Король без короны

Семья потомственных богачей Ламберт гордилась своими детьми, воспитывая их в строгости. В их крови было много национальностей и даже аристократы, отчего ценность их рода только возрастала как в глазах общественности, так и в собственных. «Чванливые аристократы» — так лаконично их окрестил наш главный герой, когда только разобрался, куда он попал. Миссис Ламберт, в девичестве Корнелия Ферреро. Родом из богатейшего и древнего рода Ферреро, на треть итальянка. Познакомилась со своим будущим мужем на одном из светских приёмов — он, по её словам, неуклюже за ней ухаживал, что юной красавице показалось забавным, и она вместе с богатыми подружками посмеивалась над ним. Через несколько лет подобных встреч, а затем и свиданий, оказалось, что этот забавный молодой человек стал её мужем. Была ли это искра, пробежавшая между молодыми людьми, или же холодный семейный расчёт — история умалчивает, но их сын подозревал, что всё же первое. Или же он просто хотел в это верить. Корнелия — брюнетка с выделяющейся фигурой и идеальной осанкой. Он не мог не считать свою мать прекрасной, ведь она такой и была: крупная пара изумрудных глаз въедалась в самое сердце, прожигая насквозь, но, когда их обладательница улыбалась, это было самое чарующее и вызывающее трепет зрелище. Однако… увидеть улыбку на лице матери было огромной редкостью. Мистер Майрон Ламберт — высокий вытянутый и статный мужчина со светлыми волосами и холодными голубыми глазами. Очень красив даже для своих сорока лет. Скуп на эмоции и заботу, но даже его поглаживания по голове и формальные подарки на дни рождения и праздники казались сердечнее, чем полное отсутствие контакта с матерью, которая только смотрела на сына и говорила с ним, отдавая жестами указания, но практически никогда его не трогала. Майрон воспитывался по тем же обычаям и традициям, что и его сын, и, как и его отец для него, как и дед для его отца в прошлом, он был экзаменатором своего сына по дисциплинам, что преподавали репетиторы и личные учителя. В отличие от Корнелии, Майрон, напротив, был скуп на слова, но чаще прикасался. Однако его сын запомнил, что эти прикосновения зачастую дарили боль. Их приёмный ребёнок. Ноа Ламберт. Когда он только научился ходить, мальчик вскоре об этом пожалел. Быть младенцем в этой семье — время куда более счастливое, чем детство и подростковый возраст. Учёба, занятия, тренировки, этикет и самое «любимое»… фехтование. — Фехтование есть искусство наносить уколы, не получая их, — звенел в его ушах вкрадчивый и полный притворной любезности голос преподавателя. Одетый в строгий костюм, мужчина под сорок держал в руках шпагу, глядя на её наконечник с маниакальным блеском и такой же улыбкой, объясняя своему непутёвому ученику: — Это необходимость ударить противника, избегая его ударов, что делает искусство фехтования чрезвычайно сложным, ибо к глазу, который видит и предупреждает, к рассудку, который обсуждает и решает, к руке, которая выполняет, необходимо прибавить точность и быстроту, чтобы дать жизнь оружию. Учитель принципиально не носил тренировочную одежду в первые полгода, потому что не считал Ноа достаточно способным, чтобы хотя бы задеть его. Поначалу, оказавшись в чужом теле и частично помня, кем он был в прошлой жизни, Ноа посчитал это пустым бахвальством и понёсся на преподавателя, неуверенно держа шпагу. Он не желал ранить его, а всего лишь проучить. Однако… раненным оказался сам Ноа. Репетитор легко уклонялся от каждого его нелепого выпада, не прилагая и грамма усилий, он ехидно улыбался, а затем исподтишка колол мальчика в уязвимые места. Помня, что он всё-таки ребёнок, у взрослого дяди хватило ума смягчить свои атаки. Но и это было очень болезненно. Перетерпев всего несколько таких «уколов», Ноа в слезах сбежал из тренировочного зала. Он не смог вынести подобного унижения. Светловолосый мальчишка блуждал по огромному дому, желая найти маму или папу, которые могли наказать такого ужасного учителя. Когда боль от колотых ран стихла, став слабой и ноющей, он пришёл в себя и настроился решительно восстановить справедливость. Как может преподаватель так себя вести с учеником? К тому же, несовершеннолетним ребёнком! Но миссис Ламберт, заслышав его с каждой секундой теряющие уверенность слова, не обратила ровным счётом никакого внимания. Она продолжила пить чай. А когда сын попытался воззвать к ней, беспокоясь, что женщина его не расслышала, Корнелия сделала небольшой жест пальцами, и тут же одна из служанок подошла к Ноа и увела его из обеденного зала. Он только успел заметить холодное и разочарованное лицо матери, прежде чем двери перед ним оказались плотно закрыты. С того момента Ноа уяснил наверняка — родители ему не помощники. Он знал… знал, что он прав, но… какое кому дело до того, что правильно и законно, а что — нет, если его опекуны дали разрешение на такие методы воспитания? — Что, вернулся наконец? — со злорадством в голосе встретил его учитель по фехтованию, который, положив одну руку на пояс, другой держал шпагу, острием уткнувшуюся в деревянный пол. — Получилось пожаловаться мамочке? Ноа, увидев этот взгляд, снова разозлился, но больше не осмеливался выплёскивать свой гнев. Он учился фехтованию как проклятый, вознамерившись совершить одну единственную вещь — проткнуть ядовитого учителя! Если это единственный способ наказать злодея, который у него есть, он решился им воспользоваться. И день, когда мальчик сумел это сделать, стал также днём, когда учитель уведомил его о первом экзамене. — Раз навыки юного господина стали столь хороши, думаю, нам есть что продемонстрировать мистеру Ламберту. Ноа не понимал, что означают слова вредного тренера. Он хлопал своими большими глазами и готовился к худшему. И был прав. — Моя семья из поколения в поколение учит вашу семью искусству фехтования, — мужчина удерживал шпагу горизонтально, оглаживая её ладонью, словно это было самое драгоценное в мире сокровище. — Как и я когда-то, теперь настал твой черёд сдать первый экзамен. И как и в моём случае, твоим экзаменатором будет твой отец. Первый экзамен в шесть лет — это многого сто… Ноа не слышал, о чём дальше болтал этот человек. Внешне оставаясь совершенно спокойным, мальчик судорожно размышлял. Его отец, никогда с ним не разговаривавший прямо, станет экзаменатором. Возможно, он даже ждал этого с трепетом, нетерпением и наивными мечтами, которым было суждено разбиться. Считая, что родной отец наверняка не причинит ему вред, как это делает тренер, он глубоко заблуждался. Майрон совершенно бесстрастно делал выпады, словно безразличная машина для убийств, его внимательные льдисто-голубые глаза практически не двигались, следя за каждым неумелым движением ребёнка. И в конце… Ноа был отправлен в больницу, испытывая адскую мучительную боль из проколотого плеча. Нормальный ребёнок на его месте бы вопил от агонии, но он упрямо сдерживал рвущиеся наружу крики, до крови закусывая губы и стискивая зубы. Потому что, согласно этикету, он не должен издавать лишний шум, мама этого не одобрит. А отец, по словам учителя, ненавидит мягкотелых и слабохарактерных людей. Он не должен огорчить и разочаровать родителей ещё больше, чем есть. — Ты молодец, — эти слова были полны арктического холода, но всё-таки… всё-таки он улыбнулся своему сыну. Немногим позже Ноа узнал из уст своей матери, что является приёмным ребёнком. Казалось, женщина внимательно следит за его реакцией. Но мальчик ничего не произнёс и даже никак внешне не отреагировал. Его когда-то светящиеся и тёплые медовые глаза сейчас напоминали безразличное ко всему золото. Он сомкнул губы в линию, глядя на Корнелию тем же взглядом, что и она на него — отрешённым и безразличным. — Ты воспринял это лучше, чем я ожидала, — похвалила его мама, и, казалось, в её голосе просочилась капля тепла сквозь усмешку, вынудившая сердце мальчика вздрогнуть. Она впервые приятно улыбнулась ему: — Надеюсь, что и дальше ты будешь достойным наследником дома Ламберт. На мгновение блеск в глазах ребёнка вернулся, затем вновь потухнув. Так его догадка, заключавшаяся в том, что если следовать традициям и урокам, то его одобрят, была правильной? Ноа, уже было поглощённый отчаянием, встрепенулся. Родители в самом деле любят его! Просто их любовь «уникальная». Не такая, как у всех нормальных семей. Но… а чего следовало ожидать от Ламбертов? Истинный Ламберт всегда кроток, вежлив и обходителен, знает наизусть этикет, искусен в фехтовании и науках, и он никогда не показывает слабости. С самого детства детям из этого рода недоступны мирские радости, которыми балуют нормальных и здоровых детей из обычных семей. Только холод, безразличие и редкая похвала. Проживший в этом доме многие годы ребёнок, даже имея разум взрослого, проживающего вторую жизнь, будет подвержен влиянию окружения. Он сохранял свои знания о том, что есть «нормально», запрятав их в самый отдалённый уголок своего разума. Если бы он продолжил жить согласно установкам прошлого себя, долго бы не протянул. Да, чета Ламберт не позволит ему умереть — первоклассные врачи всегда ожидают их звонка, — но они же не дадут и житья. Вместо того, чтобы сопротивляться течению, Ноа опустил руки и поплыл вдоль. Это их философия. Философия Ламбертов. — Молодой господин ещё совсем ребёнок, — шептались молодые служанки между собой. — Разве методы воспитания не слишком жестокие? Вы видели, сколько у него синяков?! «Похоже, они новенькие в этом доме и ещё не поняли правил», — усмехнулся уголком губ Ноа и замедлился, оборачиваясь. Прожигающий, словно принадлежащий его матери, взгляд приковал девушек, что были намного старше него самого, к полу. — Если кто-то не согласен с политикой моих родителей, он или она всегда могут высказать им это в лицо и получить своё заслуженное увольнение без рекомендательных писем, — к их удивлению, малыш, которого они так жалели, их взглядов не разделял. — Ах, впрочем… я сам пойду и доложу обо всём маме. Он слегка поднял руку, сделав небольшой жест пальцами, и немолодая женщина, являвшаяся главой всех слуг в доме, оказалась подле него. Она быстро обвела взглядом присутствующих. Сплетницы и даже их коллеги сглотнули ком в горле. Уже на следующий день в поместье не было ни одной вещи, принадлежавшей кому-то из проговорившихся девиц, а сами они были отосланы назад, откуда прибыли. Им выплатили компенсацию, но в остальном в их услугах более не нуждались. Даже работник из отдела кадров, отвечавший за них, был уволен и заменён. Ноа удовлетворённо вздохнул. Чем меньше крыс шушукались в коридорах его дома, тем он комфортнее себя чувствовал. Он успокаивал себя мыслью, что они были плохо квалифицированными работницами. Хорошая служанка выполняет работу и не обсуждает своих хозяев, в частности, с критичной точки зрения. «Хорошо ещё, что мама на них не наткнулась, — хмурился ребёнок, с книгами в руках следуя к парадному входу. — Тогда они бы на самом деле остались без рекомендаций и вылетели отсюда». Он прекрасно помнил рассказ одной из нянечек, что персонал поместья, проявлявший к Ноа сострадание или сочувствие, был уволен. И няня, которая ему об этом поведала, тоже оказалась выгнана. Те, кто трудоустраивался работать в поместье Ламбертов, поначалу не понимали, на что они подписывались, часто они считали это запугиванием и актом устрашения, чтобы отсеять тех, кто рвался сюда ради очень высокого жалования — а Ламберты платили много и щедро. Хорошие и добрые люди тут надолго не задерживались, если каким-то чудом умудрялись пройти строгий отбор. Таких было немного, по статистике лишь очень малый процент от группы. Большинство служанок всё же покидало дом по другим причинам — чаще всего из-за Корнелии, которую все боялись, ведь леди этого дома была не на работе немногим чаще своего мужа. И когда у неё случались выходные, что-то обязано было спровоцировать её гнев. Ноа видел это столько раз, сколько заходил к маме, чтобы рассказать о своих успехах. Выслушивая его всё с тем же безразличием, словно он пустое место, миссис Ламберт могла прийти в ярость, заметив каплю пролитого неосторожной служанкой чая на блюдце. Обычно незнакомому с ней человеку это было сложно понять — эти микродвижения, когда женщина сжимает зубы, а её нижние веки слегка сощуриваются в отвращении. Зато чай, так и не тронутый госпожой, наблюдали все. Позже дворецкий делал провинившейся выговор. После нескольких таких выговоров речь стояла об увольнении, что означало лишь то, что она уже в чёрном списке у хозяйки этого дома и ей следует не попадаться на глаза лишний раз. Корнелия не терпела неопрятность, нечистоплотность, шумность и малейшие нарушения этикета, однако от нанятых служанок требовалось немногое — молчать, быть аккуратными и осторожными, не лезть куда не просят, и понимать без слов. И ради достижения лучших результатов их натаскивали кадровик, экономка и дворецкие. Их обучали тому, как правильно прислуживать хозяевам дома, объясняли, какие неосторожные моменты могут повлечь гнев и привести к скорому увольнению. И пускай девушки и юноши очень старались угодить, чтобы не лишиться тёплого местечка, не все могли терпеть таких капризных работодателей, даже если это стоило своих денег. Ноа мог их понять, но у самого мальчика выбора не было. Он либо смиряется с родителями такими, какие они есть, либо… без «либо». Получив компенсацию, эти добросердечные девушки смогут найти себе работу получше, даже если там платить им будут меньше. Зато их сердце не огрубеет в такой атмосфере, а совесть останется чиста. Это для их же блага. — Ноа! Ребёнок улыбнулся, когда, спустившись с крыльца и пройдясь вдоль дороги в сторону сада, встретил другого мальчика — чуточку выше него, с лучезарной улыбкой и милым личиком. В отличие от Ноа волосы этого ребёнка были каштановыми, а глаза карими. Они двое были одеты в похожую одежду маленьких молодых господ из домов до безумия богатых родителей. Ноа мягко улыбался. Его друг, который был лично отобран и одобрен мамой, удивился и присвистнул, когда это увидел. — Приятель, когда мы столкнёмся с девчонками, не улыбайся, прошу тебя, — весёлым тоном начал подначивать его маленький шатен. — Почему? — с искренним удивлением спросил у него Ноа. — Потому что они умрут от такой красоты, бро. Мы же не хотим несчастных случаев, верно? Ноа звонко рассмеялся. Слышать что-то столь нормальное было так свежо и приятно.