***
— Что с тобой, Юнги? Я, конечно, знаю, что мрачная физиономия твое второе я, но это уже перебор. Говори, что случилось, а добрая сестрица Джин уж вправит тебе все, что надо, на место, — строго смотрит на друга девушка, предварительно выгнав всех игроков из раздевалки. Намджун рядом стоит, но влезать пока не спешит, молча разглядывая темные тени под его глазами. Юнги, прикрывая веки, обреченно вздыхает. Друзья слишком хорошо его знают, чтобы не заметить его разбитость. — Я в очередной раз проебался, вот и вся беда. — Я так понимаю, отсутствие Чимина напрямую с этим связано? — задает риторический вопрос Джин, цокая языком и нервно постукивая пяткой по плитке. — У вас же было все хорошо, что опять-то не так? — Было… пока я не признался, что люблю его и не поцеловал прямо в студии звукозаписи… — горько усмехается Мин. Две пары глаз, как по команде, шокировано распахиваются шире, и если бы Юнги не был в таком плачевном состоянии, то давно бы уже помирал со смеху, но помирает он от невзаимности чувств. — Ч-чего? — кажется, даже всегда уверенная и контролирующая ситуацию Джин растеряла весь свой словарный запас. — Смело. Не совсем, конечно, твой стиль, но… — подает голос Намджун, подсаживаясь к нему на скамейку, и приобнимает его за плечи. — Ты прикалываешься? — скептически смотрит на друга Мин, но не отстраняется. Ему, если честно, сейчас так на все похрен, никаких сил на препирательства нет. В идеале, свалить бы куда подальше, но он лидер. Юнги бросить все может, капитан ребят подвести нет. Команда это святое, команда не должна по его вине получать. Взять себя в руки только бы как-то. Как показала практика прошлого раза, с этим у него большие проблемы. Бессонная ночь в сочетании с душевно-сердечными терзаниями слишком мощное комбо для его нервной системы. О, и вновь это чертово «слишком». Чтоб его... — Пытаюсь разбавить обстановку, а если серьезно, то ты ведь не дурак и сам понимал, что все к этому и идет? Ты давно и бесповоротно в него влип. Да стоит только твой телефон взять и зайти в галерею, так там одни танцы и фотки Чимина, — спокойно объясняет Джун. — Я уж молчу про то, как ты светишься, когда на него смотришь. — Как-то стрёмно, что я настолько очевиден, но это ничего не дает мне. Я признался и что? Он трубку теперь не берет. Не уверен, что он даже видеть меня захочет, не говоря уж о том, чтобы остаться друзьями, — зло сбрасывает с себя руку старшего Юнги и идет прочь из раздевалки. — Мне еще с парнями надо кое-что обсудить насчет игры, так что поговорим на эту тему примерно-верно никогда. — Стоять, — упирается ногой в шкафчик Джин, тем создавая импровизированный шлагбаум и не давая Мину пройти. — Джуни, забыл кое-что добавить: Чимин тоже светится, когда на тебя смотрит. И да, вы два дебила, если до сих пор не заметили скачки напряжения между вами. А вы не заметили… Ты же, Юнги, дебил особенный… Кто так, блядь, вываливает все на бедного пацана? Сначала поливал его грязью, потом с лестницы спустил, а после сразу с поцелуями и «люблю»? Ну ты кадр, конечно. Помедленнее с этой сахарной булочкой надо и поделикатнее. Сначала сахар слизать, а потом и к мякоти приступать. Намджун разражается безудержным хохотом под нервное дергание глаза Юнги. Юнги разражается тоже, но не им, а гневной тирадой. — Какая нахрен булка сахарная? Ты вообще в адеквате, женщина? — орет, как проклятый, он, меча яростные из глаз молнии, видимо, в надежде поджарить эту отбитую на всю голову. — Рот закрой и слушай внимательно. Сейчас ты выкидываешь все лишнее из своей тупой башки, оставляешь там лишь слова, что я тебе скажу напоследок, и пиздуешь выигрывать матч, — убирает ногу девушка и притягивает вконец охреневшего парня к себе, чтобы шепнуть на ухо: «ты нравишься Чимину, а еще ему очень нравятся твои горячие трехочковые, капитан. Дерзай». Юнги ужаленным козленком отскакивает от подруги и вылетает из раздевалки. Чертова Ким. Теперь он только и может думать, что Чимину нравится… Будут, блядь, им трехочковые… Юнги идет побеждать. — С кем мне приходится работать, — цокнув язычком, картинно разводит руками студентка. Намджун, покачав головой, усмехается. Его девушка просто нечто. — Кстати, я что-то не понял… Тебе не нравятся внезапные поцелуи? Кажется, не так давно мы выявили обратное, — поднявшись на ноги, подкрадывается продюсер к повернувшейся к нему спиной Джин. — Не-а, не нравятся. Это пошло, — хмыкает она, но, оказавшись прижатой к шкафчикам и заткнутой губами Намджуна, быстро теряет всю спесь.***
Чимин, дороги не разбирая, по улицам Сеула в одной футболке несется. Холод промозглой осени сейчас самое последнее, что волнует его. Куртку он имел несчастье оставить в студии, а только ли куртку? Чимину кажется, что он оставил там себя самого. Поддался чувствам, моменту, Юнги… Его обжигающие прикосновения и злосчастный поцелуй до сих пор горит на губах, не спеша стираться под накрапывающим дождем. Чимину никогда от этого не отмыться. Ему не хочется отмываться… Он не может не признать, что случившееся ему понравилось, что он сам отвечал и не желал останавливаться. Чимин испугался, не мог не. Его еще никто так не касался. Были попытки, но после болезненного случая в прошлом, что неисчезающим шрамом выбито у него на левой ягодице, он так и не смог пересилить себя. Тут даже не в Юнги дело, ведь тот ему нравится - не шибко давно это осознал… Дело в самом Паке и страхе подпустить Мина ближе. То хрупкое и шаткое, что он с годами превратил в крепкую раковину, грозит в одночасье растрескаться, осыпаясь в руках Юнги песком. Произошедшее видится сном, шуткой воспаленного сознания. Но почему же тогда внутри так сладко ноет, отдаваясь во всем теле колким удовольствием? Чимин, наверное, тот еще мазохист, раз упивается этой болью. Она ему необходима, чтобы с ума не сойти, чтобы помнить, почему вернуться обратно нельзя. А вернуться хочется… Бежать бы сейчас к нему, а не от… «Я люблю тебя» набатом по вискам бьет, но не насмешливо, а скорее умоляюще. Просит открыться, принять и понять. Не сказать в ответ то же - чувства требовать последнее дело, они сами знают, когда раскрыться и выйти наружу. Вот-вот уже… Но нет, Чимин Юнги доверить себя боится. Таит капитан внутри темное глубокое озеро, в котором не раз и не два успел окунуть танцора. Танцор тонуть не планирует, он счастливым быть хочет, но есть ли счастье теперь без Юнги? Шутит ли Юнги настолько жестоко или действительно испытывает к нему большее что-то, вопрос только в том, когда он наиграется и выбросит Чимина из жизни за ненадобностью. Муза? Вполне. Симпатия? Возможно. Любовь? Слишком громко и до абсурдности нереально. Прохожие осуждающе окидывают промокшего и сильно раздетого для осени паренька взглядами, чтобы через пару минут выкинуть его потрепанный образ из головы. Нет им никакого дела до проблем незнакомца, со своими бы разобраться суметь. Таков неизменный постулат человечества – эгоизм. А Чимину и не нужно ничье вмешательство, он привык справляться один. Ему даже Чонгук в подобном не помощник. Не потому что друг плохой, нет-нет, самый лучший, просто кто-то ищет поддержку в других, сливая скопившейся конденсат с души, а кто-то Чимин – все сам и никто больше. Обжегшись однажды и не найдя рядом плеча, закрылся в себе и силу восполняет собой же. Не плохо это, но и не хорошо. Копить все в себе нельзя, плотины со временем прорывает, как ты их ни латай. Ураганы с дождями слишком внезапны, а человек перед природой слаб — аксиома. — Чимин? Ты с ума сошел в таком виде разгуливать? — доносится из-за спины знакомый голос. В следующий момент длинное теплое пальто оказывается на продрогших плечах сидящего в парке на мокрой лавке парня. — Это так Юнги отправил тебя разгружаться от танцев? Чимин поднимает расфокусированный взгляд воспаленных глаз на Хосока, не понимая, как так получилось, что из всех возможных людей он встретил именно своего сонбэ. Этого ему только не хватало… Мин отпрашивал его как раз у Чона, а теперь Пак вновь перед ним, жалкий и потерянный, только не в танцклассе, а в университетском скверике. На кой черт, Чимина вообще сюда принесло? — Хён? Я п-просто… — пытается хоть как-то объяснить свой вид студент, но оказывается сразу же прерванным. Хосок тянет его за руку со скамьи и, как маленького ребенка, ведет за собой в лишь ему известном направлении. — Здесь и гадать не надо. Опять ты во что-то вляпался, и, очевидно, это что-то - капитан барсов, — вздыхает Хосок, крепко удерживая нерадивого ученика за запястье. — Давно пора было уже с тобой поговорить, но ты в последнее время, кажется, даже был счастлив. И причина явно не в возвращении к танцам. — Хён… Куда ты меня тащишь? — бурчит кутающийся в чужое пальто Пак, но на сопротивление сил не находит, послушно плетясь следом. — Отогревать тебя, очевидно. У нас концерт на носу, а ты что? Мало того, что заболеть можешь, так и Тэмин подведешь. Это первое ее выступление, а что она без тебя делать будет? — Ну у нее остается один замечательный оппа, в лице тебя, — не может шутливо не уколоть хёна Чимин, припоминая, как тот постоянно крутится где-то рядом во время их индивидуальных тренировок. Туда учителям и лишним зрителям приглашения не высылают, но Хосока это, похоже, ничуть не смущает, как и Юнги, что тихонько посиживает в углу с неизменным блокнотом. Один так и норовит прикоснуться к Тэмин или ее поправить, а другой что-то чиркает ручкой, поглядывая на Чимина. Хосок очевиден. Юнги тоже. Но в любви каждый из нас слеп, пока наконец кто-нибудь не решится открыть другому глаза, как то сделал часом ранее Мин, например. Сделал, но глаза танцора до сих пор щурятся, неспособные обозреть целиком всю картину. — Да вообще без проблем. Станцую вместо тебя и заберу все лавры себе. Хореографию я вашу уже выучил, — безразлично бросает Хосок, надавливая на извечную мозоль парня. Не со зла, а чтобы вернуть в его глаза привычный огонек. Чимин не привык в сторонке сидеть, если дело касается танцев. В жизни старается не высовываться, а на сцене сверкает чистейшим бриллиантом, добиваясь важнейшего из трофеев - признания. И пускай он часто танцует лишь для себя, но только под прицелом чьих-либо глаз раскрывается полностью. — Еще чего, — буркает Пак, хлюпая от переохлаждения носом. — Если хотел сам станцевать с малышкой-Тэми, то так бы и сказал сразу. Чимин не понимает, как Чон одним своим присутствием умудряется разогнать мглистые тучи. Несколько минут назад он и думать ни о чем не мог, кроме как об оставленном в одиночестве Юнги, а сейчас даже шутит. Магия Чон Хосока – не иначе. Этому человеку вообще слова не нужны, за него все говорит взгляд и его солнечная, способная согреть самую холодную душу аура. — То-то же, — хмыкает мужчина, останавливаясь перед старенькой, но добротной многоэтажкой. — Ты привел меня к себе домой? — удивленно таращится на старшего Чимин. До такого у них никогда не доходило. Они часто сидели в кабинете Хосока, попивая чай и разговаривая ни о чем и обо всем, но ранее он не бывал в гостях у сонбэ. Хосок только с виду кажется открытым и жизнерадостным, но его необъяснимая меланхолия и флер загадочности не дает никому заглянуть глубже, увидеть, узреть, что же там скрывается за его печальными медовыми глазами. — Поздравляю, ты избранный, — шутит Чон, а на лице и тени улыбки нет. Дверь домофона открывается, и парни молча заходят в подъезд, затем аналогично поднимаются в лифте на седьмой этаж и останавливаются у нужной квартиры. Однокомнатная квартира встречает продрогшего Пака теплом и хаосом. Обычно собранный в жизни Чон, оказывается еще тем неряхой. Чимин не уверен, что помещению даже приборка поможет, до того все сумбурно и нелинейно здесь расположено. Яркие оранжевые обои пестрят всевозможными вырезками, плакатами и фотографиями. Одна из стен вся увешана разными по размеру полками, образующими какой-то странный рисунок и храня на своих плечах различные безделушки, среди которых горделиво возвышаются награды и кубки. Чимин скидывает мокрые кроссовки и прямо так, в пальто, не желая расставаться с теплой вещью хёна, проходит внутрь и мгновенно прилипает взглядом к ломящимся от обилия вещей полкам. — Хён… У тебя столько наград, — восхищенно выдает он, разглядывая самую ценную грамоту для любого из корейских танцоров, получить которую мечтает каждый, но не каждый способен. Способны лишь единицы, жизнь положившие на любимое дело, душу готовые продать за лишнюю минуту в танцевальном движении. Чтобы лучше, чтобы недосягаемее. — Это же… с помощью нее ты ведь мог… Я не понимаю, — не находит нужных слов. Всегда знал и видел, как хорош сонбэ в танцах, даже если и не старается. Это не убрать, оно живет с ним, с костями навечно сплавлено. Почему он работает в университете? Почему не в крупном агентстве? Да с таким послужным списком Чон мог и в Америке легко оказаться. — Травма, Чимин, травма. Мир айдолов очень жесток. Конкуренция большая, а поломанные игрушки проще выкинуть, чем починить, — легко, как будто оное вовсе не про него, отвечает Хосок, вставая позади младшего. — Поэтому я и говорю беречь себя. Не стоит оно того. Твое от тебя не уйдет, а вовремя притормозить ты должен уметь сам. Кто, кроме нас самих, Чимин? — снимает пальто с его плеч. — Иди в ванную. Отогрейся как следует. Одежду я тебе принесу. Слова Хосока еще долго будут блуждать в запутанных мыслях Пака. Навсегда их запомнит, пускай и не всегда будет им следовать, но, а пока он стоит в душевой и пытается вернуть себе утраченное тепло под горячими струями. За хёна больно, Чимин больше чем уверен, что тот не смирился и, будь возможность, вернулся бы туда, где ему самое место. Хосок – солнце, создан блистать. Сам Чон уже давно так не думает. Он выгорел внутренне, но сиять не перестает все равно. Хосок вкладывает свой свет в других, в таких, как Чимин, Тэмин и остальные его верные ученики, через них реализуя мечты юного гения, что и часа без танцев прожить не мог. Ученики – его лучики, приобретенные вновь, когда поблекший диск почти лишился золотой краски. По возвращении в комнату Чимин застает Хосока задумчиво разглядывающим хранящую счастливые моменты безоблачного прошлого стену. Хосоку не больно, лишь что-то в районе сердца назойливо поднывает, не дает отпустить окончательно. Сейчас он по-своему счастлив, с чем рука об руку идет легкая меланхолия и радостные лица младшеньких, особенно одно - с самыми милыми щечками, грех которые не потискать. Хосок грешник, потому как так и не решился на это ни разу, боясь испугать Тэмин излишним вниманием, что и без того сыпется от него на нее беспрестанно. Чон даже себе нездоровый к ней интерес не может объяснить, что-то с этим сделать - тоже, с каждым днем желая видеть ее чаще и больше. Слышать в звонком голосе смущенно-радостное «Хосок-оппа!» или же ненавистно-любимое «аджосси». Хосок одиночка, и не нуждается ни в каких отношениях, обжегшись один, но такой болезненный раз. Не нуждался, пока одна встреча все внутри не перевернула к чертям. Будь Тэмин чуть постарше, он давно бы пригласил ее на свидание, но проклятые десять лет разницы заставляют его пасовать. Не хочет марать неправильными мыслями и желаниями невинного ребенка, который так открыто и проникновенно смотрит в ответ своими невозможными серыми омутами, тянет нежные руки к его, внимательно впитывает любое его слово и очаровательно морщит лобик, когда что-то не получается. Но не это здесь главное, а то, что у его малышки, судя по всему, есть ухажер… Хосок не единожды наблюдал за тем, как Тэмин забирал какой-то парень на хонде, и та, всегда одаривая его счастливой улыбкой, без промедления прыгала к нему на переднее сидение. Мужчина не в праве в оное лезть, не в праве на чужое покушаться. Только ревность не спрашивает - отравляет, заставляя сжимать зубы и кулаки от понимания, что улыбка не ему – Хосоку, адресована. Хосок хочет Тэмин себе, но Тэмин о Хосоке не думает, видя в нем не более чем доброго наставника. Знал бы ты, Хосок… — Так, значит, ты в JYP работал, — присаживается на диван рядом с Хосоком Чимин, так же, как и он, утыкаясь в фотографии взглядом. На одной из них счастливейший Чон позирует на фоне здания крупного агентства и с соответствующим на груди бейджем. — Тяжело там было, наверное? — Тяжело, но, когда что-то тебе искренне нравится, все становится легче. Проблемы забываются, а желание проявить себе, наоборот, вырастает, — хмыкает Хосок и тянется к журнальному столику за дымящейся кружкой приготовленного для младшего какао. — Держи. Это тебе приятный бонус перед промывкой мозгов. — Хёёён, — недовольно тянет Чимин, но от напитка не отказывается, с наслаждением вливает в себя горячую жидкость. — Или так или я лично поговорю с Юнги. Пак, внутренне сжавшись, рассказывать ему, а тем более о таком, совершенно не хочет, хотя и знает, что Хосок никогда не осудит. Понимающее и добрее человека на планете Земля вряд ли сыскать, но все же... Произошедшее пару часов назад слишком личное. Это только его и Юнги, никого больше. «Я люблю тебя» — вновь звучит в голове хриплым и прокуренным, но самым приятным для его слуха голосом. — С чего ты вообще взял, что Юнги имеет какое-то отношение к тому, что я решил заработать себе воспаление легких? — интересуется танцор, на что получает скептический взгляд старшего. — Ты неплохой актер временами. Про ваше шоу в кабинете директора до сих пор среди преподавателей истории ходят. Кто-то даже проникся вашими «фальшивыми» чувствами. Только я не слепой, пускай то и было чистой воды фарсом, но чувства ваши подлинные. Не смотрят так друг на друга, когда ничего не испытывают. Юнги весь в тебе, а ты в нем, — спокойно парирует Хосок, с ироничной улыбкой наблюдая за тем, как закашлялся его тонсен. — Ну ты скажешь тоже, хён! С такой бурной фантазией тебе только любовные романы писать, — фыркает Чимин. — Мы друзья. И ты видел Мина? Какой из него гей? Да он скорее баскетбол бросит, чем… — Значит, бросит, — не дослушав, припечатывает Чон. — Самое забавное, что покрываешь ты больше его, чем себя. Это ли не показатель? Я до последнего надеялся, что до этого не дойдет, но раз уж ты настолько твердолобый, я вынужден раскрыть тебе на все глаза лично, — встает и подходит к заваленному всяким хламом столу. Достает исклеенный наклейками вдоль и поперек ноутбук и возвращается обратно. Пак недоверчиво на него смотрит, абсолютно не понимая, что же задумал сонбэ. Хосок любит временами навести загадочности или глупо пошутить. — Смотри внимательно, Чимин, — улыбается самодовольно мужчина, словно не видео собирается показывать, а, по меньшей мере, новое открытие совершить. Впрочем, так оно далее и происходит. На записи одна из сольных тренировок Чимина, где он отрабатывает итоговый номер, приуроченный к переводному экзамену - одно из самых нервных событий. На кону стояла не просто повышенная стипендия, а перевод на второй курс. Ничего нового в этом Чимин не увидел, разве что… — Это Юнги что ли? — шокировано приоткрывает рот парень, глядя на то, как замершей в проходе на видео Мин на танцующего него безотрывно смотрит, смотрит и смотрит, будто восьмое чудо света узрел, открыл целую вселенную. Пока Пак глупо моргает глазами, впервые увидев то, как Юнги его пожирает глазами, не сказать по-другому, Чон продолжает включать ролик за роликом. В каждом из них танцор наблюдает поверженный и восхищенный взгляд капитана. Не скрыться ему от него теперь, не развидеть. Сомнений не остается, они все в один миг испарились. Юнги не врал, не шутил, был серьезен. Душу перед своей Плясуньей обнажил, а Плясунья в ответ только пятками усверкала, испугавшись. Как вишенку на торте, Хосок включает ту самую запись, где капитан извиняется перед ним, отдавая себя на суд всего университета. Юнги тогда плевать на зрителей и на их мнение было, он говорил лишь для единственного и важнейшего для его сердца человека, который, так и не решившись запись своевременно посмотреть, сейчас сполна огребает и не знает смеяться ему или плакать. «Бежать к нему» - любезно подсказывает подсознание. — Интересный сериал мы только что посмотрели, не находишь? — иронично кривит губы в улыбке Хосок. — Он и вправду меня любит… — выдыхает Чимин, пряча в ладонях покрасневшее от переполняющих его эмоций лицо. — Оказывается, он еще с первого курса за мной наблюдал… — Ага. Подойти только никак не решался, а потом сорвался с цепей в надежде тупыми подколами обратить на себя твое внимание. Так по-детски и совершенно банально, но сработало же, — хмыкает старший, забавляясь с растерянности младшего. — А ты? — Что я? — не понимает Пак. — Любишь? — Люблю, — не дает себе и секунды на размышления Чимин. Слова с губ срываются слишком легко — еще одно доказательство. — Так скажи мне теперь, стоила ли ваша сегодняшняя ссора того? — пронзительно вглядывается в глаза тонсена мужчина. — А мы и не ссорились, — внезапно улыбается во все тридцать два танцор. — Мы целовались. Хосок думает то ли лоб себе ладонью пробить, то ли безудержно рассмеяться. Эта парочка… Парни, разговаривая обо всем на свете, долго в гостиной сидят, заряжаясь друг об друга, как две батарейки. В какой-то момент Чимин вспоминает, что было бы неплохо включить ранее отключенный телефон. Юнги ведь наверняка звонит или пишет. Он в этом ни чуть не сомневается. И действительно, вновь загоревшийся смартфон мигает огромным количеством пропущенных звонков и несколькими конвертиками. Пак просит у Чона прощение и удаляется на кухню, чтобы прочесть их наедине с собой. Плюшевый соня-хен «Чимин, прости меня… Я не должен был так это все на тебя вываливать. Ты мне стал очень дорог и нравишься очень давно, а сегодня… Блин, так глупо… Я вроде тексты неплохие для песен пишу, а подобрать правильные слова для тебя не могу. Я безнадежен, но знаешь… Я ведь нисколько не преувеличил сегодня. Твое пение прекрасно, душу и сердце цепляет, заставляя желать слушать только тебя. Ты ушел, а я вот сижу тут в одиночестве, сравни последнему наркоману, закидываясь Lie, как дозой, в надежде, что ты вернешься… Я так влюбился, Плясунья. В твой божественный голос, танцы, тебя» При прочтении первого сообщения все внутри танцора переворачивается, а в районе сердца что-то пощелкивает. Очевидно, замки отпираются. Не знает, как это описать, но, кажется, догадывается, что за этим последует. Чимин жмурит веки до синих мушек, пытаясь с нахлынувшими эмоциями совладать, но очередное признание Юнги слишком безжалостно отпечатывается на сетчатке, и помыслить об избавлении не дает. Он и рад и одновременно растерян, не ведая, что делать и куда бежать. Может быть, для начала ответить или прочитать все смс до конца? Чимин выбирает второе. «Я не требую от тебя ответа, потому что догадываюсь, что утешительным для меня он не будет. Не говори «нет». Дай мне хотя бы неделю, чтобы исправить все, хоть день, чтобы твоей категоричностью не захлебнуться. Я не пьян, если что…» «Ты все равно обязан вернуться. Мы не закончили с песней!» «О’кей, ладно. Я понял. Дай знать хотя бы, что ты в безопасности, и вообще… Какого хрена ты убежал без куртки? Опять лечить тебя? Если в первый раз виноват я сам, то воспалению легких на моей совести не бывать! Хотя… Блядь. Чимин, скажи, что ты в тепле, поел и лежишь, завернувшись в одеяло, проклиная одного самоуверенного ушлепка. Напиши хоть что-то, чтобы я знал, что ты в порядке» Чимин, потерпев окончательное поражение, прижимает телефон к заполошной груди. Чимин и вправду любит его. Юнги черствый и бесчувственный парень, скажет любой, но не для него, не для Чимина. Для своей Плясуньи Юнги заботливый, смешной, непоседливый, извечно ворчащий, но не зло, а как-то уютно и по-домашнему. Там, где надо, отвесит профилактических подзатыльников, снабдив мотивирующими цитатками на все случаи жизни, ненавязчиво кинет свою кофту ему в лицо, когда он замерзает, даже булку в рот запихнет, похлопав по щечке, мол, жри и не выделывайся, мелкота. Сам, блин, такой! Разница три сантиметра всего! Чимин сквозь слезы смеется, перечитывая сообщения вновь и вновь. Он ответит ему, но не так. Юнги заслуживает большего, чем бездушные буквы в чате. Сделает все по-своему, а пока хоть чуть-чуть успокоит, отправив одну единственную смс. — Хён, мне идти надо. Не против одолжить мне одежду? — возвращается обратно в комнату Пак, неловко топчась и почесывая рыжую макушку с заметно отросшими темными корнями волос. — Да куда уж тебя девать, — хмыкает Хосок. — Судя по твоему бегающему взгляду, ты что-то задумал. — И ничего-то от тебя не скроется, — фыркает Чимин. — Значит, точно не к Юнги идешь, слишком самоуверенно выглядишь, — встает с насиженного места Чон, доставая что-то звенящее из кармана и кидает тонсену. — Думаю, тебе это пригодится. Танцор без проблем ловит вещь. Теперь уж его точно ничего не остановит. Все двери перед ним вмиг распахнулись. Мы уже упоминали, что Хосок самый лучший хён? Так вот, Чимин напомнит, счастливо подбрасывая в воздухе связку ключей, один из которых открывает заветный танцкласс.***
Юнги ловит очередное дежавю, лежа под баскетбольным кольцом в старом добром спортзале. Матч он все-таки выиграл, но морального удовлетворения не получил, разве что физическое. Трехочковых, надо сказать, было много. Капитан, не смотря на отвратное настроение, дал жару всем. Тренер даже ругательный слова все позабывал, нахваливая его под раскрытые рты Сехуна и Вонхо. Более странного, чем это, у них в команде еще не происходило. Надо бы отметить этот день красным. От Джин же с Намджуном, на удивление, отделаться после игры удалось легко. Друзья поздравили и, как-то хитро поглядывая на капитана, исчезли, предварительно справившись, куда он теперь. Тоже, блин, забота какая. Ответ в таких случаях очевиден и неизменен. Когда ему плохо, его можно найти только в его альма-матер — спортзале. Юнги, как и тогда, мячу предпочитает бутылку ядрёного коньяка. С мячом он уже на сегодня напрыгался, а алкоголь очень кстати приходится, особенно, если время от времени поглядывать на безликую смс от Чимина. «Не накручивай себя» - звучит как особо извращенное издевательство. Юнги уже сто раз сделал все наоборот, не просто накручивая, а перекручивая и заворачивая себя в заковыристый крендель. Мин зло откидывает севший айфон и с упоением присасывается к горлышку бутылки. Внезапно все лампы в помещении выключается, оставляя лишь небольшие, льющиеся из окон участки света. Юнги, отложив алкоголь, сразу же привстает, готовый проклясть одного вредного уборщика, который уже не в первый раз подобное проворачивает, прекрасно зная, что он еще тут. Далее, к его шоку, раздается музыка, и не просто какая-то, а Lie. Следом появляется и сам виновник происходящего, вплывая в светлый круг перед ошарашенным ним. Чимин танцует и самое поразительное, что поет. Поет и танцует… Вероятно, на последних оставшихся в живых нервных клетках Юнги. Юнги умирает, не выдерживает, грешным делом думая, что перепил, но нет. Его личная сирена реальна и исчезать никуда больше не собирается, завораживая взгляд плавными изгибами тела, что нисколько не скрывает полупрозрачная белая рубашка – та самая, в которой он так грезил его когда-то увидеть, а кожаные штаны, сильно обтягивающие сочные бедра, заставляют все маячки в голове замигать предупреждающим красным цветом, так и крича, что сочетание слишком опасное, но кто их слушать-то будет? Юнги сейчас способен внимать лишь чарующему голосу, что так безжалостно разрывает его внутренности в клочья, а в комбинации со страстными, выворачивающими наизнанку душу движениями видение становится невыносимо… Невыносимо прекрасным. Окрашенные в снежный блонд волосы и неровный свет, что смеет касаться нежной кожи, делают из Чимина чистейшего ангела. Каждый взгляд, каждый взмах руки танцора выверен с филигранной точностью, поражая совершенством и гармонией всей композиции в целом. Танец, что когда-то свел этих двоих, объединился наконец со словами, создавая нечто еще более прекрасное, скрепляя новый союз. — Не уходи от меня, не уходи от меня, не уходи, — поет сирена вместо «уйди», протягивая руки к Юнги. «Никогда» — мысленно повторяет музыкант, не смея моргать, боясь упустить из вида даже капельку пота, скатывающуюся по дрожащей от усилия шее. — Я не могу освободить себя от этой боли. Спаси меня, того, кто был наказан, — подрагивающим, но все таким же сильным голосом заканчивает выступление для единственного, но самого важного зрителя Чимин, опадая на пол. — Я спасу тебя, — нависает над пытающимся отдышаться танцором Юнги, ловя его сбитое дыхание на своих губах и зарываясь пальцами в его непривычный, но уже такой полюбившийся блонд. — Чего бы мне это ни стоило.