Через тернии

Чувствую, как рука отца, грубая и шершавая, с жутко круглыми ногтями на пальцах, прикасается к моей голове, начинает движение от лба и заканчивает на затылке, приглаживая волосы назад. Она теплая, большая, лечит мою головную боль, забирает на себя всю хворь, прячущуюся внутри черепа, так больно его разрывающую. Он смотрит на меня, как на самое лучшее, что смог сотворить в жизни, огромный и светится изнутри, за ним целый мир, что-то рушится и падает, гремит взрывающимися зданиями, звенит лопающими стеклами, там все темно. Но то, что за его спиной, будто фильм, плоское и совсем не страшное, он от всего защитит. Огромное горящее в нем становится большим, больше чем он, картинка за спиной засвечивается и становится белой, неразличимо и все рядом, я уже не вижу его лица, но чувствую как уголки губ поднимаются в улыбке, как гигантская ладонь держит мою крохотную. Мы идем вместе, я не спрашиваю куда и зачем, безусловно доверяю этому белому свечению, знаю, что не обманет. Тишина напрягается, звуки залезают противными червяками, их все больше и несвязные ноты образовывают знакомую мелодию. Света становится все больше, но я уже не чувствую его руки, не вижу очертаний, становится холодно, голова гудит, а веки дергаются. Открываю глаза. Утренний свет проникает в распахнутые окна, а вместе с ним бесцеремонно врывается и зимний мороз, гуляет по комнате, щекочет шторы и пощипывает пятки. Пол, как лед на площадке, такой же холодный, а скомканное в углу одеяло — единственное, что может спасти от холода. Телефон назойливо звенит, будит на тренировку, пытаясь выключить его, смотрю на экран. Проспала уже три будильника, не успею позавтракать, но на автобусе уеду. В надежде, что весь вчерашний вечер — лишь дурной и реалистичный сон, на носках прохожу по коридору, к кабинету отца. Вдруг он спит, свернувшись на своем маленьком диванчике, опять не разложив и упав без сил. Надеюсь увидеть среди бардака и его. Но в квартире ожидаемо пусто, все та же бутылка и уже потухшая сигарета, нетронутые горы бумаг и открытый шкаф. Вчера я его не заметила. Открыта только одна книга, та, в которой лежала фото матери. Искал, а я забрала себе. — Пап, прости, я просто хотела на нее посмотреть, — голос трясется и партизаном, где-то вдалеке, крадется чувство вины. Может, это единственное, что у него осталось от матери, тростинка, на которую он опирался в этом болоте, затягивающим его все глубже. А я отняла ее, вырвала из рук и смотрела, как тонет отец. Я закрыла дверцу шкафа, оставив в руках только книгу. Вечером верну ее обратно и поставлю на место, надеясь, что это поможет вернуть отца. Нужно позвонить Калинину, заставить его найти моего отца. — Пап, я верну фото. Ты только приезжай, хотя бы ради мамы. До дворца я доехала быстро, четко вписываясь во временные промежутки, проехав все светофоры на зелёный и, не будь вчерашнего дня, можно было помечтать о мифической белой полосе в жизни. Но вся эта слаженность настораживает, заставляет искать подвох, заигрывает со мной и зло улыбается. Автобус, кряхтя, открыл двери, выпуская меня в еще спящий город. Утренние тренировки заставляли нас выходить из своих домов раньше обычных жителей города. Перед главным входом в Ледовый я увидела Антипова и Романенко. Поверить в то, что второй тренер решил любезно поговорить с Антоном, было бы глупо. Приближаясь к ним, я начинала слышать сначала голос Юрия Михайловича, потом долетали обрывки фраз, когда до спины Антона оставалось не больше метра, он закончил их общение: — Юрий Михайлович, я не понимаю о чем Вы, — я прошла мимо них, кивнув в знак приветствия, не решаясь вмешиваться в этот диалог. — Все, извините, тренировка, — тренер не обращает на меня внимание, я давно для него пустое место, но быть не в центре его внимания намного лучше, чем стать его любимчиком. Я догнала Антипова уже у турникетов, пробегая между ними, едва не оставив им свою сумку, дернула его за рукав. — Привет, — сняла шапку, на голове держащийся из последних сил хвост, мелкие волосы смялись по бокам. Антон улыбнулся, потеребив меня по голове. — Что хотел Романенко? — Доброго утра пожелать, — коротко ответил Антипов, явно не желая погружать меня в происходящее между ними. В раздевалке были почти все, я оглядывалась в поисках Кисляка, вещи были на месте. Он зашел через несколько минут, уже в нижней части формы, коньки в чехлах на ногах, в руках стаканчик с водой. Улыбается, поглядывая на Щукина осторожно, но избежать контакта с ним не удалось. Егор первым откликнулся, поделившись лентой с Андреем, явно чувствовавшим себя не в своей тарелке. Тренировка началась с интенсивной разминки. Макеев, смотря на наши победы, начинал усиливать нагрузки, заставляя нас не радоваться своим победам, а понимать ответственность, которую мы взяли на себя, поднявшись на уровень выше. Неожиданностью для меня стал приход на площадку Калинина, я замечала на себе косые взгляды парней со скамейки, но ни одного от ребят на льду. Рядом с дядей, ручными собачками, мельтешили Романенко и Казанцев. Мы собрались в круг, кто рассаживаясь на одно колено, кто опираясь на клюшку, вокруг Макеева и Калинина, необычно одинокого без своего помощника. — Пацаны, — громче необходимого начал Олег Иванович, не успевая даже закончить свое приветствие, как телефон в его кармане запищал, прерывая речь хозяина. Калинин поддался его зову, поднеся его к уху, попытался прекратить разговор, который так и не успел начаться. «Вот не сейчас, вот просто не сейчас». Выключив телефон, он продолжил. — Поздравляю. Когда мне сказали, что команда привезла с выезда пять очков, я подумал, что это шутка, вот просто шутка, — и снова пламенную речь спонсора прервал звонок. Калинин еще недолго пытался рассказать все свои слова, понимая, что звонки достанут его быстрее, чем он закончит свои философские рассуждения о важности каждого игрока для команды. — Так вот, я обещал, что, если команда займет первое место, то я дам денег на участие в молодежной хоккейной лиге. Я от своих слов не отказываюсь. Эти слова, дающие нам лишь призрачную надежду на участие в молодежке, громко звучали в моей голове всю оставшуюся тренировку. Заглушали крики Макеева, звук торможения коньков по свежему льду, звон шайбы о штангу и стук клюшек по борту. Только голос Калинина, обещание спонсировать нас в Молодежке, мой шанс вырваться в настоящий спорт. Я играла на каком-то внутреннем огне, заставляющим меня летать по площадке, обгоняя даже Щукина. Все проблемы резко замолчали, отошли в сторонку, давая этой радости и надежде разогнать тучи и дать мне немного выдохнуть. Закончив игру между звеньями, мы возвращались в раздевалку. Костров выловил меня уже в коридоре, отводя в сторону, пока замученные и восхищенные новостью парни проходили мимо, не обращая внимание ни на кого. — Я тебе вчера звонил, — Костров напомнил мне о вчерашнем дне, когда испуганная и разбитая уходом отца, я не смогла заставить себя набрать его номер. Я выдохнула, с виноватой усталостью: — Прости, телефон сел, увидела только с утра. Ты хотел что-то сказать? — Мы можем поговорить? — спросил Костров, снимая краги и пытаясь немного продышаться, после активной игры. — Давай в холле через пол часа? Я кивнула, ведь сама обещала ему этот разговор еще в гостинице на выезде, не знаю, что он решил и к чему пришел, ища общий язык со своими чувствами, но вряд ли это будет больнее, чем поступок отца. Я переоделась быстро, пробыв в душе от силы десять минут, отпустив парней, я переоделась в уличную одежду и вышла, услышав как за спиной открывается дверь душевой. Было пятнадцать минут на чай в буфете, народу было немного, половина спортсменов было на тренировках или еще не пришли на них. К назначенному времени я уже стояла в углу холла, рассматривая доску почета. Недавно видела, как на нее увлеченно смотрит Мишка, выискивая кого-то глазами. Красивые фигуристки, хоккеистки, пловцы, даже гимнасты. Кого только не было на этом стенде. От изучения местных героев меня отвлек звук падения стакана в буфете, вздрогнув, я подняла глаза вверх, замечая ближе к выходу Кострова, высматривающего кого-то вдалеке. Я собиралась подойти, когда увидела рядом с ним Самойлову. — Агат, — за спиной стоял Кисляк, он обошел меня сбоку и перегородил вид на Сашу и Яну. — Я поговорил с отцом. Помнишь, ты говорила, что мама от тебя ушла? — Да, лет двенадцать назад, — кивнула я, все еще пытаясь рассмотреть происходящее за спиной Кисляка, не понимая, зачем он поднял эту тему сейчас. — А что? — Ее звали София Калинина? — не унимался Андрей, прекратив мои попытки одним взглядом. — Ты общалась с ней после? — Не общалась. Она поменяла номера. Так что с отцом? — Она не поменяла номера, Агат, — неуверенно сказал Кисляк, от его волнующегося голоса мне стало не по себе. — Она пропала восемь лет назад. И дело о ней до сих пор открыто. Ты ничего не знала?