School ruined my life

– Так ты нас сюда работать затащил, да? Бесплатная рабочая сила?! – возмущается шутливо Тэхён после двух часов сборов в саду хальмони Пака, на что друг усмехается и чистит мандаринку, довольно кладет пару долек в рот, пережёвывает и усмехается. – Сначала горбатились, собирая клубнику, а теперь это вот. – Так ты её больше съел, чем собрал! – Вкусная потому что! – Тэхён показывает язык и выглядывает за спину Пака, наблюдая за мрачным Чонгуком, что находится недалеко от них. – С нами-то все понятно. Сами кашу заварили, сами и расхлебываем. А вот с ним что? – понижает голос так, чтобы не услышал Чонгук, и переводит взгляд на Чимина. – Думаешь, проблемы с Юнги? Тот бросил нашего кролика? – озвучивает свои страшные мысли Пак, оборачиваясь на Чона. Тот зависает, смотрит на мандаринку, что держится на ветви дерева, но, кажется, в никуда. За два часа продвинулся всего на два деревца, все время опускает взгляд в землю, что-то обдумывая. Выглядит бледно, глаза потухли, а под ними – синяки. Он как мумия, да и не хочет ничего. Даже плавать не идёт, прогуливается сам себе возле моря с наушниками и приходит вечером с красными глазами. Мало говорит, почти ничего не ест, а если и ест, то и без аппетита, еле запихивая в себя ложку риса. Это вообще на него не похоже. Все время ходит подавленный, грустный, смотрит в телефон с какой-то непонятной надеждой, и каждый раз дёргается от входящего сообщения или звонка, как будто ему сам президент должен написать или позвонить. Ночью не лучше. Они ведь любят поговорить, а он поворачивается боком на футоне к ним спиной со своим тихим: «Спокойной ночи», и ведь не спит, таращится на окно и дышит глубоко. На вопрос, что случилось, отвечает: «Извините. Я не в настроении сейчас об этом говорить». Да все не в настроение говорить. Но нужно же. Конечно, они на него не давят. Просто хлопают по плечу и говорят, что подождут. У самих-то – я пиздец не заказывал, но он сам пришёл. Они уже третий день на Чеджу, совмещают полезное с корыстным. Поехали навестить хальмони Пака, как и каждый год, помогают ей с урожаем. А она потом щедро оплачивает, ещё и кормит вкусно. Так и проводят последние дни каникул, и как только приедут, здравствуй школа, вот и мы! Что ещё больше огорчает. Поэтому они наслаждаются спокойствием и морским воздухом, что не очень выходит, к слову. Вместо наслаждения прекрасной природой и её видами, тёплым морем, грустно вздыхают. Больше, чем надо. Но сбежать из Сеула на остров Чеджу было хорошей идеей. А если бы ещё отключить мозги, то было бы вообще волшебно. Особенно Чонгуку. Потому что без слез на него невозможно сейчас смотреть. – Ты ведь думаешь о том же, о чем и я? – выгибает брови Тэхён, бросая в корзинку ещё пару сорванных мандарин. – Если ты о том, что нужно украсть вино и побольше, тогда да, – и Тэхён кивает, отвечая ладонью на «пять». Кража вина проходит легко. Удачно. Хальмони слишком рано засыпает, и, слава всевышнему, сон у неё крепкий. Чимин бессовестно тащит из кладовки две бутылки домашней виноградной настойки, потому что она крепче магазинного вина, пока Тэхён стоит типа на шухере сбоку у входа комнаты, а вдруг кошка пробежит и будет мяукать или собачка, а Чонгук просто глубоко и шумно выдыхает, понимая, что выбора у него нет, придётся пить и наблюдать за кражей, те от него не отстанут и после случившегося он и сам, кажется, не против. Они размещаются на песочном пляже, солнышко зашло, что им на руку, потому что никто не увидит, как они пьют. На небе показываются мелкие крапинки, круглая луна освещает спокойное поблескивающее море. Песок ещё тёплый, поэтому они даже ничего не стелют, валятся на песок, сначала делают «песочных ангелов», дурачатся, пробуя приёмы, из увиденных сегодня по ТВ, друг над друге. Конечно, Чонгук их валит, причём легко, спасибо боксу, а после садятся отдышаться и вдыхают запах солёного моря. – Ну что ж, – начинает Чимин, беря бутылку в руку, откручивает крышку, поигрывая бровями. – Да пребудет с нами сила! Надеюсь, нам плохо с утра не будет! Ребята выдыхают с улыбкой и подставляют свои большие кружки, которые взяли вместо бокалов, те ещё могут разбиться, от греха подальше, как говорится, а кружек не жалко, и больше влезет, как сказал Тэхён. Первый глоток хотелось бы сказать, что прошёл гладко, но нет. Настойка хоть и вкусная, но крепкая. Тэхён с Чонгуком кривятся, мурашки проходят по телу и будоражат желудок, а Чимин просто причмокивает губами, облизываясь. Пошло как в сухую землю. – Ну ты и алкаш! – усмехается Тэхён. Чонгук усмехается следом за ним. – Да вкусно же! Они говорят сейчас о глупостях. Когда заканчивается первая бутылка – Чимин тянется к другой. Всем хорошо, точнее, чувствуют себя более расслабленно до того, что песок уже не кажется остывшим. Они чувствуют расслабленность и лёгкость, но прыгать от счастья не хочется, как и творить какую-то дичь, потому что им мешает внутреннее беспокойство о случившемся, но это не ощущается сейчас тяжестью. Легко говорить и выплеснуть все что их злит, все недопонимания. Глаза блестят от выпитого алкоголя, тело будто размякает. Чимин же не теряется, тянется к бутылке икая, и наливает по новой, они делают еще по одному глотку, но уже совсем не жмурятся от вкуса, а после понимают по взглядам, что готовы к разговору. – Ну, и кто первый расскажет? – спрашивает Тэхён. – Я готов! – сообщает Чимин и валится на спину, взирая в небо. – Я, конечно, не горжусь, что повёл себя так! Но! Обещайте, что продолжите меня любить! Тэхён с Чонгуком улыбаются и валятся на Чимина, обнимая его, говоря, что куда они без него, а после, сев поудобнее, Пак начинает свой рассказ. *** – Я говорил тебе уже все это прекращать, и заняться, наконец, учёбой, – уверенно и с ноткой недовольства излагает Джин. – В этом году ты должен поступить в Сеульский с наивысшим баллом, а не на свиданки бегать непонятно с кем, – Сокджин ведёт себя в его квартире совсем вольно на правах старшего брата, непринуждённо, пожаловав в гости вечером. Он открывает бутылку дорогого красного вина, что сам же и подарил год тому назад, наливает в высокий бокал и наблюдает, как Намджун, сидя на диване, закрывает научно-популярный журнал, где собраны работы об искусстве Тансэкхва, которые очень нравятся младшему. – Тебя кто-то отшил, что ты ведёшь себя так? Джин медленно и нервно прикрывает глаза, выдыхая шумно, но спокойно. Правду тяжело осмыслить и принять, так что Джин и не собирается. И нет, его не бросили. Просто был глупый-глупый человек, который отказался от выгодного предложения. Тому же хуже. А он и глазом не поведёт, потому что знает, чего хочет от жизни, и явно не семнадцатилетнего тупого пацана, который верит в сказки о вечной и прекрасной любви. До чего же наивно. – Не говори глупости, – отмахивается и делает глоток, наслаждаясь вкусом и ароматом вина. – Я пришёл сообщить тебе слова абоджи. Ты его сын, ты не должен его разочаровать. – Неделю назад я видел, как он изменяет омме, – совсем о другом говорит младший, что явно не нравится Джину, это видно по нахмуренным бровям. – Видел его возле галереи у чёрного входа. Он был с другой. – А я видел вчера, как омма пришла счастливая и с припухшими губами, но ведь абоджи уехал. Так что прекрати ныть. Это их жизнь, и они хорошо справляются. – Измена, лицемерие и вранье, это, по-твоему, «хорошо справляться»?! – поднимает неверящий взгляд на брата. – Что с тобой случилось, хён? – Повзрослел, – выходит со сталью в голосе, как и взгляд становится более серьёзным, и будто надменным. Он вздыхает, и проводит языком по губам, слизывая остатки вина. – И тебе советую, если не хочешь остаться никем, да еще и с пустым кошельком. – Спасибо. Намджун просто усмехается и опирается головой на спинку удобного, мягкого дивана, закрывая глаза. Почему никто не может понять, что таким человеком он не стремится быть?! Фальшь, ложь – это не про него. Он считает себя парнем простым, даже когда есть деньги. Они с Сокджином слишком разные. Старший бы ими хвастался и показывал, что он тот ещё богач. Статус для него – все. Намджун же – другая история. Он считает, что, имея, не нужно выставлять напоказ. Остаётся самим собой, но в его семье никто такого не воспринимает. И даже если придётся все потерять, он примет то, что будет главное для него. Сокджин, конечно, ещё что-то говорит о будущем, о деньгах, но младший даже не слушает, лишь поглядывает на часы. Через час он должен быть на свидании с Чимином, поэтому бредет в комнату, переодевается, слыша, как Джин прощается и уходит, понимая, что все зря. Намджун стоит в гардеробной, опираясь головой о полку и шумно выдыхает. Его тоже уже многое заебало. Корея нелёгкая страна. Слова абоджи – закон. Но, наверное, будучи учеником по обмену в Новой Зеландии и пробыв там целый год, он многое для себя открыл и понял. Нужно быть счастливым, что он и планирует делать, даже если его выгонят из семьи, но быть такими как они, он не выдержит. Деньги придут, их можно заработать, он умный и способный, а вот удержать любовь… такое точно не для слабаков. Поэтому… Чимин для него – не непонятно с кем, Чимин как раз – всё в этом мире, даже когда ведёт себя как самая избалованная и злая гарпия. На деле он ведь точно как рисовая булочка. Вкусная и хорошая, мягкая. По крайней мере, Намджун в это верит. Чимин просто ещё не понял, не принял, но Намджун старается это исправить. То ли ещё будет горько с ним, но он готов. Ким не планировал влюбляться, но так случилось, просто что-то кольнуло в сердце при виде его милого личика, когда Пак улыбался, и стало до того тепло, что на щеках появился румянец. Про первую любовь говорят многое, и больше всего, что это промежуточной этап, но он чувствует, что это совсем не так. И другого так полюбить он точно не сможет. Если быть с кем то, то только с Чимином. Иногда так хочется сказать правду, что он тот самый его обожаемый и любимый RM, но так страшно, кажется, никогда не было, ведь младший даже не даст шанса объяснить, наверное, сразу с кулачками, согнутыми, милыми, маленькими пальчиками, бросится на него. И смешно, и в жар кидает. Но смотреть, как тот следует своему глупому плану, та ещё нервотрепка. Хочется взять и встряхнуть его тельце, чтобы он, наконец, открыл свои прищуренные глазки. После хорошо проведённого времени на горе при ярких звездах, и признания, Намджун подумал, что лед уже тронулся, сердце начало таять. Звезды прекрасные, романтика, пейзаж – ведь после такого должно бы было. Но, кажется, он все-таки недооценил Чимина, и сам чуть не тронулся, когда тот на третьем свидании умудрился напялить на свою божественную круглую жопку узкие джинсы, и кофту, что спадала с одного плеча, оголяя его, еще губы слегка намазал вишневым блеском, чтобы из далека заметить их форму и пухлость. Играть в свою игру он так и продолжил, мелкому любимому гадёнышу нужен только секс, а потом поминай как звали. Намджун не поведется. Эта антилопа захотела в бильярд пойти сыграть, и конечно же крутил жопой, ещё и просил показать, как играть. А вот тут он уж точно дорам насмотрелся. Ну как бы ни было, челюсть Намджуна кое-как оставалась на месте, что нельзя было сказать о стояке, когда этот паршивец будто случайно потерся о его член, когда старший показывал, как забывать в лунку. Такое чувство было, что это он просто хочет трахнуть Намджуна и все. По сути, так и есть. А после ещё рвался домой к нему, потому что, видите ли, он джинсы облил соком, но Намджун парень умный, сказал, что лучше отвезёт его домой, чтобы ему комфортно было, да и поздно уже. Глаза Чимина ясное дело пылали, но он прикинулся, что ничего не знает и не видит, как всегда. Слава всевышнему, что Пак хоть немного имеет совесть и не сказал, тогда идём в мотель, хоть в глазах и на губах Намджун только и видел, как он собирается это сказать. А Намджун ведь не железный, еще немного и сам сорвётся. После каждого свидания ему была гарантирована старая добрая дрочка своей же рукой. Бесило, ох до чего бесило. Будто бы он сам не хотел сорвать нахрен эту одежду с Чимина, чтобы хорошенечко затрахать его. Конечно хотел, но у него есть чувства, он ведь не животное, которое, кажется, только и видит в нем Чимин, считая самым худшим человеком на земле. Все следующие свидания, на которые он звал, проходили в людных местах. От чего и сам был не в восторге. Но держать рамки – самое разумное решение. Прошло уже шесть свиданий. Три из них – уж очень болезненные для Намджуна. Чимин продолжал катать сообщения RM, где он как бы радуется и присылает фото опухших губ и засосов на шее. Мелкий гадёныш! Остаётся сжать челюсти покрепче и дальше влюблять в себя, потому что что творится в этой маленькой головке, ему вообще не понять. Он сильный, поэтому закроет глаза на боль, ведь труд окупается. Так он и ждет, когда маленькое сердце наконец откроется для него. Сегодня они договорились встретиться в кафе на Мёндоне в восемь вечера. И Намджун прихорашивается, думая, куда бы повести его на этот раз после вкусного ужина. Остаются только развлекательные центры, которые он не очень-то любит, но Чимину точно понравится и поднимет настроения. Только он начал надевать рубашку, как его отвлекает звонок во входную дверь. Ким немного удивляется, потому что никого в гости не ждет, а Джин только что ушел и пароль он знает. Он делает еще пару движений, причесывая волосы назад, вглядывается в зеркало, все ли хорошо, и идет к двери. Открывает, не глядя в глазок, хоть вряд ли бы его это спасло. Глаза чуть ли не лезут на лоб, а сердце едва не пробивает грудную клетку, чтобы убежать. Понимает, что спастись у него не выйдет. Даже неверная капелька пота спустилась по виску, без преувеличения. Остаётся только сглотнуть застывшую в горле ком. На пороге стоит Чимин. Весь такой милый, до чертиков сексуальный в белой футболке, открывающей вид на ключицы, с этой своей хитрой улыбкой и пакетом в руках, который тянет перед собой вперед. – Привет, хён, – весело здоровается и делает уверенно и нескромно шаг вперёд, отодвигая ошарашенного Намджуна от двери вбок, чтобы дал зайти внутрь, вручая перед этим пакет. – Я был недалеко, и подумал, что лучше зайду, – он снимает ботинки с ног, пока старший приходит в себя, думая, что ему делать, закрывает дверь. – Погода на улице портится, точно будет дождь! Так что я подумал, что лучше мы посидим у тебя, – он поворачивается лицом и прям сияет милой улыбкой, щуря слегка подведённые глаза. «Да что ты не говоришь! Погода портится!» – думает Намджун, который готов на колени упасть, стоит мелкому засранцу пальцами щелкнуть. – Э… Чимин… – прочищает горло старший, стараясь придумать разумную мысль, почему им не следует оставаться здесь. – Прости! – понижает голосок и опускает брови в наигранном и обиженном взгляде. – Наверное, это была глупая идея. Не нужно было мне приходить, кажется, ты не рад меня видеть, хён! А я просто хотел сюрприз сделать… Но если нет, я могу уйти… –Что?! Нет! – начинает паниковать старший, прекрасно понимая, как попадается в эту паутину. – Конечно рад. Очень рад! Но… – Вот и славно, – Пак меняется за секунду и натягивает дружелюбную улыбку, поднимаясь на пальчики и целуя в щеку ошарашенного Кима, а после проходит внутрь, даже не стараясь слушать, что Ким пытался договорить. Намджуну только и остается гадать, как тот готовился к этому моменту. Наверное, зеркало в комнате Чимина точно треснуло от ехидной улыбки. Он мысленно молит себя держаться и не поддаваться чарам, и все-таки следует за младшим в гостиную. – Я купил вино. – Купил? – переспрашивает с недоверием Намджун и открывает пакет, который держит в руках. В нем действительно есть вино. – Ну хорошо. Не купил, а взял дома. Но ты должен попробовать, хён! Моя хальмони делает лучшие вино в мире! – Чимин подходит и отбирает бутылку у старшего, несясь в сторону кухни, чтобы достать побыстрее бокалы, которые, на удивление, очень быстро находит. Младший успевает заметить еще один бокал на столе – тот, что остался после визита Сокджина. Так и сложился пазл в голове: старший Ким как раз только что выходил из дома, но Паку посчастливилось спрятаться, и не показаться на глаза. Намджун не то что бы потерял дар речи, просто его пугает мысль о том, что будет дальше делать Чимин. Ох. О своей жопе он конечно не переживает. Она будет в безопасности, сто процентов. Что не сказать о другой. – Мне хоть поставят памятник за выдержку?! – тихо шепчет про себя и сжимает зубы. – Что говоришь, хен? – Чимин поднимает лицо, когда откручивает пробку и наливает полные бокалы, наверное, для того чтобы Намджун подавился, вот точно, потому что мысли сейчас у него только такие. – Ничего. У вина приятный цвет. Он подходит ближе и берет предложенный бокал, делает маленький глоток, наблюдая, как Чимин опустошает большую часть за один раз, после причмокивая пухлыми губами, что выглядит как отдельный вид искусства: красный язычок медленно проводит по этим блядским губам круговыми движениями. В комнате становится жарче, как и в штанах Намджуна, что громко проглатывает слюну, думая, что сдаться не такая уж плохая идея, и закидывая слегка голову, отправляет остаток вина в себя. Играть так играть. Чимин давит из себя прелестную улыбку и наливает снова. Бессовестный. – И как, хён, вкусное? – Чимин понижает почти что до трепещущего шепота, пробирающего до костей. Младший приставляет бокал к своей нижней губе, играясь, слегка потирая о свою выпяченную губу и сексуально прищуривается, медленно моргает, не сводя взгляда с Намджуна. Ким не знает, сколько тот посмотрел роликов про обольщение и сколько тренировался пред зеркалом, но это, чёрт, просто до пульсации внизу, где к головке приливает кровь, а к голове – удары тока. Чимин ведет себя как самая настоящая сучка, готовая раздвинуть ноги и сломать свою жертву. От чего-то Намджуну до пиздеца хочется стать этой жертвой. – Безумно… – протягивает он, делая тяжелый, громкий глоток, что кажется встанет поперек горла, но нет, проходит гладко и греет внутри. – Может, фильм посмотрим? – а затем тише: – свет выключим для обстановки, – и улыбку чуть ли не ангельскую растягивает на губах. – Или можем чем-то другим заняться…– облизывает и покусывает слегка нижнюю, мягкую, пухлую, соблазнительно-красную от вина губу. Не антилопа. Фурия. Теперь Намджун здесь животное, попавшее в капкан. – Э… Фильм. Да. Фильм звучит хорошо. А вот разум начинает плохо работать. Он быстро ставит бокал на столешницу и дергается в сторону телевизора, от греха подальше, садится на диван и ищет новые фильмы на нетфликс, только бы не смотреть на младшего и прийти в себя. Оказывается, сосредоточится тяжело, особенно, когда тот ловко подходит к выключателю с бокалом в руках и щелкает для видимости, медленно нажимая, погружая комнату в темноту, а улыбка на губах так и играет в красках. С выключателем щелкаются и нервные клетки Намджуна. Он глубоко вдыхает воздух, и так же медленно выдыхает, оборачивая голову обратно, включая первый попавшийся фильм. Чимин подходит тихо, садится рядом, делает еще раз большой глоток и ставит бокал на журнальный столик, уютно размещаясь на диване, закидывая на него ноги. Намджуну очень хотелось бы сказать: «Может, обороты сбросишь?!», но язык не слушается. Или же поставить подушки в виде обороны? Но этого так же не происходит. Чувствовать себя напряжённым и настороженным в своей же квартире из-за Чимина – новый уровень идиотизма. Но волнение и страх все равно подкрадываются, если что-то случится, сегодня же он сможет потерять Чимина. Он не готов его терять. Точно не сейчас, когда приложил столько усилий. Вырывает его из своих мыслей, милый голос: – Хён, как прошел день? – Довольно спокойно, - чего сейчас точно не скажешь о его сердце, что ускоряет удары, качая кровь по телу. – Я много читал. А твой? – Скучал по тебе. Прямо. Стрелой. В сердце. Неожиданно. «Чёрт». «Маленький гадёныш». Чимин вытягивает руку на спинку дивана и укладывает свою голову боком на неё, нежно улыбается, разглядывая и упиваясь замешательством на лице Намджуна. А оно там присутствует. Чимину хватает всего пары предложений, чтобы просто добить Намджуна. Вот так легко, даже не усердствуя. Киму хочется его ласково обнять, а аще, до безумия, – поцеловать эти пухлые губы и разложить негодника прямо на этом диване. У него явно фетиш на эти губы, а еще на то, как Чимин слегка приоткрывает ротик и выглядывает его милый кривой передний зубик, что совсем немного выпирает вперед. Так и хочется закричать: «Кто-нибудь, помогите!» Ладони потеют, и он их разжимает, проводя по джинсам, но не убирая взгляда с прикрытых глаз Чимина. Актеры в фильме что-то говорят, но он даже не уловил ни одного слова, не понимая, что происходит на экране. – Я тоже по тебе скучал, – отвечает после некоторой заминки. Честно. Эмоционально. С влюблённым взглядом. – Но теперь я здесь, хён. – Да. Я вижу. – А ты не хочешь меня даже обнять, – слова слетают с наигранной грустью, и Намджун делает сожалеющий выдох с губ, разглядывая прищуренные глаза и надутые пухлые губки. – Даже не представляешь, Чимин, как хочу. Именно сегодня в груди отчетливо колется, по ощущениям, как кувалдой пробивает. Оказывается, это боль его страданий. Играть чувствами людей – не самый лучший поступок. А Чимин то и делает, не понимая какую причиняет боль. «Мазохист» – прокручивается в уме в Кима, потому что как назвать это по-другому он не знает. Ему же говорят, что он умный, айкью сто сорок восемь, тогда где же его ум затерялся, что он впутался в такое. Почему-то Чимин даже не спрашивает, а что мешает обнять, и делает сам, придвигается медленно ближе своим телом смыкая губы, и уверенно кладет голову на плечо старшего, даже просить не надо, а своей мелкой лапкой с пухленькими крошечными пальчиками дотягивается до большой ладони Намджуна, что покоится на бедре, и переплетает пальцы, вот так просто, размещается поудобнее и чуть не мурчит довольным котом. Намджун старается уравновесить свое дыхание и громкое биение сердца, пока клубок его счастья прижимается ближе и вроде ничего больше не предпринимает, сидит молча и таки смотрит новый фильм, которым оказывается «Девушка из двадцатого века», романтическая комедия. Браво. Напряжение отступает через некоторое время тишины, точнее бездействия младшего, а потом Чимина прорывает на слова. Он пылко комментирует пару минут беспрерывно, дуя пухлые губы, глупые выкидоны главной героини, то, что она скрывала правду и сама не понимала, что делает, а затем резко замолкает будто до него что-то дошло и расширяет глаза, пару раз быстро моргает и сидит тихо. Намджун впитывает в себя каждую его реакцию как губка, молча наблюдая, как Чимин приходит в себя и слегка приоткрывает губы, прикладывая свою свободную маленькую ладошку к ним. «За ним так забавно наблюдать», – проскакивает в голове у Кима, что не может глаз отвести. Чимин будто два человека вкупе, его кидает из крайности в крайность: только недавно он был дикой фурией, готовой напасть, а сейчас он как рисовый пирожочек, мило и забавно хмурится, но спохватываясь, быстро утыкается носом Намджуну в шею и замирает. Старшего это явно веселит, потому что, кажется, он в полной безопасности. Он старается не подавать виду, что следит за младшим и просто превращает в глупую шутку все, что было на экране. – Ты чего? Испугался на какие они горки пошли что ли? – мягко улыбается и ласково сжимает ладошку младшего, наблюдая за актерами. – Мы же можем не ходить на горки, если ты боишься высоты. Мы можем пойти просто в парк и покормить… Договорить ему не дает теплый, лёгкий и такой ощутимый поцелуй в шею, прямо где расположена артерия. Запрещенный прием, сбивающий пульс к чертям. Веселая улыбка сходит с губ, как и уходит чувство безопасности, потому что он ощущает еще один чмок туда же и еще один, еще один, после чего маленькая ладошка соскальзывает с его руки и перемещается на его шею, разворачивая полностью лицо к себе. Чимин выглядит до чего невинно и чарующее. Намджун готов отдать ему свое сердце в коробке, чтобы тот его хранил или уничтожил. Неважно. – Уто…чек… – выдыхает в пухлые губы напротив. Чимин целует сам. Поджимает ноги под себя, выравнивает спину, чтобы дотянутся до губ и продолжает целовать мягко, легко, спокойно, словно прощупывает почву, и когда понимает, что Намджун уже сдался в его руки, сильней сминает губы. Они целуются несколько долгих минут при освещении плазмы, и уже старший перехватывает инициативу, крепче прижимая Чимина к себе и увлекая в новый и новый поцелуй, с языком. Ким лохматит чужие волосы на голове, зарываясь своими пальцами, чтобы ощущать намного ближе тепло, исходящее от младшего. Они сходят с ума. Или это только Намджун, но он честно уже ничего не понимает, когда тянет Чимина к себе на колени, а тот сам ластится, отвечая на поцелуй, крепче обнимая шею, а спустя пару минут, немного отстраняется с красными щеками и припухшими губами. Они дышат в унисон. Пак, такой растрепанный, но все равно такой же прекрасный, каким и был, если не лучше, смотрит в глаза с пронизывающим желанием. Почему Намджуну хочется сейчас кончиться как человеку? Хочется всех послать, кричать громко с моста, только бы Чимин остался с ним. Желательно на всю жизнь. Ему вот скоро стукнет двадцать, а он уже знает, что хочет от жизни. Точнее кого. Какая глупость. Любовь. Чимин ничего не говорит, будто сам собирается с мыслями, дышит глубоко и смотрит так… в самую глубину, тянется к рубашке Намджуна, прикусывая нижнюю губу и расстегивает верхнюю пуговицу, почти что не сводя взгляда, и когда понимает, что старший даже и пикнуть не может, продолжает расстёгивать одну за одной, пока не открывает вид на накаченную грудь, взирая на пятнышко, что так знакомо, жмурится, а после кидает взгляд на рельефный пресс и дает еще раз Намджуну умереть, проводя медленно своей ладошкой от вздымающей тёплой груди по затвердевшим соскам к кромке брюк, выдыхает, опуская глаза, и его пальчики расстёгивают пуговицу на джинсах, а после Ким будто приходит в себя, когда слышит как разъезжается молния. – Чимин… Но Чимин снова впивается в чужие губы, на этот раз более страстно, пагубно, горячее, не давая прийти в себя, проезжается пару раз ягодицами по чужому стояку, который ощущается обжигающе крепким и мычит в губы. Это уже не спокойные игры и переглядывания, младший будоражит кровь до того, что сердце горит. – Чимин… Но Чимин не дает даже слова сказать, кладет свою маленькую ладошку на его член поверх белья и сжимает, оглаживая ствол, проводит пару раз по нему, не отрываясь от поцелуя, засасывая губы Намджуна почти что до боли, стонет в поцелуй, и уже совсем бесстыдно прорывается ладошкой в мокрое от естественной смазки белье, охватывает горячий, выделяющий смазку, крупный твердый орган, ускоряет движения и тихо постанывает в губы, выгибаясь телом. – Чимин, подожди… – Намджун все же с силой, отрывается от поцелуя и останавливает руку Чимина в своих трусах, стараясь прийти в себя, но сердце готово сломать грудную клетку, а говорить еще никогда не было так сложно. – Я не хочу так… Чимин сужает глаза, поднимая бровь, показывая всем видом, что ему не нравится, что его перебили, и непонимающее моргает. – Как – так? – уточняет, прерывисто дыша. – Я… я тебя люблю, Чимин. И хочу, чтобы ты хоть что-то чувствовал ко мне, когда… когда, блять, – срывается Намджун, – когда хочешь трахнуться или… твоя рука на моем члене. Понимаешь? – Ты не хочешь меня? – Что? Ты… – он теряется, не понимая, что за вопрос только что прозвучал. Его член стоит колом от него, ноет от боли, желая продолжения, а Чимин порет такую дичь, при том, что ему еще раз признались. Нет. Ну это издевательство. Нервы на пределе. Он готов взорваться. – Чимин, да ты… – Ну ты мне нравишься, хён. От сердца остался черный пепел. Играет ли Чимин, или сказал правду, Намджун не готов сейчас это выяснять. Он утопает в этом долгожданном: «Ну ты мне нравишься, хён». – Блять… У Чимина на лице проскальзывает, кажется, однобокая улыбка, но он не дает рассмотреть свое лицо, впечатывается с новым поцелуем и терзает губы, продолжая ладошкой двигать на члене, который Намджун сам вытаскивает удобнее из белья, потому что пошло оно все… Сейчас у него, как в и голове, так и в головке только одно: Чимин, Чимин… Поцелуи продолжаются до того времени, пока губы Пака не исчезают на шею, сползая все ниже и ниже. Пухлые губы всасывают затвердевший сосок, а руки помогают старшему спустить штаны. Ким, абсолютно разморенный, как в тумане, откидывает голову назад и совсем не готов к тому что происходит дальше. Чимин опускается еще ниже, встает на колени перед парнем и улыбается… ну крайне хитро. – Ох, блять … Чимин, что ты делаешь со мной… Когда младший наклоняется и проводит по стволу языком, Намджун второй раз кончается, как человек. Не то что он наяву это не желал увидеть, но ему такое даже не снилось, правда! Он не хочет знать, откуда Чимин умеет делать минет, или по крайней мере просто старается, но, когда он заглатывает до половины сразу же, пробуя, глаза лезут на лоб, а ощущения… в общем, готовность спустить уже только от влажного, горячего рта на своем члене. Хочется отвернуться, закинуть голову, но еще больше – смотреть внимательнее, не упустить ни единого жаркого мига, что он и делает, сжимая ткань дивана до побелевших костяшек. Дышать становится все труднее, а еще хочется заскулить, особенно когда Чимин расслабляет гортань и скользит по налитому кровью стволу не до конца, помогая себе языком, обводит венки изнутри. Он помогает себе и рукой, сжимая снизу, а сверху присасывается к головке языком. – Блять, блять, блять… – Намджун прикрывает глаза, выстанывая в голос. Еще пару секунд и он готов спустить, умереть и воскреснуть. Чимин, кажется, входит во вкус, делает не лучше, точнее лучше в десять раз, просто до гибели Намджуна, берет мошонку в ладонь, большим и указательным пальцами обхватывает ее у основания и слегка тянет вниз, старается засосать член в рот губами, сколько достает, и прижимает, создавая давление, и так пару раз скользит по члену, от чего Намджун содрогается и неожиданно кончает в рот Чимину без предупреждения, откидывая голову назад в облегчении. Он будто ничего не слышит и не видит, в ушах звенит, а в глазах темно, зато так чертовски приятно телу. Кажется, он первый раз в жизни так мощно кончил в… – Блять, – он приходит в себя, и нагибается к Чимину, который на коленях выкашливает сперму, или уже воздух, прикрывая рот ладонью, а второй рукой держится за сердце. – Блять, прости, я забылся. Все хорошо, солнышко? Он тянет ладонь к его плечу и обеспокоено, легко поглаживает, опускаясь по спине, но Чимин лишь кивает, что значит, все хорошо, хотя так и не поднимается. Чимин что-то мычит себе под нос, и Намджун не может разобрать ни слова, еще больше нагибается к лицу младшего, который поднимает свою голову с пунцовыми щеками, припухшими еще больше красными губами, неровным дыханием, и глядит на Намджуна нечитаемым взглядом. Только и остаётся думать, что у того в голове. Намджун прокашливается и старается спокойно произнести еще раз, так чтобы голос не дрожал. – Все в порядке? Чимин еще шире распахивает глаза, опускает невольно взгляд на все еще опущенные штаны и уже смягчённый член, который еще не заправили обратно в трусы, краснея еще больше и отводя взгляд вбок. Губы сжимаются в тонкую улыбку. Намджун прослеживает за взглядом и содрогается, от того что все еще светит своим хозяйством, ему в принципе не то чтобы стыдно, просто не хочется смущать Чимина еще больше. Он напяливает на себя белье и боится подняться на ноги, привести себя в порядок, до того времени, пока не убедится, что с Чимином все хорошо. – Чимин-и? Скажи хоть что-то, не пугай меня так. – Тебе… тебе понравилось? – Намджун еще больше ошарашен от тихого вопроса, от того, что беспокоятся о нем, и облегченно выдыхает: – Чимин. Мне понравилось бы все что ты сделал, потому что это ты. Ты для меня самый важный и лучший человек в этом мире. Просто позволь мне любить тебя, – он понижает голос и ладонью тянется к его щеке, проводя нежно по ней. Возможно, это не самое лучшее время для подобных слов. Точно не после минета и при спущенных штанах. Особенно когда Чимин прячет глаза и о чем-то думает. – Но я… – Ты моя синяя плесень, Чимин. После сказанного Чимина шокировано распахивает глаза и тут же хмурит брови, из-за чего на лбу появляются морщинки. Он издает какой-то приглушенный звук, поднимается на ноги моментально, а затем просто срывается к двери. Намджун бы рванул за ним, и нет, он рванул, но споткнулся о свои же джинсы, что остались все-таки на ногах. Ким быстро натягивает их, чуть ли не пристёгивая своего дружка собачкой, матерится, слыша уже как дверь сообщает об уходе. – Блять! – ругается он в голос хлопает ладонью по лбу, опуская напряженные плечи. – Я ж не это имел ввиду… *** – Короче… – продолжает Чимин без толики стыда. – Я отсосал ему почти по самые яйца! Ну это не странно. Сосал я точно отлично! Я столько перечитал статей, тренировался на бананах, сам чуть не кончил, – Тэхён начинает смеяться, как и Чонгук, понимая, что это больше от алкоголя, чем ему нравится такое слышать. – А потом, после этого всего, он мне говорит, что я синяя плесень! – Чимин делает глоток и хмыкает, поглядывая глазами на Чонгука, как бы говоря «расшифруй», но тот только пожимает плечами и говорит, что он не знает, что это значит. – Ясно. Ну это не важно. Я не обиделся. Намджун любит выплеснуть какую-ту заумную хрень, а я в душе не ебу, что это значит! – Так, подожди. А почему ты тогда убежал? – интересуется Чонгук, которого больше интересовала явно не сексуальная часть рассказа. – Потому что… – он замолкает, – я кое-что то понял, и мне стало страшно как бы. – Что? – в один голос спрашивают. – В тот миг, когда я бы с ним, я ни разу не подумал об RM, будто его вообще не существует в моей жизни. Сначала я пришёл и мне хотелось играться, ну чтобы он меня… ну вы поняли! А после мне стало так тепло с ним сидеть и держать его за руку. Хотелось так и сидеть с ним и просто смотреть фильм. Он так внимательно слушает. Мне показалось, что Намджун не такой уж плохой, как я думал про него. И мне было приятно… хотелось это делать с ним дальше... Сердце стучало как бешеное, – Чимин пожимает плечами и икает, прикрывая рот ладонью, задумывается, а после трясет головой, и продолжает: – Он так смотрел на меня… после… переживал, и сказал, что я самый лучший в мире! А я ведь… Мне стало стыдно, в общем. Поэтому я и удрал, – выдыхает шумно. – Ладно, не важно. Я сам с этим разберусь. Что там у вас. Кто следующий? – Ну что ж. Давай я, – решается Тэхён. – Но… я не буду говорить имя того, в кого влюбился. Надеюсь, вы поймете, – и они кивают. *** Если бы у Хосока спросили, что он хочет, он бы наверняка завис. Хорошую жизнь, как каждый? А что хорошая жизнь значит? Торчать на работе целый день, а вечером напиваться от усталости и стресса, и так по кругу? Хосок бы хотел избежать этого, но, к сожалению, правила написаны не ним. – Если ты немного напряжёшься и сдашь сунын, ты можешь поступить в Национальный спортивный университет. У тебя со спортом и теннисом все хорошо. Там есть бюджетные фонды и стипендии. Ты можешь попробовать. – Да. Наверное, спасибо вам. Ему не впервые такое слышать от учителя перед каникулами. Только это не то, что хочет слышать. Нахуй ему это надо. Хосок не знает, чего хочет в жизни, но точно не быть зацикленным на работе и придавленным этим грузом. Поступить в университет это хорошо, ты сразу становишься кем-то в глазах родителей. Однако их семья не очень богата. Абоджи впахивает весь день, как и омма, чтобы после оплатить обучение сыновьям. Нет, Хосок такое не потерпит. Он все ясно изложил. Деньги – Чонгуку на учёбу, он младшенький, способный. А он как-то сам разберётся, но от них не возьмёт ни одной воны. Он и так еле старается закончить эту невыносимую школу, и точно не готов тратить еще несколько лет своей жизни в универе. Поэтому после школы, он нанялся работать в магазин. Зарплата, конечно, смешная, но для себя ему хватит. У него другой план по жизни. Более расслабленный и не долбящий мозг. Он как-то справится сам. У него есть хорошие коммуникативные навыки и он решительный. Плывет по своему течению, и какие-то сложные обязанности – не для него. Первая неделя каникул проходит спокойно, Чон не видит в поле зрения щенячьего взгляда Тэхёна, и это его уже тешит, как и следующие пару дней после. Выспавшись до обеда после бурной ночи, которую провёл в доме Наён в занятии недетскими играми, пробравшись ранним утром в дом, он готов к новому дню. Хосок потирает глаза, а после опускает руку на голый живот, почесывая, смачно зевая, и ловит себя на мысли, что жил бы один, точно ложился бы без белья спать. И у него в планах сразу же после школы съехать от родителей, а не ждать до тридцати как некоторые, пока встают на ноги – арендует какую-то маленькую квартирку в бедном районе, вот и заживет один. Он тянется к мобильному, проверяет пропущенные звонки и сообщения: что-то от каких-то девиц (понятное дело, он не будет перезванивать), что-то от друзей (им он перезвонит позже). Сейчас надо принять душ, пообедать и немного позаниматься спортом, а потом сразу на работу. После всех процедур он спускается вниз пообедать и застает омму, что копошится с ростками фасоли, наверное, для салата или супа. – Привет. Есть что на обед? – Конечно, – спохватывается омма. – Рис в рисоварке, мясо в холодильнике. Разогрей себе, сынок. – Спасибо, – Хосок накладывает в большую миску рис, а после тянется в холодильник за мясом, прихватывая еще и закуски. – Абоджи на работе? – Да. И я во вторую смену, поэтому есть время приготовить вам еду на ужин, – растягивает она улыбку, добавляя восхищенным и гордым голосом: – А Чонгук ушел на дополнительные. Он так в последнее время учится усердно, даже на каникулах. Хосок беззвучно усмехается и кивает головой, забирая еду из микроволновки, садится за стол и слушает, как омма дальше продолжает гордиться младшим сыном. Нет, он не ревнует, не злится, он знает, что Чонгук усердный и старательный младший братишка. И эти лавры ему – почетные. Может когда-то злился, но сейчас он считает, что так лучше. Если они не будут возлагать на Хосока надежды, значит, не будет больших разочарований. Он все продумал. Шесть часов за работой, до одиннадцати вечера, проходят довольно быстро. Хосок переодевается в кладовке, взлохмачивает волосы и надевает спортивку, хоть на улице лето, но ночью может быть прохладно. Проходится по магазину, останавливая свой путь возле алкоголя, берет две банки пива, соджу, расплачивается на кассе, перекинувшись парой слов с работником-коллегой. В окно видно, что дождь снова льет как из ведра. Не везет, думает Чон, потому что зонтики он никогда не любил брать с собой. – Может, подождешь? – озвучивает свою мысль Донхен, пробивая соджу и укладывая все в пакет. – Там ведь буквально потоп. – Не растаю, – тот пожимает плечами, что значит «дело твое». Хосок выходит из магазина с пакетом, кривится на происходящее. Он ненавидит дождь. Холодный, сырой. И ничего хорошего, когда он льет, не случается. И уже смирившись со своей судьбой идти домой под сильным дождем, промокнуть сквозь, надевает капюшон на голову и делает шаги в сторону, как слышит сзади: – Хён, хён! Хосок оборачивается и сталкивается с Тэхёном, что хватается за бок будто бежал марафон и шумно дышит, поднимая над ними зонтик со своей квадратной улыбкой. – Какого черта ты здесь делаешь? – удивленно спрашивает Хосок, не отводя взгляд от младшего, разглядывая в свете от вывесок. – Я это… – он бегает глазами туда-сюда, моргая пару раз, – был недалеко. С… это… с дополнительных иду. Задержался немного. Вот и узнал тебя. Подбежал, ты ведь без зонтика, а нам почти в одну сторону. – Понятно, – усмехается, слегка качая головой в стороны. На Тэхёне действительно сзади небольшой голубой рюкзак, что говорит о том, что он вроде бы и не врет. – Котелок не болит?! – Какой котелок? – приподнимает брови, чем смешит старшего, тот просто отмахивается и слегка щелкает Тэхёна по лбу, а тот в свою очередь хнычет лживое, наигранное с улыбкой: – Больно, хён! – Идем, обманщик. Они идут вот уже пару минут молча, рядом друг с другом, плечом к плечу, и Хосок замечает на лице младшего плохо скрытую довольно улыбку. Тэ, поднимаясь по ступенькам вверх, держит над ними зонтик и все время как-то странно поглядывает на Хосока, что тот и замечает, но решает все-таки промолчать. Тэхёну дай волю что-то сказать, так не отвяжется. Почему-то в этот момент Хосок погружается в воспоминания, когда они были младше: Тэхён тусил у Чонгука, всегда заходил в его комнату, так, беспардонно, даже не стуча, за что иногда получал щелбан, но его это как-то не волновало, входил надменно и садился на пол возле кровати, расспрашивая обо всем, что ему было интересно, а после выпрашивал мороженое или шоколад, которые все-таки получал. Тэхён уже тогда мог привязывать людей к себе. От него исходила сильная энергетика, с сумасшедшим притягательным обаянием. Он был забавным, странным, а как немного подрос, стал еще и до чертиков красивым, с этими своими уникальными глазами с двойным веком и монолидными глазами с пушистыми ресницами. Что тогда подумал Хосок о Тэхёне: парень может многого достичь, стоит лишь добавить немного ума, чтобы во всякую херню не попадал. В тот момент Хосоку хотелось защищать его, по крайне мере от злых детей, что он и делал. Но что Чон явно не мог предвидеть, так это то, что тот слишком быстро раскроется как бутон прекрасного цветка, будет геем и еще попадет на Сокджина. А после будет смотреть на него, как на… он старается об этом не думать, как и о Тэхёне, вообще-то. Если Хосок забивает на свое будущее, то на будущее Тэхёна он точно не забьёт. И это новое его обещание себе. Ливень постепенно стихает, с каждой минутой окончательно успокаиваясь, переставая так колотить по зонтику, а моросящий дождик превращается лишь в пару случайных капель c неба, Тэхён недовольно закрывает зонт, потому что они уже приближаются к району, где живет старший. – Хён, может еще прогуляемся немного? – он не дает Хосоку даже открыть рот, как дальше продолжает тараторить: – Тут недалеко есть детская площадка. Помнишь? Мы там часто зависали. Будет круто туда заглянуть. Пожалуйста, – складывает ладони в умоляющем жесте и строит глазки. Хосок не особо стремится идти домой, упасть в кровать он всегда успеет. Это не то, что его сейчас волнует, и самым разумным было бы сказать Тэхёну идти домой, а не придумывать глупости, но почему-то он просто кивает. Все-таки Тэхён просто его донсен, поэтому он лишь пожимает плечами, почему бы и нет, тем более качели находятся всего в паре минут от дома младшего. Детская площадка небольшая, пара детских разукрашенных старых качель, рассаженные разные пышные зеленые кущи и мелкие, тонкие деревья. Здесь никого нет, это и не странно, дети уже давно спят. И что больше всего нравится Хосоку, что сюда почти не попадает свет от уличных фонарей, оставляя площадку в полутьме. На улице стало немного прохладнее после крупного дождя, что оставил после себя свежий запах чего-то не уловимого, но очень приятного. Поддувает легкий ночной ветерок, оставляя круги на дорожных лужицах. Свежо и влажно. Хосок бы назвал эту погоду «ну так себе», точно не для довольных улыбок, как у Тэхёна сейчас. Ким кладет зонтик и рюкзак на мокрую скамейку, не беспокоясь, что они намокнут, достает с рюкзака форменную рубашку и протирает ею обе качели, стоящие рядом друг с другом. Сидушки пластиковые, выдержат и взрослых. – Вот, садись хён, – он прячет теперь уже промокшую рубашку назад, и, высовывая кончик языка изо рта, со стараниями закрывает свой небольшой рюкзак, а потом сам подбегает и садится на качель. Хосок просто стоит, в уме улыбаясь его милым действиям, замечая, что мальчишка в простой белой футболке, а на коже выступили крапинки мурашек, и вместо того, чтобы надеть рубашку, протер ней сидение. «Умница». – Хён? – На, – он снимает спортивку, оставаясь в черной футболке и бросает Тэхёну почти что в лицо. – Оденься, а то прохладно после дождя. Не хватало, чтобы потом заболел и обвинил меня, что остаток каникул проводишь в кровати с соплями. Хосок садится со вздохом на скамейку рядом, пока тот счастливо напяливает на себя спортивку, мило говоря «спасибо» и стараясь прикрыть свою квадратную улыбку до ушей. Чон вытаскивает из пакета пиво, открывает и делает наконец-то долгожданный глоток эликсира расслабления после тяжелого дня. – А мне, хён? – Тэхён чуток раскачивается, толкаясь легка ножкой, все же придерживая ее на мокрой земле, и опирается головой о влажный канат, поглядывает на Хосока просящим взглядом, поднимая темные брови вверх. – Девятнадцать есть? – Знаешь же, что нет, хён. – Вот и ответ на твой вопрос, мелкий, – Тэхён хмыкает и показывает язык. – Я уже и так взрослый, – уверенно и с вызовом во взгляде. – То, что ты трахаешься с мудаками, не делает тебя взрослым, Тэхён, – Хосок может и не хотел так говорить, но приземлять – единственная вещь, с которой он очень хорошо справлялся. Тэхёну словно оплеуху дают. Он поникает взглядом, смыкает губы в полоску, от чего они становятся бледно-розовыми, и опускает взгляд вниз, рассматривая грязные подошвы своих кроссовок. Не то чтобы ему стыдно стало. Просто… просто внутри что-то щиплет неприятно. Но что на это ответить – он не знает. Потому что Хосок как всегда прав и возражать ему нечем, даже если бы очень хотелось. – Ты снова меня обижаешь, хён, – он говорит грустным и тихим голосом, всхлипывая, и кажется, что, если присмотреться ближе, на глаза наворачиваются слезы, что вот-вот начнут скатываться вниз и разбиваться о колени. Драму прерывают шуршание пакета и удачный бросок бутылки пива, приземлившейся точно на те самые колени. Вместо слез. Тэхён сразу же взирает на Хосока, но тот не смотрит в ответ, только прямо, с еле заметной улыбой, делает жадно глоток из банки пива. – Спасибо, хён. Обида и грусть как рукой снимаются. Тэхён делает мелкие глотки, покачиваясь на качели, и на его губах красуется едва заметная легкая улыбка. Хосок время от времени поглядывает на него. И зря. Тэхён безгранично красивый, со своим странным характером, а еще и влюблённый до чертиков. Кажется в него. И Хосок бы хотел до жути, чтобы ему это показалось. Чтобы в этот раз он ошибался. – Как твоя девушка? – вырывается у младшего, и он сразу же поджимает губы, отводя взгляд в сторону, когда Хосок косо на него поглядывает, будто это не он только что лез не в своё дело и не спрашивал такое. – У меня ее нет. И Хосок не знает, что за улыбка только что проскользнула на губах Тэхёна, но уверен точно, что сказать правду было глупо с его стороны. – Я бросил Сокджин-хёна, как ты мне и сказал, – Тэхён бы точно хотел знать, откуда и сколько у него сегодня смелости появилось, но то, что он высказывает – это просто верх вообразимого. С Хосоком ему всегда было легко, умиротворённо и солнечно. Он считал себя защищённым. Но то, что сейчас он портит, налаженное годами – один бог знает, к чему приведет, поэтому он сильнее сжимает ладонью канат, будто бы он поможет. – Я тебе такого не говорил, – спокойно отвечает Хосок, причмокивая губами. – Я говорил глаза открыть. А то, что ты себе напридумывал, Тэхён, это твоё дело. Нравилось – мог бы и дальше с ним быть. Просто возвращает на землю одним предложением. Если до этого Тэхён легко покачивался, то сейчас остановился и нахмурил брови. Кажется, понимает, что ему лучше промолчать. Хмурое лицо – это все, что может видеть Хосок, делая очередной глоток. Младший замолкает на пару минут, давая Чону насладится тишиной и звуком качающихся на ветру веток, но шумное дыхание младшего позволяет понять, он что-то обдумывает, а после снова продолжает наступать на одни и те же грабли. – Хён, – плаксивый и жалобный тон срывается с губ. – Почему ты со мной так жесток? Я тебе что-то сделал? Я не хотел, если что. Зачем ты так со мной? Хосок выпускает вздох, опустошая банку последним глотком, бросает ее в пакет, видит, как Тэхён реагирует, выражение его лица вмиг меняется с обиженного на беспокойное и серьёзное, он также спрыгивает с качели и смотрит влажными блестящими глазами, мелко дрожа губами. И если бы последнее Хосок не заметил, и так внимательно не смотрел на его тонкие, но самые красивые губы и напуганные глаза, что выражали невыразимую тоску, он бы сказал валить куда подальше и перестать задавать такие вопросы. Но то, что он делает, это куда глупее всего, что делает сам Тэхён. Хосок приближается к младшему почти впритык, осторожно и молча поправляет на нем свою спортивку, а тот взгляда не сводит, стараясь глазами успеть за каждым действием и лицом Хосока, застёгивает медленно на замок, и притягивает его к себе ближе, намного ближе, так, что Тэхён охает в голос, ощущая, как крепкие руки скрещиваются за его спиной и его, оказывается, обнимают, и он не вольно зарывается во впадинку ключицы, молча всхлипывая, и свободную руку поднимает, чтобы сжать бок старшего. Так отчаянно, так нуждаясь, пока Хосок, против своей воли, поднимает свою руку и зарывается пальцами в его мягкие, подкрутившиеся от влажности, волосы, слегка перебирая их, треплет, противореча себе, нежно улыбается, смотря в никуда вперед. Теряет бдительность. Он не знает сколько так стоит, может, пару минут или секунд, но отчетливо ощущает, как по телу разливается долгожданное тепло, что чертовски расслабляет, подает сигналы в сердце. У Тэхёна приятные волосы и зарываться в них пальцами чисто как прием успокоительного. Он улавливает запах какого-то сладкого шампуня и невольно улыбается краешками губ. Это все до боли странно, но так чертовски красиво, когда ощущает шмыгающий холодный носик Тэхёна у себя на ключице. Он как нашкодивший щенок, уткнулся и молит прощения ни за что, и чтобы его поглаживали днями напролет, ласкали и любили. Чон бы мог так, наверное, стоять вечность? Вкладывать какую-то мнимую надежду, предвкушения или шансы в руки. Но. Хосок еще раз громко вздыхает, сильно прикрывает веки, борясь с собой, после резко отталкивает от себя удивлённого Тэхёна. – Хватит скулить, Тэхён. Шуруй домой. Хосок разворачивается, забирает пакет и просто уходит, не поворачиваясь, чтобы не смотреть, чтобы не растоптаться прямо там от пронзающего грустного взгляда младшего. *** – Ну… Что-то такое. Он думает, что я глупый, – пожимает плечами и хмыкает в грустной улыбке. – Может так и есть. Кто в своем уме влюбится, наверное, в стопроцентного гетеро?! Или откуда мне было знать, что я был влюблен в него все время, и про это даже не думал, пока он не обидел меня? – поднимает в вопросе руки к небу, будто спрашивает у звезд. – Но мне так хорошо каждый раз, когда он ко мне прикасается. Или просто сидит рядом. Молчит. Неважно. Главное, что он рядом. Я думал, что уже все, после той ситуации на него не посмотрю, и глазом не поведу. Пусть трахает все, что движется! Дурак я! – Тэхёна уносит, от злости, от обиды и от раздирающего внутри чувства. – А потом узнал его график работы! Прождал в кафе напротив, пока он закончит работу и дёрнулся за ним! В таком состоянии Тэхёну хочется очень много рассказать, тем более все в деталях, но себя сдерживает, и не говорит об имени, не потому что не доверяет друзьям, а потому что это Хосок. Их хён. А еще потому, что это брат Чонгука, и ему очень страшно как отреагирует на это все младший Чон, возможно, он и примет эту ситуацию нормально, но все-таки интуиция говорит об этом замолчать, по крайне мере сейчас. Да и говорить еще не о чем, а тем более, что он скажет: «Как-то так сложилось, что я понял, что втрескался в твоего брата, еще до того, как понял?!» Не очень ведь разумно. – Так. Стоп. Он из нашей школы, старшеклассник, да? – докапывается Чимин, сужая глаза и прикидывая, в кого мог влюбиться Тэхён. – Да. Но давайте не будем сейчас об этом. У меня там, кажется, даже шансов нет, – Тэхён валится на песок и шумно хмыкает. – Я такой бухой, что скоро в моей голове поселятся вертолёты. – Не думал, что тебя будет так тормошить от того, что кто-то обнял или погладил по головке. Это уже уровень, Тэхён. Уровень невозврата. – Без тебя знаю! – огрызается и оборачивается на Чонгука, который, сидя на песке, обнимает свои колени поглядывает на спокойное море, освещаемое луной. – Чонгук? Ты как? – Кажется, я пьяный. – Так и есть, – кивает в подтверждении Чимин, и тянет ладошку, поглаживая по плечу грустного друга, нежно выговаривая как к ребенку: – Хочешь поделиться? – Наверное, я все испортил, – задумчиво и жалостливо молвит, покручивая в руке стакан с вином. *** Может, если бы он был младше, наивнее и глупее, или, возможно, всепрощающим ребенком, он бы с нетерпением ждал ужина в дорогом и стильном ресторане Сеула, на который его пригласил абоджи, чтобы сообщить важную новость. Какую, разумеется, он не сказал. Только о том, что это большой сюрприз, который ему понравится. На последнем Юнги явно засомневался. Слишком громкие и уверенные слова. Ему уже ничего не нравится, особенно если это касается его аппы. За поседение месяцы сколько раз он звонил? Хватит пальцев и одной руки, чтобы сосчитать. И может, если бы Юнги не был настолько обижен или огорчен, он бы и сам чаще звонил, но говорить с автоответчиком, или что потом ему прозвонят – не такое уж приятное дело. Знаем. Проходили. Юнги уже взрослый, двадцать лет стукнуло, конечно, ему уже не нужны все эти муси-пуси, как говорит старший Мин, всегда подмигивая одним глазом. Зато деньги на карточку капают, как по швейцарским часам. Юнги иногда кажется это как «прости, я был хреновым абоджи, держи деньги взамен за все страдания». У Юнги нет родственников, к которым он мог бы зайти в гости, или они бы пригласили его к себе. Он уже молчит про харабоджи и хальмони со стороны абоджи. Они считают, что их сын женился на какой-то вертихвостке, и Юнги не принимают как полноправного члена семьи. Он всю жизнь один, не считая нянь и репетиров, что проводили с ним все свободное время. Спасибо, что он не закрылся в себе полностью, а нашёл друзей, которые помогали ему спасаться от пустого и отверженного одиночества. Но все равно это не то. Впервые громкое слово, - любовь, Юнги ощутил только от Чонгука, до сих пор приходя в ужас, какой он настоящий и искренний в своих чувствах. Разве могут существовать такие люди? Бескорыстные, верные? Светящие позитивной и тёплой энергией, что так и манит к себе? Это ощущается, как снег на пляже. Что-то невероятное, но красивое. Он должен признать, что Чонгук – лучшее, что случалось с ним за двадцать лет. Кто знал, что вместо развлечения со стеснительным милым мальчиком, которому хотелось показать мир вне учебников, Юнги окунется настолько глубоко?! Он не хотел. Вероятно, это самая худшая и абсурдная отмазка на свете, но Юнги ей защищается, как самый настоящий трус. Люди ведь не идеальные! И даже если бы он старался быть очень хорошим, засевшая злость дает о себе знать, толкая на мысли. Утренние ритуалы – обычные. Зайти под теплый душ, простоять под ним где-то минут десять, чтобы успеть насладиться водой, высушить и привести свои светлые волосы с отросшими чёрными корнями в порядок, почистить зубы, отлить. Приготовить полезный завтрак – яичницу с рисом, рыбой и овощами. Наверное, никто даже и не знает, но готовка его успокаивает. Он готовит с шестнадцати лет, когда уже надоело питаться в ресторанах и заказывать еду на дом всякий раз, когда нагрянет голод. Юнги вообще-то довольно замкнутый человек. Его чувства – сложная книга. Если не осилишь, то лучше не открывать. После Мин сидит за учебой у макбука, напялив очки, про которые никто даже и не догадывается, а после идет в тренажёрный зал, чтобы размять кости и сделать упражнения под наблюдением личного тренера. Четыре дня в неделю он занимается споротом, чтобы держать свое тело в тонусе, если ростом не удался, то хоть мышцы будут развиты. Возвращается в пустую, светлую квартиру на Каннаме, садится на удобный мягкий диван и пялится в никуда, а все для того, чтобы подготовиться к встрече с абоджи. Телефон жужжит, отвлекая от раздумий, и Юнги сразу снимает блокировку и подносит к лицу. Улыбка невольно расползается на губах. Чонгук-а: «Я могу что-то купить, хён. Например, попкорн и другие вредности. Надеюсь, ты не будешь против. Ты всегда меня угощаешь, и не хочется на этот раз прийти к тебе снова с пустыми руками». Точно. Чонгук, вспоминает Юнги. У них сегодня запланированный вечер-ночь просмотр фильмов и игр на плайстейшн. И каков бы не был скрытый контекст «просмотра фильма», по сути, это так. Просто кино и игры. Юнги не собирается снова распускать свои руки. Разумеется, пока младший сам не попросит. С Чонгуком приятно и просто обниматься, и смущать его пошлыми фразами. Любоваться его залитыми румянцем щеками, его смущенным взглядом. С Чонгуком тепло, приятно ощущать его любовь. Юнги: «Слишком много денег не трать. Буду тебя ждать ближе к десяти. Будь острожен по пути». Юнги одевается на ужин просто, но элегантно. В темно-синюю рубашку и чёрные брюки. Над укладкой не заморачивается, пару раз проводит рукой по волосам, укладывая их на место. Кладет мобильный телефон в карман и выдвигается на своей машине в ресторан. На входе в трехзвездочный La Yeon видит, что абоджи не поскупился на место проведения вечера с вкусной едой. Мина встречает сотрудник и проводит к столику, где, к его удивлению, сидит женщина с двумя мальчиками лет пяти-шести, и его аппа. На их стол уже поданы закуски, шампанское ведерке со льдом. Юнги старается не показывать недоумение, когда подходит ближе и кланяется в знак приветствия. – Извините за опоздание. Я… – Мой сын! Мин Юнги, – и Юнги кажется, что в тоне даже гордость прозвучала, и немного хмурит брови, но так, чтобы не кидалось в глаза, когда женщина приветливо улыбается и смотрит на него, как и мелкие карапузы, сидящие рядом. – Я так рад что ты пришёл! Присаживайся. Почему-то Юнги хочется блевать от этого спектакля. – У тебя очень красивый сын, – он благодарит незнакомую женщину за комплимент, и она растягивает широкую, но сдержанную улыбку. – Наконец-то я вас познакомлю. Это Ли Чонсук и ее милые мальчики, Ха Джун и Джунг, – оба воспитано кланяются слегка, пока Юнги изображает вежливую улыбку, соображая, что здесь происходит. – У меня есть новость для тебя. «Только не это, прошу…» – думает Юнги, догадываясь, что сейчас будет, пока официант подходит к ним и разливает по бокалам дорогое шампанское, а стоит ему уйти, как абоджи предлагает взять бокалы в руки, а детям – стаканчики с соком. – Мы собираемся пожениться, – выпаливает он с радостью, поднимая бокал еще выше и свободной ладонью перехватывает ладонь женщины, показывая таким образом, что он серьезен. Юнги бы хотел сейчас провалиться сквозь этот дорогой мраморный пол, но просто сжимает зубы и давит милую улыбку, моля прийти в себя. – Знаю, что ты, не ожидал, но я не хотел вас знакомить, спустя какое-то время, а когда мы все уже согласовали, тогда решили поделиться с тобой этой замечательной новостью. Ты ведь рад за своего старика. Последнее звучит не вопросом, а утверждением, но Юнги кивает и чокается с ними, выпивая залпом, уже думая о своем, стараясь хотя бы на лету слушать их историю знакомства. К еде он притрагивается лишь для вида, желая выпить что-то конкретно потяжелее, а лучше виски, безо льда. Из разговора он понимает, что для абоджи это скорее выгодная пропозиция для статуса, чем свадьба по любви. Коварно. Гнило. Возможно у них и любовь, так и быть, но он ее и близко не видит, только вежливые, этикетные взгляды и касания. Еще и в придачу идут двое мелких пацанов, которые похихикивают и о чем-то перешёптываются между собой. Он честно не знает, как это все воспринимать. Они, оказывается, уже три месяца вместе, а ему абоджи сообщил только сегодня. Это даже не кажется странным. В его стиле ставить перед фактом. Он понимает только одно, что от этого ужина его тошнит, и он хочет побыстрее свалить, даже если она будет самой лучшей мачехой в мире. «Какая, блять, разница. Ты все равно ведь их видеть не будешь», – подкидывает ему ответ сознание. А ведь реально, значит, не стоит тратить свои нервы на это? Нет. Определенно нет. Пусть делает со своей жизнью что хочет, у них и так нет отношений, как в хорошей семье. «Плевать». – Поздравляю! – а горло аж дерёт от слов. – Хорошей свадьбы. – Ты такой милый, Юнги. Надеюсь, ты с моими сыновьями подружишься, и со мной, – она ласково улыбается и прикладывает руку к груди, поглядывая на своих малышей. – Они так хорошо ладят с твоим абоджи, что мне иногда кажется, что это его дети. – Простите? – это уже вырывается само собой, оказывается, удивлению еще есть место на этом вечере. Его абоджи ведь даже не умеет обращаться с детьми, не то что ладить. Но видя, как желваки на лице абоджи напрягаются, он думает, что ткнул как раз туда, куда нужно. – Ох, Юнги! Да твой абоджи прекрасный аппа, – она слегка поднимает голос в восторге. – Не мне же тебе говорить, ты и сам знаешь. Он с мальчиками так много времени проводит. Возит их по чудесным местам, а прошлой неделе мы ездили в Диснейленд. Ох, даже мне было весело. А вчера… Что было вчера, он уже не слышит. Ему было достаточно и этого. Маленький Мин Юнги рвет и мечет внутри, и что еще хуже, зарывается в уголок и скулит от боли, никому не нужный. Он не верит своим ушам, и уже даже не контролирует свои эмоции, хмурит лоб где показываются морщины, а рот сам собой в складывается в кривую ухмылку, он переводит быстрый взгляд на абоджи, и хочет увидеть хоть малейшую каплю того, что ему стыдно, жалко, что он не был хорошим абоджи, но видит только как тот сидит и дотягивается до мальчика, что ближе к нему сидит, специально не сталкиваясь взглядом с ним, и похлопывает легонько по плечу с улыбкой. Почему-то спокойствие срывает волной. Он не хочет грубить этой женщине, она этого не заслуживает, как и эти малыши, тоже не должны услышать его гнев, но себя сдерживать сейчас не в планах. У него было поломанное детство с чужими людьми, потому что его абоджи развлекался с женщинами, не уделяя ему никакого внимания, и если этот старый говнюк думает, что Юнги просто прожует и проглотит, то, блять, он сильно ошибается. – Ну не знаю, меня воспитывала няня, пока мой абоджи трахал все, что движется, – дети ахают с улыбкой, а женщина широко раскрывает глаза, явно не ожидавшая такое услышать. – Юнги! – абоджи поднимает голос и возвращает свой злой взгляд на него. – Прошу меня извинить, – он поднимается на ноги, бросая салфетку, которую стискивал в кулаках, на стол возле тарелки. – Я ухожу, а вам хорошо вечера. Его догоняют в холле возле лифта и оборачивают за локоть с силой. Абоджи цедит слова сквозь сжатые зубы: – Ты что себе позволяешь?! – он не кричит, только шипит, чтобы не привлекать внимания, но все же не отпускает руку, смотря в глаза. – Зачем меня позоришь перед ней! Не мог подыграть, как нормальный сын? Я тебе, блять, дал все! Это твоя благодарность? – Как сын, говоришь?! – у него конкретно срывает тормоза, злоба и обида дождались своего момента, вырываются наружу. – Я нуждался в тебе все свое детство! Где ты был?! – Юнги одёргивает руку, и хмыкает громко в ответ, кривя губы. – Ты, блять, молчал все это время, даже не поставил меня в известность! Как будто я никто в этой долбаной семье! Не звонишь, не показываешься, шлешь мне свои подачки, как щенку, чтобы я притворялся и молчал! Это твоя забота? Так засунь ее себе в… Договорить ему не дает не контролируемая, сильная, первая в жизни пощёчина абоджи. Щека горит, и точно красуется красный след. Он сжимает пальцы в кулак, нервно и шумно выдыхает носом, все еще держа голову вполоборота от удара. Нет, он не ударит в ответ. Просто это, наверное, крупная точка в их отношениях. – Юнги… – абоджи хочет дотронутся до его щеки, но останавливает себя сам, выдохнув: – Я все дал тебе, а ты ведёшь себя как дешевая девка… – Да пошел ты! Он не хочет дослушивать до конца гнилую речь, и заходит в лифт, кидая последний взгляд на своего абоджи, опускающего плечи и качающего головой. Дверь закрывается, и только тогда Юнги прикладывает ладонь к пылающей щеке. – Сука! Сука! Блять! Нахуй, – он со злости бьет в дверцу пару раз, но сразу отстраняется, выравнивая дыхание. Он не знает, как он вообще вел машину в таком состоянии по вечернему Сеулу, но как только он добирается до квартиры, он сразу же направляется за первым попавшимся виски, откручивает и делает пару жадных глотков из бутылки. Жидкость обжигает горло крепким градусом и насыщенным вкусом, а после разносит тепло по телу. Только после этого Мин уже нормально выдыхает, прикрывая глаза и потирает лоб, добираясь до волос, чтобы взлохматить их. Из-за всего случившегося Юнги начинает сумашедше посмеиваться, наблюдая свое отражения в зеркальной вазе. Берет бокал для виски и заполняет его крепким алкоголем наполовину, подходит к журнальному столику, падает на диван рядом, делая уже маленькие глотки, замечая на столике еще и открытую пачку сигарет, тянется рукой, и хоть по своим же правилам запрещал себе курить здесь, все же вытаскивает одну с зажигалкой, что находится в пачке, щёлкает и закуривает, выдыхая сизый и горький дым, закидывая ноги на стол прямо в обуви. И продолжает истерично-хрипло хохотать со всего абсурда. – Блять… Проходит где-то час в тишине гостиной пока он балуется маленькими глотками виски, и наблюдает в панорамное окно, как постепенно темнеет при заходе солнца. Злость немного поутихла, оставив только горечь на душе. Но они с ней уже давно приятели, но как бы так ни было, от мыслей его отвлекает дверной звонок. Сначала он удивляется, кого это занесло, хмурит брови в темноте, и за секунду припоминает… – Чонгук… Он подрывается с места, шепчет «спасибо, блять», что не кружится голова, поправляет свои волосы назад, пару раз прочесав их ловкими пальцами, и протирает лицо ладонями, особо уделяя внимания глазам. Пару раз хлопает себя по щекам, ахая от боли с правой стороны, как раз там оставил удар абоджи. Кажется, все нормально, алкоголь не слишком ударил в голову, по крайней мере он может идти ровно и формулировать предложения, чувствуется только легкая мышечная вялость, будто тело ватное и тяжело передвигаться. Он идет к двери, сняв туфли и выдохнув по дороге, запах, конечно, остался алкогольный, но он решает ничего с этим не делать. И был бы это кто-то другой, Юнги бы даже и с места не сдвинулся, так бы и дальше упивался своим одиночеством, но что-то в душе его заставило встать и пойти открыть дверь. Возможно, Чонгук – его таблетка от этой жестокой жизни? Или просто это было бы некрасиво, продинамить его после той ночи, что он устроил у него в доме. Чонгук, наверное, себе места не находил, думая об этом новом сексуальном опыте. Впрочем, для старшего это тоже было чем-то новым, ведь он никогда никому не делал минет. В тот момент это казалось наименышим, что он мог сделать для Чонгука, поэтому, даже не сомневаясь так и поступил. – Готов! – шепчет сам себе убеждение и тянется к ручке. Юнги открывает дверь и, поднимая взгляд, сразу видит перед собой младшего в очках, привлекающих больше внимания к его красивыми оленьим глазам. На парнишке желтый, будто он спер этот цвет у цыплят, легкий свитшот, заправленный в голубой комбинезон, и пакет в руках, наверное, с теми закусками, о которых он говорил. Глаза Юнги опускаются ниже, на такие же жёлтые кеды с белыми шнурками. И это все так… улыбка сама невольно растягивается на лице, потому что этот наряд, он уверен на все сто, выглядел бы на ком-то другом до чего глупо, но на его малыше – до чего мило, еще с этой робкой, застенчивой улыбкой. – Привет, хён, – глаза Чонгука будто сияют, когда он видит старшего, и молча оценивает его вид в классическом стиле, но долго смотреть не выходит, младший сразу опускает взгляд на бумажный пакет в руках, и понижает голос, говоря шатким тоном: – Я вот купил нам некоторые закуски для просмотра фильма. Надеюсь, тебе понравятся. Здесь есть мои любимые. – Да… круто, – откашливается Мин, нервно почесывая затылок. – Проходи. Юнги пропускает его внутрь, закрывает дверь, и плотно сжав веки, старается выдохнуть как можно тише и налепить на себя маску спокойствия, пока младший снимает кеды. Чонгук выпрямляется и смотрит прямо в лицо, внимательно и даже ошарашенно, видимо заметил слегка покрасневшую щеку. – Все хорошо, хён? – он понижает голос, будто понимая, что Юнги не такой как обычно, и, возможно, это его немного озадачивает. – Я могу уйти если ты… не… – Нет, останься, – Юнги сразу же перебивает его, потому что кто знает, что надумал себе этот мальчишка. – Просто день прошел не очень удачно, – Юнги потирает лоб и выдавливает из себя улыбку, чтобы Чонгуку было более комфортно с ним. Выдыхает. Собирается с духом, ладонью дотрагивается до его запястья и быстрым рывком дергает к себе ближе охнувшего Чона. Поцелуем в губы старается убедить, что все нормально: медленно захватывает верхнюю, а после нижнюю мягкую губу, повторяя движения несколько раз. Отстранившись с шумным выдохом, Юнги немного вымученно улыбается и приближается еще раз, чтобы оставить один легкий чмок. – Теперь ты не будешь думать в своей милой головушке о глупостях? Чонгук сжимает губы в улыбке и медленно качает головой, не отводя влюблённого взгляда. – Вкус алкоголя… – Я пил. Говорил же, что день был отстойный. Это проблема? – Чонгук быстро отзывается, что нет. – Или ты просто переживаешь, что я усну при просмотре фильма и тебя не заобнимаю до смерти? – Хён! – Чонгук легко его ладонью стучит по плечу. – Прекрати издеваться. Они проходят в гостиную. Юнги просит его похозяйничать на кухне, пока сам найдет фильм. Мин усаживается на диван поудобнее, включая ТВ, пытается сфокусировать туманный от спиртного взгляд, и ищет фильм на нетфликс, хорошо, что они заранее договорились о фильме, поэтому набрав его в поиске со второго раза, отбрасывает пульт на диван и тянется к достаточно опустошенной бутылке. А дальше все просто: откручивает крышку, наливает себе еще немного виски в бокал, делает большой глоток, пока Чон не видит, а рассыпает вкусности по разным тарелкам. Если раньше ему казалось, что не так он и пьян, то сейчас он ощущает спутанность в мыслях и дикую усталость. Чонгук приходит за пару минут с четырьмя тарелками в руках, как чертов ниндзя, и ставит их аккуратно на журнальный столик, а из больших карманов комбинезона вытаскивает маленькие две бутылки колы, что вызывает довольную ухмылку старшего, и присаживается рядом, но не слишком близко, будто не хочет вторгаться в чужое пространство. Такой ребенок. Но ребенок косится на бутылку, точнее на оставшееся количество, открытую пачку сигарет и затушенный бычок рядом, сжимает невольно губы в полоску, что-то смекая в уме. Юнги думает, что сейчас будут вопросы, но Чонгук просто переводит свой внимательный взгляд на него, натыкается на чужой нечитаемый, с одной приподнятой бровью, показывает лёгкую улыбку краешками губ и отворачивается к экрану, показывая этим, что он готов к просмотру фильма. Старт, фильм начинается, Юнги выключает свет в комнате, погружая комнату в полумрак, и откидывается головой на спинку дивана. Они сидят так с десяток минут, молча, наблюдая за сюжетом, который точно не в их внимании, и Юнги просто уверен, что малому нужно хоть что-то сказать, потому что он изредка втихаря поглядывает краешком глаза, как Мин делает небольшие глотки виски. Чонгук волнуется. Нет, точно не от страха, а потому что переживает за Юнги. Его шумное дыхание выдаёт с головой. Как сминает и кусает губы, смачивая их слюной, как моргает глазами, думая, с какой стороны подойти с вопросами, как сжимает свои пальцы на ногах в черных, чёрт бы их побрал, в белую ромашку, носках, все его тело чуть напряжено. Возможно, был бы он более смелым или тупым, он бы стал надоедать расспросами, но он сидит, как щенок, и не хватает только скулежа. И Юнги сдаётся, позволяет себе маленькую слабость, закидывает ноги на диван, а сам ложится головой на коленки, как маленький мальчик, жаждущий, чтобы его пожалели и приласкали. Чонгук немного вздрагивает, но не теряется, решается, и через несколько секунд Юнги чувствует, как младший тихо выдыхает, будто боится спугнуть, и нежно зарывает в его волосы ровные пальчики, легко почесывая и перебирая светлые пряди, так нежно, тонко, что хочется вечность на его коленках лежать и упиваться исходящей от него любовью. Чонгук свободной рукой осторожно тянется к пульту, лежащему возле живота старшего, и ставит фильм на паузу, начиная тихо мурлыкать себе под нос мелодию, все еще поглаживая пряди старшего. И Юнги прикрывает глаза от ласки, думая за что заслужил такого невероятного человека. – Хён… – так тихо и мягко, что пробирает до самого сердца. – Я могу что-то для тебя сделать? – Ты уже делаешь, – хрипло отвечает и кладёт свою ладонь на коленку младшего, гладит, играя пальчиком, немного щекотит. – Могу я спросить? И вроде это его шанс, чтобы немного открыться Чонгуку, позволить ему лучше себя прочувствовать и узнать. Окунутся в его жизнь. Но. Юнги не хочет этой грязью лицемерия пачкать его чистое сердце. – Это просто плохой день, Чонгук, – а то, что такие дни у него почти с детства, лучше не знать. – У всех так бывает. Не бери в голову. Мне хорошо, когда ты рядом, – «я, спасаюсь от одиночества» – остается невысказанным. Чонгук неторопливо опускает пальчики и кончиками нежно проходится по лицу, обводя контур скул, плавно переходя на приоткрытые розовые немного шершавые губы, подушечками пальцев пробует их мягкость, от чего Юнги тяжело выдыхает на них. – Не хочу, чтобы у тебя были плохие дни, Юнги-хён, – Мин тихо хмыкает на это милое замечание. – Я хочу всегда быть рядом с тобой, хён. И в хорошие, и в плохие дни. Вот так тебя поглаживать и забирать твоё плохое настроение, чтобы ты улыбался. Юнги хочется душераздирающе кричать в голос. Эти слова значат намного больше, чем это долбаное «я люблю тебя». Это так все усложняет. Юнги считает себя неплохим человеком, по крайней мере, старается таким быть, поэтому не может ещё больше дать Чонгуку утонуть в нем без единого шанса на спасения. – Это слова из какой-то сопливой дорамы? – он делает тон немного забавным, чтобы не звучало так обидно. Чонгук лишь смущённо усмехается, что свидетельствует о том, что он не обиделся, и Юнги готов поклясться, что красный румянец показывается на его щеках. Он приподнимается медленно и Чон, понимая, убирает руки и пристально наблюдает с закушенной губой, как Юнги потирает усталое лицо ладонями, уделяя большое внимание глазам, и снова тянется к бокалу, опрокидывая в себя алкогольную жидкость, допивая до конца, причмокивая губами. В мгновение поворачивает к нему голову, взирая мутными темными зрачками прямо в оленьи невинные и обеспокоенные глаза. Вся атмосфера пропитана какой-то страдающей жалостью и Юнги, выдыхает шумно, протяжно, засматривается в красивое лицо, освещаемое экраном телевизора. Он тянется рукой к неподвижному Чонгуку, который смотрит в ответ прямодушно, не отводит сосредоточенного взгляда, и осторожно, после разрешающего кивка, снимает очки с младшего, откладывая их на столик. – Поцелуешь меня? – ему даже не приходится напрягать голос, так же тихо с хрипотцой спрашивает, поднимая уголок губ с одной стороны, довольствуясь застывшим на мгновение младшим. Ждет он недолго, Чонгук уверено подсаживается ближе, сжимая одной рукой ткань своих джинс на боковом шве, прикрывает глаза и соединяет их губы в медленном легком поцелуе. Он целует осторожно, будто вкладывая все свои нежные чувства в поцелуй, пока Юнги с открытыми глазами размыто наблюдает за трепещущими ресницами мальчишки, позволяет вести. Чонгук отстраняется, облизывает губу, наверное, от привкуса алкоголя, а после прикусывает в напряжении свою нижнюю губу; Юнги с улыбкой выдыхает и начинает шумно дышать через нос. Алкоголь внутри так хорошо греет и путает громкие мысли, но то, что он делает, это не пьяный бред, он спасает младшего. Даже если и выбрал сейчас такой грязный путь. – Мой малыш… – закрывая глаза, Юнги притрагивается своим лбом к его, слегка потираясь, водит своим носом по чужому, играясь, зарывается одной рукой в чоновы темные мягкие волосы, прижимая еще ближе к себе, сильнее схватив за загривок, от чего Чон охнул, а другой ладонью опускается к его бедру, и водит вверх-вниз, подбираясь слишком близко к паху, продолжает игру, спускаясь поглаживаниями к внутренней стороне. – Такой хороший, послушный малыш… – Хён? – Чонгук удивлен, в вопросе проскальзывает легкая паника. – Позволишь? Он специально не уточняет, что Чонгук должен ему позволить, просто идет в ва-банк, сбивая младшего с толку, заставляя еще больше нервничать. В мнимой надежде, Юнги хочет до безумного бешенства, чтобы Чонгук ему отказал и сослался на то, что лучше он пойдет домой, но, к сожалению, он ощущает как тело младшего слегка подрагивает в его руках, как Чонгук громко сглатывает слюну, сжимая зубами губы, будто собирает остатками смелости, и, к удивлению, чувствует, эта глупая голова кивает. «Проклятье», – думает он, но сам отказаться уже не сможет, у него мутнеет рассудок от близости младшего. Он поднимает ладонь с его бедра к лицу, давит на скулы и целует по-настоящему развязно, жарко, мокро, грубо обсасывая губы по очереди, повторяя, повторяя, облизывая, слышит просяще-непонятное: «Больно, хён», а после проникает языком внутрь, оглаживая небо, зубы, переплетается с языком младшего, слух цепляет заглушенный стон. Хватка на плече Юнги становится крепче, в любой миг в состоянии его оттолкнуть, но Юнги не прекращает целовать. Он как сорвавшийся зверь, которого очень долго держали взаперти. Ему мало поцелуев с таким податливым младшим, чтоб его. Он целует долго, жарко, оттягивает и кусает губы, играясь, слыша сбитое дыхание Чона и как дико и громко стучится его сердце внутри. Он опускает руки ниже к широким плечам, захватывая лямки чёртового комбинезона, чтобы их опустить вниз, и в поцелуй невнятно шепча: – Расстегни пуговицы… на моей рубашке. И Чонгук, на удивление, слушается, хоть и дрожащими руками и с закрытыми глазами, но старается расстегнуть, на ощупь, не отрываясь от поцелуя. Выходит у него не очень, поэтому старший помогает расстегнуть быстрее последнее пуговицы и снять рубашку, откинув её куда-то на пол, и остается с голым торсом. Он наконец-то отстраняется от рта младшего на жалкий сантиметр, и Чонгук широко раскрытыми глазами смотрит на Юнги, а его грудь готова взорваться от напора сердца изнутри. У него взлохмаченные волосы и потерянный взгляд, но Юнги не даёт ему прийти в себя, а стягивает комбинезон ниже, захватывает края жёлтого свитшота пальцами и тянет наверх, от чего Чонгук поднимает руки, оставаясь так же с обнаженным верхом. Чон шумно выдыхает, глаза, кажется, начинают блестеть. Юнги ухмыляется, проводит языком по своим губам, и снова впивается новым поцелуями, давит плечи Чонгука назад на диван, чтобы его уложить, и Чон снова поддаётся. Мин нависает сверху, прижимая тело к дивану, сильно и резко расставляет ноги Чонгука в стороны, примостившись посередине, руками сжимает бока, ощущая, как тело младшего слегка потряхивает. – Хён, больно… – Ш-ш… мой малыш… все хорошо… ты такой красивый… Юнги, блуждая руками по плечам младшего, успокаивает, хоть выходит до чего плохо. Каждой частичкой своего тела он ощущает, как Чонгук хочет прикрыться и свести ноги вместе. Мин опускается мокрыми поцелуями на шею, прикусывает мочку уха, выдыхает распалённым горячим воздухом. – Я так хочу взять тебя… Быстрыми и жёсткими движениями рук Юнги переходит на грудь, в то время как Чонгук держит руки при себе сжатыми в кулаки. Старший затрагивает бусинки стоящих сосков зубами, опускаясь ниже к животу, проходясь по ребрам, добирается до резинки боксеров. Юнги замечает, что Чонгук от прикосновений к своему телу прикрывает глаза, дышит урывками. Это даёт Юнги еще больше зеленого света, поэтому он себя уже не сдерживает, толкается грубо своим пахом в его, проезжается так пару раз, в ответ слыша тонкие выдохи. У Чонгука не стоит полностью, поэтому Юнги руками немного тащит его комбинезон ещё ниже, чтобы освободить себе путь к его белью, а Чонгук от страха хватается за плечи старшего, но не отодвигает, только сжимает пальцы на ногах. Когда Юнги проталкивает руку ему в трусы, и обхватывает ствол, проводя по нему пару раз верх-вниз, действие отпечатывается на лице Чонгука каким-то неодобрением, а жесткие поцелую вызывают болезненный стон. – Такой сладкий… – Хён, остановись… – получается произнести, как только старший отрывается от губ. Но Юнги не слушает, все равно терзает губы младшего, а рукой надрачивает член, переходя на яички. Чонгук слишком напряжен, и это понятно, за все время, что Юнги на нем, о нежности нечего было и говорить. Только дикие инстинкты, а в голове Чонгука так и гудит: «Юнги просто пьян, он не сделает тебе больно…», потому что он даже ничего серьёзного не предпринимает, только держится за плечи как за спасательный круг. Он уже мог десять раз его скинуть с себя или просто толкнуть коленом в пах, что могло бы немного охладить Юнги. А Мин спрашивает себя, почему же Чонгук терпит такое отношение, но потом понимает, что тот боится, не его, а просто причинить ему боль или что будет брошен, если откажет, потому что другого объяснения у него нет. Неужели так слепо влюблен, что готов пойти даже на это? Поэтому Юнги еще сильные напирает своим телом на его и обдает алкогольным запахом в губы: – Я так хочу тебя… – Хён, нет… Пожалуйста, подожди… Но Юнги продолжает, и в тот момент, когда он тянет свои пальцы к его губам заставляя облизать, Чонгук делает, хоть и на глазах, ему кажется, выступает влага. Юнги в этой момент себя ненавидит больше всего в мире. Но все мысли сейчас о том, что происходит дальше: этими влажными пальцами Мин прикасается к его члену, проводя по головке. Чонгук сжимается телом, а когда Юнги опускается рукой ниже и бесстыдно проводит пальчиком по дырочке младшего, тут Чон не выдерживает, и, поднимаясь со спины, толкает Юнги руками, от чего тот чуть не валится с дивана, успевая схватиться за спинку. Смотрит пьяными и сожалеющими глазами на перепуганного младшего, что чуть ли не задыхается. Чонгук обнимает себя за плечи, смотрит потерянно, в уголках глаз собираются слезы, и катятся по щекам. Он только всхлипывает молча, тяжело сглатывая, и быстро, Юнги кажется, это происходит всё в один короткий миг, подрывается на ноги, заправляет трусы, поднимает рывком свитшот с пола, надевая на себя, даже не поправляя нормально комбинезон. Отыскав взглядом свои очки на журнальном столике, прижимает их к груди, опустивши голову. Стоит, всхлипывает и смотрит на старшего исподлобья, как щенок. Юнги не поднимается, просто хрипло недовольно ухмыляется, и зарывается ладонью в волосы, ощутимо сжимая пряди, прячет лицо в обивку дивана, прикрывая глаза, а ещё бы лучше уши, чтобы не слушать как Чонгуку невыносимо. Так легче, легче не смотреть в напуганные и режущие разочарованием и болью глаза, за один лишь взгляд которых ты готов извиняться тысячу раз. Юнги уверен, что Чонгук уже и к нему ближе на сто метров не подойдёт, сейчас скажет, что лучше им больше не продолжать это, но к своему большому разочарованию или счастью, слышит совсем другое, в тоне звучит так, что Чонгук и дальше переживает о нем. – Я ухожу, хён. Пожалуйста… – Чонгук старается контролировать свой голос, хоть его и выдают судорожные всхлипы, – пожалуйста, хён, пойди поспи. Он уходит спешно, обходя диван, и Юнги оживает только тогда, когда слышит, как дверь закрывается с той стороны. Как и его отношения с Чонгуком. Но все он правильно сделал. Нечего такому хорошему, искреннему ребенку быть с таким уродом как он. Юнги никого не заслуживает в своей жизни. Его ведь никто не любит?! Он кричит громко в обивку дивана, после ударяя руками по ней, и поднимаясь с мгновенной резкой болью в голове, берет бутылку в руки и бросает в телевизор, с шумом разбивая на маленькие острые осколки по комнате, а большой экран покрывается огромными трещинами, как и его сердце. – Сука! Блять... Ненавижу! – он начинает хрипло истерически смеяться, хватаясь за волосы, а солёные крупные слезы сами катятся по щекам. Он все правильно сделал. Только на душе так херово, что встреча с абоджи и рядом не стоит. *** – То есть… Подожди… ты говоришь, что он хотел тебя трахнуть без твоего согласия? Это было насилие? – Тэхён с Чимином аж трезвеют на ходу, открывая широко рты и смотря с нескрываемым изумлением на Чонгука. – Нет! – размахивает руками и повышает голос Чонгук, поднимаясь на ноги. Он не может им позволить думать о Юнги слишком плохо. Юнги не такой. – Нет! Он просто выпил и … у него точно что-то случилось! Я не верю, что он мог мне что-то сделать, – уже тише. Глядя печально на красивые мелкие звезды, Чон вспоминает каждый их миг вместе. – Юнги не такой… – Чонгук… – Чимин звучит как будто жалобно, но больше все-таки призывает спуститься на землю с небес. – Нет! Я не влюблённый дурак, Чимин! – звучит немного строже, но Чонгук выдыхает, сразу смягчая голос для двух все еще удивлённых друзей. Они впервые все время видят его таким разбитым и печальным. – Нет. – Ну ты… – заикается Тэхён и сразу же прикрывает рот, приподнимая руки в мирном жесте, желая этим сказать, мол, ну ты же терпел все это… – Да. Наверное, все-таки влюблённый. Но не дурак. В тот день хён выглядел таким разбитым и так пытался это скрыть. Я так хотел ему помочь… – Трахнуться?! – Чимину сразу же прилетает щелбан от Тэхёна, и он закрывает рот, тихо извиняясь. – Он бы остановился. Я верю. – Э… не хочу показаться занудой, – хмыкает Тэхён. – Мы здесь все явно не святые, – он переводит взгляд на Чимина, а тот аж носик хмурит, показывая всем своим лицом: «Я-то не святой?», но Тэхён просто пропускает этот взгляд и снова переводит на Чона. – Почему это? – Ну… у него… это… – тяжело сказать в темноте красные ли щеки у Чонгука, но тон его явно становится каким-то смущённым, даже после того, что он им рассказал, хоть и не в подробностях. – У него не встал. – То есть… ты хочешь сказать, что его член не стоял? Боец не был в готовности? – Тэхён отвечает слегка с юморком, чтобы немного разрядить обстановку, но Чимин уже просто валится, громко смеясь, а Чонгук просто кивает, показывая наконец-то улыбку, хоть и краешками губ. – Но Чонгук… – осторожно начинает Тэхён, – вы теперь?.. – Я не хочу об этом думать. Не хочу думать, что он больше даже не посмотрит в мою сторону. Как только я об этом начинаю думать, мои нервы прознает тысяча иголок! – Чонгук заводится, шмыгает носом, начиная высказывать то, что на душе было все эти дни. – Я не верю, что ему нужен был только секс от меня, и то, что я ему не дал… Я… Я ему звонил, но он не брал трубку. А на следующий день был вне зоны доступа. Но я верю… верю, что он не бросит меня. Юнги не такой… он не такой… – Чонгук приседает на коленки, и зарываясь головой в них, начинает всхлипывать, потряхивая плечами. Чимин с Тэхёном переглядываются и не верят своим глазам, то как убивается их лучший друг, от чего сердце разрывается, и самим хочется рыдать, поэтому они быстро приближаются к нему и ласково обнимают, гладя по мягким темным волосам, шепча, что все будет хорошо, снова переглядываются, только с нахмуренным видом и с сожалением в глазах, потому что что у Юнги в голове, они не знают, и тем более чего ожидать, но Чонгука защитить очень хочется. – Он не такой. Я люблю его! Не хочу без него… он не такой! «Не такой…» Его Юнги-хён не такой! Его Юнги-хён его любит!