Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Понимание того, что он окончательно вернулся в человеческое обличие, приходит спустя некоторое время, за ланчем, когда Хибари между делом говорит: – Приходи на ужин в эту пятницу. – По поводу? – Познакомишься с моей девушкой. – С твоей кем? – Ты всё услышал. Он прикидывает, когда Хибари мог успеть завести отношения и каким образом это ускользнуло мимо него; с другой стороны – последние два с лишним месяца он так крепко сидел на измене, что не заметил бы, даже если бы у него выросла вторая голова. Он очень хочет узнать, зачем собственно им нужно знакомиться, но проглатывает вопрос. Судя по тону – Хибари уже давно планировал встречу, только ждал, помогая ему прийти в себя. – Погоди, мы что… – с наигранным придыханием спрашивает Мукуро, – друзья? Ты хочешь, чтобы я её одобрил? Палочки в руке Хибари зависают над салатом, он смотрит на него, как на самую большую свою ошибку. – Скорее она – тебя, – Хибари снова принимается за еду, но с преуменьшенным энтузиазмом. – Знаешь, становится трудно объяснять, с кем я провожу всё свободное время, почему никогда не ночую с ней и каждое утро пахну чужим одеколоном. – Враньё, – он смеется, – у меня нет одеколона. Если Хибари и видит здесь проблему, то его вины в ней нет. Перетерпев несколько ночей, Хибари сам предложил положить матрасы на пол, аргументируя тем, что так спать в любом случае естественней. Чтобы поместились оба, кровати приходится каждый вечер ставить на торец и придвигать к стене – только так они могли лечь рядом с относительным комфортом, – и каждое утро переставлять обратно. Другой, возможно, зациклился бы на жалкости своего положения, ругал бы себя за то, что не может заснуть без мамочки, но его это не сильно волнует, теперь он отключается на всю ночь, как только касается щекой подушки, и этого достаточно. – Она приведёт пару, – добавляет Хибари, собирая мусор со стола на поднос. Приостанавливается и смотрит на Мукуро оценивающе: – Тебе как, нормально? Или ещё рано? – Нет, – Мукуро потягивается, не вставая из-за стола. – В самый раз. Вечером пятницы он заставляет себя стянуть байку с символикой колледжа и переодеться в рубашку и пиджак, расчесать и заколоть отросшие волосы на затылке. Последние несколько недель он почти не выходил в люди и совсем не смотрелся в зеркало. Дойти до душа, а потом до аудитории – было его высшей планкой. Порезы на лице сгладились – он трогает красные крапинки, оставшиеся на их месте, и не находит ни одного рубца. Землистые мешки под глазами почти оттерлись. С красными белками глаз ничего не поделаешь. Он стряхивает вечернюю дозу лекарств в ладонь, проглатывает без воды, и выходит из общежития. Они встречаются в семейном испанском ресторане на окраине города, людей здесь не так уж много для пятничного вечера. Они ждут его недалеко от входа – сначала он замечает только Хибари и миниатюрную брюнетку рядом с ним, она смотрит на лицо Хибари очень внимательно, снизу вверх, и тут же оборачивается с ним в унисон, когда он переводит взгляд на Мукуро. Хибари представляет их друг другу – он прилагает усилие, чтобы отпечатать имя “Наги” в своей голове, хотя не уверен, что оно там останется надолго. Вторая девушка стоит на полшага дальше, вполоборота, в вязком фруктовом дыме, и её имя запомнить проще. – Эм-Эм, – говорит она и протягивает ему пальцы правой руки. – Для друзей просто Эм. Она выглядит так, будто одевается исключительно в винтажных секонд-хендах и очень гордится этим фактом. Рыжая, синеглазая, она катает свои “р” по горлу и красиво гнёт пальцы; по первому взгляду он видит, что она уже совершенно точно решила переспать с ним сегодня. Пока Хибари и Наги делают заказ, они выясняют, что Эм учится на истории искусств, а Наги только готовится поступать в медицинский. Девушки познакомились на летней подработке, но где в таком случае Наги познакомилась с Хибари – остаётся для него тайной. Через пару минут им приносят сангрию, и он не единственный, кто от неё отказывается – Эм прикрывает свой бокал ладонью, не оборачиваясь на официанта. Девушки садятся рядом, он – слева от Эм, Хибари – справа от Наги, так что разговор невольно разбивается по парам. Он узнаёт, что у них с Эм много общих профессоров, но она учится курсом старше, на третьем, и поэтому они до сих пор не пересекались. Эм пускает дым, не останавливаясь, большую часть вечера он видит Хибари и Наги за блёклой завесой. Когда она приоткрывает сумку, внутри видна груда одноразовых электронных сигарет и полблока обычных. Раз в полчаса она встаёт, сверкнув короткой юбкой, и зовёт Мукуро вместе с ней покурить на улице. Они возвращаются после третьего перекура и оранжевые фонарики под потолком тускнеют, в дальнем конце зала появляется музыкальное трио, хостесс раздвигает часть столов, освобождая место для танцующих гостей. Они усаживаются обратно на свои места, как раз в тот момент, когда Наги обращается к Хибари по-японски, выбирая что-то на тарелке с тапас, то ли спрашивая, то ли предлагая. Заметив это, Эм щурит глаза и говорит: – Так нечестно, – она цокает языком, изображает обиду. – Вы от нас что-то скрываете? Наги смущённо улыбается: – Прости. Я думала, вы тоже сможете… – Сможем что? Я не говорю по-итальянски. – А я по-французски, – добавляет Мукуро, переводя взгляд с Наги на Хибари. – Неловко. Кажется, это называется микроагрессия на расовой почве. – Ох, прости!.. Так ты из Италии? – спрашивает Наги и тут же подпирает Хибари локтём в бок: – Ты говорил – Франция... Не меняя каменного выражения лица, Хибари отпивает из бокала и только потом говорит: – Одна разница. – Buon compleanno! – восклицает Эм и с пронзительным скрипом выдвигается назад на стуле. – Назначаю тебе штрафной, – она встаёт и тянет руку к Хибари через стол: – Идём танцевать. Наги нежно подталкивает его, пока тот не сдаётся и не уводит Эм. Пользуясь образовавшимся импульсом, Мукуро тоже поднимается на ноги и приглашает Наги пойти с ним. Оказавшись ближе, он наконец может её рассмотреть. Она едва ли тоньше Эм, но из-за невысокого роста кажется вдвое хрупче. Такая же правильная и аккуратная, как Хибари, – почти. По её нарочито просчитанным движениям и тому, сколько раз за вечер она успела извиниться, он делает вывод, что она не из его племени, просто уже давно к нему приспособилась. Он подбирает прядку волос с её плеча и говорит: – Странно. Хибари привёл нас познакомиться, но ни разу не дал поговорить. Она поднимает на него большие тёмные глаза и мотает головой: – Не думаю, что это его вина. Он отпускает её, даёт проскользнуть под своей рукой и притягивает обратно. – Вы давно знакомы? – Очень давно… В детстве мы жили в одном городе, его семья помогла мне, когда никто другой не смог. Мы провели вместе много времени, ходили в одну школу, пока он не переехал в Штаты. А потом и я. – Он переехал после школы? Ведёт себя так, будто здесь родился. Наги уклончиво поджимает губы: – И да, и нет. Его родители – экспаты, работают здесь, поэтому он всегда жил на две страны… Но окончательно уехал из Японии только после старших классов. Боже, думает он, только не прекращай говорить. За пару минут она открыла ему больше, чем он смог выцедить за полгода. – И каково это? – он пытается поймать её взгляд, спрашивая: – Встречаться с другом детства? Она неопределенно поводит плечами, оглядывается. – Неизбежно? – Наги, – выговаривает Мукуро вкрадчивым тоном. – Если он тебя принуждает, только скажи. Тут она по-настоящему начинает смеяться, на секунду опускает голову ему на грудь, потом снова смотрит в глаза. – Всё не совсем так, как кажется. Ох, знала бы ты. Мукуро не то чтобы уходит от темы, но меняет передачу: – Почему он так долго тебя прятал? – Наверное, хотел в чём-то убедиться, – ей приходится поразмыслить, но ответ всё равно выходит слишком размытым. – В том, что я не откушу тебе голову? – Твоя догадка не хуже моей, – говорит она, и песня заканчивается. Они замирают и ещё несколько секунд стоят так, прижавшись друг к другу по инерции. – Могу только сказать, что ты много значишь для Кёи. Это я знаю наверняка. А если ты важен для него, то и для меня тоже. Эм живёт одна в свежеотстроенной многоэтажке. Закрыв за ним дверь, она бросает ключи в медную миску и, скидывая туфли на ходу, уходит вглубь квартиры. Из всех странных сюрпризов этого вечера, обстановка в её доме – первый по-настоящему приятный. Здесь, кажется, нет ни кусочка пластика, ни нитки полиэстера; он надолго теряется, дотрагиваясь до каждой покрытой патиной безделушки, до каждого перламутрового отблеска и парчового обрезка. Будто мир рухнул полтора века назад, и кто-то любовно собрал обломки его крушения. Когда Эм зажигает свечи, он точно знает, что они не парафиновые. Пчелиный воск пахнет – всеми их прошлыми жизнями. Она возвращается из спальни, раздетая до шёлкового белья, выбирает пластинку из мягкого от прикосновений сотен рук конверта и кладёт на проигрыватель. Музыка выползает из колонок, как жаркий морок альпийского лета. Он слышит оглушительный стрекот в высокой траве, когда Эм подходит к нему с двумя ледяными бокалами. – Безалкогольное, – уточняет она, и не торопится отходить. Он пробует немного на язык: отвратительно. – Отвратительно, знаю, – отзывается она эхом, опустошив свой бокал. – Но выбирать не приходится, верно? Кстати, почему? Не жалко заканчивать свою питейную карьеру, не дожив до двадцать первого дня рождения? Он садится на истёртый, мягко поскрипывающий бордовой кожей диван, и поправляет её: – Двадцать пятого. Эм присаживается рядом, подбирает под себя одну ногу и смотрит с возобновлённым интересом. – Получается, мы в одной лодке? Хорошо, давай угадаю: ссоры с родителями, пропуски в школе, кривая дорожка в мелкий криминал, членовредительство и злоупотребление? Потом – чудесная встреча, меняющая судьбу, и долгое восстановление на путь истинный. Приходится получать школьный аттестат на пять лет позже сверстников и не афишировать свой возраст, когда попадаешь наконец в колледж, потому что всем прекрасно известно, на что это похоже. – Ты рассказываешь о себе? – Возможно, – Эм улыбается. – Но так-то я права? – Возможно, – он передразнивает её улыбку. – Только забыла насилие в семье и травлю в школе. Ох, погоди, такое не забывается. Уголок её губ дёргается вниз, но вместо выпада она смеётся и грозит пальцем: – Вот оно! Вот он сраный ублюдок, которого все знают и любят. Он отводит взгляд, прячется за бокалом. – Ты говорила, что мы раньше не встречались. – Расслабься, – выдыхает она. – Я не из той половины факультета, которую ты трахнул и забыл. Но я не брезгую сплетнями. К тому же я не говорила, что вовсе не видела тебя раньше, только – что мы не были знакомы. – Поэтому ты не упустила возможность познакомиться, когда Наги тебя пригласила? Эм кивает, берёт со стола глубокую деревянную шкатулку, достаёт оттуда что-то и начинает растирать. – Хотела посмотреть на тебя поближе. – М. И что рассмотрела? – Красивый, ненормальный. Одного не могу понять, – она сдувает с лица рассыпавшиеся волосы, прежде чем облизать край папиросной бумажки: – ты действительно совсем не понимаешь, какое впечатление производишь на окружающих, или очень хорошо притворяешься? Эм чиркает спичкой и воздух наполняется тяжёлым вкусом марихуаны. – Это всё? – Нет, ещё кое-что, – она медленно затягивается, выдыхает в сторону. – Из нас троих сегодня вечером я интересую тебя меньше всего. Он оставляет Эм без ответа, кладёт голову на спинку дивана, правую руку – на основание её шеи, чувствует ребром ладони ключицу, большим пальцем – мелкий пульс у неё под челюстью. – Даже не предложишь? – он провожает глазами самокрутку. – Тебе нельзя. – Кто сказал? – Хибари. Что бы он ни ответил дальше, он уже проиграл. Он укрощает поднявшуюся волну раздражения, припасает на потом. Он смотрит, как Эм плавится в мягких изгибах и глубинных, природных цветах, в этой фреске ар нуво, которую она нарисовала вокруг себя сама, и представляет, каково было бы упасть туда вместе с ней. Но в одном она всё-таки права. Он отпускает её. Эм закидывает на него длинные голые ноги, и они лежат так долго, слушают музыку и лениво переговариваются. Она достаёт для него обычные сигареты в качестве утешительного приза и несколько раз заново наполняет бокалы кислым псевдовином. В промежутках между словами он падает в бездну – она задела что-то в его голове, потянула за слабый узел и теперь он распускается и распускается. Он знает, что произойдёт, если позволить себе тронуть его. “Ты действительно не понимаешь, какое впечатление производишь на окружающих?” Понимает, конечно. Он пытается поклясться себе, что не тронет. Он знает, что клятвы ничего не значат, если не скрепить их на крови. Когда Эм засыпает, он относит её в спальню, тушит все окурки и свечи, снимает иглу с прокручивающегося вхолостую винила. В прихожей задерживается, берёт из миски дубликат ключей и запирает за собой дверь. Вопреки ожиданиям, он находит Хибари в их комнате, одного, спящего. Вылезает из одежды и падает рядом, лицом к пустоте, он почти готов отпустить всё, что нашептали ему злые духи за этот вечер, но в тот же момент Хибари перекатывается и оборачивает руки вокруг его шеи, практически берёт в захват, голову не повернуть. – Почему не остался у неё? – голос звучит глухо над его левым виском. – А ты? Кто-то недавно сказал мне, что я отнимаю у него всё свободное время. Где твоя девушка, Хибари? – Спит у себя дома. – Проводил её до подъезда и поцеловал на прощание? Настоящие джентльмены ждут до свадьбы, я понимаю. Или она просто тебе не даёт? Честно, я хочу понять. Вы очень хорошо смотритесь вместе, но что-то у меня всё равно не бьётся. Он чувствует, как плечи Хибари чуть напрягаются, прежде чем отпустить его. Хибари отстраняется, а он откидывает одеяло и садится, чтобы лучше его видеть, насколько это возможно в темноте. – Скажи только – ты держишь её в финансовых заложниках, или как красивую подставку для своего эго? – Помнишь, как ты просил меня не трогать твои вещи? Сейчас самое время… – Ясно, значит второе. – Рокудо… ты лезешь не в своё дело. Он кривится в некрасивой улыбке. – О. Из нас двоих – лезть в чужие дела можно только тебе, да? Хибари устало выдыхает, трёт лицо, прижимает основания ладоней к глазам. – Я только спросил, почему тебе не понравилась Эм. – Мне очень понравилась Эм. Мне не понравилось, сколько она знает о том, что по логике вещей должно было остаться между нами. Мне не понравилось, что ты приставил её ко мне со списком правил по применению. Ткнёшь не туда – и всё сломается. Так ты обо мне думаешь? Если да, то наше общение пора заканчивать. – Наше общение? Сначала Мукуро думает, что ему показалось, но Хибари в самом деле начинает посмеиваться: – Ноль самосознания. – Что… Хибари поднимается, чтобы оказаться на одной линии глаз, впивается пальцами в его подбородок и говорит очень тихо: – Вот это, сейчас передо мной. Человек, которого вытащили из ямы, не задавая вопросов, устраивает истерику посреди ночи. В чём ты меня обвиняешь, конкретно? В том, что помогаю тебе? Да, я предупредил Эм о том, что тебе нельзя сейчас срываться на дурь и алкоголь. По-твоему я перешёл черту? Хорошо, расскажи как позаботиться о тебе в следующий раз. Чтобы не задеть. Твоё блядь. Ёбаное. Самолюбие. Пальцы жмут на его челюсть и щёки так сильно, что кожа под ними немеет. Мысль о том, что Хибари вправду считает, что сделал для него нечто важное, что-то, с чем он бы не справился сам, вспенивается внутри чёрной желчью. – Спасибо, – говорит он, сравниваясь холодностью тона с Хибари. – Теперь всё стало на свои места. Комплекс спасителя. Бедный богатый мальчик собирает вокруг себя бракованные вещи, потому что настоящих проблем у него в жизни не бывает. Глядя на Наги, можно было догадаться… – Ты специально нарываешься? Хочешь получить в зубы? Тебе от этого полегчает? – Не знаю, – Мукуро отрывает руку Хибари от своего лица. – Давай проверим. Он бьёт сразу в живот, Хибари не успевает ни сгруппироваться, ни высвободить правую руку, которую Мукуро по-прежнему держит в своей. Сидя на матрасе маневрировать трудно, удары выходят не слишком эффективными, после третьего Хибари опоминается, но не отвечает, а кое-как останавливает его, выкручивает и крепко зажимает, налегая всем телом. – Нет, – говорит Хибари, подбирая сбитое дыхание. – Нет, так у нас не будет. Да, думает Мукуро. Да, так будет – совершенно точно, может, просто ещё не сейчас. – Готов услышать одну вещь? – спрашивает Хибари. – Тогда отпущу. Он кивает, без понятия, видит ли Хибари этот жест, но тот продолжает говорить: – Я познакомил тебя с Наги, потому что она хороший человек. Не знаю, что творится в твоей больной башке, и поверь, знать не хочу. Но она – от чего бы ты там ни бежал – она сможет выслушать, потому что сама прошла через многое. Она поддержит, когда меня рядом не будет. Так ясно? Хибари пускает его, но он не двигается. – Ты прав, – говорит Хибари, прежде чем лечь обратно на свою подушку и отвернуться. – У меня нет проблем. Если за это ты меня хочешь ненавидеть… ну, на здоровье, хоть подавись. Повисает тишина, в его горле – густая как масло. Он отсчитывает несколько ударов сердца, прежде чем встать на ноги. Он тихо выходит за дверь – дежурное освещение режет глаза зелёным, он бредёт босиком и почти вслепую, пока не доходит до душевых. Задёрнув скрипучую занавеску в кабинке, сползает на пол и даёт себе ещё один шанс остановиться. Не может. Старается не думать и не представлять, но эрекция не спадает; он сжимает себя сквозь тонкую ткань, видит едва проступившую смазку. Надо бы действовать быстро, не задаваться вопросами, не усложнять, закончить и забыть – от кого-то он это слышал сегодня. Надо бы, надо бы. Он не закрывает глаза, и всё равно видит перед собой что-то не то. Видит, как всё могло бы закончиться по-другому – но не так, как хотелось бы, а намного хуже, с порванными связками и прокусанными языками, безмолвно, окончательно. Рукой он не может остановиться, но и смотреть такое дальше тоже сил нет. Втягивая воздух через зубы, он позволяет себе подумать о нём. Просто о нём, без подробностей, всего один раз. Через пару часов его будит звук включённого душа в соседней кабинке. Он собирает себя с пола, быстро обдаёт тело водой и выходит. Обтирается чужим полотенцем, оставленным на полке снаружи. Рядом лежит одежда, он забирает и её, почти без раздумий. Рукава коротковаты, но жить можно. Ему нужнее. Не задерживаясь у своей комнаты, он идёт дальше по коридору, дожидаться рассвета в другом месте.