Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Лето между первым и вторым курсом Мукуро провёл в общежитии, перебиваясь с одной подработки на другую. Вспомнить, чем он занимался в свободное время, было затруднительно, – картинка редела сразу перед экзаменами и восстанавливалась только к началу второго курса. Кажется он даже уезжал куда-то, но не то чтобы надолго. Теперь, когда они уезжают вдвоём, собираться приходится наскоро, чтобы освободить помещение в срок. Платить за пустую комнату всё лето смысла нет – Хибари не планирует возвращаться до начала осеннего семестра, а он прикидывает свои варианты. В итоге договаривается с Наги – она тоже уезжает, чуть позже них, и соглашается уступить свою комнату на оставшиеся летние месяцы, когда он вернётся. – Если вернёшься, – поправляет Хибари, слушая его план в разгар сборов. – Звучит как угроза. – Угроза нормально провести лето? – Хибари косится на него из-за дверцы шкафа. – Ну, допустим. Вещей у Хибари оказывается больше, но складывает он их в два раза эффективнее. Когда до выселения остаётся полдня, Мукуро решает, что выбросить ненужное проще, чем рассортировать, и начинает безжалостно сгребать свои пожитки в чёрные мусорные мешки. Туда летят и стопки записей, и часть нестираной одежды, и нераспакованная еда. Он двигается от двери к окну, пока не натыкается на горшок с суккулентом, о котором забыл примерно через три минуты, после того как поставил его на подоконник прошлой осенью. Он уже почти успевает отправить его в мешок, но Хибари окликает быстрее: – Отдай, – и упреждающе забирает растение. – Оно живое. – И что дальше? – Мукуро дотрагивается до острого зубчатого листика. У них с Хибари очень разные понятия о жизни. – Подожди, их же было три или четыре? Где остальные? – Пали в неравном бою с твоим распиздяйством. – Ты что, поливал этот кактус? – Хавортию. Да. – Фу, Хибари… – Мукуро выдыхает себе под нос. – Ничего менее сексуального в жизни не слышал. Повезло что ты красивый, иначе это был бы конец. Уходя, они оставляют дверь комнаты открытой и сдают ключи в здании администрации. Ему совсем не жаль – он надеется, что на следующий учебный год ему достанется другое общежитие. Когда они загружаются в каршеринговую машину со всеми чемоданами и коробками, Мукуро садится за руль. Хибари садится рядом – с хавортией в руках. – Серьёзно? Хибари оглядывается на него с непроницаемым лицом и ставит горшок на приборную панель. Сначала они останавливаются у Наги – заносят всё, что не берут с собой, на чердак в её доме. Она проводит Мукуро по первому этажу, объясняет иерархию их сожительства с соседями и отдаёт копию ключей, на случай если они не пересекутся в Вашингтоне. Она коротко прощается с Хибари и, когда он уходит в машину, зовёт Мукуро обратно в прихожую и крепко, долго обнимает. – Ну, ладно, – он кладёт щёку ей на макушку. Впервые не знает, что ей сказать. Хочет пошутить что-то про разбитые семьи и секс втроём, но решает, что не стоит. Она едва заметно проводит пальцами по глазам, прежде чем посмотреть на него, улыбается и говорит: – Передавай морю привет. Он снова теряется. Но с ней, в отличии от Хибари, он не чувствует такой уж спешной гонки за правильным ответом, поэтому просто отвечает: – Спасибо. Дальше они подбирают Эм у её дома – сумок столько, что места в багажнике и на заднем сидении едва хватает. Она объясняет, что летит в Европу на всё лето, проведать семью и уладить дела. На слове “дела” она бросает Мукуро беглый взгляд, он ловит его в зеркале заднего вида и чуть наклоняет голову в ответ. Несмотря на то, что рейс у неё поздно ночью, она подвязалась ехать вместе с ними сразу как узнала, что они едут в аэропорт в тот же день. По дороге она интенсивно с кем-то переписывается и, не отрываясь от телефона, жалуется: – Кузен с мачехиной стороны – такая зараза. Я его в глаза не видела, а он в прошлом году узнал, что я учусь в Штатах, и не может успокоиться. Теперь ждёт когда я приеду и бомбит сообщениями, хочет затащить к себе в деревню и сесть на хвост. – Почему нет? – спрашивает Мукуро, выруливая на трассу. – А почему собственно да? Он мне за последние два дня столько говна выгрузил, что не могу понять – он просто социально отбитый, или всё-таки аспи. Явно где-то на спектре. Примерно как вы, ребята, только запущеннее. Мукуро не успевает сдержать смех и пытается отмахнуться, когда Хибари поворачивается к нему с растерянными глазами. – Она шутит, – Мукуро тянется рукой в сторону заднего сидения и щёлкает пальцами. – Эм, извинись, мы ранимые. – Извиниться за что? В аспергере нет ничего стыдного. – Я исключаю себя из этого разговора, – подаёт голос Хибари. – Эм, нет у него аспергера. – А у тебя? – А у меня всё гораздо хуже! – Извини, Хибари, – смиренно говорит Эм, положив подбородок к нему на плечо. – У тебя нет аспергера. Но если бы был, мы бы любили тебя не меньше. Может быть даже больше… – Эм! – Теперь понимаешь? Это всё он… – Эм стонет и откидывает телефон рядом на сидение. – Ходячая психическая атака. Они вкатываются на территорию аэропорта и втроём выгружают её багаж, заходят внутрь – Хибари сворачивает к стойке с прокатом авто, а они с Эм идут в зону ожидания, за кофе. Пока Мукуро стоит с ней в очереди, ему мерещится что-то между целенаправленно слепыми потоками людей, скользящими строками на экранах и пыльными эскалаторными лентами. Какая-то другая жизнь, полная ночных красноглазых рейсов, дыма и опасности, сладкой роскоши и флирта с законом. Когда их очередь почти доходит, Эм перехватывает его заплутавший взгляд и говорит: – Приезжай в Париж, если заскучаешь. Мы бы сработались. На мгновение – мираж обрастает явью, он садится с ней на самолёт с одним паспортом в кармане, как в кино, рвёт все связи, продаёт душу богу наживы и быстрых машин; они грабят частную коллекцию, грабят банк, грабят нарко-сделку, режут кокаин с тальком и продают по завышенной цене в столичном бизнес-центре. Что дальше? Он не даёт ей оплошать, а она не даёт ему понизить ставки, маятник набирает импульс, пока кто-то не говорит кому-то, и этот кто-то не говорит кому-то ещё, а тот кто-то, поумнее, не складывает два плюс два, и вот он уже снова дома, там где начал. Все игроки возвращаются на старт. Нет, к такому он не готов, да и она тоже. – Заманчиво… Но пожалуй не в этот раз. Эм улыбается, тянется поцеловать в щёку и говорит, прежде чем отпустить его: – Хороший выбор. Хибари на парковке – уже в процессе погрузки их вещей из старой машины в новую, на которой можно будет пересечь границу штата. Обратно в город они едут раздельно, пока Мукуро не находит улицу, где можно бросить каршеринговую машину. Когда они воссоединяются, он хочет снова сесть за руль, но Хибари взял прокатную машину на свои права и кредитку, поэтому не разрешает. Хибари твёрдо намерен всю дорогу вести самостоятельно. Постепенно – всё меняется. Чем дальше они отъезжают на восток, тем уже становятся улицы и мельче дома. Дорога зеленеет вокруг них, с горизонта поднимаются грозовые тучи – наседают, подгоняют вечер. Чем дальше они отъезжают от города, тем тоньше пелена – мир просачивается сквозь целлюлозу, становится невыносимо чётким. Мукуро видит каждую щербинку на разделительной полосе, пока они стоят на красном, он видит каждый листик на расступающихся в стороны деревьях, лицо каждого прохожего – их странные гримасы, непривычную реальность каждой отдельной сущности. Чем дольше они молчат, тем твёрже стеклянная грань между беспредельным внешним миром и оглушающей тишиной салона, между ним и незнакомым человеком рядом, который дотрагивается до рычага коробки передач, убирает руку, снова тянет, снова кладёт, он видит его боковым зрением и он видит себя в боковом зеркале, позеленевшим от ужаса, вцепившимся в ремень безопасности. Это единственное предупреждение – сразу перед тем как паника вгрызается ему в грудь: он не дышит, он не видит, только чувствует – его вырвали с мясом, его снова куда-то увозят против воли. Он дёргает за ручку заблокированной двери онемевшими пальцами, и закручивается, закручивается петлёй вокруг собственной шеи, нисходящей спиралью, падает в силки, забывает все языки, кроме языка на котором кричат, осторожно выдыхает сквозь стиснутые зубы и выговаривает на пределе слышимого: – Останови. Он не знает, доходит ли до Хибари его голос, но в конце концов, через тысячу лет, перед ним открывается дверь и он выставляет негнущиеся ноги на асфальт, свешивается, облокотившись в колени. Хибари садится напротив него на корточки – зря, потому что в следующий момент под языком вяжет и его сухо выворачивает. Всё начиналось так хорошо. – Когда ты в последний раз ел? – Хибари смотрит на пустую желчь, шлёпнувшуюся между ними, с безразличием патологоанатома. Он не помнит. Он забыл об этом подумать. – Далеко ещё? – Минут пятнадцать, – Хибари сверяется с картой на телефоне. – Ладно, посиди. Хибари уходит пешком до заправки, пока он восстанавливает связь с реальностью. Ждать долго не приходится, затмение отступает почти так же быстро, как нашло, и тело окатывает эндорфинами. Он слушает проезжающие машины, смотрит как птицы играют в кустах на обочине, ловит рукой первые капли набухающего сверху дождя. Он чувствует себя почти счастливым, когда Хибари возвращается и отдаёт ему воду, изотоник, сендвич с беконом, два шоколадных батончика и пачку лакрицы. – Пожалуйста не говори, что тебе нравится лакрица, – он рассматривает содержимое пакета, когда они снова трогаются с места. – Ещё один такой удар и я точно пожалею, что разрешал тебе трогать себя. – Не нравится. Думал, понравится тебе. – То есть ты так тонко предлагаешь мне поесть говна? – Рокудо… Везде подвох, да? – Хибари бегло на него оборачивается, потом вздыхает, подбирая слова: – Ты просто производишь такое впечатление. Ценителя извращений. – О. Подожди, дай понять – я обиделся или возбудился. Вернусь к тебе по этому вопросу. Дождь занимается в полную силу, стоит им подъехать к гостинице. За стойкой их не ждут – место совсем маленькое, перевалочное, с виду не отличается от остальных домов в округе, – поэтому Хибари вызванивает владельца, и они маются ещё минут двадцать, прежде чем их заселяют. Парень на регистрации требует удостоверение личности у обоих, аккуратно переписывает и, вручая ключи, говорит: – Приятного пребывания, господин Хибари. Господин Греко. Хибари смотрит на него с интересом, но больше никак не реагирует. Когда они заходят в номер и закрывают дверь, он не выдерживает сам, говорит: – И ты ничего не спросишь? – В последний раз, когда я спросил у тебя что-то личное, ты налетел на меня с кулаками, – Хибари кидает сумку в кресло, разувается и идёт мыть руки. Из ванной продолжает: – Ты либо ничего не рассказываешь, либо несёшь чушь. Сейчас пробило на откровенность? – В общем – нет. – Вот видишь, – Хибари выходит с влажным от воды лицом, убирает чёлку с глаз мокрыми пальцами. – Но хочешь, чтобы я спросил, почему у тебя в паспорте другое имя? Что от этого изменится? Потенциально – всё. Потяни за ниточку – и от Мукуро Рокудо не останется ничего, к чему хотелось бы прикоснуться и десятифутовым багром. Он так и стоит, уперевшись спиной в дверь, не отойдя и метра от порога, поэтому Хибари подходит к нему сам. – Ты загоняешься, – Хибари берёт его лицо в ладони и рассматривает. – Я знаю о тебе достаточно – ты психованный. Ты кричишь во сне, жрёшь колёса, спишь с кем попало, у тебя отвратительные привычки и талант к саморазрушению. У тебя нет друзей. Тебе очень повезёт дожить до тридцати, если интересно моё мнение. Гниль, которая застряла у тебя в голове, добьёт тебя раньше, и ты ей позволишь, потому что решил, что по-другому никак. Хибари медленно поджимает губы, как будто ставит крест на том, что видит перед собой. Кровь приливает к лицу, к шее, шуршит в ушах, когда Хибари продолжает: – Чем ты думаешь меня удивить? Смертью? Насилием? Папочка тебя порол, мамочка не любила, и поэтому ты сбежал? Это моя специальность, Рокудо, я второй год по локоть в размозжённых мозгах и детских травмах – что ты мне можешь такого сказать, чего я не слышал? Голос Хибари становится совсем тихим, перебор дождя за окном ускоряется, заслоняет последний вечерний свет. Хибари проводит большим пальцем по его нижней губе, улыбается: – Ты слишком обаятельный для своего же блага, иначе тебя бы давно привели в чувство. Поэтому мне тебя не жалко, да и не особо интересно, – ты не хочешь меняться, сколько бы людей не подставляло ради тебя шею. – Холодно, Кёя. Разве я не изменился в последнее время ради тебя? – Если ты так на это смотришь, я учту, – Хибари наклоняется ближе, до опасного, дышит ему в лицо: – И если захочешь поплакаться, то выслушаю, обещаю. Но здесь мы не для этого, верно? Он не знает, как Хибари это делает. Пока не знает, но выяснит. Он тянет Хибари к себе, вжимает ладони в поясницу, пах к паху, они чувствуют друг друга с нарастающим нетерпением. – Точно? – шепчет он. – Для чего, напомни? Они раздеваются под первые раскаты грома, целуются в спешке, промахиваясь мимо губ, Хибари отбивается от его рук, а он ускользает от его наступления. Мукуро понимает, что сейчас им предстоит решить очень важный вопрос, и не собирается сдаваться без боя. Он просчитывает ходы, когда Хибари в очередной раз хватает его за запястья и пытается придавить к стенке, в последний раз выкручивает руки и отстраняется, садится на кровать. Откидывается с неприкрытым приглашением. Смотреть на Хибари снизу – приятно. Без одежды он кажется выше. Внушительней. – Ладно, – говорит Мукуро, – действуй. Пока Хибари скрипит молниями на своей сумке, он кладёт голову на покрывало и понимает, насколько сильно устал за сегодняшний день. Кампус, учёба, все его знакомые – стёрлись тысячами световых лет между сегодняшним утром и этим моментом. Теперь всё по-другому. Теперь они одни. Они определённо больше не в Канзасе. Пачка презервативов и смазка приземляются на покрывало рядом с ним, он поднимает голову и снова видит этот странный взгляд, которым Хибари изучал его на крыше. Он хочет что-то сказать, но слова тают во рту мокрой ватой, впитываются между их языками, ещё немного – и он бы потерял голову, но Хибари выпрямляется и он собирает все силы, чтобы не потянуться за ним вслед. – Предупреждаю, – говорит Мукуро, упираясь ладонью ему в грудь, – если опять начнёшь рассказывать мне про свои планы на лето, я уйду. Хибари никак не даёт понять, услышал ли его. Его движения – такие же беззастенчивые, только в этот раз пальцы скользят в сто раз слаще, позволяют себе намного больше – намного быстрее. Когда Мукуро чувствует внутри третий, приказывает себе думать о чём угодно, кроме того как плавно оборачивается запястье Хибари вокруг его члена, как ритмично напрягаются мышцы руки, которой Хибари его растягивает. Поначалу получается плохо, но он цепляется за изменившееся выражение лица Хибари – что-то случилось, думает он, и только потом слышит собственный голос. Вот и всё, баланс восстанавливается. Дальше держаться легче: он продолжает выдыхать бессмысленные итальянские слова, он пробует по-разному, переливается через тона и модуляции, съедает паузы, пока не находит комбинацию из растянутых гласных и тихого рокота на самом дне диафрагмы, от которой Хибари слабеет и замедляется, его взгляд отъезжает, он почти не дышит. Хибари тянется за резинкой, но Мукуро успевает привлечь его внимание быстрее – сползает на пол в позе полного покаяния у его ног, уводит руки Хибари и, повторяя его же жест, кладёт в них своё лицо, ловит его глаза, горячо дышит приоткрытым ртом, но не касается – ждёт. Хибари хотел не этого, но он умеет убеждать. На долю мгновения ему кажется, что Хибари потребуется ещё один финальный толчок, а потом мгновение проходит и он уже не может ничего сказать. Он двигается только под стать Хибари, не держится ни за что, кроме его предплечий, давится воздухом, расслабляет челюсть, помогает ему только в самом конце, когда тот начинает сбиваться с ритма, чтобы не кончить слишком скоро. Его услужливыми стараниями – всё равно кончает, хоть и упорно остаётся на ногах. Хибари временно уязвим. И он этим, конечно же, пользуется. Смазка рядом на одеяле – он нащупывает её, успевает провести по себе ладонью, и больше не успевает ничего. Счёт идёт на секунды, и когда Хибари вновь подбирает дыхание и смотрит, он опрокидывает его на кровать, крепко прижимает за затылок и поясницу. Он знает совершенно точно – Хибари ему этого не простит, и всё равно скользит между его бёдер, опускается к уху, шикает сладко и бессмысленно, пока не оказывается целиком в нём, не быстро, но и не достаточно медленно. Хибари подаёт голос, через одеяло его разобрать невозможно. Он сомневается, что хотел бы сейчас его услышать, поэтому говорит сам: – Ты наговорил мне столько неприятных вещей, Кёя… Все грехи мира. Но с тобой-то что не так, м? Зачем связываешься? – он наклоняется ниже, вытирает подбородок об его плечо. – Я тебе что… нравлюсь? Он ускоряется, вгоняет Хибари в матрас и несколько минут ненавидит себя так ярко и всепоглощающе, что зубы сводит. Если бы ему не было так хорошо, он бы пожалел. Он думает, что пожалеет потом, совсем скоро, когда чувствует, что приближается, нехотя перекладывает руки на плечи Хибари. Тот выправляет голову и втягивает воздух, но больше не делает ничего, и это окончательно сводит его с ума – он мог бы взбрыкнуть, скинуть его, превратить их маленькое недопонимание в кровавый спорт. Мог бы. Вместо этого Хибари лежит под ним, выгибается и терпит, пока он кончает, придавливает сзади, не отпускает. Он отчаянно держится. К нему почти возвращается здравый смысл, он почти готов пойти на попятную, почти готов оправдываться. Время еле движется, он заклинает его застыть, оно расплетается под их поверхностным дыханием. Он слышит, что дождь закончился. В конце концов, Хибари снимает с себя его руки и поворачивается, говорит ему: – Отвратительно, – и касается губами, слегка. – Ужасно мерзко, – отзывается Мукуро, повторяя поцелуй, – и низко. – Просто хуже некуда. Доказал себе что-то? – Ты убьёшь меня. – Однозначно. Завтра. – Много раз… – Сколько угодно. Наутро снова идёт дождь – белым бесконечным потоком – и не перестаёт до самого вечера, поэтому после завтрака они поднимаются обратно в номер. Хибари держит своё слово, а он, в каком-то смысле, своё. Он даёт ему всё, что обещал, но чувствует, что ни одно его действие не останется без последствий. Вчера ночью он заронил между ними что-то странное. Под вечер они всё-таки доходят до побережья, выходят на безымянный замусоренный пляж, где нет ничего, кроме одинокой вышки спасателя и лиловеющего в сумерках песка. Океан кажется ему плоским и нарисованным, поэтому он оставляет Хибари позади и разувается, чтобы проверить. Его ноги леденеют в антрацитовой воде. Куда ни посмотри – всё голо. Всё не так, как он помнит. Садясь на мокрый от дождя песок, Мукуро пытается подумать о чём-то значительном, но получается только об ужине и о том, как они будут добираться до Вашингтона. Дороги на полдня, но они растянут её на неделю. Они поедут живописным маршрутом.