Свет расплескавшему, чтившему лишь закон Собственной силы — понять, что ещё живой, Было бы трудно… Но истинный образ мой В любящем сердце, как в зеркале, отражён. с согласия автора Powerslave http://ficbook.net/readfic/2362265/6448888
Бард небрежно захлопнул и протянул Ингрид альбом, казавшийся тяжелым даже издали. Не дождавшись ответа, но и не опуская руки, устало откинул голову назад. Ингрид потянула носом — вроде не пьян. А выглядит… Она знала, что за ценность ей вручают, и в свое время много бы отдала, чтобы пролистать завораживающий том. Но сейчас подходить не торопилась. Она уже подошла один раз — близко, слишком близко! — и обожглась очень больно в итоге. Стемнело… Город проявился печальными огоньками, мерцающими на разные лады далеко внизу. Рыбьей чешуей поблескивала вода в узких каналах, тут и там рассекающих Эсгарот, равно искажая холодный свет уличных фонарей и живое тепло, льющееся из чьих-то окон. Долгого Озера, черной петлей окружавшего город, не было видно, слишком далеко и темно. Хотя, незримое, оно ощущалось окрест — нытьем больного зуба или присутствием хищника, крадущегося по пятам за жертвой и невидимого до последнего, решающего броска, пока не станет уже слишком поздно… Ночной Эсгарот всегда тревожил и пугал Ингрид. Она с трудом перевела дыхание и снова посмотрела на Барда, все так же держащего фолиант в вытянутой руке. «Если здесь весь город выглядит, как ратуша, альбому цены нет!» — подумала она с внезапно проснувшимся интересом человека, трепетно относившегося к памятникам творчества и самой человеческой истории. Или их проектам. А ратуша была единственным зданием в городе, которое Ингрид по-настоящему нравилось. Оно покоряло чистотой линий и правильностью пропорций. И чем-то еще… В нем легче дышалось, спокойнее думалось. Оторвавшись от шпиля и враз замерзнув, Ингрид передернула плечами. Поколебавшись еще немного, она решилась. Шагнув вперед, приняла альбом, прижала к груди. Бард не повернул головы. Рука его упала бессильно… Ингрид медленно направилась к выходу. «Уходи… — выдохнула вслед темнота. — Он просил только взять альбом». Но Ингрид все-таки обернулась — у самой двери. Запрокинув голову, Бард угрюмо глядел вверх, в бесконечную тьму над собой без намека на звезды. В одной лишь тонкой рубашке на продуваемой всеми ветрами крыше. Мелкие лужицы, оставшиеся после вечернего дождя, казались непрозрачно-черными. Их на глазах затягивало острыми ледяными иглами, подбиравшимися к самым ногам сидящего. …Каждый шаг вниз давался Ингрид все труднее. Она остановилась, не дойдя до конца спуска совсем немного… «Ни помощник бургомистра, ни его горести — не твоя забота», — толкнул в спину разум, и Ингрид поразилась себе. Никому в этом городе ни до кого не было дела — неужели и она стала как все? Лишь бы никто не задел, не обидел… Быстро, почти бегом поднялась по крутым ступенькам. Что бы ни произошло между ней и Бардом, никак нельзя — невозможно! — оставить его наедине с мглой и темнотой Эсгарота. Ни к чему хорошему это не приведет.***
Бард улегся, вытянувшись на ледяных плитах. И теперь усмехался, со злым удовольствием ощущая, как с каждым вдохом все быстрее выстывает воздух и холодеет на камне его тело. Ингрид, появившаяся так не вовремя… прервав перед закатом его уединение, отвлекла от весьма важных раздумий — шагнуть вниз одному или прихватить еще и отцовский альбом — щедрым даром тому, кого встретит его после смерти? Альбом стало жаль. Как взять с собой, так и оставить на крыше. День выдался особенно мерзким, хотя ничего особенного и не происходило. Всего лишь мелочи, кусочки, на которые развалилась его жизнь, сложились мозаикой, словно рисунок на окнах ратуши. И то, что увидел через них Бард, ему совсем не понравилось. После того, как он вручил родителям спасенных из притона девочек, их толстая мамаша, задвинув близняшек за спину и шлепнув для порядка, устроила грандиозный скандал. Она почему-то решила, что это он — похититель, и едва не расцарапала ему физиономию. Он успел увернуться, хотя для этого понадобилась вся реакция лучника. Его доводы, что, будь он злодеем, он никак не стал бы возвращать девчонок, не успокоили тетку, оравшую не хуже бургомистра. Бард же в очередной раз поразился: ну как — как?! — милые голубоглазые очаровашки, стоит им удачно, по их мнению, выйти замуж, превращаются в истеричных толстух с визгливым голосом, обвислой кожей и стянутыми на затылке сальными волосами? Соседи похищенных на расспросы не отвечали: отмалчивались и расходились при его появлении. Да и спрашивать было особо не о чем. А когда-то давно, когда помощник бургомистра принес сюда единственную спасенную, ему даже обрадовались. Бард постоял какое-то время, опираясь рукой на облупленную стену, отдышался, насытившись окружавшей его ненавистью словно дешевым вином, и устало поплелся в ратушу. Он исполнил слово — переписал на Риддака домик в Золотых песках, хотя поначалу думал лишь поселить его там. Ничего не ответил на взволнованные расспросы Ингрид. Ставить бургомистра в известность относительно продажи дома он не собирался, равно как и сообщать ему о тревожном чувстве в душе. Девушку спасли, злодея уничтожили — и хорошо. Его город станет чуть чище. Правда, вот тем, замученным и убитым ранее, уже ничем нельзя помочь… Потом Бард подошел к Риддаку, сидящему с видом всезнающим и вседовольным. Но сил разгадывать его загадки не было. Слушал вполуха пространные рассуждения о жизни (на которые старик всегда был мастер), привалившись к стене. Смотрел на полуденное солнце не щурясь, как все в его роду. Бард не понимал, отчего его все сегодня так раздражает, а слова, внезапно ворвавшиеся в уши: «…не на меня и не на нее. Из-за себя злишься. Сам потерял по глупости. Да что ты сделал, чтобы она поверила тебе?», заставили еще больше рассвирепеть. Сунул бумаги и отошел молча. Умнику Риддаку достанется дом, но некоторые мелочи было бы неплохо забрать. Бард совсем не подумал об этом. В маленькой лодочке, сам на веслах, он метнулся в Золотые пески. И там, перебирая вещи, наткнулся на рисунок Альберта, который тот оставил для брата или позабыл забрать. Бард долго сидел в оцепенении, не в силах сделать хоть что-либо, бережно касаясь пальцами акварели. Упрямые глаза с золотистыми искорками смеялись, как живые, светлые кудри спускались ниже плеч. На заднем плане виднелись чудные контуры зданий, спланированные Альбертом вместе с отцом, удивительным образом отражая черты юного лица, совсем не похожего на Барда. Лишь глазами, быть может. Но от рисунка словно повеяло замогильным холодом… С Альби что-то случилось. Не мелкие неприятности — Бард чувствовал это, и сердце сжимало все сильнее. «Он не вернется», — звучало в сознании. Произошло нечто ужасное, нечто, чего уже не исправить, хоть уничтожь полмира от ярости и боли. А ведь отец просил присмотреть за младшим: Альби был его любимчиком, но Бард тоже гордился и восхищался братом, не думая обижаться. Даже умирая, отец говорил только о младшем сыне, и не вспомнив про Кольцевой город. Бард и с этим не справился! Он всегда разочаровывал отца. На успехи сына в стрельбе тот смотрел с презрительным снисхождением, как на пустячные забавы юности. Но юность Барда прошла, а увлечение стрельбой — нет. Если речь заходила об охоте, в которой старший сын тоже был мастер, отец говорил о ней лишь как о примитивном навыке разрушения и смерти. От рассказов о работе в ратуше отец тоже только морщился. Если же первенцу улыбался успех — хвалил сдержанно да не без подковырки: стреляешь, мол, хорошо, а вернуть жизнь сумеешь? Деньги приносишь — хорошо, а на посылках бегаешь — ну ты просто мастер, да ещё у кого! у бургомистра! как будто не знаешь, что он делает с нашим городом, с нашими соседями. Бард поначалу неохотно огрызался: «даже такая власть лучше никакой, а если брат не поест — опять заболеет», а повзрослев, уходил, когда слушать попреки становилось невмоготу. Хуже них было только отцовское молчание. Мир вращался вокруг него — черный, пустой и холодный. Теперь не для чего стало работать и не для кого жить. Барду все вдруг стало безразлично: работа, выматывающая душу, этот город, которого не улучшить, пустой успех у женщин… Слишком много ошибок уже не исправить, а сегодня… Сегодня все будто навалилось на плечи, потянуло к земле гранитной тяжестью, обещая покой. С него достанет и покоя. После этого дня — ему хватит покоя. Он отдал альбом, и тьма, вечно живущая рядом, которая то отступала, то приближалась к нему временами, приняла его в свои ледяные объятия.***
Ингрид вернулась. Присев около Барда, взяла в ладони его пальцы, прижала к груди. Он лежал совсем неподвижно, с закрытыми глазами, запрокинув лицо к небу без звезд. Не почувствовал ее присутствия, не ответил на ее прикосновения. Был холоден как камень и едва дышал. Ингрид затормошила его изо всех сил: позвала, попыталась поднять, потрясла за плечи, подергала спутанные волосы, пару раз ударила по бледным щекам… Ничего — ни слова, ни звука в ответ. «Да что же такое с ним творится?» — испугалась она. Сдернув с себя тонкую накидку, она набросила ее на Барда, опустилась на колени и, откинув со лба растрепавшиеся волосы, продолжила тормошить его. Но Бард все не приходил в себя. Ингрид никак не могла разрушить стену безмолвия и бесчувственности, которой он отгородился от всего мира. И от нее тоже. Ей вспомнился давний, известный способ. Она перестала тормошить Барда, отложила альбом, вздохнула… Провела пальцами по колючей щеке, улыбнулась и легла под накидку рядом с ним, задрав повыше его рубашку. Прижалась изо всех сил, обняв его, обхватив руками и ногами. Холод его тела леденил даже сквозь тонкую ткань платья. Вскоре Бард застонал, закашлялся, медленно и тяжело приходя в сознание. Недоуменно уставился на нее, видимо, не понимая, ни где он, ни что происходит. «А что я делаю тут: ночью, на ледяном камне, в обнимку с полузнакомым мужчиной?» — пронеслось в сознании, и Ингрид дернулась в испуге. Тело сработало быстрее мысли: Бард тут же сомкнул руки на ее спине, крепко прижав к себе. У него по-прежнему теснило грудь, но вот так, чувствуя обжигающее тепло, можно было жить и дышать хоть немного. Ингрид! Живая, горячая Ингрид здесь, на крыше ратуши, рядом с ним… согревает его своим телом?.. Немыслимо, невозможно! От него все только хотят чего-то: службы, денег, страстных объятий… Все, кроме отца и брата. Они любили его просто так — ни за что — не всегда понимая и одобряя. А Ингрид… Бард не знал, что и думать, но обнимал ее, не отпуская. Не понимал с того самого дня, как, разоткровенничавшись, приоткрыл ей душу — и испугался до полусмерти. Испугался, что она увидит в нем страшное, а увидев, отвернется… Потому он и распрощался с ней холодно, почти грубо — пусть девушка сразу поймет: ничего хорошего из себя Бард-помощник бургомистра не представляет. Но Ингрид словно верила совсем в иного Барда. Сердце болело, что-то мучительно кололо в нем… Сейчас оно замрет, и все кончится наконец. Но Ингрид, перестав вырываться, всхлипнула, положила голову ему на грудь, вжалась мокрой щекой — и боль исчезла. А может, растаял кусочек льда, в который когда-то, давным-давно, превратилось его сердце?