Король и Дева

      Бард, держа Ингрид за руку, в очередной раз спешил на Главный причал.       Они уехали. Ну, почти…       Немногочисленные вещи ждали в лодке. Драгоценный альбом Ингрид оставила в архиве, среди дорогих и важных книг. Они решили, что альбом — часть их жизни в Эсгароте, связанная со слишком болезненными воспоминаниями. Барда он тревожил как невыполненное обещание, а Ингрид — потому, что он тревожил Барда. Зато, если альбом оставить в городе, появляется крохотная надежда, что когда-нибудь по этому замечательному проекту будет построено еще что-нибудь, кроме ратуши.       Отплыть утром не удалось: один отъезжающий так и не пришел, потом в лодке обнаружилась течь. И они просидели весь день в кофейне, любуясь Кружевным мостом…       Столик, за которым они сидели друг напротив друга, был низковат для Барда, и он, слегка ссутулившись, сложил руки на столешницу и наклонился вперед. Зато его лицо стало на одном уровне с лицом Ингрид — а она выпрямилась, грея пальцы о чашку с кофе. Лучи солнца, словно обтекавшие Барда, падали на Ингрид широкими полосами, подсвечивая ее прическу и улыбку.       Помолчали, просто переглядываясь, в который раз вспоминая все, что взято и что оставлено. Послушали немного уже надоевшие песни про сокровища гномов. А потом — заторопились к причалу.       Теперь Бард спешил по узкой дорожке вдоль главного канала, с недоверием поглядывая по сторонам. Что за незадача!.. Сначала рухнул навес, и развешенная для просушки рыба засыпала улицу. Потом доска под каблуком провалилась, и он едва успел удержать равновесие. Еще через пару кварталов, оборвав веревки, свалился ковер, размотавшись полосатой дорожкой обратно к центру города. Затем откуда-то выкатилось яблоко, остановившись прямо перед ними. Бард сердито оглянулся, но никого не увидел. Сам он дважды пропустил знакомый поворот! А ведь помнил наизусть каждый дом в городе и всегда находил дорогу даже вдребезги пьяным, да хоть с закрытыми глазами!       Бард дернул Ингрид себе за спину и, остановившись, подозрительно глянул на вывеску. Но медная надпись «Меха и шкуры» только жалобно заскрипела на ветру, отбросив на них красный блик заходящего солнца.       — Ну не прыгнет же она на нас, дорогой? — улыбнулась Ингрид, поправляя пушистый рыжий мех капюшона. Новая одежда, купленная для дороги, была ей немного непривычна.       — Не знаю. Не уверен, — недовольно ответил Бард.       Он заторопился, решив ни на что более не обращать внимание. Ингрид едва поспевала за его широким шагом.       Чуть не дойдя до причала, Бард внезапно остановился, словно почувствовав чей-то взгляд. Обернулся и замер.       Над островерхими черепичными крышами, словно ранняя звезда в гаснущем небе, выделялась яркая точка. Уже не точка, а луч, становившийся ярче и ярче с каждым вдохом. Он напоминал о чем-то давнем, печальном и жутком, неприятно холодил сердце. Бард прижал встревоженную Ингрид к себе, потом кивнул на лодку и легонько подтолкнул к ней. Проводив взглядом, сам — задержался на деревянных досках причала.       — Золото Одинокой горы! Оно течет к нам!       Люди кричали в восторге, широко разевая рты. Бросали вверх шапки. Это было неправильно, нереально, словно оживало давно ушедшее прошлое… Бард помотал головой, сбрасывая наваждение.       Народ вокруг был сильно подвыпивши, и тем не менее… Устами младенца?       Не может быть! Неужели?..       В его роду эта история передавалась из поколения в поколение, как и у гномов, с ярой, неослабевающей ненавистью, превращаясь в сказание или легенду. Или в вечный кошмар грядущего.       Дед часто рассказывал ее перед сном вместо доброй сказки. Бард не помнил черты его лица, лишь прокуренную трубку в желтых от табака пальцах. Отец же не любил вспоминать историю их потерянной родины. Он недовольно махал руками и тут же открывал окно, но не смел выгнать из детской властного, почитаемого в семье старика.       — Сначала все как обычно — хорошо и спокойно. Лишь желтая тень на горизонте, ее можно принять за что угодно — за яркую звезду, за падающую комету, да просто за странный блик в лазурном небе. Ее можно и вовсе не заметить. Только она уже заметила тебя! Она поднимается от линии горизонта, как ничто и никто в этом подлунном мире, она растет, ширится, рассыпая огненные искры своего великолепия, и ты уже не можешь оторвать от нее взгляда — так она прекрасна в торжестве безумия и смерти. Драконы — они всегда немножко безумны. Кто бы не стал за столько веков убийств и ненависти?       Тут дед всегда умолкал, темнея лицом и собираясь с мыслями. Позже Бард всегда удивлялся, как простой рыбак мог так красиво изъясняться? Но владеть оружием его тоже учил именно дед.       — Все случается в тот самый миг, когда меньше всего этого ждешь, когда ты счастлив и все налаживается. Небеса падают вниз яростным огненным ливнем, и жизнь превращается в смерть. Кажется, будто горит сам воздух, что уж говорить о людях? Ты видел серую пыль на дороге?       В этот момент маленький Бард всегда кивал, с ужасом глядя на сурового деда.       — Это все, что остается от человека. Но Гирион, твой славный предок, сумел спасти много жизней. То была смерть, достойная правителя. Не так уж и страшно умереть за то, что тебе дорого. Но сбереги тебя небо увидеть такое своими глазами…       Бард очнулся от воспоминаний.       Стражники, в растерянности от происходящего, по старой памяти собралась вокруг него.       — Глупцы! Не понимаете? Зовите всех, выводите людей! Это дракон, безумцы! — после мгновенного замешательства рявкнул он.       Окружающие отшатнулись. Никаких распоряжений на такой случай не было, и стражники топтались на месте, не желая верить словам бывшего начальника.       — А… бургомистра и след простыл! — к ним подбежал начальник охраны причала и с надеждой посмотрел на Барда. — Приказывай ты! Что нам делать?       Бард с тоской бросил взгляд на лодку, в которой сидела жена: «Мы еще успеем уехать. Это уже не мой город…»       Соседка Ингрид пыталась успокоить плачущую дочь, всхлипывая сама — воздух звенел, напряжение нарастало, хотя ничего еще не случилось.       Переламывая себя, Бард махнул рукой, торопя гондорцев. Выкрикнул: «Скорей! Гребите прочь со всей силы!» Пожилой воин из Минас-Тирита, взглянув на небо, махом перерубил канат, не тратя время на распутывание сложного узла.       Четыре весла быстро вспенили грязную воду, ширя пропасть между остающимися и уезжающими. Ингрид вскочила, готовая броситься с лодки и вплавь добраться до пирса. Лишь бы быть рядом с ним.       «Не сегодня, моя девочка…» Бард кивнул гондорцу, и тот крепко обхватил ее.       — Бард, нет, нет! — чуть не плача, Ингрид вырывалась отчаянно. — Что же ты делаешь? Да пустите меня к нему!       Он молчал, опустив голову и скрестив руки на груди. Не удержавшись, бросил взгляд на жену. История любит повторы, и Гирион, верно, также смотрел на супругу, понимая — больше не встретятся. Только что чувствовал при этом, легенды не сказывают…       — Позаботься о ней! — крикнул Бард, опомнившись. — И бегите со всех ног! Бегите, бегите как можно быстрее и дальше от озера!       Гондорец  кивнул в ответ, не выпуская Ингрид. Лодка быстро исчезла из вида, скрывшись в сером тумане.       Бард развернулся к стражникам и горожанам, так и стоящим вокруг в ожидании, отрешившись от всего, кроме надвигающейся беды. Поверх голов людей, благо рост позволял, окинул взглядом пристань и ближайшие улицы.       — На Кружевной мост! Живо, орк вам в одно место! Рубите канаты! Глянул на командира стражи, который стоял на пирсе.       — Зовите всех, кто может сражаться! К балрогу правила, ломайте двери оружейной, хватайте все, что ближе лежит! У нас времени полчаса, не больше, — Бард задумался на миг. — Второй отряд — на левый причал. Стража — на правый, с луками, арбалетами и копьями. Трубите тревогу, старый двойной сигнал: оповестите людей, пусть оставляют дома и уезжают, кто еще может, если им дорога жизнь!       Ребята побежали со всех ног, только пятки засверкали. Дело свое они знали хорошо и выполняли приказы четко, не медля и не пререкаясь.       — А кто решит остаться, пусть запасают воду — да побольше! — прокричал он вслед.       Хорошо, что у каждого с собой достаточно стрел. Приказывая страже всюду ходить при оружии, бургомистр заботился больше о внешнем виде, но сегодня это могло помочь. Барда же верный лук сопровождал ещё с юности везде и всегда, и сейчас был за плечом… Бывший помощник бургомистра быстро снял его с плеча и натянул тетиву.       Точка медленно разгоралась и теперь ярко пламенела на небосводе. Огонь приближался.       Горожане начали волноваться, глядя из окон и дверей на странное небесное явление.       — Дракон!!!       Раздались испуганные крики и плач. Тревожно зазвенели колокола на всех причалах, им вторил низкий двойной сигнал трубы, о значении которого все давно позабыли и переглядывались теперь в ужасе и смятении. Люди заметались — паника охватила город…       Лозунг бургомистра: «Мы не трогаем Дракона — Дракон не трогает нас!» — утратил свою силу.       Жители Эсгарота бросились к лодкам. Гребцы ударили веслами по воде, поднимая рябь. Торопливо отплывали большие и малые суда, унося людей на берег, в безопасное место.       Оставшиеся горожане набирали воду в какую только можно посуду, кто поумнее, несмотря на сопротивление, вытаскивали из домов соседей, привыкших все беды пережидать в четырех стенах или на чердаках.       Стражники, повинуясь приказу Барда, сажали в лодки женщин и детей. Один заехал в лоб знатному богачу, сунувшемуся в свою же лодку, обозвав его «жирным лещом». Тот так и застыл в изумлении, не понимая, что происходит с городом — вдруг лишились силы и звания, и деньги… Паника постепенно улеглась — горожане почувствовали твердую руку.       Бард помогал рубить канаты, ломая красивейший Кружевной мост, который, судя по рассказам деда, был бы для ящерицы-переростка удобным «насестом». Когда-то Бард помогал строить отцу этот мост, а теперь сам крушил его, лишь бы отвадить дракона от ненавистного и любимого города…       Наконец, тяжко заскрипев, канаты оборвались и взметнулись, едва не располосовав одного из стражников, с трудом успевшего откатиться прочь.       Мост рухнул в воду, потянув за собой часть улицы. Обдало жаром и сухим ветром. Бард, подняв голову, увидев живот чудовища, проносящегося прямо над ним. Они успели вовремя, лишив дракона места, куда бы он мог сесть… Дракон развернулся, выдыхая пламя, рисовавшееся багрово-черным на фоне заходящего солнца, отражаясь двойным кошмаром в темной воде Долгого озера. Затрещали волосы, кожу на лице защипало. Вблизи заполыхало сразу несколько зданий. Жители второпях поливали стены заготовленной водой, но огонь моментально пожирал ветхие домишки. Запахло не только горящим деревом, но и горящей плотью. Люди выскакивали на улицы, прыгали в воду, пытаясь отплыть и хоть как-то скрыться от огня. Но попадали в другую стихию, не менее безжалостную, где плавали льдины и выдержать можно было не более нескольких минут…       — Пли! — яростно закричал Бард, перекрикивая дикий треск и гвалт, и в дракона полетел железный ливень.       Смауг взревел, и в жутком реве явственно слышалась обида. Как смеют эти копошащиеся внизу муравьи сопротивляться ему?! Он разинул пасть, и вырвавшееся со свистом и гулом пламя мгновенно сожгло все летящее в него оружие. Дракон зашел с другой стороны города, но и там его встретил град копий и стрел.       Ящер был вне себя от гнева. Жалкие людишки должны были разбегаться в ужасе, а не огрызаться, не бросать в него злое железо! Они забыли, как страшен гнев Хозяина Горы! Все — его терпение иссякло!       Обойдя опасный участок, он поливал огнем центр города и от души развлекался, наблюдая, как рушатся стены, будто карточные домики, сгорая вместе с людьми. Пламя летело с поднявшимся ветром, его пытались тушить, но не успевали, и огонь захватывал все новые и новые кварталы.       Натешившись вдоволь, дракон развернулся к тому, кто так и продолжал стоять в одиночестве на пирсе и опять натягивал лук ему навстречу…

***

      Стражники и добровольцы разбежались: ужас при виде мощи и злобы огненного дракона пересилил их храбрость и чувство долга. Рядом с лучником остался только один — помощник начальника стражи, белобрысый молодой парнишка.       — Уходи отсюда! Командуй отходом! — велел Бард.       Тот упрямо помотал головой и ответил: — Ты мне здорово помог однажды. Даже если и не помнишь этого. И я не оставлю тебя один на один с этой раззолоченной тварью!       Тоже поднял свой лук, натягивая тетиву и зажимая стрелу в пальцах. Теперь их было двое. Бард, бросив взгляд на стражника, что-то припомнил — однажды он, сам нетрезвый, вышвырнул из трактира подвыпивших гуляк, пристававших к приезжему парню…       И тут же пошатнулся — откуда ни возьмись к нему на плечо упала большая черная птица и вцепилась в одежду. Ворон! Говорят, они долго живут и многое знают. Что-то про них рассказывал дед, вроде, они даже говорить могут?       Мягкое прикосновение крыльев защекотало кожу. Бард склонил голову набок и резко дернул плечом, надеясь сбросить птицу. Но она и не думала улетать и поглядывала на Барда черными бусинами глаз. Еще и перышки клювом расправить успела!       — Убирайся, — прошипел Бард. Руки его были заняты, и некогда было смахнуть птицу. — Какой глупый! — глухо прокаркал ворон. — А еще из р-р-рода Гир-р-риона!       Говорилось тяжело. Сказать нужно было много, а мыслеслов, как с Торином, не получался. Очевидно, это было возможно лишь с Подгорными королями.       — Откуда ты…       Бард глянул мельком на иссиня-черную птицу. Он безумец — ожидая приближения огнедышащего чудища, разговаривает с пернатым умником!       — Не на меня смотр-р-ри, дур-р-рень, — ворон быстро почистил нос, словно удивляясь человечьей глупости. — На др-р-ракона! У него на гр-р-руди под левой лапой — чешуйки нет, дыр-р-ра. Там его смер-р-рть! И стр-р-релу не забудь! Только не тор-р-ропись! Жди луны! У тебя один выстр-р-рел, пр-р-ромахнешься — все умр-р-рут! Не подведи… вор-р-рон!       Хрипло каркнув, тюкнул в лицо жестким клювом, закрепить сказанное. Расправил крылья, оттолкнулся тяжело и улетел прочь. То, что он сделал, он сделал в память о прошлом. Да и Король просил его об этом. У воронов, как и у Одинокой горы, длинная жизнь и долгая память…       Бард, поморгав, отбросил волосы со лба, оттер кровь с виска, осторожно достал Черную стрелу. Вдруг не врет? Стрела одна осталась в колчане, другую он держал в руках. Лучник хранил ее как память и наследство, и всегда вытаскивал из добычи и из турнирных мишеней.       «Не подведи, родная», — Бард быстро поцеловал стрелу.       Дракон приближался… Лучник, отрешившись от всего, тщательно прицелился и, задержав дыхание, спустил тетиву. До боли в глазах вглядывался в клубы дыма и очертания зверя. Ростовый лук бил со страшной силой, почти как эльфийский… Стрела полностью пропала в черной дыре под лапой. Повезло! Или сам Манвэ направил ее полет?       Все вокруг содрогнулось от рева дракона, казалось, притих даже огонь. Смауг, взвыв еще раз, перевернулся в воздухе. Заскреб лапой, пытаясь выцарапать стрелу из груди и разрывая драгоценный доспех. Кровь хлестала из его раны. Бард заорал чуть ли не громче дракона, не веря своей удаче. Качнувшись, тот сложил крылья и камнем полетел вниз, обрушился на пирс, погребая под собой дома, причал и оставшихся на нем людей…       Вода давила. Бард успел нырнуть в темную глубину, спасаясь и от обжигающего пара, и от огня дракона. Он не ожидал, что озеро здесь такое глубокое, но останавливаться было нельзя. Достиг дна, из всех сил толкнулся ногами и стремительно поплыл вверх и вперед, с трудом сдерживая себя от невыносимого желания глотнуть воду…       На поверхности, откашливаясь до хрипоты, оглядел город. Кровли полыхали, на месте разрушенных домов жалко торчали из воды одинокие сваи и кривые стены. Верх ратуши развалился от удара драконьего хвоста, нижние этажи горели, только жилая пристройка позади была еще невредима. По всему городу стлался черный дым пожаров — в оставшихся домах бушевал огонь. Но уже опомнились стражники и добровольцы, по уцелевшим набережным бегали люди, помогали выбираться из воды другим, тушили пожары.       В несколько взмахов доплыв до полуразрушенного пирса и подтянувшись на руках, Бард забрался на развалины пристани. И увидел того, кто остался рядом с ним, когда все вокруг разбежались. Парнишка так и остался лежать на разломанных досках, не успев ни нырнуть, ни отскочить от Дракона…       Грудь его была вмята и разбита, похоже, ребра проткнули легкое. Он дышал с трудом, кашлял, кровь пузырилась на губах. Бард, опустившись на колени, взял его за руку, не в силах что-нибудь сделать или сказать. Ждать пришлось недолго. Он закрыл остекленевшие глаза, еще недавно живые и веселые… Рыдание сдавило горло, так и не вырвавшись наружу.       Подняв голову, Бард вдруг увидел того самого гондорца, который должен был быть уже на пути к Минас-Тириту. Пожилой воин бросил весла и на ходу выпрыгнул из утлой лодчонки. Сердце опять заныло тягостным предчувствием беды.       — Прости, не уследил в суматохе, она так рвалась назад! Меня уговаривала, все твердила про какой-то альбом, деньги сулила… Я-то отказался, да другой кто-то нашелся, достаточно жадный или безумный, чтобы ее отвезти…       Бургомистра поймали, когда он, скрывавшийся где-то все это время, хотел отплыть на своей, тоже спрятанной до поры золоченой лодке. Охочие до бесплатных развлечений эсгаротцы нашли веревку и готовились повесить незадачливого градоправителя. Падение Эсгарота означало и его падение тоже.       Пожилой лысоватый мужчина теперь совсем не был похож на грозного владыку Озерного города, перед которым не так давно все трепетали. Он не сопротивлялся, но попросил дать ему последнее слово; прокашлялся, прочищая горло. В окружившей его толпе поднялся гул.       — Послушаем, что скажет перед смертью! — выкрикивали горожане. — Трус! Пусть расскажет, почему дракон прилетел! видно, глава города не менее жаден, чем гномы!       — В чем я провинился перед вами, о достопочтенные жители нашего славного города? — начал бургомистр. — Нет никаких сомнений, что вина лежит на гномах, которых вы полюбили и так хорошо приняли. Их лесть и посулы ядовитыми змеями вползли в ваши души, и тем больнее ужалило разочарование! Они лишь прикидывались друзьями! Это они своими глупыми, непродуманными действиями разбудили своего Дракона, что прежде сладко спал вдали и никогда не тревожил наш покой! Это их чудовище сожгло наш великий город и погубило так много жителей, оставив детей горькими сиротами, а женщин — безутешными вдовами! Это гномы должны ответить перед высшим судом — перед судом народа!       Он стоял у подножия сломанной статуи, воздев руку. Речь его смущала умы и внушала ненависть, растравляла горе, коснувшееся сегодня всех в этом городе…       — Они должны заплатить за наши потери и беды! И тогда ваши мечты сбудутся по-настоящему, и золото широкой рекой потечет в Эсгарот! Наш любимый Бард стал героем… Восславим его здесь, а дальше пусть отправится к Эребору — это ему причитается награда от гномьего короля!       О, как раз эти слова всем людям, находящимся здесь, были понятны и близки. Толпа загомонила одобрительно, и бургомистр вздохнул с облегчением — сегодня его не убьют. А завтра-послезавтра, глядишь, и Трандуил пожалует. Да, и Бард с его подружкой… Может, оно и к лучшему, что он, бургомистр, не успел ничего предпринять — не хватало еще превратить Барда в мученика! В дороге все можно провернуть гораздо спокойнее… Мало ли, какое несчастье может случиться с лучником — любителем лезть на рожон? Он еще и без архивариуса город оставил, в довершение всех бед. Вот и поплатится сразу за все.       — Наш великий герой — доблестный Бард-лучник — должен сам явиться к Одинокой горе! Каждый король будет рад наградить воина, убившего страшного дракона и избавившего мир от злобного чудовища!       — Бард! Бард! Хотим Барда! — скандировала толпа.

***

      Бард с мокрой тряпкой на голове, тяжело дыша, влетел в горящее здание. Верх ратуши вместе с архивом был полностью снесен страшным ударом хвоста дракона, когда тот в агонии рухнул на город. Пусто, никого нет… Он без толку носился по горящим, заваленным тлеющим деревом комнатам и коридорам, затянутым едким черным дымом. Бард едва увидел Ингрид на первом этаже, почти у самого выхода — она лежала на полу, сжимая в руках альбом. Раскидал голыми руками доски и балки…  Гондорец, не отставая, помогал ему. На Ингрид крови почти не было, только чуть на голове, но пульс едва прощупывался, и она еле дышала, никак не приходя в сознание. Бард бегом отнес ее к лекарям, но те, осмотрев и наложив повязку на голове, только развели руками — обещать они ничего не могли.       Он провел с ней два дня в людском лазарете и три — в эльфийском, едва заметив появление эльфов — прознав о гибели дракона и разрушении Эсгарота, они удивительно быстро пришли из Лихолесья. И помогали, чем могли — лечили раненых, хоронили убитых. Но Барду и они ничего и не ответили…       Он неотрывно смотрел на Ингрид, неподвижно лежащую в долгом беспамятстве. И молчал. Что он мог сказать?       Прости, что именно меня ты встретила у ратуши той ночью? Прости, что твое сердце и душа привели тебя за альбомом моего отца, под балки, рухнувшие от удара дракона? Прости за боль, что я причинил тебе? Прости, что так беззаветно любишь…       Он в первый раз в жизни рыдал — тяжело, без слез, прижимаясь к ее холодной руке…       Ему было все равно, что о его слабости думают окружающие. Иногда он задремывал, но тут же просыпался — ему всегда немного хватало для отдыха. Да и боялся он отпустить от себя Ингрид — боялся не сохранить едва теплящуюся в ней искорку жизни. Пару раз за день Барду приходилось выходить из палатки — ему силком совали что-то съесть или выпить, без этого не пуская обратно. Соглашался, быстро съедал, не ощущая вкуса. Он так и не смог выдавить ни слова, но, держа Ингрид за руку, много чего передумал. О том, что сделал и не сделал. У них мог быть год — целый год! — а не жалкие две недели… Всматривался в ее лицо, надеясь, что темно-рыжие ресницы вот-вот вздрогнут, и Ингрид придет в себя. Ее хрупкая красота, истончаясь, становилась невыносимой. Ингрид, казалось, все дальше уходила от него. И от мира живых.       Улучшений не было. На пятый день он поймал суровую эльфийку, умудрявшуюся руководить больницей и кухней одновременно.       — Когда она очнется?       Сорвель всегда ратовала за то, чтобы говорить правду, какой бы тяжелой она ни была. Но тут, посмотрев на мужчину, засомневалась.       — Я не знаю. Не могу сказать. Может, завтра. Может, через неделю…       Бард опустил голову. «А может, никогда…» — прозвучало достаточно явственно.       За что ей все это? Неужели из-за того, что он сам совершил когда-то? Он должен был погибнуть, не она. Он ненавидел весь мир. Этот город, так и не отпустивший их. Ненавидел себя, ненавидел бы даже Ингрид — за ту муку, что пронзала его при каждом вздохе — если бы хоть на мгновение мог забыть, как сильно он ее любит. Но более всего он сейчас ненавидел гномов.       — У вас ожоги на лбу и руки… Вы разрешите?..       Бард отшатнулся от эльфийки.       Бургомистр караулил у входа в шатер, все еще надеясь, что Бард оторвется таки от Ингрид и поедет к Одинокой Горе. Несколько раз бывший бургомистр заговаривал со своим бывшим первым помощником, но под его взглядом слова не шли.       Сейчас бургомистр подошел опять. Ему пришлось протолкаться сквозь толпу зевак — те время от времени собирались, чего-то ждали, выкрикивали имя Барда-лучника, теперь получившего прозвище — Бард-убийца дракона.       — Я позабочусь о вашей жене лично. Все еще может обернуться к лучшему. Идите, вы ей ничем не поможете, — твердо сказала эльфийка. «Займись чем-нибудь, для тебя точно больше пользы будет», — подумала она про себя.       Ингрид слышала все, что Бард мысленно говорил ей. Ей было грустно и больно за него, но она не могла ответить, просто не могла… У нее было важное дело, она знала, что ей никак нельзя отвлекаться от него — ни на минуту, ни на секунду! Она пыталась дать Барду знак, открыть глаза, но нечто в ней противилось пробуждению, удерживало ее в неподвижности и в долгом, целительном забытье.       Эльфийка чувствовала это, но ничего не стала говорить мужчине. Неизвестно, чем все закончится, а знать такое при неблагоприятном исходе куда хуже, чем не знать вовсе.       Бард бережно поцеловал Ингрид, покосился на альбом, снова подавляя в себе желание разорвать и растоптать его, и вышел из шатра, забрав все верительные грамоты.       Горожане, завидев Барда, повскакивали с мест.       Им нужна его помощь? Они получат ее! Горожане как всегда правы. Видно, быть убийцей — все, что ему осталось.       — Жители Эсгарота! Кто пойдет со мной в гости к гномам?!       Восторженный рев толпы был ему ответом.

***

      Король лесных эльфов ехал на большерогом олене, возвышаясь над Бардом, оседлавшем горячего коня из конюшен Чернолесья. Эльф всю дорогу что-то объяснял, приводил доводы, ссылался на благо людей. Мужчина устало слушал, щуря глаза. Занудные указания о дальнейших действиях и настойчивые уверения, что во всем виноват король гномов, давали возможность просуществовать еще один день, удерживали от желания разорвать кого-нибудь на части или убиться самому.       Трандуил трепал его по руке, и Бард едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в ответ. Доверия к королю лесных эльфов у него не было ни на грош. Доверял он только высокой эльфийке, обещавшей позаботиться об его Ингрид. Про себя Бард был уверен, что гномы давно мертвы, но убедиться самому не мешало бы. А если нет — желательно отправить их в чертоги Ауле, Махала или куда подальше, в пасть к Балрогу — благо, был и повод, и возможность, и поддержка. Для чего еще нужны переговоры? При воспоминании о сожженном Эсгароте, городе ненавидимом и любимом, он…       …он будет держать себя в руках, отвечал он Трандуилу. Да, гномы виноваты несомненно! Но слова эльфа о том, что они сами отдадут свое золото, «стоит только хорошенько попросить», заставляли его предвидеть последствия куда лучше короля Мирквуда, тоже имеющего к Торину личные счеты.       За ними ехали сын Трандуила и его военачальник. Оба в зеленой, расшитой серебряными нитями одежде, они тихо переговаривались друг с другом. Выглядели они при этом не слишком довольными и с отвращением поглядывали на стервятников, не отстающих от эльфийского войска, ровными колоннами шагавшего позади. За эльфами шли люди — охрана, стражники и все, кто мог держать оружие; таких оказалось тоже немало.       Путь был не длинен и не долог — на три-четыре ночевки. Эльфы мгновенно расставляли шатры; люди иной раз спали и под открытым небом. Бард ночевал один, не желая без необходимости общаться с кем-либо. День был еще терпим, но ночь… Ночью безделье сжирало его, не давая забыться, заставляя думать все о том же. Раньше хоть первое время беспамятства после пробуждения он был счастлив — с ним была Ингрид. Теперь ее не было даже в его снах… Мрак казался еще более непроглядным после лучика надежды, осветившего его жизнь, и почти погасшего.       До Одинокой горы оставался день пути.