — Я слушал те твои два микстейпа. Они классные, правда. People мне особенно зашла, частенько на повторе стоит, — прикрыв глаза, откидывается головой на спинку кожаного диванчика Пак. — Это твоя стезя и ты отлично с нею справляешься, но я-то не певец, хён. Мин резко разворачивается в кресле и удивленно смотрит на него. Признание слушателями своей работы одно из самых важных аспектов жизни музыканта, но когда твою работу хвалит не последний для тебя человек – это вдвойне ценно. Юнги даже не подозревал, что Чимин заинтересуется его музыкой, как и не подозревал, что тот вообще знает о том, что у него есть альбомы. — Откуда ты знаешь об этом? — спрашивает он, барабаня длинными пальцами по подлокотникам. Неожиданная новость, приправленная лестной оценкой его песен, немного выбила его из колеи. — Не то чтобы я был против, но я не распространяюсь о своей деятельности в университете и выступаю под псевдонимом. — Так Намджун-хён еще тогда в кафе сказал. Ты в уборную вышел, а он вскользь обмолвился, что ты не только музыку пишешь, но и сам выступаешь. Я почему-то заинтересовался и решил посмотреть в интернете, ну и вот… — смущенно прокашливается Чимин, утыкаясь взглядом в коленки. — Да и на учебе слухи об этом ходили, просто раньше я в них не особо вникал. — Ну от слухов никуда не денешься в наше время. Тем более, любителей посещать андеграундные тусовки у нас хватает. За масками я там не прячусь и узнать меня несложно, — хмыкает Юнги. — Я бы не сказал, что несложно. На сцене ты совершенно другой, как два разных человека… Ты более открыт там что ли. Конечно, запись не может передать всех эмоций, но все же… У меня сложилось именно такое впечатление. — Тогда, чтобы убедиться в своей теории, тебе стоит посетить нашу следующую сходку. Через месяц как раз намечается. Хён, кстати, тоже будет выступать, — улыбается музыкант, а у самого внутри все чуть ли не подпрыгивает. Позвать Чимина - спонтанное решение и большой шаг для Юнги. Для него это сравни обнажить перед ним душу. Никогда раньше он не осмеливался кого-либо приглашать, да и некого было, но Пак давно уже не просто кто-либо, он важен стал слишком. Будущий продюсер в создаваемую собой музыку и текста вкладывает всего себя, а на сцене достает свое сердце, отдавая его на суд публики. Возьмите его, слышите, как оно сильно бьется? Осмелитесь? Чимин прав, Юнги на сцене другой, но человек-то он все равно тот же. Разделенные, но время от времени пересекающиеся в одной точке грани, чтобы слить его в единое целое. Пак, не смевший даже мечтать о таком предложении, широко распахивает глаза. Догадывается, что для Мина оное очень важно и лично, что он серьезен как никогда. В душе же что-то неприятно ворочается, предупреждает и намекает, что Чимин и так слишком сильно погряз в Юнги. Ему кажется, что, если согласится, безвозвратно в парне, с волнением ожидающем сейчас его ответа, утонет. — Юнги… — начинает танцор, но быстро исправляется. — Хён, я не думаю, что… — А ты не думай, — прерывают его сразу же, не желая слышать ничего, кроме согласия. — Делай что хочется. Никакие предрассудки или глупые мысли не должны тебя останавливать. Хочешь положить жизнь на танцы – ложи, хочешь попробовать себя в пении – пробуй, хочешь съесть чертову булку с марципанов – съешь, а потом добавки еще попроси. Это твоя жизнь и ничего, слышишь, ничего не должно тебя останавливать. «Хочешь забрать мое сердце – забирай» — повисает в воздухе не озвученным. Чимин сидит пораженный и не знает что и сказать. Слова Юнги бьют точно в цель, заставляя переворачиваться все внутри потерявшего дар речи танцора. Мин - музыкант, и не ограничивается одним умением играть на гитаре, на его струнах души он, как оказалось, тоже играть мастер. Горький шоколад глаз Юнги, кажется затопил все пространство маленькой студии, но не задавливая, а мягко обволакивая сладкий капучино во взгляде напротив в желании слиться с ним воедино, стать ближе, создать самый вкусный дуэт. — Так странно слышать от тебя это. Кто бы знал, что я буду вот так, сидя рядом со вчерашним врагом, выслушивать его советы, но… Ты прав, хён. Во многом. Я думаю, что стоит попробовать и начать прямо сейчас, — уверенно смотрит на капитана Чимин, вставая с дивана и, сжав кулаки, направляется к двери помещения звукозаписи. Мин, видя, как разгорается огонек в его глазах, ярко и искренне улыбается. Он, вложивший всю душу в слова, отнюдь, не надеялся, что будет правильно понят и не натолкнется на праведный гнев того, кого еще полтора месяца назад покалечил и унижал. — Тогда давай начнем, — надевает наушники Юнги, жестом указывая Чимину сделать то же самое. Танцор, подходя к большому микрофону, дрожит, но, подбадриваемый теплым взглядом музыканта, виду старается не подавать. Музыканта, на самом деле, и самого изрядно от переполняющих его эмоций и предвкушения потряхивает. Видеть Чимина в своем личном храме, в центре его души, волнительно и очень приятно. Отдав последние инструкции Чимину, Юнги нажимает на пульте управления нужные кнопки и тянет бегунки вниз, затем руками показывает, что можно начинать. Чимин в последний раз громко вздыхает, вбирая в легкие необходимого воздуха, надеясь вдохнуть вместе с ним и хоть капельку смелости. — Скажи мне… — первые звуки почти неслышны, больше походя на интимный шепот, чем пение. — …со своей улыбкой… — чуть громче, но с дрожью. — …расскажи мне… — просяще, увереннее. — …расскажи, словно шепчешь что-то на ухо… — разгоняясь. — …не будь жертвой, будь плавной как змея… — раскрываясь. — …я хочу сбежать, но… — закрыв глаза, отдаваясь. — … ах ууу ууу, уйди от меня, уйди от меня, уйди от меня, уйди от меня, ах ууу ууу. Чего бы этого ни стоило, спаси меня… — ломая нерушимые барьеры, срывая маски и оголяя все чувства. — … это продолжается даже, если я убегаю, спаси меня… — разрывая сердце Юнги в клочья. Юнги больше не собрать никогда. Его муза поет, раскалывая все внутри, достигая самых потаенных уголков его темной души, осветляя, заполняя все собой, перестраивая, чтобы возродить музыканта другим человеком. Все, что было до — отныне не существует. Теперь существует только Чимин, открывший ему одну неоспоримую истину: Юнги потерпел поражение. Юнги влюблен. Юнги любит Чимина. — … я не могу освободить себя от этой боли, спаси меня, того, кто был наказан, — последние строчки, последние минуты прежней жизни. — Н-ну, к-как? — дрожь в голосе вновь возвращается, пряча за хрупкостью всю ту огромную силу, что была подарена благодарному слушателю. Чимин тяжело дышит, не в состоянии отдышаться, на Юнги взгляда не поднимает, боясь прочесть в нем разочарование. Он старался, буквально всего себя в их песню выплеснул, заставляя вместо тела затанцевать голосовые связки. Юнги молчаливо смотрит, ничего не может сказать, с трудом вспоминая нажать кнопку отключения записи. Как музыкант и будущий продюсер, он легко распознает соответствующий потенциал в людях, а в Чимине тот не просто есть, он ярко цветет, не вмещается. То, что Чимин только что выдал, его ошеломило. Такого чистого и проникновенного исполнения Юнги не слышал, наверное, никогда. По-хорошему, знает, надо было записывать перерывами, о чем его предупреждал, но так ни разу и не нашел в себе сил его остановить, не хотел лишать себя волшебства момента. Чимин о его мыслях не ведает, принимает молчание за отвращение. Душа слезы обиды и собственной никчемности, бросает наушники и выбегает из комнатки, но уйти дальше студии ему, перехватив его у самого выхода, не дают. — Отпусти меня. Я же говорил, что ничего не выйдет! — захлебывается подступившими к горлу рыданиями танцор, безуспешно брыкаясь в крепких объятиях капитана. — О чем ты, кроха? Ты был потрясающим, — говорит Юнги, разворачивая плачущего парня лицом к себе. — Не ври мне! Ты даже сказать мне ничего не смог, когда я спросил… — продолжает вырываться Пак. Мин на это обхватывает двумя руками впалые щеки Чимина и проникновенно смотрит в глаза: — Ты прав, не мог, — заключив в плен своих ладоней его щеки, шепчет Мин. — Но не потому что не хотел или мне не понравилось. Мне понравилось. Нет, не так. Я восхищен и сражен тобой наповал, Чимин. Ты был великолепен, ты был лучшим. Ты и сейчас лучший, для меня лучший, понимаешь? — отвергнув голос разума, признается, пресекая любой шанс подумать, что все неправда. — Я люблю тебя и, похоже, уже давно. — контрольным в голову. Не давая опомниться ни себе, ни Чимину, Юнги сокращает и без того маленькое расстояние между лицами, чтобы в следующий момент жадно припасть к пухлым губам, о которых так долго грезил. Они оказываются еще мягче, чем представлялось и даже соль, что они вобрали в себя со слезами, их не в силах испортить. Танцор растерян и не понимает, что сейчас происходит, а откинувший все сомнения Юнги только и рад воспользоваться этим, напористо сминая чувственные половинки, не давая ни единой возможности вздохнуть или выдохнуть. Чимин будет дышать только Юнги, а Юнги взамен отдаст всего себя. Пожалуйста, ответь, раскройся, дай хотя бы призрачную надежду на взаимность. Если тонуть, то вместе, друг в друге. Мин, крепче сжимая его в руках, не щадит, юрким языком уста раздвигает, подкрепляя свои действия горячими прикосновениями к дрожащей спине, хрупкой талии. Пак, сгорающий в ощущениях и в его объятиях, кажется еще меньше, последние связные мысли теряет - их из него выцеловывают. Безжалостные волны объявшего обоих океана, в пучину Чимина утягивают, вынуждают его оборону пасть, ответить и зарыться в чужие волосы пальцами, приоткрыть в немом стоне рот и столкнуться языками на океаническом дне, где никого, кроме них двоих, не существует. Юнги от податливости танцора кроет, появляется желание всего его испить до конца. Жилистые руки нагло под футболку Чимина забираются, наслаждаются его нежной кожей, отчего тот издает стон, тут же растворяющийся в легких Юнги. Стоит старшему дотронуться до ягодиц младшего, магия происходящего разбивается, осколками к их ногам опадает. Чимин с неподдельным ужасом в глазах Юнги отталкивает, к двери лопатками жмется, пытается отдышаться, мысли в кучу собрать. Только нет мыслей, остались лишь страх, покалывание на припухших губах и ожоги в тех местах, где его касались. — Чимин, — тянет руку к нему Мин. — Я не… — Не надо. Не смей, — машет головой из стороны в сторону прячущий взгляд Пак и из студии, громко хлопнув дверьми, вылетает. Кажется, пошла трещина, но не по потолку, а по сердцу Юнги.