Плащ, кинжал и позолоченная лилия

В квартире доктора Ирие всё как на ладони – даже не включая свет, двигаться можно без опаски. Просторная студия с видом на озеро, на рубеже японского дзэна и скандинавского минимализма, и, как предполагает Хибари, на вкус застройщика, а не хозяина. На первый взгляд кажется, что это дом человека, живущего на работе, но потом взгляд, привыкший к сумраку, натыкается на стенку внутри ниши с рабочим столом – дипломы в рамках, гербы и печати, старомодные в своей формальности фотографии. Вот она, бьющаяся жилка. – Если это стандартные методы работы CEDEF, – Гокудера рядом шуршит целлофаном перчаток, стащенных в супермаркете по дороге, – то Вонголе скоро конец. В методах работы CEDEF, к которым причастен Хибари, нет ничего стандартного; только хватка ситуации и божья помощь. – Считай, что нет, – говорит Хибари. – Просто старый добрый взлом с проникновением. – Не моя тема. – Во-первых, не прибедняйся, а во-вторых, – Хибари показывает рукой на лаптоп, покоящийся на столе в подстрекательной доступности, – вот твоя. Тяжело вздохнув, Гокудера натягивает перчатки поплотнее, затыкает волосы за уши и садится за дело. В голубоватом свете экрана стену почёта Ирие становится видно намного лучше. – Напомни, – просит Хибари, – что лучше, summa cum laude или magna? – Summa. – Понятно. У нас на руках отличник. Биомедицинская инженерия, генная терапия, молекулярная патология… сколько всего можно успеть к двадцати шести, если правильно выбрать друзей. На фоне стрельчатой арки Токийского университета, улыбнувшись фотографу строго и немного высокомерно, Ирие стоит с одним из них, без сомнений – Джессо собственной персоной. Тот был действительно скрытным, никакой информации ни о личной жизни, ни об образовании; можно было бы принять его за безликого ангела-инвестора, вскормившего детище Ирие на диете из грязных денег, но теперь Хибари видит, что это не совсем так. Сорок минут назад, подъехав к административному зданию клиники Мильфиоре, они сначала нашли припаркованную машину Ирие, номера которой по счастью присутствовали в досье миланского офиса, а потом и самого доктора. Хибари сказал сидящему за рулём Гокудере, чтобы тот готовился брать след, но Ирие никуда не поехал – покопался в бардачке, потом забрал рюкзак из багажника и вернулся в клинику. Хибари всё сразу стало ясно. Ирие стоял во главе компании – мелкого, но круто набирающего обороты болида, – без ночёвок в офисе здесь не обходилось. Это был их шанс, оставалось только им воспользоваться. Гокудера предупредил, что если и сможет снять с машины сигнализацию, то обратно включить – точно нет; он ворчал: разве Хибари не мог пробить его адрес точно так же, как номера? Единственный адрес, который значился за доктором Ирие, находился в Берне, а скататься туда и вернуться к ужину они бы не успели, но если Гокудера так сильно нервничал или сомневался в своих инженерных способностях, то… Через десять минут машина была открыта и они благополучно получили местный адрес Ирие из истории поездок навигатора. – А у тебя? – Хибари спрашивает запоздало, поэтому Гокудера вопросительно мычит, не отрывая пальцев от клавиатуры. Хибари уточняет: – Cum laude? Помолчав секунд пятнадцать, Гокудера отвечает сухо и как-то насупленно: – Egregia. Хибари первый раз о таком слышит и понятия не имеет, хорошо это или плохо. Пока он решает, достаточно ли ему интересно об этом узнать, Гокудера вздёргивается и говорит: – Твою же… И правда – несколько чётких шагов за входной дверью, бессильное простукивание ключа в замке. Секунд пять уйдёт на то, чтобы понять, что дверь не открывается лишь потому, что уже незаперта. Слишком быстро. В голове у Хибари несётся сразу несколько мыслей: сработала сенсорная сигнализация; окна офиса выходили на парковку и их приметили ещё там; Гокудера залез в какую-то общую учётную запись. Нет, в таком случае никто не стал бы так непринуждённо возиться с ключом. Видимо, Ирие просто передумал. Обычное совпадение. Гокудеру сносит с места как ветром, бежать некуда, кроме как на балкон, и Хибари проскальзывает за штору, за дверь и за ним, но не прежде, чем захлопнуть лаптоп и вырвать его из цепких лап проводов. Свет зажигается узкой полоской – из комнаты наружу по матовой плитке, Хибари едва успевает отступить. Гокудера – белый как гипсовое изваяние, и такой же окостеневший – пятится к дальней отгородке балкона. – Только посмотреть, – цедит он, едва двигая губами. – Мы смотрим. Хибари, в частности, смотрит на то, как плывёт тень, съёживаясь до человеческих очертаний, по окну и по изнанке бежевой шторы, теперь уже совсем близко, шаг, второй, а потом и сама штора начинает отъезжать в сторону. Нараспашку, почти до самого простенка, в который им приходится вжаться лицом к лицу. Лаптоп, всё ещё тёплый, укромно ложится между их животов, и пару секунд они с Гокудерой не дышат. Хибари кажется, что он видит человека за оконным стеклом по косой, меньше чем в полуметре от своего носа – движение мутного отражения на поверхности, может, отблик очков. Он наседает ещё крепче, почти что ложится левой щекой на плечо Гокудеры в неоправданной попытке слиться с тенью. Зрение сужается до глухого тоннеля, раскат адреналина приостанавливает время, и он замечает, что правая рука потянулась под пиджак Гокудеры, только когда тот шелестит над ухом на грани слышимого: – Пригласи меня сначала на ужин. Если ему хватает нервов на тупые шутки, значит шанс выкрутиться из этой ситуации без потерь у них есть. Хибари спрашивает: – Ты что, левша? – меняет руки, проверяет другой бок; так и есть, оружие всё ещё при Гокудере, просто не с той стороны. В тягостном молчании Хибари чувствует только долгий выдох у себя за воротником, и думает о том, что порой высокий айкью никак не коррелирует со здравым смыслом. Проходит ещё десять секунд; потом струна внимания, натянувшись до предела, начинает ослабевать: тень поверх окна снова размывается бледным пятном, шаги уходят вглубь квартиры, кажется, что-то хлопает или отъезжает – у Хибари нет времени понять, что именно. Он опускает ладонь с рукояти пистолета, сам отпадает и даёт Гокудере вдохнуть. Первый же выдох тот использует, чтобы сказать: – Даже не думай, – и пытается отнять у Хибари лаптоп. Конечно, оставить его здесь ещё не поздно, а взять с собой будет огромной ошибкой. Хибари сжимает лаптоп Ирие покрепче, кивает головой на соседний балкон, до которого всего-то отступ в метр, через перила чуть выше пояса, и говорит: – Иди первый, и быстро, пока он не вернулся. Глаза Гокудеры блестят от едва сдерживаемого возмущения, но говорить приходится по-прежнему шёпотом: – Ты совсем тупой? – Отбитый на всю голову. Вперёд. После этого Гокудера молчит, хоть и довольно угрожающе, но перелезает и, когда Хибари протягивает ему компьютер, чтобы перебраться самому, принимает его из рук в руки. Дверь на первом балконе оказывается закрыта, поэтому они идут дальше мимо тёмных пустых окон, мебели с коваными ножками, колясок и велосипедов, стараясь не наделать слишком много шума, они перемещаются в слаженном ритме вдоль внутреннего фасада здания, пока не находят квартиру с открытой дверью, свет за которой горит. Хибари заходит первым, прошагивает быстро, но абсолютно спокойно, не оглядываясь на ужинающую за столом семью со статистически приемлемым количеством детей и округлившимися от шока глазами. Они с Гокудерой скрываются в коридоре раньше, чем ни в чём не повинные швейцарские граждане успевают опомниться и что-то сказать. Так оно всегда лучше – действовать решительно и без объяснений. Скорее всего, внезапное появление и такое же внезапное исчезновение двух людей в чёрных костюмах спишут на протечку угарного газа. По холлу они идут не торопясь, а на лестнице уже припускают в полную скорость. У выхода приходится задержаться. Из окон фойе видно, что теперь с дальнего конца парковки дом пасёт охрана – машина той же марки, что та, которая осталась стеречь их шале, и два силуэта за лобовым стеклом. Возможно, провожали Ирие, возможно – были здесь с самого начала, только вот они с Гокудерой этого не заметили. Хибари решает остановиться на первом варианте, потому что со вторым уже ничего не поделаешь. От выхода до их машины метров тридцать. Ни одного прохожего. – Помнишь, – говорит Гокудера, – лет пять назад. Рождество у Каваллоне, что ли. Хибари переводит на него взгляд. Не самое подходящее время предаваться воспоминанием. Не встречая его глаз, Гокудера продолжает: – Короче, я приехал за компанию с Цуной, была какая-то тухлая вечеринка, не помню что мы там делали, ты тогда ещё пил… Сказать, что Хибари помнит, было бы огромным преувеличением, но что-то такое – в общем-то в области возможного. – … а потом мы все поехали к друзьям Каваллоне и очень удивились, что у Каваллоне в Варии столько друзей. И тогда вечеринка из тухлой превратилась в откровенно дерьмовую. Хибари начинает припоминать. – Тебе нужно было съебать по-тихому, потому что тебя полвечера обхаживал этот… – Ближе к делу. – Помнишь, как мы оттуда ушли? Воспоминание поднимается, как мутный песок со дна речки, такое же зыбкое и немного воняет; с точки зрения Хибари всё было не совсем так – Ямамото тоже там был, встретился им случайно у принимающей стороны, и свалить нужно было Гокудере. Хибари был сильно пьян, но Гокудера был пьян сильнее. Впрочем, радикальных противоречий в этой истории нет. – Допустим. Гокудера коротко дёргает плечом, мол, сам не рад, но может сработать. Хибари снимает пиджак и вешает на руку так, чтобы полностью скрыть лаптоп под ним; Гокудера выправляет его рубашку из брюк, расстёгивает пару лишних пуговиц обоим, потом кладёт руки ему на плечи, а Хибари прихватывает его свободной рукой за талию – из здания они выходят боком, сцепившись в страстном, на грани правдоподобного, объятии. Пьяная пятничная парочка, сбежавшая из гостей, чтобы продолжить ночь в пылу греха – или что-то такое, надеется Хибари, видит охрана со своего поста. Они танцуют вперёд медленно, немного путаясь ногами, один раз прижимаются к капоту чужой машины. Когда Хибари прячет лицо у Гокудеры в сгибе шеи, тот поднимает голову выше и говорит: – Вроде не дёрнулись, можем идти. Хибари думает – лица, отсюда их не разглядеть, даже если камеры неподалёку, и если их станут проверять, когда пропажа обнаружится… Они выглядят как любые другие люди, разве что волосы Гокудеры бросаются в глаза, но они в Швейцарии, здесь много светловолосых. Они двигаются дальше. В машине Хибари открывает окно до упора – прохладный, подсвеченный фарами воздух бьёт сквозь него, стоит Гокудере вырулить на дорогу. Жар с лица начинает спадать, сердцебиение – замедляться. Всё это было крайне необдуманно, и Хибари пока что не понимает, то ли им крупно повезло, то ли наоборот; тем не менее чувствует, как изнутри, совершенно не к месту, поднимаются искры здорового возбуждения. Выкрутились. Без потерь. Отъехав достаточно далеко, Гокудера тормозит у какого-то безымянного сквера за пышной изгородью и шумно переводит дыхание. – Ну и какого чёрта было так рисковать? – говорит намного сдержанней, чем Хибари ожидал. Хибари нечего ему предложить в качестве ответа, кроме своих размытых догадок. – Увидим. – Посмотрим, увидим… Обосраться, Хибари. Знаешь, что бы случилось, если бы нас поймали? Цуна… Лёгок на помине. Гокудеру перебивает звонок телефона, Хибари видит имя Савады-младшего на дисплее. Гокудера переключается на куда более дружелюбный тон: уже едем, скоро будем. Они снова трогаются с места. Салон подёргивает дымкой, когда Гокудера закуривает – оторвав руки от руля, но не сбавив скорости. Хибари отворачивает лицо к окну. Лаптоп лежит у него на коленях чёрным ящиком потенциальных возможностей, думать о последствиях рано и взвешивать правильность решений бессмысленно – вероятно, Гокудера скажет ему спасибо ещё до конца сегодняшнего дня. Поэтому он начинает думать о другом. Показания его памяти разнятся. Было много таких дней в зимней резиденции Каваллоне, которые начинались по-разному, хоть и с привычным набором действующих лиц, а заканчивались всегда одинаково, в чёрной смазанной воронке. Первые два года он помнил достаточно хорошо, если напрячься, то хронологию можно было восстановить чуть ли не понедельно; третья зима скакала в голове, как липкий сгусток мокроты, ни туда ни сюда. Хибари не может понять – чем кончился тот вечер, о котором говорил Гокудера? Им удалось уйти, но куда? Хибари тогда было двадцать или около того, вместо мозгов – яблочное пюре. Цуна ещё не был молодым боссом, а Гокудера – его правой рукой; они были просто друзьями. Он пытается составить всех уток в ряд: если Гокудера приехал вместе с Цуной, а Ямамото они встретили уже потом, в одном из варийских притонов, значит, последний раз Хибари разговаривал с Ямамото годом раньше. Одну руку ему только-только вылечили; Хибари чуть не сломал вторую. Чего ты хочешь – чтобы я изменился? Потому что тебе так удобно? Нет, то было ещё раньше, а тогда Ямамото, должно быть, смотрел, как они с Гокудерой вместе садятся в такси, без понятия об их настоящих мотивах. Оскорбление к увечью. На заднем сидении пахло почти так же – отмокший порох, табачный пепел и Том Форд – и целовались они почти по-настоящему, не то что сейчас. А потом пожали руки, сняв их друг у друга с колен, сбавили градус абсурдности какой-то взаимной издёвкой, Гокудеру высадили у отеля, а Хибари поехал обратно домой к Каваллоне. Точно, решает Хибари, так всё и было, иначе Гокудера не стал бы вытаскивать этот эпизод на свет. Перед поворотом на частную дорогу они бросают прокатную машину. Своим охранникам они сказали, что идут прогуляться к озеру, подышать хвалёным альпийским воздухом, поэтому оставшийся путь до дома – в горку пешком. Уже на полпути Хибари осознаёт, что сильно перестарался. С каждым шагом не зажившие до конца ноги ноют всё отчетливей, но он не сбавляет темпа. В яично-светлой, тактично обставленной столовой Кёко накрывает им с Гокудерой отдельно – сами Савада вместе с Рокудо уже поели и почти допили кофе. Ужин вкусный, традиционный, начинённый воспоминаниями о доме, Хибари даже немного жалко, что кусок в рот не лезет. Он видит закономерный вопрос, застывший на лице Цуны, который по привычке конечно не будет задан. Пока Рокудо заливает что-то про мастеров Ренессанса вежливо внемлющей Кёко, Цуна едва заметно кивает Хибари – значит, ждёт разговора, когда Хибари будет готов. Решив, что хватит размазывать еду по тарелке, он встаёт из-за стола первым. – Я отнёс твои вещи наверх, – тут же вскидывается Рокудо, потом снова оборачивается к Цуне и Кёко: – Покажу и вернусь. Его любопытство можно буквально прощупать в воздухе. Когда они поднимаются на второй этаж в спальню, отведённую Хибари, Рокудо включает свет и спрашивает с плохо завуалированным предвкушением: – Что вы натворили? Хибари не отвечает; ему отчаянно хочется разуться не доходя до ванной, но кажется, что кровь тут же польётся из обуви, как шампанское из туфли проститутки. Он садится на край кровати и тянет за шнурок. – Тебя ждут внизу, – говорит он. – Иди проверяй свои шансы. – Смеёшься? Здесь теперь намного интересней. На вид лучше, чем по ощущениям. Перевязка промокла совсем немного и только на левой ноге. Хибари уже начинает её разматывать, когда Гокудера заходит без стука и говорит, обращаясь к Рокудо: – Кёко сказала, ты обещал ей помочь вымыть посуду. – Кто, я? – Нет, я… Господи, это ещё что? – О, Кёя тебе не рассказывал? – Рокудо проворно подбирает с пола окровавленный бинт, суёт себе в карман и начинает придумывать: – Мы ездили к морю, спускались плавать. Кёя изрезался на ракушках. Ну, думает Хибари, могло быть значительно хуже. – А-га… – тянет Гокудера, потом снова переводит взгляд с него на Рокудо. – Иди, тебя зовут. – Закрой на защёлку, – просит Хибари после того, как Рокудо нехотя выходит из комнаты. Пару секунд Гокудера колеблется. – Тебе помочь? – Да, бери компьютер и продолжай искать. – Знаешь, было бы намного легче, если бы ты сказал, что конкретно мы ищем, – он подбирает лаптоп с кресла, в которое сам садится. – Просто мысли вслух. – Стволовые клетки, генная модификация, процессы регенерации, – Хибари выбирает из сумки смену одежды, задерживается на пороге в ванную и добавляет: – Клинические испытания. Был предел тому, сколько экспериментов можно провести как в чистых европейских лабораториях, так и сомнительных водах китайской юрисдикции, – Джессо к нему стремительно приближался. Если он вместе с Ирие метил в высшие эшелоны, впредь у них всё должно было быть красиво и по закону. Хибари оставляет Гокудеру с этой мыслью, а когда возвращается из душа, видит, как тот сосредоточенно жуёт нижнюю губу, потом отвлекается и говорит: – Половина внутренней переписки за последние полгода – переговоры с местными лоббистами. Они упёрлись в стену. – Покажи. Гокудера открывает несколько имейлов и отдаёт лаптоп. Термины, по которым он делал поиск, знакомы Хибари максимум как абстрактный набор букв, но среди них нет ничего такого, что не упоминали его коллеги из CEDEF, когда он связывался с ними несколькими днями ранее. – В Штатах возможно такое провести? – спрашивает Гокудера. – Я бы сказал – не невозможно. – Легче, чем в Европе… – Сам видишь, в Европе у них вариантов не осталось. Пару секунд они смотрят друг на друга, достраивая логическую цепочку каждый со своего конца. Гокудера было начинает что-то говорить первым, но тут дверь на веранду отъезжает с победным скрипом. – Вообще-то, – заявляет Рокудо, – я весь вечер пронёс на своих плечах. Выгораживал ваше отсутствие. Он устало опускается на банкетку, будто действительно после трудного рабочего дня. – Не стоило. – Они переживают за вас, Кёя. Сначала Такеши куда-то пропал, потом вы сбежали, не сказав ни слова. Знаешь как сложно выдавать правдоподобные теории и при этом не перейти никому дорогу? Пришлось связать два этих события вместе… – Слушай, – Хибари переходит обратно на японский и снова переводит взгляд на Гокудеру. – Эта история будет долгой, даже с нашими ресурсами, не год и не два. Что бы вам ни предлагали, просите в два раза больше, а лучше в десять. – Ставку в деле, – предлагает Гокудера как бы невзначай. Так далеко сам Хибари не загадывал, но идея ему нравится. – Если готовы играть на повышение. – Я сам поговорю с Цуной, – Гокудера встаёт, доходит до двери, потом оборачивается с широкой улыбкой: – Чёрт, Хибари, что-то меня пробрало. Если бы Хибари не был наверняка уверен в обратном, мог бы подумать, что Гокудера принял. Но нет, просто азарт хлестнул по нервам; он тоже его ощутил. Предчувствие удачной партии, и козыри уже на руках. – Страшно? – Хибари непроизвольно начинает щерится в ответ. – Разве должно быть? – Нет. Когда дверь за Гокудерой закрывается, Хибари смотрит на часы – пол-одиннадцатого, самое время для праведного отдыха. Впервые за всю неделю он чувствует, что вернулся в ритм, но его хорошее настроение снова заикается, стоит поднять глаза и встретить до боли внимательный взгляд Рокудо, который по-прежнему здесь. – Не знаю, что вы так увлечённо обсуждали, но не говори пожалуйста, что я единственный почувствовал… Подобрав лаптоп с кровати, Хибари говорит: – Держи. Можешь отформатировать и забрать себе. – Ты меня задабриваешь, – Рокудо щурится на него всё более недоверчиво, – или недооцениваешь? – Я пытаюсь откупиться от тебя на ближайшую ночь. Ты говорил что-то про средство связи. – А, это, – из внутреннего кармана Рокудо появляется телефон, абсолютно новый на вид. – Цунаёши уже позаботился, я попросил его в нашу прошлую встречу. – Значит, вопрос решён. – Значит, – говорит Рокудо, выходя на веранду вслед за Хибари, – придётся откупаться чем-то другим. Хибари опускается на пол – настил из мягкой древесины приятно ложится под руку, а потом под спину и под затылок, позвонки нежно щёлкают, состраиваясь в безупречно прямую линию. Перед глазами только свежее чёрное небо и изнанка стрехи, справа на которой, кажется, повисло гнездо. Отсюда Хибари не видит, то ли птичье, то ли осиное; ему сейчас слишком хорошо, чтобы вдаваться в такие подробности. Тело окутывает густая усталость и не менее вязкий запах ночных цветений, предгорной прохлады и смолы – такой воздух можно пить, особенно если закрыть глаза. Хибари их закрывает. Потом чувствует вибрацию шагов у себя за головой, и лёгкий вздох: – Ладно, загляну к Хаято. Он успевает вытянуть руку и поймать Рокудо за лодыжку, пока тот не ушёл слишком далеко. – Не трогай его. – Так и знал, – Рокудо подходит ближе, нависает, – что вы не ради разговоров постоянно запираетесь вдвоём. Заберёшь его себе? – Он нужен завтра, – ровно говорит Хибари и недовольно открывает глаза, – с ясной головой. Один на один ты выебешь ему мозг ещё до полуночи. – Ну, я не на мозг рассчитывал, скажу откровенно, – Рокудо опускается прямо сзади него, скрещивает ноги, подпирает лицо ладонью. Сочувственно спрашивает: – Присматриваешь за ним? – Рокудо… – Вопрос риторический, это было ясно уже неделю назад в отеле, ты очень трогательно ему помогал. Спорю, что и пальцы в горло пришлось засовывать тебе, сам Хаято уже был не в состоянии. – Кто-то должен был. – М-м. Я снова чувствую в твоём тоне затаённую обиду. – Рад за тебя. Просто не лезь на чужую территорию, это начинает раздражать. – Ради бога, Кёя, – смеётся Рокудо. – Вот в этом вы с Такеши радикально расходитесь, он свято верит в людей и их свободу воли, а ты перед собой видишь только функции и территории. Поэтому вы не ладите, да? Хаято повезло, ему достался лучший из вас двоих, и дело не только в физических параметрах. Но, думаю, при определённом желании и осознанном усилии с твоей стороны, из тебя можно было бы сделать человека… как минимум вполовину такого же хорошего. На деле ты уже отыгрываешь роль за него, я только не могу понять – тебя это бесит? Или возбуждает? Хибари смотрит на него снизу, не размыкая зубов. – Думаешь, притворишься чуть сильнее, – роняет Рокудо, сгибаясь ниже, – и все вокруг, включая Хаято, перестанут видеть разницу? Из-за того, что лицо Рокудо склоняется над ним в перевёрнутой перспективе, или из-за того, что свет сзади падает совсем неярко, Хибари не может распознать его привычную подлую улыбку, только трагичный изгиб бровей и грустный рот. Что бы Ямамото ему ни рассказывал в Принстоне или позже, с именами или без, с подробностями, иллюстрациями или диаграммами, он рассказал далеко не всё. Крохотная, надёжно спрятанная часть Хибари этому рада. Рокудо стреляет холостыми, пусть и в упор; неприятно, но терпимо. Хибари внезапно осознаёт, насколько прав в очередной раз оказался Иемицу – такой тренажёр для нервов ещё нигде не изобрели, ни в CEDEF, ни в Бюро. Два раза сломаешься, на третий станешь непробиваем. Когда всё уляжется, они посадят его в кабинет с табличкой “отдел кадров” за плотную решётку и будут запускать новичков, чтобы отделял зёрна от плевел. Пока что Хибари использует пятую поправку. У него есть право хранить молчание. Не дождавшись реакции, Рокудо прикрывает глаза и выдыхает: – Мне так скучно, Кёя, хоть на стену лезь… – Вижу. Чего ты хочешь? – Сказать честно? – Попробуй. – Чтобы ты сейчас дотронулся до меня, минуя этап сложных ритуалов из обидных слов и телесного насилия. Откровенная ложь, думает Хибари, ритуал уже в самом разгаре. – Знаешь, чего мне не хватало больше всего? – пальцы Рокудо отстают от лица и опускаются Хибари на плечи; он говорит: – Не твоего тела, Кёя, хотя оно мне нравится, и не наших проникновенных разговоров. А вот этого. Рокудо, едва касаясь, постукивает кончиками пальцев ему поверх майки, по самому центру грудной клетки. – У тебя здесь тихо, как в усыпальнице. Тлен, паутина и вечный покой. – Кому нужны оскорбления с такими комплиментами… – Это не комплимент, это правда, – ладонь Рокудо ложится и чуть надавливает, так чтобы им обоим был доступен стук мерного пульса. Взгляд здорового глаза Рокудо мягко оплывает, он говорит: – Я хочу туда, как на дно колодца. От его прикосновения Хибари становится душно, благостная ночная тишина покрывается зудящей статикой. Что-то точит их обоих – он чувствует это на задней стенке черепа, и он чувствует это на дне желудка. Неприятно. – И чего ты ждёшь? – Хибари цедит тихо. – Разрешения? – Некоторые вещи нельзя забрать даже с разрешения. Только принять в дар. – Рокудо отнимает свою руку, и на полсекунды Хибари кажется, что он действительно что-то забирает изнутри с собой. – К моему нескончаемому сожалению. Отчего-то Хибари уверен – его собственные вскинувшиеся ладони пройдут лицо Рокудо насквозь, схватятся сразу за небо, даже если сам он не успеет увернуться; он почти удивлён, когда пальцы плотно ложатся на прохладную кожу под скулами. – Так? – спрашивает Хибари. – Нет, но допустим что да. Рокудо не мешает ему дотронуться до своих губ, хоть взгляд и остаётся настороженным, не мешает ему примять их, не мешает придавить основание челюсти, чтобы рот раскрылся, как пасть непослушного пса. Обманчиво тёплый бархатный зев, посеребрённый язык и зубы, по которым вот-вот засочится яд. Хибари смотрит внутрь него, как внутрь капкана, и силится понять – почему прямо сейчас ему так хочется положить в него голову добровольно? Он не позволяет себе этого; позволяет только провести подушечкой большого пальца по нижнему ряду зубов. Косой скол на одном из резцов, из-за него клык рядом кажется острее; Хибари и раньше замечал, но никогда раньше не спрашивал: – От чего это? – Упал с крыши, – говорит Рокудо и осторожно выпутывается из его рук. – Говорят, лунатиков опасно будить среди ночи. Меня разбудили. Людские голоса, и мы идём ко дну… – Сочиняешь. – Кто знает, – он улыбается. И добавляет на полтона ниже, будто против воли: – Точно не я. – Мы отдадим тебя на эксперименты, – говорит Хибари. Рокудо фыркает, проводит рукой по глазам усталым жестом. – Я серьёзно. У наших новых партнёров научная программа по регенерации живых тканей. Лет через пять, с нашей помощью, они смогут восстанавливать целые органы. – Мило. Из-за этого вы с Хаято так разволновались? – Не совсем, – Хибари подтягивается и садится прямо. Бросает на Рокудо короткий взгляд из-за плеча, думает, стоит ли продолжать. Продолжает: – Им нужно влияние Вонголы, и они рассчитывали выторговать его по-дешёвке через Саваду. Многие пытаются, мало у кого выходит. – Потому что это твоя работа? – Помимо других вещей. – Потому что ты там, где должен быть… Я хочу свой день, Кёя, – резко говорит Рокудо. – Ты задолжал мне с прошлого раза, я хочу обналичить его сейчас. Хибари оборачивается, пытается найти какой-то признак или симптом у Рокудо на лице. Куда он опять свернул в своём воображении? Хибари пожимает плечами: – Тогда ты сам отказался. – Это было неосведомлённое решение, – Рокудо встаёт на ноги, отряхивает брюки. – После того, как вы здесь закончите, я хочу всего один день – без обязательств, без ошейников, без них всех. Чтобы всё было как раньше. – Не по-настоящему? – Точно. Только ты, я, и христианское милосердие. – И что потом? Заглядывая за край ограждения веранды, на побережье листвы, крыш и теней, Рокудо улыбается примирительно: – Потом я уеду к Цунаёши. Может, мне повезёт и они усыновят меня из жалости, слышал это что-то вроде семейной традиции. А ты улетишь обратно в Штаты к своей любимой работе, и мы ещё очень, очень долго не увидимся. Настолько долго, насколько будет в твоих силах. – Если я соглашусь, ты заставишь меня об этом пожалеть? – Определённо постараюсь. – Ладно, – говорит Хибари, ложась на пол и снова прикрывая веки. – Если оставишь всех под этой крышей в покое до утра, я подумаю. При свете дня сверкающе гладкий фасад клиники Мильфиоре выглядит ещё более презентабельным – матовая облицовка целесообразных тонов, начищенные стёкла, солнечные панели; и кто бы догадался, что её владельцы в полушаге от многосложной коррупционной схемы. Доктор Ирие встречает их лично с парой ассистентов, на нём непритязательно повседневная одежда запредельно дорогих брендов и тяжёлый взгляд, который впрочем проходится поверх их лиц совершенно равнодушно. Он сразу оговаривается, что господин Джессо встретится с ними позже. – Какая честь, – говорит Гокудера так, чтобы услышал его только Хибари, когда Ирие уводит Цуну и Кёко вперёд. – Зря притащились. – Надо было тоже взять больничный, – Хибари, наткнувшись на вежливую улыбку одного из ассистентов Ирие, кривит такую же в ответ и говорит сквозь зубы: – Как знал. – Знал, не сомневайся. У маньяков паранормальная интуиция. – Ты серьёзно в это веришь? Гокудера чуть хмурится, но не отвечает. Утром Рокудо не спустился к завтраку, поэтому Кёко заглянула к нему в спальню и нашла его в приступе якобы мигрени. Так он выжалобил себе отсрочку до ужина и остался в доме один, не считая охраны. Следующие несколько часов состоят из неторопливых переходов из одного крыла в другое: Ирие повествует, будто зачитывает из брошюры, Кёко внимательно слушает, Цуна задаёт вопросы, которые как правило начинаются с фразы “я ничего в этом не смыслю…” и “говоря с точки зрения непрофессионала…” – Хибари теряет нить происходящего почти сразу. Как ни крути, его работа здесь уже завершена, а настоящий питч будет позже, это очевидно, продажей воздушных замков здесь занимается не Ирие. Несколько раз им предлагают чай, и в конце концов кто-то соглашается; их отводят в уютную переговорную, которая с тем же успехом могла быть и бизнес-лаунджем, и рекреационной комнатой в очень дорогом доме престарелых. Задумчиво помешивая чай ложкой, Ирие отходит от Савада в первый раз за утро и устремляется к ним. – Мы не могли с вами где-то раньше встречаться? – он переводит взгляд с Хибари на Гокудеру, потом обратно. – Токийский? – Стэнфорд, – говорит Хибари, как бы извиняясь. – Миланский политехнический. – Должно быть Стэнфорд, я слушал там пару курсов… – А я в Токийском, – перебивает Гокудера. – По правде, провёл там больше семестров вместе с Цуной, чем в самом Милане. В каком году?.. Они тратят ещё пять минут, чтобы убедиться в отсутствии общих знакомых и профессоров, и каждый раз, когда Ирие порывается задать Хибари вопрос, Гокудера настойчиво тянет внимание на себя. Хибари ему за это благодарен – о Стэнфорде он знает только то, что рассказывала Наги, то есть почти ничего. На этом интерес Ирие к ним исчерпывается. Ближе к середине дня их вчетвером отвозят обратно, освежиться. Кёко уходит наверх проведать Рокудо. Цуна, оставшись с Хибари и Гокудерой наедине, разводит руками и говорит: – Кажется, они действительно настолько хороши, насколько себя преподносят. – Даже лучше, – кивает Гокудера. – Идея с полноправным партнёрством отличная, и если мы нужны им так сильно, как вы предполагаете, на ней нужно настаивать, – продолжает Цуна. – К тому же, для Кёко это важно – они уже оказывают поддержку её фонду, предлагают бесплатные программы лечения, вне зависимости от того, к какому решению мы подойдём. Поэтому если вопрос сведётся к деньгам, не думаю что нам стоит… Я хочу сказать, ведь это такой шанс изменить мир к лучшему, поспособствовать… Иисус, Иосиф, Мэри и Будда вместе взятые, думает Хибари, началось. Он перестаёт слушать, пускает все силы на то, чтобы не закатить глаза. Бегло проверяет Гокудеру, но у того глаза уже благоговейно остекленели. Проникся. Цуна вздыхает: – Будь такие технологии доступны раньше… – и обрывается, встретившись взглядом с Гокудерой. Окончание их диалога происходит без слов, и Хибари здесь явно лишний. Появление Рокудо в гостиной для разнообразия приходится вовремя, разбивает тяжёлую тишину, и они двигаются дальше. На этот раз их везут в другую сторону, прочь от делового центра города, на северо-восток, на территорию курортов, яхт и изумрудных гольф-клубов. Когда они заезжают так далеко, что просохшей под солнцем зелени вокруг становится больше, чем домов, одна из машин впереди тормозит. Хибари видит, как Кёко выходит из неё первой на пыльную обочину. – Земляничное поле, – радостно кидает она, проходя мимо открытого окна машины. – Тут разрешают собирать ягоды, мы буквально на минутку, скоро вернёмся. Шпарит по-прежнему ярко, но кондиционер справляется. Хибари думает, приехать с опозданием будет даже лучше. – Он сделал ей предложение на земляничном поле, – объясняет сидящий рядом Рокудо, следя за тем, как две золотоволосые фигуры удаляются по узкой тропинке. – Она говорила, они тогда только закончили старшую школу… – Избавь. – Первая любовь, – Рокудо откидывает голову на спинку сидения. – И последняя. – Иди рассказывай грядкам, если хочешь, в машине тебя никто не держит. На глазах у Рокудо снова солнечные очки, но оценить его жёсткую улыбку по достоинству они не мешают. – Это не для нас, Кёя. Ни для кого из нас. Никаких клятв, колец и земляники. – Хвала небесам. Первое, что приходит Хибари на ум, когда они в конце концов сворачивают на узкую гравийку и дом Джессо вырастает перед ними заколдованным летним замком, – тот не зря прячется. Кажется, это даже не вычурные излишества нувориша, кажется – он действительно воображает себя аристократом. И второе – Рокудо непременно найдёт с ним общий язык. Их провожают вверх по лестнице, в прохладный серокаменный холл, где хозяин ждёт их, сложив руки за спиной – весь в белом и льющемся, в лакейской позе, но с ястребиным взглядом. Джессо здоровается сначала по-английски, унитарно, потом, на пробу, по-итальянски – добро пожаловать, – и дальше Цуна подхватывает перестрелку любезностями. Какое потрясающее место, здесь столько истории… У вашей жены такой очаровательный акцент… Мы так долго, и столько слышали… Давайте на ты… Хибари снова проверяет часы. Когда в диалог вступает Рокудо, тянется за телефоном. Хибари плетётся в хвосте вслед за Гокудерой, пока Джессо проводит их из холла в зал, потом в другой, и Кёко на пару с Рокудо изумляются его коллекции полотен, ваз и статуэток; он просматривает последние сообщения и замечает одно от Тецу, которое раньше, видимо, пролистал не глядя. Тецу пишет, что американский номер – один из тех, по которым Рокудо куда-то звонил с телефона Хибари в начале недели, – так и не пробился, и теперь висел мёртвой линией. Второй шёл через переадресацию, которую было сложно проследить, пока Тецу просто не набрал его; трубку взяли в их же миланском офисе. То ли Рокудо проверил его из любопытства, то ли сам Хибари звонил по нему, а Рокудо удалил вместе со своими звонками по ошибке. Поблагодарив Тецу, Хибари решает, что это может подождать, и прячет мобильный. После часовой экскурсии, которая по мнению Хибари с лёгкостью тянет на все три, Джессо приглашает их на закуски. В столовой с недосягаемо высоким, небесно-голубым потолком Джессо рассказывает, в обтекаемых выражениях, что его коллекция – не наследственная, а плод многолетних трудов. Хибари понимает его через слово, но в целом суть улавливает: он сотрудничает с целой сетью частных дельцов и экспертов по всей Европе, имеет доступ к самым редким собраниям; раньше он и сам занимался перекупкой, аукционами и поиском, так и получил своё состояние, но теперь, когда проекты Ирие перешли для него на первый план и стали занимать всё рабочее время, вышел на положение исключительно коллекционера. Он будет счастлив одолжить Цунаёши все свои связи в мире искусства. Джессо говорит ещё очень долго, собирая одобрительные кивки от Цуны и Кёко. В какой-то особенно патетический момент Хибари замечает, как Гокудера отводит глаза – его рот дёргается, будто он изо всех сил пытается сдержать смех, а когда все остальные временно переключаются на принесённое вино, оборачивается к Хибари и переводит ему на японский, негромко: – “Мы разрабатываем технологии, которые лечат людей, но тысячелетия цивилизации доказывают, что настоящее исцеление невозможно без искусства, поэтому оно всегда будет в сердце нашего дела…” – Настолько плохо? – Хибари сочувственно морщится. – Сейчас сдохну. – Держись. Вместе с вином, похоже, наступает антракт в этом чувственном представлении – Цуна вместе с Кёко отходят полюбоваться видом из окна и обсудить впечатления между собой. Хибари видит, как Джессо берёт открытую бутылку красного и подсаживается ближе к Рокудо, предлагает, но тот вежливо приподнимает свой бокал с минералкой. Не сказать, что Хибари это сильно нравится. Гокудера, проследив его взгляд, начинает сосредоточенно прислушиваться, потом говорит: – Спросил про глаз. Такое они уже сейчас лечат. Мукуро сказал… – Дай угадаю, – вставляет Хибари. – Его и так всё устраивает. – Примерно. Их голоса шелестят ещё пару минут, в то время как в столовую начинают вносить основные блюда. Гокудера пожимает плечами: – Теперь всё только про картины. Кто такой Дюрер? – Немецкий живописец, – вернувшись за стол первой, Кёко ловит последнюю фразу Гокудеры. – Эпоха Возрождения. Остаток вечера проходит так же, как все подобные вечера на памяти Хибари – на автопилоте; ради приличия он отковыривает понемногу из каждой тарелки, которую ставят перед ним, делает полглотка из бокала после каждой смены вина. Один раз Цуна встаёт вместе с Джессо и они выходят из столовой куда-то вглубь дома, а когда возвращаются – у Цуны в руках небольшой, свёрнутый в трубку холст, подарок в честь знакомства; Кёко снова распадается в восторгах, раскрывая перед собой полотно, зовёт Рокудо приобщиться – тот встаёт сзади, аккуратно кладёт ладони на её открытые плечи, склоняется, чтобы рассмотреть. От всей этой красивой доброжелательности Хибари начинает клонить в сон, восприятие кутает толстой пеленой. Он пользуется перекурами Гокудеры, чтобы выйти в сад за компанию и хоть как-то размять мышцы. Как только начинает темнеть, Савада берут с Джессо твёрдое обещание навестить их в Ломбардии в его ближайший же свободный день, чтобы завершить переговоры, и после этого наконец собираются прощаться; даже когда все остальные уже расселись по машинам, Цуна ещё на полчаса сцепляется с Джессо в какой-то дискуссии на пороге парадного входа. Проделав всю дорогу до гостевого шале, и оказавшись наконец в своей комнате, Хибари едва может поверить, что всё закончилось. Что бы Цуна ни решил делать дальше – свести работу Хибари на нет, или работать себе в убыток, – ни компетенция, ни совесть Хибари к этому отношения уже не будут иметь. У Савады-младшего, в отличие от многих, было незыблемое право на собственные ошибки. Сполоснув руки и лицо холодной водой, Хибари садится в кресло, не зажигая свет, и снова берёт телефон. Теперь за ним остаётся последнее решение; он начинает набирать сообщение для Наги, чтобы скоординировать своё возвращение в Вашингтон. Нужно только вписать правильную дату. Он отвлекается – смотрит на свои руки, потом смотрит за окно, на небо, ещё слегка бирюзовое у горизонта, а в остальном совсем стемневшее. Будет так легко ему отказать, полностью сбросить с себя всю ответственность и сбросить его на руки обоим Савада – но сегодня, в последний день, Рокудо как назло притих, сошёл с радаров его внимания, будто пытался показать Хибари серьёзность своей просьбы. Показать, что умеет вести себя прилично, если захочет, или если заранее с ним об этом договориться. Хибари не нравится недосказанность, и в то же время он понимает, что с Рокудо он её вряд ли развеет, тем более за один лишний день. Согласится – даст ему повод для новых фантазий; откажется – даст повод для новых обид. У этого уравнения нет правильного ответа. С тем же успехом он мог бы подбросить монетку. Вместо этого он бросает телефон на покрывало и выходит на веранду. Почти одновременно с ним выходит и Гокудера из своей спальни – в халате и шортах, с мокрыми волосами и сигаретой наготове. По такой густой концентрации людей на квадратный метр и их броуновскому движению Хибари, вернувшись в Штаты, скучать определённо не будет. Тем не менее, остановившись в паре шагов от Гокудеры, он спрашивает: – Почему Ямамото не поехал с вами? Точно Хибари сказать не может, но ему кажется, будь Ямамото здесь, ему вовсе не пришлось бы задумываться над дилеммой Рокудо; фокус его внимания сместился бы в другое место. Гокудера выдувает дым в противоположную от Хибари сторону, слабо пожимает плечами: – Дела. – Понятно. Облокотившись на перила, Гокудера докуривает, а потом, кажется, хочет сам что-то спросить, но тут они слышат шаги, поднимающиеся по внешней лестнице: Кёко, сильфида в ночной сорочке, подходит к ним и спрашивает, не нужно ли им чего перед тем, как они с Цуной уйдут спать? С дальнего конца веранды появляется Рокудо, видимо на её голос; говорит, что нужно – обнять её перед сном и таблетку от головы. Кёко улыбается, Рокудо уводит её обратно на первый этаж, подхватив в объятии, которые всегда получались у него слишком естественно – с Наги, с Эм, со всеми девушками, которых Хибари может вспомнить. Отмахнувшись на прощание, Гокудера уходит к себе, так и не задав свой вопрос. Через минуту или две Рокудо возвращается. – Мы можем остаться здесь, – говорит он. – Они улетают завтра утром, но дом в нашем распоряжении до конца воскресенья. – Как удобно. – Я сказал то же самое. – Он внимательно разглядывает лицо Хибари, потом отворачивается с лёгкой улыбкой; говорит: – Давай я тебе помогу. Ты, Кёя, не хочешь ничего усложнять, и к тому же не доверяешь моим намерениям. Я тебе не нравлюсь, но что-то глубоко внутри подсказывает, что ты поступил со мной… недостойно. Даже тогда, в начале лета, ты это понимал. Поэтому ты решишься на великодушный жест – дашь мне то, чего я хочу, в качестве шага к примирению. В лучшем случае, мы все вздохнём спокойнее. В худшем, всё останется как есть, только теперь – по-честному. Согласен? Хибари набирает глубокий вдох. На полмгновения прикрывает глаза. Красивые слова Рокудо нравятся ему даже меньше, чем все другие – заискивающие, гадкие, пытливые, – но он не может к ним подкопаться. – Вопреки здравому смыслу. – Хорошо, – Рокудо коротко кивает на его часы. – Можешь засекать время. Комната Рокудо практически идентична его собственной, и свет точно так же не зажжён. Подходя к кровати, Хибари уже знает, чего именно тот захочет от него в первую очередь, но всё равно начинает раздеваться. Рокудо успевает остановить его на полпути, перехватывает край майки, тянет к себе, пока Хибари не ложится рядом – настолько близко, насколько человечески возможно. По Хибари пробегает искра надежды, когда Рокудо оплетает его руками поперёк тела, трётся несколько раз о бедро, проскальзывает по торсу сверху донизу, будто проверяет – всё ли осталось на месте, всё ли так, как он запомнил, – но больше его ничего не интересует. Правая ладонь проходится поверх паха, не замечая начавшейся эрекции, и останавливается на боку, лицо ложится на грудь, и весь он тяжелеет, замедляется. Засыпает, почти сразу. Переспать с Рокудо всегда было куда легче, чем просто спать. Под его размеренным дыханием Хибари лежит, не двигаясь, пока глаза полностью не привыкают к темноте. Несколько раз бездумно проводит пальцами по его плечу, проверяет время, слушает мягкие перекаты ветра за приоткрытой дверью, пытается разобрать названия книг на полупустой полке у дальней стены. Хибари немного жарче, чем хотелось бы, но со временем тело умиротворяется, и нежелание его сознания отключиться нельзя списать ни на дискомфорт, ни на возбуждение, потому что и они в конце концов проходят. Что-то выталкивает его наружу, стоит хоть немного задремать; один раз ему кажется, что уже наступило утро, другой – что кто-то смотрит на него из тёмного угла рядом с дверью, но не решается сделать шаг вперёд. Он пытается вспомнить, как делал это раньше, в самом начале. Думает об этом долго, пока Рокудо, шевельнувшись во сне, не сжимает его ещё крепче, и сон, наконец, утягивает его сам.