Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Бодрый щебет птиц открывает завесь сентябрьского утра. Дни ещё жаркие, а ночью свежеет; вчера Мукуро оставил окно машины чуть надломленным, а сегодня просыпается с болью в шее. К счастью, это его последняя ночёвка в пассажирском кресле. Сегодня – день заселения в общежитие. Растерев глаза, он поднимает спинку кресла и выходит наружу. Снимает с окон светоотражающие экраны, защищавшие его от вечернего солнца и посторонних глаз. Сначала едет в спортзал, чтобы в последний раз принять там душ и сдать свой абонемент, потом за кофе. Ему достаётся двухместная комната на втором этаже, и когда он до неё доходит, в ней уже гремит чья-то музыка. Чуть помедлив, он решает зайти без стука. Сосед замечает его не сразу, он сидит на полу перед двумя раскрытыми чемоданами, перекладывает что-то из одного в другой, сверху на полке надрывается переносная колонка, все дверцы шкафчиков раскрыты и выдвинуты, будто их только что встряхнуло локальным землетрясением. Наткнувшись взглядом на Мукуро, он на секунду замирает в замешательстве, но тут же говорит: – О, прости. Я только приехал, сейчас всё уберу, обещаю, – такой улыбкой топят сердца и прокладывают путь до вершины. – Ты Мукуро, да? – Он самый, – Мукуро улыбается в ответ, так широко, как может себе позволить. С самого начала он ему не нравится. Сосед – японец, но говорит на чистом английском, второе или третье поколение. Первокурсник, спортивный психолог. Каждую пятницу он уходит на матчи студенческой лиги и возвращается глубоко за полночь. Он много раз предлагает Мукуро сходить с ним, но потом сдаётся. Он тяжело вздыхает, сидя над домашним заданием, в надежде спровоцировать Мукуро на помощь, и сперва у него это получается. Он сидит за столом, а Мукуро рядом с ним на кровати; какого чёрта он попал в колледж – один бог знает. Спортивная стипендия, квоты или просто обеспеченные родители? Но от соседа есть и польза – он быстро заводит друзей, и Мукуро вместе с ним. К середине первого семестра к ним в гости ходит весь этаж. Вечера напролёт они сидят, сбившись на двух кроватях, в самой маленькой комнатке мира, кто-то подлезает ему под руку, кто-то кладёт затылок на его колени, они рассказывают о себе, смеются и иногда плачут, курят и играют в ассоциации, и что-то здесь греет душу – что-то, похожее на его прошлое, на то, что в нём было хорошего. Он смотрит на Мукуро из другого конца комнаты, подначивает, но без злости, рекламирует его достоинства, будто хочет кому-то сосватать. Сердобольный, ему кажется что если Мукуро проучился в колледже уже целых два месяца и всё ещё не завёл компанию и девушку, ему срочно нужна помощь. Мукуро поджимает губы и прижимает его взглядом, пока тот не заткнётся. Он не плохой парень, его любят все, и в этом-то проблема. История кренится, когда Мукуро находит носок, повязанный на дверную ручку их комнаты. Он точно знает, что это значит, и поэтому всем сердцем предвкушает скандал, распахивая дверь. Парень в постели соседа – светловолосый и злой как чёрт, он один не находит ситуацию забавной, – покрывает Мукуро отборным матом, но всё же одевается и уходит. Всё то время, пока Мукуро стоит скрестив руки в дверном проеме и ждёт, сосед наблюдает за ним, а не за своим бойфрендом. Дверь закрывается, а он так и сидит, расслабленно раскинувшись на подушке. Белые полоски на загорелых плечах, туго сотканные мышцы торса, самое важное – едва прикрыто простынёй. – Ой, – говорит Мукуро плоским тоном, – кажется, я чему-то помешал. – Ты злишься или завидуешь? Мукуро улыбается: – Я не злюсь. Поначалу они никогда не делают этого у себя в комнате. В гостях у его друзей, в машине, в раздевалке на стадионе, в подсобке уборщика, в душевой, но только не дома. С трудом расцепляясь, он говорит Мукуро: – Ты меня сожрёшь, – и не знает, насколько близок к истине. Мукуро чует кровь и не хочет останавливаться. На вечеринку по окончанию семестра они едут в богатый район, светловолосый бойфренд едет с ними – больше Мукуро им не мешает, они договорились оставить его за скобками. В доме крытый бассейн, бильярдная, винный погреб и мраморные полы, Мукуро немного тошнит от этого, но остальным нравится. Он делает вид, что пьёт, и когда веселье входит в острую фазу, находит свободную спальню и запирается там. По привычке обшаривает все тумбочки, наличные и ювелирку забирает себе, потом проверяет шкафчик в ванной, но не находит там ничего интересного. Он выключает свет, включает телевизор и устраивается на кровати, не снимая обуви. Из дрёмы его вытаскивает удар в дверь – кто-то налетел на неё, но не со всей силы. Комнату освещает чёрно-белый экран и немые головы на нём. – Мукуро, ты там? – Нет, уходи. Это часть игры, в которой они периодически обмениваются ролями. С полминуты Мукуро больше ничего не слышит, потом дверь из ванной комнаты открывается. – Смежная ванная. Ты плохо проверил, – у него блестят глаза, но он не выглядит пьяным, только немного разомлевшим. – Вот чёрт. Точно? Он стаскивает с Мукуро ботинки и штаны, стаскивает его под бёдра на край кровати и опускается на колени. Мукуро не смотрит, сколько может не смотреть, пялится на экран телевизора, пока образы на нём не разъезжаются мутными пятнами. Пальцы, зубы и язык – он ловит своё отражение в инкрустированном зеркале – ошалевшие глаза, разгорячённые щёки. На Мукуро не осталось ничего, кроме расстёгнутой белой рубашки. Снимает и её. Он сбивает Мукуро с ритма, намеренно, отстраняется как только тот пытается притянуть его ближе, заставить взять глубже. Он обсасывает его со всех сторон, оставляет синяки на бёдрах, и через вечность, когда Мукуро уже не за что ухватиться, берёт его в ладонь и наклоняется лицом к щеке. В этот момент он может потребовать всё что угодно и полцарства в придачу, но вместо этого просит – тоном воспитанного мальчика. Своё имя. Мукуро уступает. Мукуро уносится в разлом между дозволенным, на полмгновения, пока его тело исходит в судороге, он видит всё, он помнит всё. Он может всё, и никакие законы реальности, ни коктейль из химикатов в его крови, никто из его хозяев и хендлеров не смог бы этому помешать. Его секрет, его юридическая уловка. Он никогда не знает заранее, куда его занесёт, знает только, что это очень быстро закончится и не понесёт последствий. Проблеск небесного пламени или блеск адского льда – не ему решать, не в этом случае, он принимает всё как равноценные дары. Вернувшись, Мукуро чувствует на себе чужое дыхание и руки, его собственные – до сих пор потрескивают энергией, преломляющей реальность. Это жалкий отпечаток, тысячекратное эхо тех мест, где он был. Он касается пальцами темноволосой головы рядом над ним, лицо на которой едва может различить – они все так похожи, – другой рукой тянется к паху, срывает пряжку ремня и обхватывает твёрдый член. Ему не нужно прилагать больших усилий, всё происходит почти мгновенно. Тот, другой, тоже ненадолго пропадает, он – слепой в мире кислотных фантазий, чувствует разве что намёк на что-то свыше своего понимания. Мукуро не даёт ему обрушиться на себя, придерживает за плечи на весу, пока к нему не возвращаются силы. За это время Мукуро успевает вспомнить себя, вспомнить его и эту тусклую, безвкусную комнату. Мукуро поднимается и бредёт в ванную, вязкие капли падают с живота на пол, на ковёр, на мраморную плитку. Пускает холодную воду. Это первый раз за ночь, но не последний. Наступает момент, куда позже, когда он пытается убежать от Мукуро. Он собирается уходить много раз – уехать на каникулы, сменить общежитие, бросить колледж и улететь из страны, и Мукуро понимает, что так оно было бы лучше, но не спешит ему помочь. Он ходит за Мукуро голодным псом, он начинает о чём-то догадываться. В самый холодный вечер года он заводит об этом разговор. Он накручивает волосы Мукуро на кулак, прижимает за талию сзади, так что никуда не деться, и шепчет ему в шею: – Как ты это делаешь? – Не знаю о чём ты. Мукуро чувствует затылком, что он улыбается. – Ты необычный. Я не могу от тебя оторваться. У меня было всё, что нужно, пока не появился ты. – Я не заставляю… – Тебе не надо заставлять, это меня и пугает. Откуда ты взялся? – Ты и так прекрасно знаешь. Приехал с севера Италии. Хорошо бы вырваться прямо сейчас, думает Мукуро, но он уже слишком взвинчен, не может себе отказать, взять ещё немного. Он спрашивает ещё раз и ещё, какими бы изобретательными способами Мукуро ни пытался заткнуть ему рот. Расскажи, расскажи, объясни, покажи как ты делаешь, вынь тузы из рукавов, сделай мне приятно, откройся, дай, дай. Каждый их контакт становится похож на пытку, в которой они оба заложники, пока Мукуро от этого вконец не устаёт. Игра перестаёт окупаться. Несколько раз Мукуро не даёт ему ничего, кроме оргазма, и это вводит его в ступор. Просто заниматься сексом быстро надоедает. Он хватает запястье Мукуро, прижимается лбом к ладони, прося благословения, но ничего не происходит. Смотреть на это противно, но Мукуро не отворачивается. Он бьёт зеркала в их комнате, срывается на крик, и наконец уходит к своему парню. Мукуро отлично проводит время, высыпается, водит к себе других, подтягивает учёбу – чувствует себя так хорошо, как давно не чувствовал. Сытым. Проснувшимся. Но длится это недолго – его хватает на неделю, и он снова возвращается. На заклание. В нём брезжит что-то опасное, чего не было раньше. Иссохшие губы редко улыбаются, из-под майки торчат кости ключиц, кожа тускнеет. Он смог успокоиться, взять себя в руки. На время. Потом всё скачет, скукоживается горящей плёнкой, Мукуро уверен, что проходит не один месяц, но видит только как тело, которое раньше доставляло ему удовольствие, становится оружием, а ведущая его воля – грозит катастрофой. Сам человек рядом с ним смазывается, обтекает тенью, он больше не человек вовсе – он проблема, разница между бездной боли и выживанием. В голове звенит единственная мысль: никто не должен узнать. Кровь бурая и густая – её глотает грязный ковёр; он волоком тащит что-то по бесконечному коридору; хлопает дверь. Никому не надо знать, что происходит дальше, даже ему самому. Он пружиной выскакивает из постели – на минуту, пока сбитое дыхание жжёт глотку и сердце колотится в животе, он уверен, что всё было именно так. Он сделал что-то очень плохое прямо здесь. Он догадывается – что именно, но не может облечь в слова даже внутри собственной головы. Комната вокруг обрастает подробностями, но ничем не отличается от того места, из которого он только что проснулся. Он путается ногами в одеяле, спотыкается, снова встаёт. – Хибари… – в горле свистит, он пытается сказать громче: – Хибари. Из одеяла свисает белая, светящаяся в темноте рука, ладонь касается пола под неправильным углом, остальное окунуто в ночь. Я убил его, думает Мукуро с холодной убеждённостью, вот чем всё заканчивается. У него не было выбора, ни у кого из них не было. Он уверен в этом настолько, что без раздумий сдёргивает одеяло. Хибари перекатывается на бок, приоткрывает веки, под ними – блеск, вполне живой. – О боже, снова? – Хибари приподнимается на локтях. – Так плохо? – А как выглядит? – Мукуро кажется, что от него вот-вот начнут отваливаться куски, чувствует пот на похолодевшей коже. – Я не вижу. Включи свет. – Нет. Хибари тянется к прикроватной лампе, но Мукуро перехватывает его, он не может быть увиденным прямо сейчас. Хибари выдыхает – побеждённо, и падает обратно на подушку. – Пойду спать… – Мукуро хочет сказать “в машину”, но в последний момент вспоминает, что у него её больше нет. Как много всего изменилось. – Иди. Ему больше некуда идти. Он ставит колено на край кровати, упирается в бок Хибари – он ставит многое на кон, когда говорит: – Можно? – Мне всё равно, – Хибари отвечает так, будто ему не совсем всё равно, но всё-таки сдвигается к стенке и отворачивается. Здесь слишком жарко и тесно для двоих, но по сменившемуся ритму дыхания он понимает, что Хибари проваливается в сон почти мгновенно. Если бы он мог украсть у Хибари всего одну вещь, он бы украл его непробиваемое доверие к чужим людям. Он не знает точно, что это – отсутствие страха из-за веры в лучшее, или из-за уверенности в том, что он сможет защититься от любого камня за пазухой. Вряд ли первое. Он выглядывает из-за плеча Хибари и осторожно касается часов на его руке, читает дату на вспыхнувшем дисплее. Пятое марта, три ночи. Воскресенье. В полной уверенности, что не сможет сомкнуть глаз до самого рассвета, он засыпает – на этот раз без ложных видений.