Их цветущая юность

Первая суббота июня у Артурии началась, как и всегда, по давно отлаженному распорядку, ничем не выделяясь из вереницы других дней. Раннее пробуждение (организм за неделю привыкал к подъёму в семь часов утра и долго понежиться в постели своей хозяйке не давал); плотный завтрак и чай, за которыми девушка обсуждала с дворецким хозяйственные вопросы и делала соответствующие распоряжения; затем утро, проведённое за учебниками (лучше всего Артурии занималось именно при свете дня, когда следовало бы пойти гулять. На это ей попеременно пенял Бедивер, сетуя, что самое хорошее время суток девушка просиживает в четырёх стенах. Однако у Артурии, сколько она ни пыталась, не получалось перестроиться: под вечер она становилась вялой, и у неё уже не было той прыти и ясности ума. Поэтому с утра девушка по-прежнему плотно садилась за домашние задания); прозанимавшись так до обеда, она шла пробежаться в своём парке, чтобы нагулять аппетит; дома в это время уже накрывали на стол, и, быстро поев, Артурия вновь отправлялась заниматься. За юристов-первокурсников в её университете принялись на полном серьёзе, и, чтобы основательно проработать и усвоить материал, учёбе девушке приходилось уделять бОльшую часть своих выходных. Проведя за столом ещё часа два, Артурия подняла голову и увидела, что белая пена облаков окрасилась в сиреневый цвет, словно кто-то небрежно мазнул по ней спелой черникой; в светлом небе, придавая ему сходство с фантастическими картинами космоса и далёких планет, голубел призрачный серп луны. Учитывая, что летом темнело поздно, было ещё только около шести часов. “Если ещё успею и доклад написать, то можно сказать, что день был прожит не зря, - с удовлетворением подумала Артурия, поднимаясь из-за стола. – Но сначала спортзал”. Гуляла девушка недолго, а занималась много, и утомлённость под конец дня уже давала о себе знать. Падала концентрация, затекали мышцы, руки тянулись к телефону – устроить ещё один бессмысленный просмотр ленты новостей в социальной сети… В таких случаях Артурия, стараясь не поддаваться обманчивой лени, бросала учебники и брала в руки саблю – размяться. Это был давно отработанный шаг. После хорошей физической нагрузки у девушки открывалось второе дыхание, и она могла ещё некоторое время продуктивно заниматься. Окончательно вымотавшись где-то к полуночи, она выполняла правила вечерней гигиены и ложилась спать. Назавтра всё повторялось снова. Дни, наполненные спокойным, размеренным трудом, были похож один на другой, как расписанные по уставу. Нельзя сказать, чтобы такая жизнь особо воодушевляла Артурию, однако она и не вызывала отторжения. Девушка привыкла рассматривать свою юность как важную пору для подготовки к будущему – ведь она, ни больше ни меньше, собиралась податься в политику – а потому отдавала университету всю себя. Заковав душу в безмолвное бесстрастие, непреклонной волей предав забвению мирские забавы, она методично двигалась к своей цели, на зависть и восхищение окружающим. Впрочем, с недавнего времени Артурия стала более открытой благодаря Гильгамешу, который во многом повлиял на её мироощущение. Но мы отвлеклись, читатель, и на данный момент повествования у нас по-прежнему ранний вечер субботы, час, когда чаще всего слуги находили свою госпожу в спортзале с саблей в руках. Включив радио, на котором крутили энергичную музыку, Артурия вздохнула, но, тут же сбрасывая с себя задумчивое оцепенение, принялась за разминку. В ритм вошла, как и всегда, быстро. Тело радовалось столь необходимой ему нагрузке, не требуя снисхождения. В голове зияла блаженная пустота, и было невероятно приятно, отрешившись ото всех мыслей, вслушиваться только в слаженную работу своих мышц. Батман, двойной перевод, простой укол – Артурия без труда выполняла приёмы, ощущая себя единым целым с саблей. Ей было нечего совершенствовать. Все признавали безупречность техники Короля-рыцаря. Но появившиеся год назад Гильгамеш и Энкиду указали на слабое место девушки – скорость. Качество, жизненно важное для фехтовальщика, от которого порой зависит весь исход поединка. И именно в скорости Артурия существенно уступала парням. Каждый раз, фехтуя с кем-то из них, у девушки возникало чувство, будто ей надо обороняться не от одного, а от тысячи летящих в неё клинков – настолько стремительны были Гильгамеш и Энкиду в своих атаках. Ближе к зиме ей удалось несколько склонить чашу весов в свою сторону, но в основном благодаря тому, что она выучила стили боя противников и порой могла предугадать их следующий шаг. А потому, поступив в университет и окончательно переведя фехтование в разряд хобби, Артурия главным образом стала уделять внимание быстроте своих движений. Мысленно возвращаясь к прошлым поединкам, она вновь и вновь соревновалась с призраками золотых саблистов*, загоняя себя до влажной футболки, стремясь обуздать и подчинить себе само время. Также девушка – но уже чисто из интереса – начала тренировать левую руку. Бедивер как-то, ещё несколько лет назад, рассказал Артурии, что изначально она была левшой, но её очень скоро переучили, так что девушка и сама этого не помнит. И теперь, достигнув вершины умений и ища новые рубежи, Артурия решила возвратить утраченную способность. Получалось, конечно, неуклюже, но с каждой неделей левая ладонь девушки всё увереннее сжимала рукоять сабли. Закончив тренировку, Артурия отправилась под душ. Ледяная вода заставила её привычно вздрогнуть, а затем расслабиться от ощущения горячего тепла, обволакивающего каждую клеточку тела. Утер, воспитывая себе “идеального сына”, привил Артурии любовь к закаливаниям с малолетства, однако после прошлогодней простуды девушка стала относиться к этим процедурам с особенным вниманием. Насухо вытершись и переодевшись, девушка неспешно отправилась к себе. Приятное чувство размятости тянуло растянуться на диване или, по крайней мере, упасть в кресло, однако по-спартански обставленный особняк Утера не предполагал подобной роскоши. Единственные диван и кресла располагались в холле для гостей, в остальной же части дома можно было найти лишь стулья, пусть и обитые бархатом, и украшенные резьбой. Усевшись перед рабочим столом, Артурия задумалась, где ей лучше выпить чай: спуститься в столовую самой или же послать служанку. В этот момент позвонил Гильгамеш. - Привет, - довольно поприветствовала его девушка. - Привет, Артурия! – голос парня был не менее весёлым. – Чем занимаешься? - Да вот, отдыхаю после фехтования. - Отлично. Тогда как насчёт того, чтобы выпить чаю? - Когда? – сразу напряглась Артурия, стараясь, впрочем, чтобы перемена в настроении не отразилась на её голосе. Чай был синонимом предложения погулять. А прогулка в выходной означала для Артурии выкинутое впустую время для учёбы. Короче говоря, девушка уже напряжённо (и не без некоторой досады) соображала, на какой день назначить свидание, на какие порции разделить заданный материал и как это всё совместить с грядущим свиданием. О том, чтобы встретиться в это воскресенье, не могло быть, конечно, и речи. Кое-кто мог бы, правда, возразить, что ради парня можно было бы иногда с лёгким сердцем пожертвовать знаниями и выходными. Да простит нам читатель столь грубое обобщение, натуры человеческие разделяются на две категории: первой принадлежат души порывистые, порой легкомысленные, но вместе с тем преданные и ценящие человеческие отношения превыше всего; вторая же группа – люди, чувствующие точно так же, как и все остальные, но обладающие неким внутренним стрежнем, не позволяющим им свернуть с выбранного ими пути и заставляющим их порой идти даже по головам близких ради поставленной цели. Артурия не то что бы была равнодушна к свиданиям. Напротив, она наслаждалась каждой их минутой. Однако, несмотря на проснувшуюся к Гильгамешу любовь, цели и идеалы девушки нисколько не изменились. А следовательно, учёба для неё по-прежнему была в приоритете. Ведь она собиралась возглавить страну. - Прямо сейчас, моя Королева, - рассмеялся Гильгамеш. - Скайп, что ли, включить? – озадаченно спросила Артурия. Любил же парень сбивать её с толку загадками. Но тут же услышала, как открывается за спиной дверь, и, повинуясь догадке, обернулась – на пороге стоял Гильгамеш, всё ещё прижимая к уху мобильный. - Возрадуйся моему приходу, Король-рыцарь! – громогласно провозгласил парень, распахивая дверь. Он торжествующе улыбался, довольный тем, как ловко разыграл девушку, которая сейчас сидела, удивлённо хлопая глазами. Впрочем, Артурия почти сразу взяла себя в руки. - Эффектное появление в твоём стиле, - с лёгкой усмешкой сказала она, поднимаясь Гильгамешу навстречу. Беря пример с Энкиду, Артурия научилась относиться с юмором как к высокопарным речам, так и к пафосным поступкам парня. Настроение сразу поднялось: Гильгамеш, конечно, оставался верен своим традициям, самовольно заявляясь в гости, даже не спросив у неё на это разрешения, однако это был куда лучший расклад, нежели тот, что девушка успела себе вообразить. - А ты, женщина, как всегда бесстрашна в своих речах, - Гильгамеш протянул Артурии букет нарциссов и объёмную коробку конфет, которые до этого держал в руках. Скользнув по названию взглядом, девушка отметила, что это как раз те, которые она любит. - Принесите сюда чай на двоих, – велела она к стоящей в дверях служанке. - Да, госпожа, - поклонившись, женщина исчезла. Приход Гильгамеша не мог не быть приятен Артурии: зная, что у него самого немало дел, включая управление компанией, девушка не могла не оценить столь благородный жест. Ей было уже даже немного неловко за преждевременное раздражение (кто же знал, что он приедет к ней сам?), и радовалась, что не выдала эмоций голосом. Чтобы как-то загладить вину (по крайней мере, для своей совести), Артурия с особым усердием похвалила вручённый ей букет молочно-белых нарциссов: редко когда встретишь такие красивые цветы. Как он их только находит? И потом добавила: - Кстати, ты ещё ни разу не дарил мне одно и то же. - А ты, значит, помнишь все букеты, что я тебе дарил? – лукаво прищурился Гильгамеш. Без сомнений, пресловутая скандальная драка у дверей Лицея забыта не была. - Помню, - рассмеялась Артурия. – Но это уже было давно и неправда. - Ну, раз неправда, - усмехнулся парень, - значит, на этот раз ты не попробуешь избить меня букетом. Один миг – и его руки уже лежали на её талии, властно притягивая к себе. Артурия ответила уверенной, открытой улыбкой, говорящей сама за себя, и первая потянулась навстречу. Стремительно и твёрдо накрыла своими губами его, одновременно скользя ладонями по ключицам парня; пальцы легко вспорхнули по шее, едва коснувшись её, и замерли на затылке, сминая жёсткие встопорщенные волосы. Реакция Гильгамеша на нежную, смелую ласку не заставила себя ждать. Он рвано выдохнул, выдавая загоревшуюся в крови страсть; прихватил нижнюю губу девушки, слегка оттягивая её, а затем вновь подался вперёд, стремясь углубить поцелуй. Однако Артурия не дала ему этого сделать. Не убирая рук с плеч Гильгамеша, она отстранилась, тоже дыша сбивчиво и изучая его лицо затуманившимися глазами. Сейчас их разделяла тонкая, согретая теплом их тел полоска воздуха в два миллиметра, и было в этой хрупкой, иллюзорной преграде что-то невероятно возбуждающее. Как сладко и одновременно томительно было растягивать удовольствие близости! Затем Гильгамеш коснулся своим лбом её, смешивая светлые чёлки, потёрся кончиком носа, и на этот раз Артурия разомкнула губы, впуская к себе его язык. Запах Гильгамеша, смешанный с ароматом принесённых нарциссов, тепло сминаемой под пальцами рубашки, первое осторожное переплетение языков, тут же перерастающее в нечто более страстное – ощущения промелькнули яркой вспышкой, оставляя после себя тёплую истому и желание вновь прижаться телом вплотную к торсу парня. Без сомнений, наедине Артурии очень нравилось целоваться, и чем дальше, тем больше она входила во вкус. - Чай, госпожа, - в дверь раздался предупредительный стук. Высвободившись из объятий Гильгамеша, Артурия разрешила прислуге войти. Был внесён расписной фарфоровый сервиз – набор, предназначенный специально для гостей – распакованы и ссыпаны в янтарную, оплетенную тонким кружевом бронзы конфетницу сладости. Несмотря на некоторую аскетичность обстановки, дом Пендрагонов не уступал другим известным семьям во вкусе и изяществе. Убрав тетради с рабочего стола и услав служанку за вазой для цветов, Артурия пригласила Гильгамеша угощаться. Поболтав немного о том, о сём и отметив качество чая, парень открыл, что приехал, на самом деле, не просто так: - У меня в июне день рождения. По этому поводу я каждый год устраиваю в своём особняке большую вечеринку. Начало в шесть. Ты – главный гость, моя Королева. Ну, тут уж ничего не поделаешь. День рождения – действительно важный праздник, и прийти на него Артурия была просто обязана (впрочем, хорошо, что он ещё только через целых две недели – у девушки было время спланировать рабочий график). Конечно, она придёт. Вскоре Гильгамеш засобирался домой, и, проводив его, Артурия осталась один на один с краеугольным вопросом всех праздников и торжеств – “что дарить?”. Этой мыслью, морща лоб, задаётся уже не первое поколение современного общества, в котором человек к своему совершеннолетию оказывается полностью пресыщен благами цивилизации. И речь идёт о людях со средним достатком, которые, будь у них средства, могли бы ещё пожелать себе собственный дом или двухнедельный отдых на шикарном курорте. Что же можно подарить человеку, у которого есть на этом свете всё? Покупать что-то обыденное – бессмысленно, пытаться найти что-то особенное – непонятно, не покажется ли эта вещь в сравнении с редкостями Гильгамеша сущей ерундой. Чем больше Артурия размышляла, тем лучше понимала, что выдумать парню подарок – головоломка похлеще, чем понять, что люди нашли в обыкновенном чёрном квадрате, нарисованном на обыкновенном куске холста. В конце концов, чтобы не мучиться попусту, Артурия решила позвонить Энкиду. Уж он-то много раз ходил к другу на день рождения – кто, как не он, специалист по необычным подаркам? В который раз за вечер отложив работу над докладом, Артурия разблокировала мобильный телефон…

* * *

Когда слуга сообщил Энкиду, что отец хочет видеть его в своём кабинете к восьми вечера, юноша не удивился. Он ждал приглашения ещё с майских праздников – с той самой ночи, когда имел место быть странный звонок от матери. Как читатель уже успел наверняка заметить, родители Энкиду были довольно властными людьми, что нельзя, однако, приравнивать к злому сердцу. Нередко они настаивали на своём мнении, искренне считая, что делают добро другому. И пока Энкиду был беззаботным мальчишкой, эта черта их характера не слишком отягощала ему жизнь: в конце концов, такова прямая обязанность взрослых – присматривать за ребёнком и направлять его первые шаги. Однако по мере того, как Энкиду взрослел, потребности его менялись. Он больше не был пустоголовым первоклассником, чьи планы не идут дальше ближайшего понедельника. Зыбкие сиюминутные желания сменились твёрдыми намерениями. Он стал взрослым – пусть пока и не обладающим житейской мудростью – но самостоятельным человеком, которому необходимы свобода сознания и право на индивидуальность. И на этом фоне вездесущий родительский контроль всё больше и больше превращался в удавку, не дающую юноше вздохнуть полной грудью; с каждым днём Энкиду всё яснее ощущал, что ему необходимо начать жить одному. Чтобы банально покупать те рубашки, которые нравятся именно ему; чтобы самому решать, можно ли ему почитать книжку в день перед экзаменом, или нет; чтобы не отчитываться в многочисленных ежедневных мелочах, не имеющих, по сути, никакого значения. Однако на квартиру нужны были деньги, которыми юноша не располагал. Да и предложение съехать в общежитие обязательно возмутило бы домашний покой, вызвав миллион дотошных вопросов со стороны родителей. Энкиду знал: чистосердечное признание непременно оскорбило бы их, и ему претило, как предлагал Гильгамеш, хладнокровно повернуться спиной к людям, которые, в конце концов, работали и зарабатывали ради того, чтобы он хорошо ел, одевался, рос здоровым и получал достойное образование. Так оно и тянулось, как вода в стоячей реке. Сегодняшний вечер должен был приоткрыть наконец тайну разговора, над которым Энкиду размышлял вот уже несколько недель. Что-то скажет ему отец? Медленно идя по коридору в кабинет отца, Энкиду пытался определить свои отношения с родителями. Они не были близки. Их и без того редкие разговоры, протекающие в основном за приёмами пищи, ограничивались общими темами. Говорили обычно родители, Энкиду поддерживал беседу, вставляя нужные фразы, и коротко отвечал, когда его о чём-то спрашивали. Если он хотел поделиться чем-то действительно личным и пускался в более детальные объяснения, его всё равно начинали перебивать. Правда, не так уж часто Энкиду стремился высказать своё мнение. Под пристальным вниманием родителей он замыкался в себе, не желая отдавать на пристрастный суд ещё и свои мысли и чувства. Особо остро Энкиду ощутил потребность в независимости после того, как вернулся из общежития Северного Лицея N***. За три года самостоятельной жизни, где никто не лез под кожу с вопросами и где всем, в общем-то, было глубоко безразлично, потратил ли ты свои ежемесячные деньги на кеды, взамен поношенных старых, или же на диск с постером от своей любимой музыкальной группы, Энкиду распробовал вкус свободы, насколько она возможна у подростка. К тому же, там он встретил Гильгамеша, который на собственном примере научил Энкиду принимать себя таким, какой он есть. Забавно, что по прошествии стольких лет только перед родителями Энкиду продолжал разыгрывать роль идеального сына и ученика, а теперь уже студента. Последний рубеж. Энкиду было невероятно сложно, стоя перед дверью отцовского кабинета, заставить себя улыбнуться той беспечно-дружелюбной улыбкой, которой он обычно встречал окружающих. Мышцы не слушались, и на лице застывало серьёзное, почтительно-вежливое выражение, которое люди обычно принимают за внимание к собеседнику. Чего он боялся? Было ли это бессознательной робостью, которую люди испытывают перед теми, кто старше их? Или же страх обнажить свою душу и быть вместе с ней отвергнутым?** И всё-таки, в чём-то Артурия была действительно права: надо хотя бы попробовать объяснить родителям свою позицию. Ведь он даже никогда не пытался этого сделать. Глубоко вздохнув, Энкиду резко повернул ручку двери. Кабинет отца являл собой привычную картину, которую юноша наблюдал из года в год: белые стены с большими кадками растений вдоль них, светлая, в стиле минимализма мебель, практически пустая поверхность поблёскивающего стола, не считая ручки и пары чистых листов бумаги – в этом царстве порядка и безупречной чистоты юноша всегда чувствовал себя неуютно, словно он сам являлся микробом. Сегодня, против обыкновения, в кабинете находились оба его родителя: напротив сидевшего в кресле отца полусидела-полулежала на диване ещё и его мать. Это была высокая, стройная женщина средних лет, по-прежнему очень красивая собой, но с несколько бледным цветом лица. По её собственным утверждениям, это было результатом частых головных болей, которые, впрочем, не мешали ей жить достаточно полной жизнью. Отец Энкиду был не в пример ниже своей жены. Его рост, однако, можно было поставить ему единственным недостатком: широкий лоб мужчины свидетельствовал о вдумчивой, но упорной мысли, очки – о трудолюбивых глазах, столь необходимых ювелиру, а сильные пальцы не оставляли уже сомнений в искусности этого человека в своём деле. В глазах Энкиду его родители казались, несомненно, людьми почтенными, но слишком далёкими от его интересов. - Вы хотели со мной о чём-то поговорить? – негромко спросил юноша. - Энкиду, у нас к тебе очень серьёзный разговор, и он напрямую касается твоего будущего, - обстоятельно, как и всегда, начал отец. – Недавно мне позвонил один мой друг, который работает за границей в университете искусств, и сказал, что, возможно, очень скоро на ювелирном факультете появится свободное место, и, если нам надо, он может замолвить за тебя словечко. - Но мы же вроде уже обсуждали этот вопрос в прошлом году, разве нет? – стараясь выглядеть спокойным, заметил Энкиду. В груди неприятно похолодело. Уехать из страны и остаться совсем один на один с неприятным ему ювелирным делом, без друзей, могло присниться юноше только в кошмарном сне. В сентябре того года, перед поездкой лицеистов на море, родители уже пытались склонить сына к учёбе за рубежом, однако Энкиду тогда удалось успешно свести беседы на нет. Такой же тактики он решил придерживаться и сейчас. - Энкиду, не перебивай отца, - махнула рукой мать. – Если вы будете говорить вдвоём, у меня разболится голова. Пришлось замолчать и внимательно слушать дальше. - Действительно, у нас уже был похожий разговор, - подтвердил отец. – Однако тогда обстоятельства были иные. Сейчас же тебе выпала самая лучшая возможность: это очень престижный университет; с твоими способностями и протекцией моего друга ты без труда поступишь в него. Другого шанса у тебя не будет. За такие предложения надо хвататься сразу. - Но ведь ты говорил, что сам твой знакомый ещё не был уверен, появится это место или нет? – с деланным равнодушием спросил Энкиду. Внутри него словно свернулся тугой, напряжённый узел. В этот раз родители были настроены гораздо серьёзнее, чем полгода назад, и, оказалось, уже всё за него решили. Но надо было бороться. - Именно, - кивнул отец. – Окончательный ответ должен был прийти сегодня, поэтому-то мы до этого тебя понапрасну и не волновали, чтобы ты вдруг не расстроился в случае отказа. Так вот, к счастью, ничего не изменилось, и ты действительно можешь ехать за границу. - Да? А… - Энкиду не нашёлся, что на это возразить, зато чувство было такое, словно земля стремительно уходит из-под ног. - Я знаю, что это всё очень неожиданно, но у тебя ещё будет время собраться с мыслями: ты начнёшь там учиться только после Нового Года, то есть когда там начнётся второй семестр. Полгода. Ещё только полгода вместе с Гильгамешем и Артурией. - О документах можешь не беспокоиться: мы уже начали оформлять необходимые бумаги, так что считай, что ты уже принят. “Но я не хочу никуда уезжать. Я вообще хочу уйти из этой профессии и пойти на врача!” – мысленно вздохнул Энкиду. Вот было бы здорово, если бы люди умели передавать друг другу свои эмоции, как музыку перекачивают с компьютера на телефон; если бы он мог показать им всю ту смесь горечи и растерянности, что вызывало в его душе каждое их слово. Однако все карты Энкиду были биты, и сомнений не оставалось: на этот раз ему точно придётся уехать из страны. Что ж, если уж тонуть – так, пожалуй, тонуть целиком и полностью? - Ну что, разве ты не рад? – радостно спросила мать. - Честно говоря, не очень, - осторожно начал Энкиду. Женщина озадаченно склонила голову, и на её лбу обозначилась лёгкая морщинка, придающая лицу недовольный вид. – Я уже давно хотел сказать вам, что ювелирное дело… ну… - юноша мучительно подбирал слова, чтобы не вызвать в родителях сугубо негативной реакции, - не то, чтобы не нравилось мне, но я чувствую, что это не моё. - Как же не твоё? – улыбнулся отец. – А что же, по-твоему, твоё? Ободрённый таким ответом, Энкиду позволил себе говорить более свободно: - Мне по душе биология, ещё с Лицея. Вспомните, я всегда получал по ней самые хорошие оценки. Но тогда я ещё не понимал, насколько она мне нравится. А сейчас я, чем дальше учусь, тем лучше осознаю, насколько мне интересна эта наука. Я посвящаю ей всё свободное время. Уверен, что без труда смог бы сдать экзамены и перевестись на медицинский факультет в следующем триместре. Тем более, что государственный экзамен по биологии, который я сдавал чисто ради интереса, я сдал на высший балл, помните? К тому же, это очень перспективная наука, в сфере медицины сейчас делается много открытий. А врачам много платят, и это очень благородная профессия. Представляете, скольким людям я смогу помочь за свою жизнь? – Энкиду говорил сбивчиво, перескакивая с одной мысли на другую, и от этого его речь получалась особенно вдохновенной. Зная, как родители любят похвалиться успехами сына, приводил любые доводы, какие, на его взгляд, могли им импонировать. Он живописал светлое будущее и престиж, которые даст ему новая профессия, не стесняясь порой даже приукрашивать действительность. Но едва юноша остановился, чтобы перевести дух, как мать томно приложила пальцы к вискам: - Что за глупости ты болтаешь, Энкиду. И как долго! От твоей скороговорки у меня сейчас разболится голова. Ты же не серьёзно говоришь всё это? - Конечно, серьёзно! – с жаром возразил Энкиду. – Ведь если человеку действительно нравится что-то делать, значит, ему надо продолжать совершенствоваться в этом направлении. - Ах, нет, это совершенно невозможно, - закрыла лицо руками мать. – Ты кричишь на меня, споришь со мной. И это когда мы так старались устроить тебя в этот университет! Разве хорошие дети так поступают? Укол совести заставил юношу смешаться и замолчать. Слёзы и упрёки матери всегда заставляли его чувствовать себя виноватым. - Не мучай мать, Энкиду, и послушай теперь меня, - воспользовался замешательством сына отец. – Ты ещё молод. А в молодости тебя всегда окружает множество искушений. Я в твоём возрасте тоже очень многим интересовался, и у меня было много увлечений. Но ты должен понимать, что увлечение и твоя будущая профессия – не одно и то же. Я никогда об этом не забывал, и твёрдо помнил, что на моих плечах семейное дело. Я за это держался – и видишь, кем я стал? – отец довольно похлопал себя по груди. – Не чувствуешь большого интереса к ювелирному делу? Ну и что ж. В жизни тебе далеко не всегда придётся делать то, что хочется. В профессии надо выбирать то, что принесёт тебе реальный доход. Биология – это для других. У тебя уже есть проторенная дорога, и ты пойдёшь по ней. Я понимаю, что сейчас, на волне интереса к биологии, ты будешь тешить себя перспективой неожиданных открытий и помощи людям – но, поверь, всё это рано или поздно пройдёт. Как твои родители, у которых за плечами большой опыт, мы лучше знаем, как тебе нужно сейчас поступить. - Но это не просто увлечение, это… это моя жизнь. Я с самого детства увлекался живой природой, разве вы не замечали? – Энкиду было непривычно слышать себя спорящим с родителями, как будто бы это был и не он вовсе. Но на кону стояло всё, что у него было дорогого, и ему не оставалось ничего, кроме как возражать. - Нет, не замечал, - отрезал отец. – Сейчас ты готов сказать что угодно, лишь бы оправдать свою блажь. Энкиду, я, честно говоря, не ожидал от тебя такого легкомыслия. Ты даже не представляешь себе, сколько нужно выучить в медицинском только за первый триместр. Пытаясь поступить туда, ты только зря потратишь своё время вместо того, чтобы сконцентрироваться на том, что тебе действительно необходимо. И мой долг, как отца, направить тебя на нужный путь. Твоя жизнь – это наша фирма. Мы с мамой видим тебя, как нашего наследника, и растим соответственно. Если тебя эта жизнь не устраивает, то иди и живи, как хочешь, сам – но от нас ты не будешь получать никакой поддержки. Всё понятно? На протяжении всей речи на лице Энкиду не дрогнул ни один мускул. Резкое слово было, словно пощёчина, заставившая его вздрогнуть и подобраться. Категоричная отповедь отца дала ему понять: что бы он ни сказал, его не услышат. Энкиду слишком хорошо знал этот тон, чтобы питать какие-либо призрачные надежды. И он вновь ощутил всю беспомощность и фальшь своей жизни, которая, словно гигантский бездушный комбайн, подминала его под себя. А потому, когда отец закончил, юноша лишь сухо спросил: - Да, понятно. Я могу идти? - Иди, а то от ваших споров у меня окончательно разболелась голова, - кивнула Энкиду мать, которая на протяжении всего разговора сдавливала руками голову. У самой двери Энкиду услышал, как она громким шёпотом жалуется отцу: - Это ужасно! - Пустяки, это всего лишь возрастное. Вот увидишь, он быстро одумается, - отвечал тот уверенно. Без сомнений, родители хотели, чтобы сын слышал их порицание. Из кабинета отца Энкиду вышел, не чувствуя себя. Весь разговор он почти не двигался, но сейчас задыхался, будто пробежал стометровку. Эмоции переполняли его, плавясь и перетекая одна в другую, так что юноша даже не мог сказать, что именно он сейчас чувствует – злость ли, разочарование, обиду, гнев? Неотвратимость поездки потрясла его настолько, что начинала казаться ирреальной. Он как в тумане дошёл до комнаты, где имел привычку заниматься, машинально открыл дверцы находящегося там шкафа и уставился на полки, уставленные литературой по медицине и биологии, которую он так увлечённо собирал последние несколько лет. Поблёскивающие лакированные корешки книг манили, подбивая смахнуть осевшие на них пылинки и раскрыть страницы, поскрипывающие в переплёте. Если Энкиду через полгода уедет, книги придётся бросить здесь, предав забвению вместе с желанием стать врачом и позволяя им превращаться в старую груду никому ненужной макулатуры. Говорят, даже когда мы терзаемся выбором, не в силах разрешить клубок противоречий, в нашем подсознании уже сформировалось готовое решение, которое даст о себе знать в назначенный час. Среди бури сменяющих друг друга чувств, в душе Энкиду постепенно нарождалось то единственное, твёрдое убеждение, обещающее потом перерасти в его жизни в нечто большее и значительное, но пока сводящееся к одному умозаключению: он никуда не поедет. И пусть всё остальное идёт к чёрту. …Звонок мобильного донёсся до Энкиду, как сквозь толстый слой воды, заставляя его очнуться и окинуть комнату отстранённым взглядом. На экране высветился телефон Артурии. Энкиду недовольно слушал мелодию звонка: взять трубку? Или притвориться, что его нет на месте? Сейчас ему хотелось побыть одному – подумать и определиться с дальнейшими действиями. Но врождённая вежливость пересилила желание сбросить звонок, и Энкиду, стараясь придать своему голосу побольше бодрости, нажал на зелёную клавишу.

* * *

Артурия была несколько удивлена, что Энкиду так долго не брал трубку – обычно, по всем правилам этикета, юноша отвечал ровно через три гудка – но, когда он наконец ответил, голос его звучал совершенно обыденно. - Привет, Энкиду, у меня к тебе вопрос: что ты обычно даришь Гильгамешу на день рождения? Он меня только что пригласил, и я ума не приложу, что ему можно купить. - Гильгамешу? Дарю? – несмотря на обычный тон, Энкиду говорил очень медленно, словно ему стоило труда сосредоточиться на предмете разговора. – А, ему ж скоро девятнадцать… - юноша на том конце провода на некоторое задумался, а затем продолжил уже более бодро. – Да, ему если что-то покупать, то уж действительно оригинальное. Я в прошлом году подарил Раджу. Но подарок совсем не обязательно должен быть материальным. Так как у Гильгамеша действительно есть всё, то, чего он обычно ищет в жизни – это эмоции. Эмоции и ощущения. - Звучит, конечно, хорошо, но что я с этими эмоциями должна делать? – усомнилась в странном совете Артурия. - Ну, это уж на волю твоей фантазии. Устрой ему какой-нибудь сюрприз. Поищи в интернете розыгрыши. Или сделай что-нибудь, от чего он точно получит удовольствие, - нет, всё-таки не в добрую минуту она позвонила: на мгновение девушке показалось, что она слышит в трубке сдержанный вздох. - Спасибо большое. Не буду тебя больше отвлекать, - поблагодарила Артурия и отключилась. Что ж, совет и вправду был дельный. Конечно, надобно будет ещё сюрприз выдумать – это с проницательностью-то Гильгамеша, который сам любил водить Артурию за нос – но за этим дело всё-таки не станет. Будет, чем занять голову в свободную минуту. Убрав на подоконник чашки и полюбовавшись некоторое время на ажурные чашечки нарциссов, Артурия снова нацелилась на доклад. Но, видать, не суждено ей было посвятить этот вечер безмятежной учёбе: едва девушка открыла поисковик, как дверь открылась, и на пороге возникла служанка: - Госпожа, я принесла в вашу спальню чистую одежду. - Хорошо, - не переставая набирать ключевые слова, ответила Артурия. - Ещё вопрос, госпожа. В вашем шкафу уже второй месяц висит выпускное платье. Может, убрать его в комод? Вы же не собираетесь носить его в ближайшее время. - Убери, - кивнула девушка, щёлкая мышкой. Но как камень круги на воде, так упоминание о платье сразу вызвало в памяти Артурии радугу явственных образов. Слишком волнительными были события, связанные с этой вещью, слишком мало времени прошло, чтобы память о них успела затянуться тусклой тиной времени. Да и затянется ли? Как сейчас, может оживить девушка воображением слова: “Ты напоминаешь мне разъярённого викинга… Мне же хочется посмотреть на тебя не только в десяти вариациях твоих брюк и жакетов”. А ведь если подумать, то Артурия ещё ни разу не надевала платья с выпускного вечера. Что было вполне естественно: Утер ни за что бы не согласился второй раз на подобную выходку дочери. Но ведь у Гильгамеша будет день рождения… а, кстати, чем не лучший подарок ему, если Артурия вновь явится в платье? Пронзённая гениальностью и простотой идеи, девушка обернулась… но дверь за служанкой уже была закрыта. Выскочив из комнаты (и чуть не сбив служанку, натирающую паркет), Артурия употребила всю свою прыть, чтобы поспеть в спальню как раз в тот момент, когда горничная снимала платье с вешалки. Сказав, что передумала, так как платье это служит ей приятным воспоминанием о последнем её дне с одноклассниками (не дай Бог Утер узнает, что его дочь опять собирается обрядиться в женский наряд), Артурия довольно удалилась к себе в комнату и наконец-то со спокойной совестью принялась за доклад. Обновление работы (в этот раз информации от автора получилось много, так что боюсь, что в примечания всё не влезет): Как я уже ранее говорила, я периодически подправляю некоторые сцены в работе. В частности, в этот раз изменения коснулись главы седьмой части первой (Непредвиденный удар). Редактура связана с трудностями отражения классов (арчер, сэйбер) и их особенностей в поединках Артурии и Гильгамеша на саблях. Описывая проигрыши Артурии по фехтованию в начале истории, я ориентировалась на общий исход поединков, показанных в аниме: каким бы искусным воином Сэйбер не была, без Авалона, гарантирующего абсолютную защиту, Гильгамеша ей было не победить. Эа мощнее Экскалибура. И всё равно, даже с учётом этого оправдания поражение Артурии на саблях не смотрится гармонично. Перечитала недавно главу и это поняла. Конечно, изменить исход поединков нельзя, но недавно я придумала, как лучше обыграть этот щекотливый момент и провести аллегорию с Вратами Вавилона Гильгамеша и боевыми способностями Энкиду из новеллы/манги Fate/Strange Fake (а почему бы и да?). Насчёт сути атак Энкиду можно теперь прочитать в примечаниях к вышеупомянутой седьмой главе. Всем спасибо за внимание.