Это всё гармония

По сути дела, тихо в общежитии консерватории не было никогда. По звукам, доносящимся из-за дверей закрытых комнат, можно было достаточно легко определить, чем заняты их обитатели; часто оттуда раздавался смех, громкие разговоры, иногда – вздохи; порой подавали свои голоса различные инструменты – когда не было свободных классов в учебном корпусе. Ночью всё это лишь немного приглушалось, становилось на несколько тонов тише, но не замолкало полностью даже на каких-то полчаса. Бесконечное движение консерваторской жизни со временем становилось просто естественным фоном, исчезновение которого могло бы насторожить и заставить почувствовать себя неуютно. Для Франциска Бонфуа утро началось рано – всё-таки первой парой в этот день стояла гармония, а их преподаватель не любил опозданий. Проснувшись от звонка будильника в семь часов, парень нажал на кнопку выключения – телефон подавился последним пронзительным звуком и затих – и потянулся, сонно щурясь от красновато-оранжевых лучей проникавшего через неплотно закрытые шторы солнца. Из коридора долетал привычный гул и шарканье обуви, запоздалая муха, бившаяся ночью о стенку абажура настольной лампы, меланхолично ползала по столу, а в тёплой постели было настолько приятно, что вставать абсолютно не хотелось. Мысленно посчитав до двадцати и тем самым дав себе возможность понежиться в кровати лишние несколько десятков секунд, Франциск глубоко вдохнул и резко поднялся, сбросив с себя одеяло. По телу тут же прошлась лёгкая дрожь – француз оставил форточку приоткрытой, и ночной октябрьский воздух на пару градусов понизил температуру в комнате. Зевая и поёживаясь, Бонфуа направился в ванную – принять душ и окончательно взбодриться после сна. Несмотря на то, что жизнь студента волей-неволей приучает считать сон длиной в пять часов едва ли не благословением, это всё же слишком мало для того, чтобы как следует отдохнуть. Уже минут через сорок Франциск был умыт, одет, и даже успел выпить чашку крепкого чая. Корпус общежития находился от учебной части консерватории где-то в десяти минутах размеренной ходьбы, и Бонфуа договорился с Байльшмидтом, что тот будет ждать француза у общежития где-то без пятнадцати восемь, чтобы спокойно дойти до здания, где у них будет гармония, и наверняка не опоздать. А сейчас Франциску предстояло самое малое – зайти к Артуру и забрать тетрадь с решёнными задачами. В том, что Кёрклэнд всё сделал, француз не сомневался – несмотря на вечные подколки со стороны Бонфуа, в глубине души он уважал Артура как профессионала, одно недовольное «ладно, всё будет, только отвали» которого стоило миллиона самых торжественных и вдохновенных клятв. То, что взамен на решённые задачи Франциск пообещал исполнить любое желание англичанина, его не слишком волновало. В конце концов, если тот не поведёт себя, как девочка из детской сказки – «пойди туда – не знаю, куда; принеси то – не знаю, что», - то Бонфуа вполне сможет сделать всё, что угодно. И даже больше. Какие-либо комплексы никогда не были примечательной чертой француза. Заперев на ключ дверь и закинув на плечо сумку, Франциск подошёл к комнате соседа и постучал. Постучал скорее просто для приличия, потому как знал, что Кёрклэнду не нужно рано вставать в этот день недели. Из-за двери донеслось только тихое сопение, и Бонфуа, бесшумно приоткрыв её, проскользнул внутрь. Тетрадь лежала на столе, а рядом с ней – карандаш и ластик, которые Франциск оставил ночью. Сунув письменные принадлежности в сумку, француз раскрыл страницы с задачами. Наскоро пробежавшись по ним взглядом, Бонфуа улыбнулся – абсолютно всё выполнено, до последнего такта. И наверняка идеально – иначе Артур просто не может. Отправив тетрадь в компанию к нотам по дирижированию, Франциск взглянул на спящего Кёрклэнда. Тёмно-вишнёвые шторы на окне были плотно задёрнуты, и солнечные лучи, которые постепенно набирали силу и становились всё ярче, не тревожили покой англичанина; проходя через плотную ткань и словно насыщаясь её цветом, они бросали лёгкий красноватый оттенок на щёки Артура, присоединяясь к естественному сонному румянцу на них. Светлые волосы разметались на подушке, а лицо англичанина было таким умиротворённым, что Бонфуа, ни разу не видевший такого выражения у однокурсника, невольно отметил, что оно идёт ему куда больше, чем постоянно сдвинутые брови. Франциск подошёл прямо к кровати парня. Кёрклэнд что-то пробормотал во сне и чуть повернул голову в сторону француза. Его губы были приоткрыты, а ресницы подрагивали. На ладони, выглядывавшей из-под одеяла, были видны растёртые тёмные отпечатки от карандаша. - Мерси, мон шер, - тихо произнёс Бонфуа и на секунду близко наклонился к спящему англичанину. Затем быстро выпрямился и, поправив упавшую на глаза золотистую прядь, вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь. Когда шаги француза окончательно растворились в привычном гуле консерваторского общежития, веки Артура дрогнули, и он, открыв глаза, вполголоса чертыхнулся. Бонфуа, конечно же, не узнает, что всё то время, пока он находился в комнате, Кёрклэнд не спал. Когда через несколько часов англичанин увидит Франциска на совместных занятиях, он лишь криво усмехнётся и поприветствует его в своей обычной язвительной манере. И не единым жестом не намекнёт на то, что лёгкий утренний поцелуй Бонфуа был слишком коротким.