Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Половину ночи Рокудо куда-то рвался. Хибари ничего не соображал, никакие прежние рефлексы не желали включаться в полную силу, поэтому удерживал он его бессознательно, по-настоящему вроде бы и не просыпаясь. Только раз или два голова прояснилась достаточно, чтобы зафиксировать то упрямые и серьёзные, то жалобные и молящие реплики Рокудо – и те впустую. Рокудо говорил по-итальянски, сбивчиво и бегло. Хибари его не понимал. Очнувшись в серое утро четвёртого дня, Хибари находит на себе новые источники боли – кожа над левой бровью саднит, в синяках на предплечьях угадываются отпечатки пальцев. Видимо, он держал Рокудо мёртвой хваткой, а тому действительно понадобилось куда-то уйти, вот только поутру Хибари никак не может вспомнить контекст их разногласия. Он понимает, что должен встать и выпить воды, и понимает, что не может. Приподнимается на локтях и подтягивает себя к ближайшей стене. Сердце бьётся легко и ритмично, вибрирует всей грудной клеткой, передавливает лёгкие, сложно дышать – даже открыв рот; воздух остаётся в горле и дальше не проникает. Самое время испугаться, думает Хибари, но и на это его не хватает. Он открывает глаза и выталкивает себя в положение стоя, не давая голове волю задуматься, повинуясь снизошедшему свыше импульсу. По дороге к уборной одна нога проскальзывает по мокрому пятну на полу; если бы стен здесь не было так много и они не стояли так близко, он может бы и упал. Он трёт пол мыском ботинка и пытается сфокусировать взгляд. Точно, вспоминает он, Рокудо рвало желчью. Это вряд ли к добру. Сам Рокудо ещё спит – сидя, прижавшись щекой к кафельной стене рядом с раковиной, подобрав к себе одну ногу, – сразу Хибари его не будит. Сначала справляет нужду, пьёт, умывается, потом умывает лицо Рокудо. Замечает потемневшую кровь под носом – интересно, это он? Или само? Как будто есть разница… Хибари расправляет высохшую майку и помогает Рокудо продеть в неё голову и руки. Чем больше Рокудо осознаёт, что проснулся, тем лучше видно, насколько он этому не рад. – Спасибо, – говорит Рокудо. – Всё, уходи… – Идём… – Мне плохо. – Я знаю. – Я хочу быть один… Они обмениваются цепочками бессмысленных фраз заново и опять. Время от времени у Хибари темнеет в глазах и он перестаёт слышать, что говорит. Он подползает к Рокудо вплотную и кладёт его руки себе на плечи; Рокудо их не снимает, но и дальше никуда не двигается. Хибари пытается обхватить его за спину и приподнять. – Пойдём, – повторяет Хибари. – Ты должен мне помочь. Рокудо кивает ему расслабленно и великодушно: – Оставь. Хибари не может. Он видит это перед собой яснее прочего – если останется сейчас один, его ждёт что-то намного неприятнее голодного недомогания. Он выходит в комнату, чтобы в этом убедиться. Так и есть. Под косым потоком пасмурного света никого нет. Комната пуста, он здесь только как последнее троеточие чьей-то мысли… Шагнув в полумрак уборной, он снова обретает тело. Не спрашивая больше ничего, садится в углу рядом с Рокудо. Укладывает голову ему на плечо и через несколько мгновений чувствует, как тот прижимается щекой к его макушке. – Я долго не выдержу… – Долго не нужно, – сухо говорит Хибари. – Ещё день или два. Рокудо мычит – то ли согласно, то ли насмешливо. – Потом мы отсюда выйдем, – Хибари произносит свои слова механистически, глядя за порог тёмной сырой каморки, за которым существование внешнего мира становится всё более сомнительным, просто потому что нечто подобное следует повторять: – Мы будем есть три раза в день. И опять будем спать в настоящих кроватях… – Вместе?.. – Нет, раздельно. Когда выспимся, и когда нас перестанет тошнить, и от нас перестанет вонять, тогда… – Обещаешь? – Да. – Ладно, продолжай… – Если встанешь. Рокудо отвечает сдавленным капризным выдохом, от которого внутри Хибари хрустко занимается злость. Он смотрит на Рокудо, не скрывая презрения, и опять меняет своё мнение: без него ему здесь было бы легче. Зачем он сам лезет? Зачем позволяет… – Пойдём, – повторяет Хибари в десятый раз. – Утренняя прогулка. Рокудо встаёт многосложным паучьим движением – какое-то гибкое бледное растение, освобождающееся от оков земли. Растёт и растёт, Хибари кажется, ещё немного и уткнётся головой в потолок; но ничего такого не происходит, в последний момент его тело примиряется со своей привычной формой. Четвёртый день голодовки не делает его лицу комплиментов, и в то же время – возможно из-за того, что Рокудо никогда не мог похвастаться здоровым образом жизни, – радикальных изменений в худшую сторону на нём тоже пока не заметно. За порог Хибари ступает спиной, замкнув Рокудо в своём безраздельном внимании. Когда они оба оказываются у окна, и ни один из них не растворяется в дневном свете, Хибари возобновляет дыхание. – Теперь продолжай, – велит Рокудо. – Придумывай. Они начинают мерить комнату шагами. – Мы будем ходить по улицам, – говорит Хибари, опустив веки достаточно, чтобы видеть пол под ногами и больше ничего, – сидеть, гулять и бегать под открытым небом. Ездить на машинах и бывать в разных городах. Будем разговаривать с людьми, пить кофе, будем работать и возвращаться домой. Будем создавать и решать проблемы. Я буду сидеть на совещаниях в Вашингтоне, ты будешь ходить на вечеринки в Милане. Иногда мы будем встречаться… – От пяти до семи раз в год?.. – Строго от пяти до семи раз. – Кёя… я завидую ограниченности твоего воображения. – У тебя есть другие мысли? – Масса… – Рокудо тихо выдыхает, остановившись и припав к стене – путник, измождённый пустыней. Потом поднимает на Хибари ровный, смиренный взгляд: – Если выйдем отсюда… я не останусь. Не знаю пока каким образом, но рано или поздно придумаю, как сбежать. Сначала мне всё равно придётся убедить тебя бежать вместе со мной, это займёт какое-то время… – Вот как… – Хибари продолжает отшагивать от окна. К дальней стене. Обратно. – Это не так сложно, как кажется с первого взгляда. У тебя есть деньги, у меня есть опыт… – О, и куда этот опыт привёл тебя в прошлый раз? – К тебе? – Рокудо, слабо улыбнувшись, прихватывает его за край рубашки. Ткань из его пальцев выскальзывает, Хибари – остаётся на месте. – К Иемицу, – говорит он. – И в следующий раз приведёт туда же. Не заигрывайся… – Иемицу, – Рокудо морщится, шумно выдыхает. Потом кладёт свой лоб Хибари на плечо и молчит, но не долго. – Ладно, Иемицу нам не обойти. Что насчёт Цунаёши? Он показался мне разумным, наверняка со временем я смог бы договориться… Хибари смеётся коротким скрипучим кашлем. – Он тебе не нравится? – спрашивает Рокудо. Откидывает голову немного удивлённо, и кладёт руки Хибари себе на талию. – Кому он вообще… – Для начала, всем… – Рокудо начинает загибать пальцы у Хибари перед лицом, неверно покачиваясь в полуобъятии: – Наги перед ним преклоняется. Хаято и Такеши ценят его почти так же сильно, как друг друга. Трудно поверить, но кажется даже собственная жена ему симпатизирует… – Ну, в таком случае… – Хибари закатывает глаза, что тут возразишь. – Я пока не встретил никого, кому он бы… – Ты пока не общался ни с кем, кроме его маленьких друзей. Погуляешь вокруг Вонголы на поводке подлиннее – поймёшь. – Ропот в рядах? Конечно удивительно, что такой как он оказался в наследниках… – Рокудо льнёт ближе. Вес его рук на плечах Хибари чуть заземляет. – Собственно, какая разница. Он без пяти минут босс. Захочет отпустить кого-то, тебя например, отпустит… – Нет. – Откуда такая уверенность? – Рокудо касается щекой его щеки, слегка толкает его лицо, так, чтобы можно было в него заглянуть, и говорит: – Мне кажется, ты недооцениваешь мои навыки убеждения… – Рокудо… – Хибари наконец встречает его глаза прямо. – Не говори мне, что на самом деле веришь, что Савада-младший когда-нибудь будет сам что-то решать. – М-м… Иначе Иемицу не сделал бы из него наследника? – Твои слова, – говорит Хибари как можно прохладнее. – Не мои. – Я слышал, были и другие претенденты… Даже не думай, хочет сказать Хибари. Не лезь туда. Почему эта вычислительная машина никогда не останавливается? Почему его всегда тянет к самому отвесному обрыву, и сколько раз Хибари должен будет отваживать его от пропасти?.. Хибари, не торопясь, снимает его руки с себя. Отводит лицо. Прикосновения прямо сейчас кажутся неуместными – они не неприятны, просто он перестал понимать их функциональное назначение. На что это вообще похоже? Так и теряют рассудок – одна неверная запятая в расчётах, и десять последовательных выводов спустя логика переворачивается с ног на голову. Он хоть убей не помнит, чтобы заключал с Рокудо идеологический союз; перемирие в лучшем случае, словами самого же Рокудо, и то – шаткое. Когда же оно превратилось в заговор? И главное, против кого? Он пытается приковать себя к этой мысли, развить её дальше, нащупать прочность постулатов, из которых состоит и безвыходность настоящей ситуации, и все прочие её элементы – но голос Рокудо его отвлекает. – Я вижу, что тебе эта жизнь нравится не больше, чем мне. Я знаю, как это бывает. Мы что-нибудь придумаем, – кивает Рокудо, и оттого, как он улыбается одними глазами, внутри у Хибари что-то неприятно воспаляется. – Я понимаю, что у тебя есть причины, о которых ты не можешь рассказать. Когда мы выйдем отсюда, я не буду тебя торопить… В этом ты прав, мы вернёмся к своим делам, ты будешь работать, а я буду развлекать маленьких друзей Цунаёши, пока они играют в правителей мира. Мы будем встречаться несколько раз в год. Ты будешь вкусно есть, я буду крепко спать, и вместе мы будем заниматься сексом – до тех пор, пока не научимся заниматься любовью. Тогда наши встречи станут чаще, и дольше… Когда тебе захочется большего – не от меня, а от жизни, – я буду готов. У меня будет план… – Рокудо… – … и тогда у нас будет всё остальное. Города, путешествия, разговоры, люди. Мы научимся ходить под парусником или устроимся работать с девяти по пяти, уйдём в тибетский монастырь или поселимся в самом грязном районе Шанхая – как угодно, мы попробуем всё, пока не узнаем, что нам на самом деле нравится… У меня была очень странная жизнь, Кёя, и она никогда не станет полностью нормальной, но только рядом с тобой я чувствую, что земная ось останется на месте и полюса не поменяются местами, пока я сплю. С тобой так изумительно скучно, и предсказуемо… Ты так хорошо умеешь притворяться, что всё в порядке, даже сейчас… Когда Рокудо смаргивает слёзы, Хибари подхватывает их согнутым указательным пальцем и, не задумавшись, слизывает. Сложный вкус. Столько слов и эмоций. Целая библиотека перекрёстных ссылок в паре капель. Хочется ещё. – Ничего не выйдет… – начинает Хибари. – Я уже понял, можешь не повторять, – перебивает Рокудо, и говорит настойчивее: – Я разберусь что к чему, и потом… – Не разберёшься. Тут не в чем разбираться. – Хибари замечает, что окно над головой Рокудо зажигается чуть ярче, поднимает лицо, даёт свету его обтечь. – Оттуда, где я сейчас, не уходят никуда, кроме могилы. – Нонсенс. Иемицу заморочил тебе голову, обо всём можно договориться, если… На несколько секунд Хибари перестаёт чувствовать свои ноги, и воздух вокруг гудит. Он чинно садится на пол. Рокудо садится вслед за ним и сочувственно проводит ладонью по щеке. – Несколько лет назад Иемицу предлагал мне выход, – слышит свой голос Хибари. – Дело не в нём. Есть люди пострашнее, чем Иемицу. – Боже… – ладони Рокудо безвольно опадают; он становится меньше, прозрачнее, рассеяннее. – Он повесил на тебя что-то. Не денежный долг, и не тело, даже не информацию… Ты перешёл кому-то дорогу, по-крупному, и этот кто-то до сих пор опасен. Поэтому Иемицу держит тебя в Штатах и отправляет на работу под прикрытием? Ждёт, когда Италия для тебя остынет, когда Цунаёши освоится в своём статусе… – Рокудо. Остановись. Удивительно, но так Рокудо и поступает. Лишь смотрит на него, широко открыв глаза и чуть поджав губы. Потом тихо выговаривает: – Скажи мне только одну вещь, Кёя. Это связано с тем, почему мы здесь оказались? Хибари приоткрывает рот и чувствует острый узел в горле. Он не врёт, когда говорит: – Я не знаю. Но это возможно. Задумчиво опустив глаза, Рокудо подтягивает колени к себе. Следующий вопрос ему не нужно задавать вслух, Хибари и так его слышит – он сочится со стен, ядовито вспенивается на полу. Хибари перестаёт что-либо понимать, ему кажется – всё его существо смялось и выпарилось, застряло в пищеводе; у него есть руки, и ноги, и голова, но ни до одной из своих физических крайностей он не может дотянуться, не может залезть в своё тело как следует, оно ему больше не по размеру. Остался лишь чёрный ящик под рёбрами и в нём, похоже, что-то тикает. Рассматривая эту версию критически в течение нескольких суток, Хибари каждый раз её отметал. Он говорил себе: это не их методы. Или: почему именно сейчас? Но правда была в том, что добраться до него могли в любой момент, и таким способом, который сам Хибари никогда бы не предвидел. Он полагался на протекцию Вонголы, равно как и Рокудо. За последние четыре года он никогда не оказывался за пределами Милана один. Пара перехваченных разговоров, команда из двух-трёх профессионалов – и дом, и камеры тщательно подчищены, – выходит, теперь их действительно никогда не найдут… Но разве он не захотел бы закончить всё собственными руками? Сделать авторство своей мести более чем очевидным? Нет, приходится признать Хибари. Долгая, изнурительная, собачья смерть – как раз то, что подобает случаю. И непременно – пытка неизвестностью. Такая возведённая в абсолют жестокость. Они будут сидеть здесь, мучаясь сначала надеждой, потом страхом, и затем – до самого финального, непотребного конца – вопросами. – Ты не был первым человеком, которого я продал по наставлению Иемицу, – говорит Хибари много часов спустя. Рокудо не сразу, но поворачивает к нему своё нездорово разрумянившееся, слегка припухшее у глаз лицо. Ему снова было плохо, Хибари не пытался помогать; Хибари будто приковало к месту железным стержнем – он ощущал его острую спираль в горле и животе. Глядя, как катастрофически быстро меняются оттенки воздуха и консистенция теней, не мог собрать ни одной удобоваримой мысли. Он долго стоял у причала, и сколько бы ни простоял ещё, сколько бы ни вглядывался в стальную гладь, никакого другого пути разглядеть перед собой не мог – только вниз. В конце концов, думает Хибари, Рокудо подневольно придётся тонуть вместе с ним. Он имеет право знать, что именно потянуло их ко дну. – Были другие претенденты, в этом ты не ошибся, – говорит Хибари, бездумно растирая ладони перед собой. – Целых четверо, если быть точным. В частности Иемицу был озабочен только одним из них. Когда Каваллоне нас познакомил, я об этом ни черта не знал. Около трёх лет мы крутились в одной компании, общались, пили вместе. Это не было заданием, пока Иемицу не сделал из этого задание… – Не как со мной, – глухо вставляет Рокудо. – Не как с тобой, – Хибари его завуалированную нападку игнорирует, но глаз от пола не поднимает. – Его я уважал. Но работал на Иемицу. – Такеши успел рассказать мне кое-что, – постепенно, Рокудо начинает собирать кусочки. – Босс его босса, или их бывший босс… в общем, глава Варии крупно подставился, когда несколько лет назад попытался убрать своих конкурентов. Ему пришлось полностью уйти из публичного поля, верно? А на место наследника пришёл Цунаёши… Теперь ты хочешь мне сказать, Кёя… что за всем этим стоит Иемицу? – Ты и сам об этом… – Нет, – твёрдо и вкрадчиво говорит Рокудо. – Я всего лишь предположил, что Иемицу не сделал бы из Цунаёши наследника, если бы не был уверен в том, что сможет им управлять. Но вот так расчистить для него дорогу... Подожди, и об этом никто не знает? – Догадываются, конечно. Знать не знает никто. – Только ты и Иемицу, – говорит Рокудо тише: – И теперь я… – И сам Занзас, – добавляет Хибари. – Только без прямых доказательств ему это знание ничем не помогло. – О… – выдыхает Рокудо. Потом он выдыхает ещё несколько раз, погружаясь в какое-то глубокое осознание, рассматривая его на потолке, а Хибари думает – интересно, ради этого люди исповедуются? Окружающее пространство снова начинает обретать чёткость форм, как будто от произнесённого – от того, что Хибари сформулировал свою мысль, а Рокудо её воспринял, – плоть происходящего стала наливаться кровью реальности. – И даже Цунаёши?.. – опять вскидывается Рокудо. – В особенности Цунаёши. Хотя хер его знает, может быть и сумел за столько лет сложить один плюс один. Знаю только, что Иемицу его не посвящал… – Но тебя посвятил… – Ты вообще меня слушал, Рокудо? – Хибари внезапно раздражается, отталкивается спиной от стены, садится прямо и поворачивается к нему. – Он не делился со мной своими планами. У меня был подход к человеку, который ему мешал. Иемицу этим воспользовался. Когда я понял, что произошло, всё уже было кончено. Выражение лица, с которым Рокудо на него смотрит – гладко-каменное, достойное античной скульптуры или высокой драмы. Ну конечно, думает Хибари с запоздалой усталостью, сейчас истина полезет из колодца. Расскажет ему снова о том, как чудовищно Хибари разделался с ним самим, и как легко ему даётся предательство, будь то друг или незнакомец, и как удобно ему каждый раз прикрываться ширмой отрицания причастности… Но видимо в самый последний момент Рокудо передумывает стыдить человечество, вместо этого глубоко вздыхает и говорит: – И теперь ты здесь… расплачиваешься за грехи отцов. Правда, и грех опосредованный, и отец не твой. – Я уже ни в чём не уверен, – Хибари пожимает ослабевшими плечами. – Либо выйдем отсюда и выясним… либо нет. Рокудо собирается добавить что-то ещё, но только качает головой и тихо смеётся. Спускающиеся сумерки закрашивают его улыбку почти зловещей грустью, когда он подсаживается ближе к Хибари, берёт его руку в свою и говорит: – По крайней мере, тебе всегда нравились головоломки… Ночью со среды на четверг Рокудо снова мечется как дикий кот в клетке; оцарапывает стены, вышаркивает узоры на полу, ведёт ручьистые итальянские беседы с самим собой или с кем-то свыше – кажется, взывает к милосердию. Не просит, а требует, чтобы его отпустили. Договориться с ним невозможно – Хибари совсем нечего выставить против потока невменяемой энергии, которая открывается в Рокудо во время помутнений. В отличие от него, энергия Хибари ограничивается сферой обыденных физических явлений, и угасает не так быстро, но к пятому дню – уже бесповоротно. Опустив руки, он уходит в уборную. Прячется, и признаётся себе в этом. Включает воду и долго и медитативно смотрит на то, как она выжимается из крана – достаточно долго, чтобы заглушить присутствие Рокудо за стеной. Почти. Под утро Хибари удаётся уснуть – так ему кажется. То неспокойствие Рокудо, то собственное аритмичное сердце раз за разом обрывают его погружение в сон, он перепрыгивает через порог забвения и обратно столько раз, что точное местоположение его сознания решительно утеряно, но всё-таки Хибари понимает, что спит, когда видит перед собой картину настолько утешительную, что она не может быть ничем иным, кроме сна. Дверь, плотно слитая со стеной, проваливается в зазор между тьмой и светом – поддувает свежим воздухом, и его мир, до этого собранный в тесную серую коробку, выбивается наружу, снова становится безграничным, лёгким, разбавленным пространством, и полным времени… Мысленно он тянется туда – к высоким серым фигурам, отороченным первыми персиковыми лучами рассвета. Фигуры тянутся к нему своими заботливыми и сильными руками, оглаживают плечи и голову, очерчивают лицо, любовно жалят в шею, и утягивают вниз – в такую глубокую, невыносимо мягкую и блаженную каверну сна, в какой он никогда и не мечтал оказаться. *** Хибари просыпается от вежливого, но настойчивого стука в дверь. – Кёя, – говорит знакомый голос откуда-то из-за тонкой перегородки бытия. – Открой пожалуйста, это я. Ну раз так, думает Хибари, придётся открыть. Он садится в кровати, откидывает одеяло, ставит обутые ноги на пружинистый ковролиновый пол, и на пару секунд теряется в полностью равнодушном осознании окружающей его красоты. Сугроб пышной, душистой постели под ним, симметричная и непритязательная композиция из двухместного дивана, голого журнального столика и торшера рисовой бумаги. Взгляд запутывается внутри складок неподвижной занавески, он мог был разглядывать их вечно, а дальше – бархатисто-серое утреннее небо за окном. Его надрывает громада идущего на посадку самолёта как раз в тот момент, когда в дверь снова стучат. Поднявшись прямо, Хибари воспаряет над полом. Скользя в дружелюбной невесомости, он добирается до двери и жмёт на ручку. – Слава богу… – выдыхает Дино, потом поворачивает голову, говорит кому-то вбок: – Ждите здесь. И закрывает за собой, исцеляя уютную и компактную тишину комнаты. Хибари кажется, Дино хочет его обнять, но не решается. Хибари настигает долгий, всепоглощающий зевок. – Послушай, – с какой-то деланной деликатностью говорит Дино и за обе руки отводит его к дивану. – Расскажи мне всё, от начала и до конца, пока мы вдвоём. Я поддержу твою версию в любом случае, постараюсь сделать всё, что смогу, но для этого мне нужно услышать её заранее и во всех деталях. Времени у нас не то чтобы много, я бы рад его потянуть, но Ромарио наверное уже звонит, чтобы подтвердить, что мы тебя нашли. Иемицу на самом деле волнуется за тебя, Кёя, несмотря ни на что. Поэтому пожалуйста, расскажи всё, что можешь. Потом приведём тебя в порядок, и сразу в Милан, к нему… – Где я? – спрашивает Хибари. – Чёрт возьми, Кёя, что ты с собой… – Дино наконец останавливается на нём взглядом и разочарованно поджимает губы; трагически оседает на диван рядом. – Ладно, прости. Что ты в последний раз… Или уже сходишь?.. Просто скажи, что тебе сейчас нужно? Дино начинает суетиться, это выглядит забавно. Хибари примирительно кладёт ладонь ему на предплечье и говорит: – Поесть. – Хорошо! Отлично, это мы можем, – Дино вскакивает с заметным облегчением и идёт к прикроватной тумбочке, возвращается с гостиничным меню. – Что хочешь? Что-нибудь поплотнее, может, английский завтрак? Давно не ел? – С воскресенья. Дино снова опадает, трёт лоб, смотрит пытливо. Хибари кажется, Дино этот момент даётся куда тяжелее, чем ему, только вот почему – загадка; он говорит: – Риса. И попить. Что-нибудь горячее. – Понял, сейчас позвоню, – кивает Дино и отходит к телефону. Хибари оглядывается заново, но сказочное очарование комнаты уже пропало. Теперь это всего лишь одноместный номер, причём самой заурядной гостиницы. Маленькое окно, полное плоских серых крыш, флагов и самолётов; пошлые фото-обои с видом на Леман на акцентной стене. Значит, он всё ещё в Женеве. Или уже. Осознав ошибочность попытки восстановления связи с реальностью через Дино, Хибари подходит к электронным часам, чтобы получше рассмотреть дату. Пятница. Либо он сбился со счёта, либо потерял где-то целые сутки. Но не ошибся, думает Хибари. Рассчитывал, что всё разрешится до субботы – так и вышло. Он мысленно похлопывает себя по спине и чувствует подступ истерики, как едва заметную звёздную вспышку на ночном горизонте. Эмоция гаснет прежде, чем Хибари успевает её идентифицировать. Еду приносят едва ли не моментально – Дино выходит в коридор, чтобы забрать поднос. Хибари отпивает вязкого куриного бульона, опустошает половину тарелки с рисом и сразу уходит в ванную. Съеденное возвращается наружу с лёгкостью, которая почти приятна. Откашлявшись над унитазом и утерев слезы, Хибари чувствует, что в голове тоже слегка прочистилось. Он решается взглянуть в зеркало и видит там чужое, до боли привычное лицо – с воспалённым одурманенным взглядом, серо-коричневыми впадинами вокруг глазниц; лицо, измученное и борьбой с тенями, и полное покорности им. – Тебе надо помыться, – говорит Дино с порога. – Только не запирайся… Раздевшись догола, Хибари, как может, разглаживает и складывает рубашку и пиджак, которые абсолютно точно ему не принадлежат – важность этого факта поражает его своей таинственностью, но он всё-таки подчиняется интуиции и прячет их вместе с брюками под стопкой полотенец. Хибари уже забирается под душ, когда Дино снова входит ванную и спрашивает: – Где твои вещи? – Я не знаю, – тупо отвечает Хибари. Он действительно не знает. Растерянное выражение на лице Дино смазывается блестящими разводами по стеклянной двери душевой. Он что-то натворил, чётко понимает Хибари. Он в чём-то сильно провинился, думает он, растирая мокрую кожу полотенцем до красноты. Иемицу в Италии. Дино приехал за ним и знает о произошедшем за последние несколько дней куда больше, чем сам Хибари. Больше нельзя говорить ни слова. Он чистит зубы минут двадцать без остановки, пока Дино не приносит ему пакет с одеждой, обвешанной бирками. Одеваясь в мягкий спортивный костюм, Хибари не в первый раз замечает за собой раскоординацию движений, впрочем теперь уже – не настолько естественную. Под чем бы он ни был в течение последних суток, действие вещества явно сходит на нет. – … не в том состоянии, – слышит Хибари, выходя из ванной. Дино взмахивает указательным пальцем, и продолжает говорить в трубку: – Да, конечно. Завтра первым рейсом. – Иемицу? – Да, – отключившись от звонка, Дино снова отводит взгляд. – Сказал ему, что тебе нужно немного отойти от всего. – Я могу с ним поговорить? – Сейчас? Лучше не надо… Переночуем здесь, наберёмся сил на завтра, и тогда во всём разберёмся. Идёт? Ну же… Дино снисходит до объятия; оно кажется крепким и ледяным, мёртвым по прибытии. Хибари подставляет ему лицо, чувствует привычные маршруты его рук у себя на теле и чувствует, что Дино наконец подтаивает, а значит скоро будет готов ему что-то сказать. – Схожу выяснить насчёт второго номера, – говорит Дино, отстранившись. – Если что-то понадобится, зови моих ребят, они прямо тут, в коридоре… – Хорошо, – отвечает Хибари и понимает, что он теперь под стражей. Как только Дино уходит, за дверью поднимается шум. Хибари, вооружившись бутылкой минеральной воды из мини-бара, подходит ближе и пытается вслушаться. Несколько голосов: пара мужских и один женский. Ничего не разобрать, кроме повышенных, но подчёркнуто учтивых интонаций, которые постепенно приглушаются, и постепенно становятся дружелюбней… В конце концов раздаётся сдержанный смех, и горничной позволяют вкатить в номер свою тележку. Дверь оставляют открытой настежь, так, чтобы всё происходящее внутри было и слышно, и видно охране снаружи. Постель действительно не мешало бы поменять – Хибари спал в верхней одежде, пропитанной в поту и тысячу раз прокатанной по грязному полу, не говоря уже об обуви. Когда горничная принимается за дело, Хибари остаётся сидеть на диване и не сразу соображает, что её реплика обращена к нему: – Простите за любопытство, не собираетесь ли вы со вторым месье и гостями спускаться на ужин? Сегодня в нашем ресторане вечер тапас, уверена что вам понравится… У Хибари не самая лучшая память на лица, особенно женские, но он чувствует, что если сейчас не вспомнит кто это – под безликой брючной униформой, со стянутыми на затылке короткими рыжими волосами, – то горничная начисто сожжёт его взглядом. Хибари неторопливым шагом доходит до порога, бросает по ту сторону: – Сквозняк, – и захлопывает дверь. Потом поворачивается обратно и спрашивает: – Какого хуя происходит? – Это я должна у тебя спрашивать, – Эм шипит и начинает расправляться с постелью с таким рвением, будто у неё личная вендетта против каждой наволочки. – Как по-твоему мне было вернуться в Принстон три недели назад и обнаружить, что вас троих там будто никогда не было? Я волновалась за вас, Хибари, я даже к нашему декану ходила искать Мукуро – думала совсем тронусь, когда мне на голубом глазу сказали, что такого студента у них никогда не числилось… Дерьмо! Ладно, подумала я, разное в жизни случается, не моя проблема, хотя конечно серьёзно испугалась, чуть не сорвалась обратно в Париж. Но у меня, знаешь ли, тоже есть планы на жизнь… В общем, только я начала успокаиваться, и что же дальше?.. – Что? – выдыхает Хибари, предчувствуя робкую надежду на прояснение собственной ситуации. Явно зря, потому что от следующей тирады Эм и без того хрупкая топография последних дней в его голове путается ещё больше. – Дальше – мне звонит старый знакомый, – Эм, не отрываясь от работы, поднимает к Хибари лицо со слащавой улыбкой, которая моментально превращается в брезгливую гримасу. – Говорит, мол, дорогая Мари-Матильд, мне тут птичка напела, что у тебя есть кое-что, в чём я крайне заинтересован… Ох ненавижу же я его манеру, поэтому и не веду с ним больше дела, слишком он много стал о себе воображать, когда вышел в люди. Но, понимаешь, если Бьякуран звонит тебе лично, хочешь не хочешь, приходится отвечать. И тут я второй раз чуть не свихнулась, когда поняла, что он спрашивает о вещи, о которой никто не знал. Понимаешь, Хибари? Никто, кроме Мукуро. Тогда я конечно спросила – а что это за птичка, если не секрет… и не было ли рядом с этой птичкой японца, такого прямого и правильного, как будто с палкой в заднице… Бьякуран понял, что заинтересовал меня, поэтому по телефону ничего больше не сказал. Он звонил в субботу, в воскресенье я прилетела в Женеву… Чёрт. Эм улыбчиво здоровается с вернувшимся в номер Дино, сначала по-французски, потом по-английски, и начинает собираться. – Отсюда тоже надо кое-что забрать, – Хибари заходит в ванную и выманивает Эм за собой. Скрывшись от Дино за порогом, она быстро ему шепчет: – Если сможешь спуститься сегодня на ужин – я тебя увезу. – Я ни черта не понял из того, что ты сказала, – говорит Хибари; он складывает свою грязную одежду в пакет и суёт его Эм: – Спрячь это где-нибудь. И попытайся узнать, с кем я сюда приехал. Эм возмущённо хмурится, но пакет забирает, и очень быстро шепчет: – Ты меня с кем-то путаешь, Хибари, я на тебя не работаю. Время тебе подумать до утра, это последний шанс, если не увижу тебя на завтраке… Удачи. Пожелав им хорошего вечера, Эм уходит вместе с ворохом полотенец, постельного белья и полупрозрачной нитью, которой Хибари мог бы, но не успел сшить свои последние воспоминания с настоящим моментом во времени. Когда они остаются с Дино наедине, Хибари садится на край свежезаправленной кровати и осознаёт, что весь этот эпизод только что ему привиделся. Откуда она вообще могла здесь взяться? Бред какой-то. Очевидно, его просто ещё не отпустило. Подсознание вытащило знакомый образ из закромов и нацепило его на первое встречное лицо. Интересно, он действительно разговаривал с горничной вслух? Хоть бы нет; идея о том, что галлюцинация выплеснулась за пределы его головы пугала куда больше. Видимо, Хибари сидит и размышляет об этом достаточно долго, потому что в конце концов Дино снова вплывает в диапазон его внимания и говорит: – … в соседнем номере. – Нет, – Хибари поворачивается к нему. – Оставайся здесь. – Как скажешь, – Дино кивает, в наклоне его головы виден вопрос. – Лягу на диване, схожу только за… – Нет, – Хибари тянет к нему руку. – Ложись со мной. – Кёя… Дино не выдерживает, улыбается так болезненно, что несложно понять – он уже с ним прощается. Опустившись на пол, обнимает Хибари за колени и поднимает на него молебный взгляд: – Зачем, Кёя? Пожалуйста объясни мне, как это происходит?.. Я никогда не мог понять… В чём в чём, а в сокрушительно красивой сцене Дино себе отказать не может, особенно если удаётся вписать в неё себя как уязвлённого, но справедливого и дальновидного соучастника. Хибари сидит как можно спокойнее, время от времени возвращая Дино сдержанные прикосновения – сжатия рук, поглаживания волос, скорбные вздохи и склонённые друг к другу головы, – и за пару часов узнаёт зазеркальную версию того, что он пропустил, всю целиком, по крайней мере до той степени, которой она коснулась Дино. *** Первым с ним связался Савада-младший. Дино уже неделю как занимался улаживанием семейного бизнеса в Тоскане и скоро собирался уезжать; Цуна позвонил ему в понедельник вечером и между делом спросил, не знает ли он, где Хибари. Не вникая в подробности, Дино попросил управляющего его недвижимостью в Милане проверить лофт, а когда узнал, что квартира пустует, так и сказал Цуне – если Хибари в Милане, то самому Дино об этом ничего неизвестно. На звонки Хибари тоже не отвечал, но для Дино это не было такой уж странностью. Тогда Цуна отшутился: Кёко разволновалась раньше времени из-за их нового знакомого… Он рассказал Дино кое-что про Рокудо и их поездку в Женеву; Дино не придал этому разговору большого значения. Дино скорее всего так бы и улетел из Италии, если бы во вторник очень рано утром ему не пришло несколько сообщений от Гокудеры. Тот, как и Цуна, пытался найти Хибари, но помимо того ещё и просил у него прямой контакт Сквало. Всеми делами Варии уже давно управляла Вайпер, Гокудера об этом прекрасно знал и знал, как с ней связаться, поэтому Дино такой запрос насторожил. Насчёт контактов Сквало он, естественно, соврал – сказал Гокудере, что они давно не общаются; их общение действительно стояло на тонком льду, и безусловно бы прекратилось, если бы Дино раздавал личный номер Сквало каждому, кто попросит… Так или иначе, с отъездом Дино решил повременить. Во вторник после обеда ему позвонил Иемицу. Голос у него был даже бодрее, чем обычно, на заднем фоне был слышен гул турбин; он только и успел сказать: “нас сожгли”, и всё повалилось вверх дном. Приехав в Милан тем же вечером, Дино ожидал полного хаоса – подобного тому, который накрыл поместье Тимотео четыре года назад, когда убили его сыновей, но всё оказалось куда более схоже с атмосферой десятилетней давности во время инцидента Эстранео; сам Дино знал о тех днях по большей части из пересказов своего отца, но догадывался, что примерно так всё и было. Беззвучно, безвоздушно и раскалённо. Иемицу сидел в кабинете, в который не позволялось входить никому, кроме Наги. Насколько Дино успел понять, Наги была первой заподозрившей неладное и единственной, кому Иемицу по-прежнему беспрекословно доверял. Никто, даже Цуна и Лал, не смел обращаться к Иемицу без её приглашения. Два дня подряд никто не спал. Никто не мог ничего понять. Под крышу к Тимотео постепенно стекались важные люди и посредники важных людей, но никто не торопился уезжать. Все ждали, когда Иемицу выйдет к ним с хорошими новостями. Ближе к вечеру среды Дино удалось выцепить Наги, пока та пила кофе, спрятавшись на подвальном этаже кухни, куда не заходил никто, кроме прислуги. Выглядела она абсолютно измотанной, наполовину стёршейся под непрерывным потоком стресса; не сломленной, но согнутой до предела. Тем не менее, она не отказала Дино в разговоре. Её слова, сложенные с обрывками информации, которые блуждали по дому, максимально приблизили его к пониманию происходящего. Во-первых, Иемицу не преувеличивал – вашингтонский офис CEDEF сожгли подчистую. В начале недели кто-то стал сливать данные подставных агентов CEDEF правительству США; Наги на тот момент одна из немногих имела активный доступ к Бюро, так как сама являлась одним из таких агентов, поэтому чудом перехватила этот слив раньше, чем за ней успели прийти. Всем остальным был отдан приказ немедленно сниматься с мест. Вместе с Иемицу они в течение суток уничтожили всё, что подлежало уничтожению: личности всех сотрудников, базы данных, цепочки подставных фирм, владеющих их активами в Штатах – у них были оперативные протоколы на такой случай, но осуществлять их, естественно, никто не предполагал; предотвратить публичную огласку они не могли, это фиаско было слишком масштабным и откровенным даже для власти тех людей, с кем у них ещё оставались связи в правительстве, но Иемицу потратил свои последние ресурсы на то, чтобы в прессу не просочилась по крайней мере детальная личная информация его уже бывших агентов. Когда они с Наги садились на самолёт в Европу, земля под ними буквально горела. Во-вторых, по приезде в Италию Иемицу только и занимался тем, чтобы с кожей возле зубов, но сохранить миланский штаб. Конечно, наученный разрушительным опытом, Иемицу строил иерархии CEDEF в отдельных регионах так, чтобы потеряв один филиал, не потерять все. Но они не могли быть уверенны ни в сохранности своей структуры, ни в безопасности своих партнёров и их семей, пока виновный не найден. Потерю Вашингтона они смогут со временем пережить, но если Иемицу опять, десять лет спустя, потеряет Европу… Поэтому, в-третьих, все искали Хибари. Даже люди, которым он был знаком лишь формально, с каждым уходящим часом всё больше задавались вопросом его отсутствия. Что Иемицу делает без своего постерного мальчика в такое время? Разве будущему преемнику CEDEF не следует прямо сейчас закатать рукава и показать, чего он стоит? На второй день вопросы превратились в подозрения; на третий – в обвинения. Иемицу ничего не подтверждал, но и опровергнуть не торопился. Когда Дино спросил, что по этому поводу думает сама Наги, она поблекла ещё больше. Ей казалось, что с тех пор, как они вернулись из Принстона, Хибари был сам не свой, как будто после окончания их задания в нём что-то кардинально изменилось… Он совсем отказывался с ней общаться в течение всего лета. Она чувствовала, что его, возможно, одолевают сожаления. И злость. Такое случается, если завести слишком тесные отношения во время задания; человек, который психологически не до конца подготовлен, может треснуть одномоментно, развернуться на сто восемьдесят, и окружающие этого даже не заметят. Но это ведь Хибари, и кто вообще мог о таком подумать… После их разговора Дино решил отлучиться до следующего утра, проветрить голову. Рассуждения Наги казались ему абсурдными, хотя в данной ситуации он её не осуждал – истощённый разум искал невозможные объяснения невероятным обстоятельствам. Правда, побывав в своей квартире, Дино уже не мог быть так твёрдо в этом уверен. За весь свой третий десяток он повидал немало апартаментов, особняков, яхт, клубов и даже несколько низкопрофильных дворцов, убитых самыми безудержными вечеринками и весёлыми попойками, но здесь был совсем другой случай. Что его смутило в первую очередь – ванная, устланная ворохом кровавых бинтов и вымаранной дорожной грязью одеждой, или кухня, доверху заполненная подгнивающими деликатесами и бутылками вина, ни одна из которых не была допита? Может – то, как все углы были присыпаны битым стеклом, будто ритуальным кругом, священно охраняющим подступ к мятой постели в середине гостиной? Все его картины, гобелены и отпечатанные репродукции были перевешаны по-новому, и хоть полгода назад Дино заплатил солидную сумму профессиональному дизайнеру интерьеров, теперь композиция была лучше. Она ему не нравилась – она внушала дискомфорт, – но смотрелась объективно компетентно. Кондиционер лежал на полу поверженным чудищем, каждая ступенька ведущей на верхний ярус лестницы была увенчана книгой или стаканом; во всём доме не было ни одного свежего текстильного предмета, ни одной чистой тарелки, ни одного метра, не помеченного одержимостью. Когда Дино осознал, что Хибари жил здесь не один, его это успокоило, но ненадолго. Он так и не решил, что его пугало больше: мысль о том, что Хибари мог позволить такое себе, или что он мог позволить такое кому-то другому? В одном Наги была права – внутри Хибари, которого они знали, что-то сдвинулось. Дино начал перебирать их последнюю встречу по фразе, по минуте, но в ретроспективе что угодно можно дополнить надуманным смыслом, и ему до конца не хотелось делать осудительных выводов… Приехав обратно в поместье Тимотео в четверг к обеду и едва перешагнув порог парадного входа, Дино застал странную сцену: Наги выбежала откуда-то со стороны библиотеки на первом этаже, не замечая никого, взметнулась вверх по лестнице. Через несколько минут Кёко спустилась вниз, в не менее решительном темпе и в сопровождении двух охранников. Ни Наги, ни Иемицу больше не показывались; Дино смог поймать Гокудеру, но тот ничего не знал или делал вид, что не знает; забредши от безысходности в сад, он наткнулся на Лал, в этот раз в компании Вайпер – первая сильно нервничала, вторая безмятежно улыбалась. Через несколько часов Кёко вернулась вместе с Рокудо. Дино узнал об этом по гомону, прошедшему волной сквозь комнаты и коридоры; никто их толком не увидел, они подъехали сразу к приватному крылу, отведённому только для непосредственных и ближайших членов семьи Тимотео. Ещё через час Иемицу позвал за Дино – тут он увидел их мельком, за приоткрытой дверью одной из спален: Рокудо выглядел совсем паршиво и разговаривал о чём-то с Цуной, который сидел рядом, и выражение его лица как раз меняло озабоченную растерянность на суровую сосредоточенность; Кёко ходила вокруг них с храброй улыбкой, но глаза у неё были все заплаканные. Иемицу сказал, что у них есть предполагаемое местонахождение Хибари; его люди уже поехали проверять информацию, и если он действительно там, на следующий день Дино полетит в Женеву. Возразить Дино не мог, но хотел выведать хоть какие-то подробности. Хотел поговорить с самим Рокудо, или с Цуной, хоть с кем-нибудь, но все были слишком заняты, либо – он начал подозревать – его личная привязанность и близость с Хибари теперь отбрасывала на него тень. Каждый вечер для всех, кто оставался в поместье в качестве гостей, накрывали поздний ужин. В тот день Иемицу почтил его своим присутствием первый раз. Смотреть на него было бы больно, наверное, даже самому заклятому врагу; тем не менее, он сказал, что ситуация улаживается. Повода для дальнейшего беспокойства нет, злоумышленник не представляет угрозы, через несколько дней они разгладят последние нюансы, и на следующей неделе он полностью отчитается перед всеми заинтересованными лицами. После ужина Дино предпринял последнюю попытку поговорить с ним серьёзно, Иемицу вместо этого отослал его домой и велел ждать отмашки утром. Увидев Хибари на следующий день, Дино почувствовал, что надежда окончательно утеряна. Худшие из предположений подтвердились. Он был свидетелем подобному и раньше; знал, как лучших из людей разбивает параличом рассудка, когда в их чувства вмешивается кто-то посторонний, как правило в тысячу раз менее достойный, но обладающий особенным ядом – для особенного сердца. Если это был осознанный выбор, Дино не мог его понять. Если это была любовь, понимать он её отказывался.