***
Чонгук со злосчастного разговора в кафе с Намджуном не находит себе места. Бессонницей мучается, а если заснет – кошмарами. В них его ангел неизменно печален, омрачен и несчастен, а то и вовсе крылья срезает, горько плачет, перемежая слезы со своей кровью. Отчаянно кричит и так громко, что даже самое бесчувственное сердце содрогнется. Разум Чона от этих видений рвется на части, душа раскалывается на обуглившиеся куски, что сопровождается брошенными с ненавистью обвинениями Тэхена: «Ты обещал мне! Ты говорил, что, чего бы ни стоило, вызволишь! Я не верю тебе больше!» Раньше Чонгук умирал от счастья, теперь – от невыносимой и калечащей его боли. Когда-то он с радостью и легко воскресал, сейчас – нехотя и через силу. Запутавшись во внутренних противоречиях, не может в глаза Тэхену смотреть. Тэхен неладное замечает сразу, перестает верить в выдуманные байки о проблемах в семье. Не байки, все правда, проблемы никуда не девались. Правда и то, что они и рядом не стоят с происходящим в душе художника. Художник, пребывая в полнейшем отчаянии, не знает что делать и к кому за советом бежать. Штудирует, как помешенный, мистические форумы, зависает во время перерывов между парами в библиотеке, но ни ниточки, ни хотя бы зацепки не находит. В пору пеплом посыпать голову, да только и так сверху до низу им обсыпан. Не горит – на глазах истлевает. Атмосфера на стажировке и в доме гнету ситуации добавляет. Чонгук не справляется, как ношено-переношенная ткань истончается, что отражается на его внешнем виде: осунулся, похудел, потускнел глазами. Любящая мать беспокоится, пытается вывести его на разговор, но все тщетно, сын ей не хочет раскрыться. С трудом сдерживающая слезы Лина, оглаживая его макушку, решает к супругу пойти умолять перестать на него давить и присмотреться к желающему занять место брата Чихо, за что в последствии пощечину и брань получает, после налившийся синяк прячет под тональным кремом. Парень того не заметил, что и к лучшему – очередное заточение в особняке его точно добьет, да и кровопролитий хватает. Их не узреть взглядом, но сердцем почувствовать можно. Три из четырех в семье Чон на себя эту истину принимают, причины разные, но все к одному сводятся. Лишь Саныль остается в неведении, он свое сердце за ненадобностью вырвал давно. Вырвет и у других. По незнанию или из жестокой натуры – нет разницы в том. Мужчина, предпочтя монстром быть, губит все, к чему прикасается, и сожалений, угрызений совести не испытывает. В его мире есть только он и его желания. Чихо, в отличие от Чонгука, синяк на скуле матери видит, но под ее умоляющим взглядом пока молчит, хотя и хочет все брату высказать, но никак не застанет его в одиночестве, от чего вдвойне, полнясь гневом, бесится, обвиняет в абсурдном. Лина пострадала из-за брата, а тот ни духом, ни сном. Оставаясь до глупого слепым, не того младший винит, зато в кое-чем другом он очень даже прозорлив. Прекрасно замечает, как Чонгук при любой подвернувшейся возможности из особняка удирает, как замечает и то, что отец по вечерам где-то пропадает. Саныль и не особо таится, довольным донельзя ходит, тем Чихо на некоторые мысли наводит. Догадка подтвердилась совершенно случайно, но закономерно, когда парень, возвращаясь с университета домой, проходил мимо элитного ресторана японской кухни, около которого заприметил отцовскую иномарку, а повернувшись в сторону заведения, и самого отца, сидящего за столиком у окна в компании молодой девушки. Отец, глядя на нее очарованным взглядом, увлеченно ей, отрешенно крутящей бокал в тонких пальцах, что-то рассказывал, ее очевидной незаинтересованности будто не признавал. При подаче первых блюд незнакомка в окно посмотрела, чем узнавшего в ней репетитора Чонгука Чихо в новый шок повергла. Джин же, к своей беде, его не узнала, остекленевшие глаза не улавливали деталей, от знания, что невольный зритель ее падения яростью полыхает и вновь обвиняет во всем брата, она была освобождена. — Ненавижу тебя, — ворвавшись спустя полчаса после разоблачения интрижки Саныля в комнату художника, кричит запыхавшийся Чихо. — Если ты хотел меня этим удивить, спешу тебя огорчить: у тебя ничего не вышло, я и так это знаю, — не отвлекаясь от чтения статьи, отвечает Чонгук. Взбешенный чужим равнодушием младший в два шага расстояние до сидящего на кровати брата преодолевает и крышку ноутбука захлопывает: — Надо поговорить. — Ну говори, — никак не прокомментировав его наглость, устало откидывается спиной на стену старший. Ему, привыкшему к переменчивому настроению этого мелкого гаденыша, честно говоря, плевать на его выходки. На самом деле, тот давно его перестал трогать, а тут, видите ли, разговаривать о чем-то пришел, о чем бы задуматься, да сил не находится. — Ты в курсе, что отец изменяет маме? — без предисловий бросают. — И что? — ни единой эмоции на лице Чонгука не мелькает. Учитывая с какой частотой Саныль отлучается по вечерам, догадаться о причинах было не сложно. — И что? Ты совсем дебил или да? Только о себе и думаешь, в облаках вечно витаешь, — едва сдерживаются, чтобы не ударить брата. — Я бы поспорил, кто из нас двоих не блещет умом. Ну изменяет Саныль ей, и что дальше? А ничего. Думаешь, он и раньше не ходил налево? Пфф, святая простата, — фыркает Чонгук. — Сними уже свои розовые очки и пойми наконец, что между мамой и этим козлом, по-ошибке зовущимся нашим отцом, нет никаких чувств. Вернее есть одно, и это, сюрприз – ненависть. Да я только рад буду, если он кого-то другого найдет. Может быть, хоть тогда перестанет мучать маму и даст ей развод. Чихо, захваченный бессильной злобой, руки в кулаки до крови отлива сжимает. Так и чешутся они подправить, как ему кажется, самодовольное лицо: — Как ты можешь… Да ты просто… Это из-за тебя все! — по рядом письменному столу ударяет. — А я-то тут каким боком? — недоумевает художник. — Прикидываешься невинной овечкой, весь такой жизнью обиженный и несчастный. Мама постоянно вступается за тебя и даже на днях выпрашивала у отца позволить тебе рисовать, за что он опять ее избил! — вновь на крик срывается младший, гневно смотря на замершего брата. Чонгук, виной растекаясь, взгляд затравленный на Чихо поднимает. Знает, что Лина, его защищая, не бросает попыток вразумить Саныля, но то, что тот ее недавно ударил, для него было секретом. Обычно мужчина супругу наказывает за непослушание сына, но сейчас-то за что? Чонгук, честно выполняя все его прихоти, повода не давал, стажировку не прогуливал, плохих оценок по предметам не получал. — Когда? — сиплым голосом спрашивает. — Два дня назад, мол, старшенький грустненьким ходит, — неприязненно выдают. — Я не знал… — Я и говорю – эгоист, которому на всех, кроме себя, плевать, — словами ядовитыми безжалостно ранит Чихо, не собираясь размениваться по мелочам. Накипело. — Все мы в чем-то такие, но по отношению к маме это не так. Если бы мне было на нее плевать, я бы давно из дома ушел, но я не могу! Не тогда, когда за мои поступки расплачивается она, не тогда, когда он ее вместо меня избивает! Я бы каждый удар на себя без возражений принял, будь это возможно, но этот урод наметил в цели именно ее, — нервно зарываясь в свои волосы пятерней, непонятно зачем Чонгук объясняет, словно забыл, что его в прошлом горячо любимый братишка пропустит все мимо ушей, не прислушается. Когда-то они были очень близки, вместе играли, ничего не делили, но, увы, не теперь. Семя раздора, посеянное Санылем, глубоко корни пустило. — Вот именно, что все из-за тебя! И это он еще не знает, что ты все время из дома куда-то сбегаешь. — И не узнает. Это мое личное дело, не его, как и не твое. — Все с тобой ясно, хотя оно и логично. Пользуешься интрижкой отца, как прикрытием, а вернее, его частыми отлучками, — язвит Чихо, пиная подвернувшийся под ногу рюкзак старшего. — Ты, кстати, в курсе кто его любовница? А я тебе скажу, — ухмыляется криво. — Преподша твоя, Ким Джин, если не ошибаюсь. — Что ты сказал? — подскочив с кровати, за грудки брата хватают. — Что слышал. Очередная шлюшка. На деньги, наверное, повелась, — пытаясь чужие руки от себя оторвать, за что их обладатель, размахнувшись, кулаком в его щеку бьет. Глаза Чонгука наливаются кровью вперемешку с тьмой. Если Чихо таким образом решил ему насолить, то не лучший способ реализации для этого избрал. Никому не позволено оскорблять его друзей. — Даже рот в ее сторону открывать не смей. Человека лучше, чем эта девушка, не существует, — продолжая удерживать брыкающего брата за джемпер, шипит ему в лицо. Чихо под коленкой пинает его и, воспользовавшись его секундной отвлеченностью, ответный удар в челюсть наносит. Чонгук, сплюнув кровь, на пол младшего валит, заряжает под ребра и тут же, увидев, как тот закашлялся, отстраняется. Осознает, что переусердствовал, каким бы говнюком младший ни был, но он все еще его брат. Затем, поднявшись на ноги, отворачивается, боясь вконец сорваться. Слишком много проблем на него одного. Неимоверно устал от вечных склок с кусачим и постоянно нарывающимся поганцем. В последние недели Чихо тихим казался, к нему не лез, но на большее его, видимо, не хватило. Вероятно, Чонгук просто расслабился, новых подлянок не ожидал. Расслабился ли? Покой ему, пытающемуся найти решение проблемы Тэхена, даже не снится. — Защищай-защищай, а лучше сам у нее спроси. А может, это ваш план? Она отца отвлекает, а ты к своему любовнику бежишь? — возвращаются в вертикальное положение, стирая с прокушенной губы кровь. Чонгук, развернувшись, стеклянными глазами смотрит на Чихо, который читает в них растерянность и... испуг? Интересно. — Не надо непонимающий вид на себя наводить. Я давно уже по твоим каракулям догадался, что ты, ко всему прочему, еще и гей. И не надоело тебе рисовать этого парня? Куда не глянь, везде только он. Мне лишь одно непонятно... почему всегда с крыльями? Братишка, да у тебя явный фетиш! Не удивлюсь, если ты его перед сексом заставляешь нацепить реквизит, но с ним же неудобно, наверное? — Заткнись и проваливай, — рыкает художник. — Я-то заткнусь, а вот твоя совесть… Если она, конечно, у тебя есть... — хмыкает и, громко хлопнув дверями, исчезает в коридоре. Чонгук повержено оседает на пол.***
— Тебе самому не надоел этот фарс? — раздраженно откинув приборы на стол, спрашивает сидящая в котором за неделю по счету ресторане Джин. — Нет. Тем более, первый барьер мы наконец-то переступили. Уже на ты... Неожиданно и приятно, — довольно тянет Саныль, разрезая говяжий стейк. — Это был не барьер. Просто я подумала и решила, что хватит мне быть любезной с тобой. Ты явно не тот человек, который заслуживает уважительного обращения, — откинувшись на спинку бархатного диванчика, в упор на него смотрит девушка. — С каждым днем все больше дерзишь, — цокает мужчина. — Не скажу, что мне это нравится, но и что не нравится, не скажу тоже. Оное раздражает и вместе с тем восхищает. — У тебя биполярка? Попахивает психическими отклонениями. Впрочем, о чем это я? Не попахивает, а прямым текстом и черным по белому говорит. — Ты забываешься. Откуда вдруг взялось столько смелости? — ощутимо нож в ладони сжимают, едва его не сгибая. — Я всегда была такой. Невыгодно в наше время быть кроткой овечкой, собственно, как и в любое другое, — не вняв повисшей в воздухе угрозе, парирует Джин. Нет в ее словах лжи, но есть некоторая недосказанность – то, что она намеренно опустила. Сейчас девушка черпает силы не из себя, а из латающего ей переломанные Санылем крылья Намджуна. Только благодаря ему и держится, не сдается. Какой бы сильной Джин ни была, но моральное насилие каждого ломает со временем. Без любви Джуна рухнула бы давно, больше не встала, не нашла за что зацепиться. Вопреки этому, сама же и открывает внутри новые раны мыслями, что друзей и любимого человека обманывает, пускай и во благо. Безвыходных ситуаций нет – так она всегда говорила, помогая близким людям и на путь истинный их наставляя. Правда для себя аналогичного не смогла сделать, и теперь той самой канарейкой, в лапы тигра попавшей, трепыхается, а как спастись не знает. — И это одно из главных качеств, которое мне в тебе импонирует особенно, — озвучивает Саныль, — Но знаешь, неплохо бы было разнообразия ради кормящую тебя руку гладить, а не кусать. — Кормящую? Трупным ядом? — иронизирует студентка с кривой на устах усмешкой. — Поимей совесть, господин Чон. Шантажировать родителями равно пробить в моих глазах дно. — Что поделать, если ты слишком упряма и недальновидна. Приходится обходиться пока кнутом, а не пряником, — с не меньшей иронией улыбается мужчина. — Но в твоих силах это исправить, дорогая. Мне хотелось бы от тебя некоторой мягкости и отдачи, а жаркие баталии я предпочту в постели с тобой. Джин от даже не намека, а прямо от нее требуемого воздухом давится. До подобного у них еще не доходило, но, видимо, ее смелость и его подтолкнула к решительным действиям. Легкие девушки болезненно сжимаются, горло пересыхает, с лица моментально сползает вся краска, что прекрасно замечает Саныль, но никак оное не комментирует, наслаждаясь своей маленькой победой. Ким беззащитной, лишившейся всей брони птичкой, сейчас выглядит. Потеряна, но все так же красива. Руку протяни, и зажмурится, возможно, заплачет. Чон в совершенстве овладел искусством ломать судьбы людей, не видя преград, по головам к намеченной цели идет. Сердце бедной девчонки держит в ладонях, но из груди его, выставившее иглы, вырвать не может. — Не думала, что такой человек, как ты, скатится до абсурдных фантазий, — отринув минутную слабость, насмешливо смотрит на него Джин. — Это как-то.. даже и не знаю, как лучше сказать... Непродуктивно? Провальный бизнес-план? Утерянная предпринимательская жилка? — выдает и делает глоток красного вина. — Прости, я не очень разбираюсь в твоей сфере деятельности. Как ты там называешь Чонгука? Малевальщик? Вот и я где-то там же, иными словами, необразованная швея. Саныль бокал с громким стуком на стол ставит, стеклянная ножка не выдерживает напора и ломается, от чего его содержимое по белоснежной скатерти разливается кровавым ручьем. Прошедшаяся утюгом по его гордости девушка впервые настолько смогла его выбесить. Отчаянная безумица. — Банальностей не стану озвучивать, ты и так знаешь, что о своих словах пожалеешь. Скажу другое: игры закончились, милая, — вытирает испачкавшуюся в вине руку салфеткой, швыряет купюры за ужин на стол и встает. — Идем. — Никуда я с тобой не пойду, — шипит Ким. — Что? Неужели испугалась? — расплывается в сардонической улыбке мужчина. — Пока для этого рано, но ты потренируйся. Сегодня я планирую всего лишь тебя до дома подбросить, джентельмен все-таки. Джин, демонстративно фыркнув, поднимается на ноги, понимая, что и без того перегнула палку, за что, не имеет сомнений, поплатится. Не избежать ее Титанику айсберга, разве что момент столкновения оттянуть. За сколько он там потонул? Два часа, сорок минут? Она продержится дольше, а после спасательную шлюпку спустит на воду. До этого еще не дошло, и девушка послушно за Чоном шагает, у гардеробной самостоятельно надевает любезно поданное метрдотелем пальто, не давая и шанса спутнику за собой «поухаживать». Чон не спешит ей замечание делать, обдумывая для нее первый урок. Дерзкая и своевольная та, достойнейший оппонент, но слишком уж заигравшийся, что требует наказания. Спустя несколько минут «пара» выходит на сияющую в свете фонарей белым, недавно выпавшим снегом улицу и направляется к уже подогнанному расторопным водителем черному автомобилю. Саныль дверцу для Джин открывает и, обойдя машину, садится с другой стороны рядом с ней. Назвав адрес, он, всецело поглощенный студенткой, более на третьего лишнего не отвлекается. Студенка его пристальный взгляд игнорирует, а вот легшую на ее бедро руку проигнорировать не может и, ударив мужчину по ней, дикой кошкой шипит, на что тот про себя хмыкает. Ким, изнутри содрогаясь, храбриться пытается, когда как сердце пропускает удар за ударом, неприятно сжимается. Единственное успокоение в шофере находит, думая, что не настолько же Чон безрассуден, чтобы ее при нем домогаться. Весь путь до нужного комплекса проходит в благостной тишине, вдобавок без пробок, что очень радует увидевшую свою высотку Джин. Высотка, которая не иначе, чем спасительным маяком является и оповещением о конце сегодняшних мучений. Стоит машине остановиться, девушка сразу же торопится из нее выбраться, чего ей, перехватив за запястье, не дают сделать, тянут на себя, упасть заставляя. Саныль, воспользовавшись ее дезориентированностью, в пухлые, горчащие вином губы впивается, не поцелуй дарит, а чистейшее насилие, издевательство, мерзость. Джин его в отместку кусает, и в итоге, хлесткую пощечину за смелую выходку зарабатывает, но не говорит, вытирающаяся брезгливо рот, ничего. После горящую щеку машинально оглаживает и, бросив на мужчину ненавидящий взгляд, выбраться из BMW спешит. И лучше бы она, как вкопанная сейчас замершая и так и не отнявшая о лица руку, задержалась: Намджун, оперевшись о капот своей старенькой хонды, в трех метрах от нее с букетом цветов и непонимающими глазами стоит. Его растерянность проходит, к сожалению, быстро, чему поспособствовал отчетливо проступивший след удара на щеке Джин. — Джун… — обреченное выдыхает студентка, силясь хоть какое-то разумное объяснение придумать, но в голову ничего не идет. Кажется, конец ее пьесе пришел. — Что с лицом? — откинув букет розовых роз на капот, спрашивает продюсер, пока решая не комментировать хорошо ему знакомую и ненавистную машину, такую же, как и ее владелец. — Ничего, — краткий, но неуверенный ответ. Намджун, подойдя к девушке вплотную, ее руку от щеки отводит и, убедившись в догадке, закипает от злости, чему огонька добавляет вышедший из иномарки Саныль. Парень сдерживать гнев и не думает, в секунду подлетает к мужчине и со всей силы в его лицо мерзкое бьет, не ограничивается одним ударом, никак не успокаивается, превращая его в кровавое месиво, не может остановиться, за Джин мстит. Джин, которая повиснув на его спине, слезно перестать умоляет, боясь для него последствий. Захваченная истерикой, не знает, как вразумить, кажется, обезумевшего Намджуна. Спустя несколько минут на помощь приходят водитель и случайный прохожий и вдвоем оттаскивают тяжело дышащего продюсера от Чона. Затем и охрана жилого комплекса подбегает, скручивает по рукам и ногам не того, кого, на самом бы деле, следовало. Саныль же, с трудом приняв сидячее положение, в голос смеется, сплевывает кровь и насмешливо на плачущую Ким смотрит: — Хорош твой братец, однако, или кто он тебе там? Титаник на то и Титаник, чтобы утонуть. Два часа, в случае капитана, как оказалось, роскошью были, Джин управилась за полчаса.