Rainbow Wings

      Удивительно, как быстро дни пролетают, когда чем-то занят и с головой уходишь в работу. Праздники закончились, как и сопутствующий им перерыв в учебе. Чуть легче в этом плане приходилось Чонгуку. Ему больше не надо было ходить на стажировку в компанию отца и в университет, который он после побега из особняка, благополучно перестал посещать. Теперь Чонгук мог всего себя посвящать Тэхену, вместе с ним жить в храме и беспрепятственно воплощать на холсте давно засевшие в голове сюжеты картин. На последнем, кстати, прислушавшись к Джин, стал зарабатывать. Не то чтобы художник сам никогда не задумывался о подобном, но за неимением свободного времени и учитывая тотальный контроль Саныля, понимал, что не потянет заказы. Раньше Чон скорее для себя рисовал, чем на публику, но не сейчас. Продолжать сидеть на шее спонсирующих его друзей не дело, нужен был свой заработок, твердая под ногами почва. Даже мама, несмотря на очевидный страх попасться супругу, порывалась куда-нибудь устроиться и начать собственное жилье снимать. Ей, осознающей, что у Намджуна есть девушка и потребности в личном пространстве, не хотелось его стеснять, и сколько бы тот ее ни уверял, что она в его квартире желанный гость, но та оставалась непреклонна, сказав, что съедет при первой возможности. Лина, впервые за долгие годы почувствовавшая свободу, никак не могла надышаться, руки чесались от бездействия, желалось чем-нибудь срочно заняться. Женщина была согласна на любую работу, вплоть до мытья полов, чего ей, конечно же, старший сын не позволил бы. Еще чего! Пусть в безопасности и спокойствии живет, а он уж как-нибудь сам справится, накопит денег и подыщет для нее дом. Тем более, Лине официально работать по понятным причинам нельзя. К неожиданности Чонгука, помог разрешить проблему Юнги. Он, как и обещал, отыскал несветящуюся нигде подработку, правда не для него, а для его матери. Пробив информацию у знакомых по андеграундным сходкам, узнал о неплохом местечке в клубе, где требовался повар на замену ушедшей в декрет сотруднице. Естественно, Чонгук долго возражал, но Мин заверил, что заведение приличное, беспокоиться не о чем, за исключением того, что смены ночные, плюс Намджун сказал, что будет ее забирать, все равно рано встает. В конечном счете, вмешалась слушающая их громкие обсуждения Лина, говоря, что ей это подходит. — Мне приятна твоя забота, Чонгукки, но я взрослая женщина, позволь мне решать наконец-то самой. Я устала сидеть в четырех стенах, мне этого уже хватило с Санылем.       Отсутствие постоянного давления со стороны мужа Лине явно на пользу пошло, и она как никогда твердо на своем настояла. Удивительные метаморфозы. Чонгуку же посчастливилось оказаться с подачи опять-таки Намджуна в компании, где он работал. Ну точно отряд спасателей-бурундуков, ей богу. BigHit планировал в скором времени представить свету новую айдол-группу и сольного артиста, и им нужен был талантливый концепт-художник, которого почему-то на горизонте не мелькало, но не для Кима, впоследствии предложившего директору кандидатуру Чона. Чон, узнав, что его без него женили, поначалу засомневался, аргументируясь, что давненько имел дело с графическим дизайном, но под жалостливыми глазками присутствующего при разговоре Тэхена согласился и нисколько не пожалел. Искусство не ограничивается лишь реальным написанием картин, принятая и привычная стилистика хорошо, а гибкость и многозадачность еще лучше, больше горизонтов и возможностей открывает, что продемонстрировал на примере танцев Чимин, показав другу разные танцевальные направления, органично переплетая их между собой.       Сам Чимин с одной на другую практику бегал, ни дня дополнительных занятий не пропускал, не переставая благодарить Хосока за подарочный абонемент уроков балета, проводящихся не где-нибудь, а прямо в настоящей балетной студии, а то и на сцене театра. Из «проклятого» тату-салона, как его называл Юнги, Пак увольняться, игнорируя его уговоры, не собирался. Мина откровенно раздражали его круги под глазами и вновь выпирающие ребра, но поделать он тут ничего не мог. Откармливай Чимина, подсовывай ему калорийные булочки, все сразу же из-за его бешеного темпа сбрасывалось, что уж и говорить, если наеденные в Пусане благодаря бабушке лишние пять килограммов испарились всего за неделю. «Какие нахрен лишние?!» - восклицал Юнги, на что получал от танцора «не бухти, кот», короткий поцелуй в губы и вид его посверкавшей на очередное занятие задницы. Мину только зубами от бессилия скрипеть оставалось да возвращаться к сведению заказанного Бэмом трека. Работу не отменял никто, как и учебу с тренировками по баскетболу. Не меньше, чем Чимин уставал, если не больше, что сглаживалось совместной с ним комнатой и теплыми объятиями по вечерам. Юнги после праздничную пору ненавидит...       Хосок с его участившегося в чате дедовского брюзжания посмеивался и намекал, что в ближайшее время преподаватели коллективными проектами студентов завалят, а особенно будущих продюсеров. Обрадовал, ничего не сказать. «Предупрежден – вооружен» - заявил тот и был таков. Тэмин, наоборот, Юнги поддержала, попутно жалуясь, что Чон нисколько ее не жалеет, форменно издевается! По учебе активно гоняет, лично проверяет уроки и ходит, Чип и Дейл спаси, на родительские собрания в школу! Вдобавок уже сейчас заставляет ее готовиться к выпускным экзаменам, планируя в свой университет в следующем году на бюджет протолкнуть, куда, хоть трижды ты будь гениальным танцором, не возьмут без приличных баллов. Девушка это понимает, но все равно обижается, угрожая, что уйдет жить в храм к Тэхену. В шутку, конечно. Впрочем, кое-куда она временами все же уходит. На работу. Зашивается, но, как и Чимин, от нее отказываться не собирается. «Ракушка» ей дорога, добрые Минхо и Джинки полюбились, да и свои деньги иметь хочется, тем более, что Хосок наконец-таки соизволил записаться на прием к Кибому, а там глядишь и операция не за горами, на которую придется прилично раскошелиться.       Намджун привычного режима не менял, чередуя музыкальную деятельность со штудированием мифов и легенд, ну и, разумеется, со встречами с Джин. Остальные тоже стараются помогать искать информацию, но не так, как Чонгук. Не потому что он в этом больше их заинтересован - все неизменно за судьбу Тэхена переживают, а потому что у него единственного посвободнее с временем, конкретных сроков в компании ему пока не озвучили. Чон жалеет, что, в отличие от Джуна, других языков, кроме английского, не знает, что ограничивает круг его поиска, из-за чего перед ним совестно. У старшего, наверное, от всего им на эту тему на китайском и японском прочитанного пухнет голова. Чонгук, осознавая невозможность без него справиться, молчит, не предлагает взять передышку, догадываясь, что тот не согласится. Скорейшее освобождение ангела важнее. Он полюбил храм, с Тэхеном им там вдвоем хорошо, но так вечность продолжаться не может. Видит прекрасно, как Тэхен, тоскливо смотря с порога на зимний лес, мучается, уныло провожает взглядом друзей, когда они расходятся по домам, желает пойти за ними. Стоит Чонгуку по делам отлучиться или же просто спуститься на первый этаж, стены храма на Тэхена давить начинают, напоминают, что все еще пленник. Абсолютно одиночество не переносит и ни о чем настолько сильно не мечтает, как из своей тюрьмы вырваться. Говорит, что все нормально, а на деле, подушку по ночам в слезах топит, думая, что Чонгук не замечает. Замечает, конечно, успокаивает и просит поделиться тревогами. Нельзя держать негативные чувства в себе, особенно слишком ранимому и угнетенному злой судьбой ангелу. Художник, боясь повторения обморока, старается его одного не оставлять, а если и оставляет, то обязательно кого-нибудь из ребят набирает, чтобы подъехали. Кто знает что может паническую атаку спровоцировать, вдруг ангел еще что-нибудь из прошлого вспомнит, а никого рядом не будет. Его оберегать как самое редкое сокровище надо, заботой одаривать, ласками и вниманием осыпать, веру в светлое будущее укреплять и любить. Чонгук любит. Чонгук не сдается.       Пока остальные зашивались в работе, Джин в ней успокоение своеобразное находила. В последние дни ее подташнивать стало, слабость замучила, что по первости списывалось на перенесенный стресс, но не долго. Ким слепой дурой никогда не была, купила несколько тестов и ранним утром догадку проверила. Две полоски. На всех. Сколько еще судьба, вновь проехавшаяся по ней танковыми гусеницами, ее на прочность испытывать будет? За что? Почему? Девушка любила детей, но этого ребенка никогда полюбить не сможет. Потому что не от Намджуна он, а от монстра, который и не подумал предохраняться в тот единственный, смерти подобный раз. Она выпила противозачаточные сразу же после, но, видимо, уже было поздно. Убедившись в беременности, Джин не плакала, нет - истерично и надломлено рассмеялась, «да ладно, блядь» - хохотала, безумными глазами впиваясь в осыпающееся осколками отражение. Что ж, ей такие «подарочки» не нужны, а ее парню тем более. Нужны, на самом деле, но не сейчас и не от Саныля, а только от Намджуна. Джин понимала, что толком еще не сформировавшийся малыш не виноват, но, увы, ему в ее жизни нет места. Потому как, глядя на него, будет видеть в нем не сына или же дочь, а страшный, напоминающий о ошибках прошлого кошмар. Так не должно быть, это неправильно. Нельзя ни ребенка, ни себя с Джуном обрекать на такое. Оное ничего всем им, кроме боли, не принесет. В итоге, она решила избавиться от плода на неделе, но, а пока картины Чонгука, внутренне плача, в павильоне развешивала, время от времени неосознанно поглаживая плоский живот.

***

      Чихо, сидя в гостинной особняка, невидящим взглядом некогда стеклянный стеллаж, а ныне кучу оставшихся от него осколков буравит. Саныль уже месяц на всем, что под руку попадается, срывается, топит гнев в дорогом алкоголе. Чихо гнев топить не в чем. Мать их обоих вместе с Чонгуком оставила. И если от старшего брата это было ожидаемо, то от Лины подобного не ждал никто. Лина умоляла младшего сына сбежать с ними, на что получила твердый отказ, непонимание и уговоры остаться. Но как бы он ее ни упрашивал, она, заливаясь слезами, дрожащей рукой хлопнула дверью и ушла вслед за художником, пообещав, что будет звонить, что не бросает, просто иначе не может. Чертов Чонгук! Как же Чихо его ненавидит. Вечный пример для подражания, о котором беспрестанно отец твердил, не обращая никакого внимания на него. А теперь что? Опустевший дом и трясущиеся в страхе слуги, что вызвано утерявшим всякий контроль Санылем. Саныль всех собак спустил на них, в том числе, и на самого Чихо. Не вернув утраченного и души и сердца беглецов не выпотрошив, покоя ему не видать. И он вернет, заточит в клетке, на колени поставит. Так всегда было, есть и будет. Мужчина вконец обезумел, спит и видит, как пальцы на горле осмелившейся его предать супруги сожмет, на глазах Чонгука до полусмерти ее изобьет в назидание.       Не меньшим ударом для него пришлись угрозы Ким Джин, которая, возродившись из пепла не фениксом, а драконом, спалить его к собачьим чертям собиралась, если он не перестанет до нее домогаться и посмеет ее родителям навредить. Умна оказалась девчонка, ничего не сказать. Казалось, разбитой, сломленной, едва живой выползала из постели в то утро. «Подчинившейся окончательно» - думал Саныль, и жестоко ошибся. Подобные ей, если и сгорают, то весь мир с ними горит заодно. Повоевал бы еще с ней, достойным, но не главным соперником, Чон, но пока не время. Главный - Чонгук.       Чихо одержимость отца замечает, замечает и первые трещины на его обычно безупречной маске всесильного и в себе уверенного человека. Не нравится ему таким его видеть, от чего горечь на языке, в душе - боль, которой щедро одаривает его тот, словами ядовитыми раня. Представляя на его месте Чонгука, безжалостно избивает, так, за неимением лучшего, отыгрывается на нем. Вопреки этому, Чихо не Саныля винит, а брата. Как и он, его ищет, но пока безуспешно. Лина ни свое, ни его местонахождение не выдает, звонит строго с таксофона, предостереженная Чонгуком, отказывается встретиться. Младший сын не злится на нее, хотя и обижается на ее недоверие, ведь, понимая, что отец не простит ей побега, никогда бы не предал, опасности не подверг. Да и не бегут люди от хорошей жизни, мама несчастлива была в браке, а он это только сейчас осознал. Пусть уходит, пусть прячется, пусть спокойно живет. Однако Чонгуку Чихо подобную роскошь позволить не может. С него все началось, им же и закончится. Лина именно из-за его выходок постоянно страдала. Чонгук должен поплатиться и поплатится. Зря Саныль считает Чихо ведомым, Чихо самостоятельно до многого додуматься в силах. Вернее уже, и начал он с университета. Знает, что брат перестал туда ходить, но не его друзья. Тот же Чимин и вертихвостка-подружка часто на горизонте мелькают, за ними парень и следит, что недавно дало первые всходы: на днях планируется выставка, где будет выставляться Чонгук. Чихо собирается любой ценой на нее попасть, и если не поговорить со старшим, то хотя бы выяснить, куда он пропал.       Тик-так, братец, тик-так.

***

      Чонгук, прохаживаясь по павильону, несколько волнуется. До последнего сюда идти не хотел, не желая привлекать к себе лишнего внимания и опасаясь кого-то из знакомых Саныля встретить, но Джин была непреклонна, сказав, как это выставка и без художника? Спорить с ней все равно, что о стену головой биться, поэтому в итоге он здесь. — Ну и хрен ли ты неприкаянной душой ходишь? — взяв его под локоток, отчитывает она, ведя в сторону своих родителей. — Твои работы потрясающи и прекрасно наши коллекции дополняют. — Ты же знаешь, что подобное для меня в новинку, нуна. Да, выставка не официальная, но это не значит, что я не переживаю, — устало отвечает Чон, послушно плетясь рядом с подругой. — И очень даже зря, молодой человек. Ко мне уже трое по поводу тебя с вопросами подходили, — вмешивается отец девушки, услышавший последнюю реплику парня, когда пара вплотную к нему подходит, и спешит представиться: — Я Ким Хонг, а это моя очаровательная супруга, Нгует, — указывает на стоящую около красивую и слишком молодо для своих выглядящую женщину. — А ты, я так понимаю, Чонгук? — Верно. Здравствуйте, мне очень приятно с вами познакомиться, — почтительно кланяется художник, попутно подмечая ощутимую схожесть Джин с отцом. — И спасибо за предоставленную возможность показать свету мои работы. — Ну что ты, милый. Это тебя стоит благодарить, — отмахивается, улыбаясь, Нгует. — Твои рисунки и картины радуют глаз, плюс подогревают интерес гостей. Джин не прогадала, когда решила разнообразить демонстрацию наших коллекций. — Я никогда не прогадываю и знаю толк в модных тенденциях, — подмигивает ей дочь. — А по-моему, ты уже сама их задаешь. Вся в меня, — посмеивается Хонг. — Сам себя, как говорится, — шутливо пихает его в бок супруга. — Помнится, когда-то именно ты первой ко мне подкатила под видом восхищения моим талантом, — парирует мужчина, хитро прищуриваясь. — Помнится, ты после этого год за мной бегал, уговаривая стать твоей моделью, — непринужденно отбивает Нгует, поигрывая шампанским в бокале. — А стала женой. — А ты шил для меня свадебное платье.       Джин, слушая веселые пикировки родителей, закатывает глаза. Нисколько с годами они не меняются, все так же подтрунивают друг над другом, не стареют душой, кажется, наоборот, молодеют. Девушка рада быть наконец-то с семьей. Очень ей ее не хватало рядом, сердце от тоски по ним изнывало, но не теперь. И пускай сделка с Санылем для нее ужасающим, посадившим на цепь событием стала, но она отца не винит. Что он, что мама не знали, какой старший Чон человек, а узнали бы, мгновенно расторгли контракт - тут Юнги прав. — Кажется, я понял, в кого ты такая, — шепчет ей на ухо Чонгук, позабавленный словесным поединком четы Ким. — Как будто есть другие варианты. Они всегда так, каждый день подобное наблюдаю, — фыркает Джин. — Кого-то мне это напоминает. — Юнмины? — Точно.       Настроение Чонгука за приятной беседой с подругой и ее родителями повышается, и он начинает более свободно себя среди богатых гостей ощущать. Даже заводит парочку полезных знакомств и получает как минимум пять визиток от партнеров семьи Ким. Благодаря строгому воспитанию и поставленной правильно речи Чонгук сразу к себе располагает людей. Тянутся те к интересному и бесспорно талантливому юноше и как мотыльки летят на огонь. Только огонь его теплый, не обжигающий, такой, какой и положено носить чистому и светлому душой человеку. — Не знала, что ты умеешь так витиевато выражаться. Хотел показать импрессию, блин. А какую ты речь толкнул перед господином Квоном? — подтрунивает над ним повсюду сопровождающая его подруга, а то украдут еще, и что она Тэхену скажет? Вон как дамочки тридцати плюс лет облизываются, что неудивительно. Чонгук достаточно привлекательный парень. Статный, немного загадочный, со всеми неизменно галантный и обходительный, вдобавок одетый в нежно-бирюзовый, пошитый специально для него Джин костюм, выгодно подчеркивающий его достоинства, но не строгий и, в отличие от тех, которые ему приходилось надевать на приемы отца, не душащий, а легкий, свободный, показывающий его мечтательную натуру. — Не напоминай. Мне уже, если честно, хотелось послать его сама догадаешься куда. Непроходимый тупица, готовый критиковать все подряд, — морщится Чон, залпом выпивая стакан сока. — Не могу не согласиться, мерзкий типок. Папа тоже частенько поминает его недобрым словом, — кивает Джин. — Пойдем лучше познакомлю тебя с госпожой Лин. Прикольная бабуля, живо поднимет тебе настроение, даже может, купит пару картин. Ты главное почаще ей улыбайся. — Те, что с Тэхеном, я ни за какие деньги не продам! — возмущается художник. — Ага, но подаришь. Мне, — самодовольно озвучивает студентка. — Вымогательница ты, нуна... — Вообще ни разу.       Чонгук, постоянно куда-то ведомый подругой, теряет счет времени, притаившегося за колонной и не сводящего с него темного взгляда брата не замечает. Дождавшись его отлучки из зала, Чихо решает посмотреть на картины и рисунки поближе, и не может в глубине души не признать, что они чувственны, реалистичны, красивы, что заставляет его злиться сильней. В своем воображении он солнечный пейзаж в пасмурном топит и счастливые улыбки на ядовитые искажает. Чихо давно не чувствует тепла, в отместку и у картин его отбирает, мысленно закрашивая их угольно-черным, а перед полотном ангела в зимнем лесу стопорится. Прекрасно оно и его при всем желании не запятнать, а иначе заживо сгореть, упасть на самое дно. Чон не понимает своей реакции, это же просто картина. Тогда почему? Почему она так нутро полосует и там, где уже долгие годы нет света, первые огоньки зажигает, мягкостью оседая на сердце. От кружащегося среди белоснежных елей ангела не оторвать глаз, желать к его радужным крыльям прикоснуться, черты совершенные, неземные рассматривать в небесных омутах утонуть.       «Это же тот мальчишка… Которого постоянно рисует Чонгук» — внезапное озарение, вынуждающее Чихо отшатнуться и спешно от полотна отойти, тут же на следующее наткнуться. И опять ангел, теперь спящий. Как обычный человек, на матрасе, но светиться кожей не переставший. Разноцветное оперение его спину обнаженную прикрывает, на пепел волос лучи солнца через маленькое окошко падают, расцвечивают налившиеся вишней полуоткрытые губы, на носу крохотную родинку ласкают. Чихо, судорожно хватая ртом воздух, пробует вновь отойти, но проклятый ангел не отпускает, с других картин на него смотрит. Везде разный и в то же время все тот же. Чонгук в каждый мазок любовь вкладывал, словно и впрямь пришельца крылатого полюбил, им одержим, помешан на нем. А ангел смеется, улыбается, комично размахивает руками, наряжает елку, рисует, высунув кончик языка, фиолетовую бабочку, сидит в позе лотоса, собирая детский пазл, на пушистом ковре, стоит, раскрыв крылья, подле таинственно мерцающего витража на коленях и неизменно мрак собой отгоняет, мертвое оживляет.       «Неужели ты правда существуешь… Так не бывает…» — неверящий в голове шепот.       Чихо, шумно выдохнув, прочь наваждение от себя гонит, замечая вернувшегося в зал Чонгука. Тот, кажется, мероприятие собирается покинуть, а значит его брату пора в реальность вернуться и сделать то, зачем и пришел.

***

      С роковой ночи вернувшихся частично воспоминаний Тэхен стал плохо спать. Боялся своего прошлого, не желая видеть омытые слезами и кровью картины. Пообещал себе, что отпустит его, погребет под могильными курганами и солью присыплет, чтобы ни травинки не проросло. Раньше ангел часто представлял себя человеком, размышляя какова жизнь простых смертных и каков был бы он сам. Теперь знает, но лучше бы не знал никогда. Ничего это ему, кроме боли, ужаса и страха, не дало. Даже не за себя страха, а за того Чонгука, что в нежность и любовь его окунал в одной из дворцовых башенок - их тайное место встреч и жилище императорского чудака-звездочета, и как иронично, что оно было, по сути, чердаком. Прямо как здесь. В этом проклятом храме.       Место встречи изменить нельзя.       Но как бы ни старался Тэхен сдержать обещание, воспоминания умирать не хотели, новыми и новыми деталями обрастали, в которых, помимо Чимина и Юнги, он и остальных друзей встретил. Его милая Джин в них оказалась Сокджином, тем самым звездочетом и немногим из тех, кто политику Юджина не поддерживал. С ума можно сойти, подруга не подруга, а друг... Мужчина! Аналогичной метаморфозе подвергалась и Тэмин, представшая в видениях капитаном стражи. Хрупкая девушка и... Ангел бы даже с такой нелепости посмеялся, если бы это не было правдой. Хосок же, наоборот, милой девчонкой по имени Хоса и талантливой целительницей, притворявшейся парнем, воплотился. Тэхен только не понял зачем - слишком разрознены были приходящие во сне обрывки. А вот положение Намджуна нисколько не удивило - генерал и правая рука Юнги. Более подходящей роли для него не сыскать. И хотя Тэхен, не восстановив полностью память, не мог знать этого наверняка, но отчего-то верил, что с подобным союзником старший Мин не пропал. Мин... Забавно, что ангел в той реальности тоже им был.       Только вот ничего забавного в Древней Корее, а это была именно она, не происходило. Вечный страх, невозможность ничего изменить и вырваться из клетки, опять же, как и здесь, скрашенной присутствием Чонгука. Неужели все повторяется? Чертово колесо сансары, о котором Тэхен недавно вычитал. Крути - не крути, а итог один. Но какой он, этот итог? Юноша не знает и знать не желает, а потому молит его ему не показывать. Взамен свой окрашенный в радужные цвета и счастливый рисует. С Чонгуком быть по-другому не может. Несчастье – это не про них. Они его не заслуживают. Не заслуживают и Тэмин, Хосок, Намджун, Джин, Юнги и Чимин. Им улыбки, безоблачные небеса, свет, но не в конце тоннеля. Этот свет должен быть постоянным, не омраченным ничем.       Ангел своим мыслям улыбается, верит в лучшее и, сидя на любимо-нелюбимой балке под самой крышей храма очередной день зачеркивает ржавым гвоздем. Тысячами черточек испещрен потолок - каждодневный его ритуал, чтобы в неделях, месяцах, годах не потеряться. Не делай он этого и давно с ума бы сошел, а может и уже сходит. От болезненного прошлого, где его и Чимина насиловал собственный брат, страха потерять обретенное и безумной к человеку любви. Тэхен без Чонгука рядом в этой любви сгорает, а когда тот к нему возвращается, пресловутым фениксом возрождается. Умрет без него, если не от тоски, то от воткнутого собой же в сердце кинжала. Потому как не выдержит, потому как не живут больше, если солнце навсегда затухает, если якоря нет и держаться не за что. Кораблем-призраком в мертвом море разве что болтаться останется, следом найти на его дне покой. Но не сегодня, не сейчас, потому что... — Малыш, я вернулся.

***

      «Какого хрена?» — думал вчера Чихо, шагая по припорошенной снегом тропке по следам брата. Терялся в догадках и никак в толк взять не мог, зачем тому в лес на ночь глядя переться, пока не увидел заброшенный храм. Или уже не заброшенный? Чонгук как вошел в него, так и не вышел, видимо, оставшись в нем ночевать, а Чихо, задаваясь новыми и новыми вопросами, понуро поплелся домой, запланировав найти все ответы на завтра и желательно без присутствия в храме брата.       На следующий день он, как и задумывал, вновь отправился к таинственному зданию и, к своей удаче, Чонгука в нем не обнаружил. И теперь младший Чон ходит по первому этажу и неприязненно косится на надувной бассейн.       «Неужели Чонгук живет в этой дыре? Променял положение и любовь отца вот на это?» — фыркает мысленно, заметив развешенные полотенца и сушащееся на веревке постельное белье.       Заприметив ведущую куда-то наверх лестницу, Чихо решает подняться по ней, уверенный, что где-то там брат и обитает. Маленькая комнатка сразу с порога уютом в лицо бьет, да таким, каким их особняку и не снилось. Обстановка не богата и в силу любимого занятия Чонгука находится в некотором беспорядке. Повсюду раскиданы художественные принадлежности, на полке расположился цветущий кактус с выведенным на горшке «Игорь», на столе стоит термос, кружка с Сильвером, накрытая платком тарелка с маминым печеньем, два повер-банка, пару фонариков и электрическая лампа. На стуле свалена неопрятной грудой одежда, около него умостились два спрятанных под простынками мольберта, на матрасе лежит ноутбук и плюшевый розовый заяц, на усеянной кляксами от красок стене висят карандашные наброски, с которых ему опять улыбается тот самый проклятый ангел. В душу он пронзительно смотрит, к месту намертво пригвождает, ни шагу ступить не дает, но Чихо себя пересиливает и, не удосужившись снять обувь, ступает на мягкий ковер, пинает попавший под ноги рюкзак и идет к пластиковому комоду.       «Определенно живет» — кивает себе, разглядывая его содержимое, состоящее из носков и трусов.       Парень, сам не зная что хочет найти, еще некоторое время роется в вещах брата, затем поворачивается к мольбертам и сдергивает с одного из хлопковую ткань. В отличие от всего, что он привык видеть до, на полотне изображена вся их семья, за исключением ненавистного Чонгуком отца: сидящая на качелях мама, раскачиваемая садичного возраста сыновьями со счастливыми на лицах улыбками. У Чихо от представшего все внутренности раздирает, заставляет биться в агонии, задыхаться. Картина достоверна, все это с ними происходило когда-то и оттого становится только больней. Чонгук, не стараясь, в самые глубины отчаяния, тоску по утерянному его сейчас вверг, из-под ног выбил почву. Всегда так делал и делать продолжает. Все у него отобрал: любовь родителей, их признание, светлое будущее! Гниющий заживо и никому ненужный Чон Чихо при жизни в гроб загнан.       «За что?» — сжав челюсти до зубного скрежета, сносит в гневе мольберт.       Не помогает. Гнев не утихает - растет, множится, толкает на непоправимое.       «Ты забрал у меня все, взамен я тебя лишу твоей альма-матер. Пора тебе с небес на землю вернуться, братишка» — идя на выход, красивое лицо безумной улыбкой уродует.       Спустившись вниз, Чихо направляется к замеченной ранее канистре с бензином, служащей топливом для нагревающего воду в бассейне генератора. Откручивает крышку, щедро поливает из тары приходские скамейки и стены, достает из кармана куртки зажигалку и, не задумываясь о последствиях, бросает ее в самый центр бархатной ковровой дорожки. Внутренние демоны наконец-то пируют.       Ангел, спрятавшийся от незнакомца на подпотолочной балке, в ужасе ладони прикладывает к обескровившимся губам, безмолвно шепча имя своего человека. Молит его не о том, чтобы он поскорее пришел сюда, а о том, чтобы не приходил никогда. Чонгуку только негасимый любви Тэхена огонь, но никак не этот. Сегодня же Тэхену гореть не метаморфически суждено, а в реальности. Счастья, как оказалось, он все-таки не заслужил. Сорок девять тысяч девяносто третьей черточке к предшественницам не присоединиться. Ритуал прерван.

Храм полыхает.