- Ты меня любишь? - Ты хочешь об этом знать? - Нет. Я хочу это чувствовать. (с)
Долгожданный август принёс с собой горячее солнце, превратив посвежевшие после дождей улицы и парки в райские сады, рассыпав мириады золотых бликов по глади рек и озёр, наполнив негой лёгкий, едва ощутимый бриз, кокетливо играющий складками воздушных женских нарядов, одарив леса сладким ароматом грибов. Лето давало молодёжи свой последний, самый пышный бал. Энкиду же, застыв посреди коридора Государственного университета медицины, не обращал внимания ни на прелесть зовущей на каникулы погоды, ни на торопливо проходящих мимо редких студентов, некоторые из которых, возможно, вскоре станут его однокурсниками. После получаса собеседования он наконец покинул деканат, и теперь всё его внимание было приковано к небольшой, десять на пятнадцать сантиметров справке, на которой значилось, что с этого дня он был зачислен на первый курс биомедицины. О, те волшебные минуты острой радости, наполняющие человеческую душу экстазом – что в сравнении с ними опиум? Разве способен он сотрясать до такой степени душу, доводя её почти до самозабвения и оставляя затем балансировать на тонкой грани реальности и грёз, в мареве притягательных видений, одно за другим обретающих материальность? Что ещё способно, кроме отчаянной надежды, обернувшейся триумфом выстраданной победы, накалить чувства человека до предела, даря ему пьянящее ощущение всемогущества, рядом с которым меркнет слава всех пророков и царей человечества? Этот нелепый, смехотворно невзрачный клочок бумаги был средоточием жизни Энкиду, воплощением его мечтаний, воздетыми на его голову лаврами за все усилия, что были положены им за последние два месяца. С удивлением рассматривая тонкий, хрупкий лист, Энкиду одновременно ощущал ту невероятную мощь, исходящую от выведенных чёрной шариковой ручкой букв, которая в мгновение ока сокрушала все преграды и делала его свободным. Тысячи путей открывались перед ним. Каждый из них был горным хребтом, который петлял, разветвлялся, перерезался ущельями и вметался до отвесных скал, а в итоге терялся в гуще сияющих облаков. Невозможно было предсказать, куда ведёт каждый из отрогов. Глядя на усыпающий путь острый щебень и крутые валуны, Энкиду мог с уверенностью сказать, что не раз он обобьёт себе о них ноги и раздерёт в кровь ладони. И всё же он твёрдо знал, что горы эти будут гораздо увлекательней той ровной степной тропы, по которой он до этого шёл. - Поступил, - выдохнул Энкиду, едва Гильгамеш взял трубку. - Даже не сомневался, что ты сможешь. Долго шло собеседование? - Нет, не очень. Мне кажется, они просто хотели увидеть меня в лицо. Гил, мне предоставили грант, - на мгновение в трубке повисла тишина. - Знаешь, всё-таки ты гениален, - в голосе Гильгамеша была задумчивость, свойственная человеку, когда он осмысливает нечто практически невероятное. Получить грант, то есть, бесплатное образование в середине учёбы, когда все бюджетные места уже распределены – для того, чтобы преподаватели пошли на подобное, необходим действительно исключительный талант. - В зеркало посмотри, - тихо засмеялся Энкиду. - Ты лучше всех на курсе. - Нет, Эн, ты не понимаешь. Я с тобой и рядом не стоял. Даже как будто завидую, - усмехнулся Гильгамеш. - Но не будем тратить время. Если всё удалось, мы продолжаем согласно твоему плану? - Да. Я сейчас поеду в свой университет и напишу ректору заявление об отчислении. А потом к родителям. - Что ж, удачи. - И тебе приятно провести время с Артурией.* * *
Когда Гильгамеш в промежутке между последними двумя экзаменами позвал Артурию к себе в гости, она сразу же согласилась. На то имелось две причины, так или иначе между собою связанные. Памятуя, во что вылился её недавний отказ, Артурия сочла наиболее безопасным выполнить желание Гильгамеша. Вместе с тем, вывод этот был ей неприятен, так как выходило, что на каждое его желание она должна была покорно кивать, если не хотела затем ожидать с замиранием сердца какой-либо выходки с его стороны. Это отвратительное ощущение собственной бесправности, чёрной сажей оседающее в душе, усугубляла и без того горькие чувства, не дающие Артурии покоя последние недели. После прогулки в лесу они с Гильгамешем виделись только один раз – в следующую пятницу, а затем грянула сессия. Но ни яркое свидание, ни продолжительная разлука не смогли переломить в душе Артурии той отчуждённости, которая установилась в ней по отношению к Гильгамешу после его вероломной выходки со снотворным. Она и прежде замечала властность Гильгамеша. Не было ни одной встречи, когда бы он не попытался бы навязать ей свою волю – она всегда парировала. Иногда сдержанно, а порой и не очень, как на майском фестивале. У Артурии было не в привычке идти на поводу у других: её растили как наследника, способного руководить и брать инициативу в свои руки, и активный протест, когда кто-то пытался взять над ней верх, был для неё естественной, порой даже пролегающей на уровне инстинктов, реакцией. Но все прошлые выходки Гильгамеша были сравнительно незначительными, и Артурия более-менее закрывала на них глаза. Но не в этот раз. Столь грубо поправ её независимость, Гильгамеш сильно ранил её гордость и чувство собственного достоинства. И рана не зажила. Она ныла и сочилась гноем воспоминаний. За все три недели Артурия так и не простила Гильгамеша, каждый раз с глубокой обидой и негодованием вспоминая пробуждение в поезде. Когда-то она сравнивала своё противоречивое восприятие Гильгамеша с чашами весов – на одной была любовь, на другой – неприязнь, длящаяся ещё с первой их встречи, и по большей части весы пребывали в равновесии. Теперь же они резко дали крен в сторону последнего. И Артурия с тоской и ужасом признавалась самой себе, что ею всё более и более овладевает равнодушие к Гильгамешу. Общалась ли она с ним по телефону или переписывалась, она не могла перебороть в себе мгновенно возникающего отвращения. Под ядовитыми его парами достоинства Гильгамеша тускнели подобно сияющему серебру, скрываемому тёмным налётом пороков. И всё же, любовь ещё жила в сердце Артурии. Она по-прежнему помнила очарование выпускного вечера и ту восторженную минуту, когда впервые надела выпускное платье. Эти бессмертные, не способные угаснуть с течением лет впечатления на какое-то мгновение отодвигали в сторону обиду, вновь воскрешая в сердце девушки то прекрасное, светлое, благородное чувство и напоминали ей, о чём она мечтала, стоя в сумраке внутреннего балкона над танцполом. А затем наступала тоска от невозможности вернуться в эту весну, от осознания утраты волшебного рая, в котором она предавалась головокружительному восторгу пробудившейся души. Не то ли испытали Адам и Ева, впервые окинув взглядом бесплодные глинистые земли, на которые их сбросил архангел? Артурия больше не знала, что она чувствует к Гильгамешу. Но если так, то, в конце концов, не лучше ли прекратить отношения? Именно поэтому Артурия стремилась ещё раз встретиться с ним – не после тяжёлых учебных будней, а в спокойной обстановке, где они будут наедине; чтобы ещё раз вглядеться, вслушаться и решить. Одно было ясно: она не хотела жить в ежесекундном сопротивлении и отстаивании своей свободы. Борьба только раздражала её и изматывала; Артурия же искала в отношениях поддержку и покой. Когда Артурия вошла в уже знакомый ей тёмно-шоколадный холл и привычным движением скинула тут же убранные слугой сандалии, Гильгамеш со скучающим видом разглядывал покрытые останками морских обитателей вазы. Преодолев в несколько шагов разделявшее их с Артурией расстояние, он притянул к себе охнувшую от неожиданности девушку и кратко её поцеловал. В другой бы раз эта страстность, передаваемая всем порывистым движением его тела, электрическим током соскользнувшая с властно сомкнувшихся на ягодице пальцев, заразила бы Артурию, побуждая её ответить с не меньшим энтузиазмом. Сегодня же Артурия не ощутила в себе встречного влечения; ничто не дрогнуло в ней, как это было прежде, при чувственном соприкосновении губ; лишь где-то в уголке шевельнулось раздражение, вызванное резким и собственническим жестом Гильгамеша, и, чтобы не выдать этого, ей пришлось напустить на себя маску бесстрастия. Однако вялость любимой нисколько не смутила Гильгамеша – похоже, ему было достаточно одного факта того, что Артурия находилась в его объятьях и он мог ощущать через тонкую летнюю футболку её небольшую, мягкую грудь. - Это расплата за то, что заставила меня так долго ждать, моя Королева, - лукаво улыбнулся он приходящей в себя девушке. Алый, словно тлеющие угольки, взгляд топил в своей жаркой глубине, обнимая каждую чёрточку её тела. - Уж больно долго до тебя добираться. В пробку небольшую попала, - пожала плечами Артурия, поднимая ему навстречу спокойные, как холодное зелёное озеро, глаза. Они пришли в одну из гостевых комнат и по инициативе Артурии начали слушать альбом Kalafima. Болтали на какие-то общие темы, обсуждения которых раньше порой смешили Артурию, теперь же оставляли равнодушной. Говорил в основном Гильгамеш, она лишь кратко отвечала, поддерживая диалог, но не слишком вникая в его суть. Сейчас Артурию заботили главным образом свои чувства, ощущения, мысли. Она любовалась золотистыми, поднимающимися огненным вихрем волосами и широким размахом плеч; вслушивалась в неспешные интонации низкого голоса, ощущала тепло лёгшей ей на колено ладони и искала, искала то, что когда-то нашла для себя в этом человеке. Пыталась убедить себя, что это тот же Гильгамеш, чей самоуверенный смех служил для неё надёжной опорой в минуты усталости, и рядом с которым она чувствовала, что нашла саму себя. Но что-то в ней умерло, и она больше не испытывала того воодушевляющего подъёма энергии. Самообман был невозможен. Гильгамеш не мог не замечать сковавшей улыбки и движения Артурии сдержанности, как и едва ли у него не было догадок о её причинах. Столь проницательный человек, в совершенстве угадывающий психологию людей, не мог не читать в душе той, которая занимала большую часть его помыслов. И несмотря на это, он вёл себя, как ни в чём не бывало. Он был доволен собой и тем, как складывалась его жизнь. И даже наблюдая отчуждённость Артурии, он не сделал ни единой попытки хотя бы отдалённо извиниться за прошлое. А значит, он считал себя полностью правым. Боль сжала сердце Артурии. Даже сидеть рядом с ним, ничего не замечающим, было равносильно оскорблению. Нет, так не могло продолжаться. Ей определённо надо было с ним поговорить. Либо он меняется, либо… Простая истина, в одно мгновение чётко и неумолимо обрисовавшая положение вещей, была настолько ужасна, что Артурия внутренне зажмурилась и отогнала её прочь. Но та жизнь, которая у неё была сейчас – это была не жизнь, а пытка. - Чем ты хочешь заняться дальше? – прозвучал рядом голос Гильгамеша. По сути, ей было всё равно. - Покажи мне дом, - ответила после некоторых раздумий Артурия и первая поднялась с места.* * *
Энкиду приехал домой за несколько минут до ужина, и сразу же направился к себе в комнату. Там он достал спортивную сумку и, постояв немного в раздумьях, начал складывать вещи. Первым делом на дно легли книги по биологии, которые и заняли бОльшую часть свободного места. Сверху Энкиду доложил чистую тетрадь на кольцах, пару рубашек, сменное бельё и кеды – вот и всё, что поместилось. Затем он выложил на стол мобильник, кошелёк с банковской карточкой и деньгами и ключи. Из страниц своей детской энциклопедии о природе он вытащил несколько купюр небольшим номиналом – аванс, полученный от Гильгамеша накануне. Бывает, спешишь, зная, что по неизъяснимому закону противодействия именно в этот раз все припоздают на собрание; специально берёшь с собой зонт, чтобы “отпугнуть” предсказанный по прогнозу дождь – так и Энкиду, укладывая последние мелочи вроде шариковых ручек и карандашей, в глубине души надеялся, что через час он сюда вернётся и распакует сумку. Потому что всем было бы так лучше. Они с Гильгамешем заранее договорились, что, если его родители даже после его поступления в медицинский университет откажутся поддерживать его выбор, Энкиду устроится работать к Гильгамешу**. Компания предоставляла для работников, кто далеко живёт, общежитие, поэтому вопрос с жильём был решён. Естественно, поначалу Гильгамеш предложил Энкиду вовсе не работать и переехать к нему в особняк, но Энкиду отказался. Достаточно и того, что ему безо всяких собеседований дадут место с удобным для студента рабочим графиком и будут платить очень хорошие для такой должности деньги; его гордости претило сознавать себя прихлебателем, да и не видел он ничего ни унизительного в том, что он больше не будет жить в привычной ему роскоши. Да, поначалу, наверное, будет трудно, но, в конце концов, разве им заслужены окружающие его удобства? В первую очередь, этот дом, в котором Энкиду живёт – результат упорного труда его родителей. И если Энкиду собирается пойти по совершенно иному жизненному пути, то было бы совершенно естественно, если бы и всё остальное он тоже бы начал с нуля. Главное, зарплаты со стипендией должно будет хватать на ежедневные расходы. Из-за сборов он чуть-чуть задержался и, когда уже выходил из комнаты, на столе его зазвонил телефон. Вздохнув, Энкиду вернулся и взял трубку. - Энкиду, ты где? – сразу же послышался в телефоне озабоченный голос матери, за которым угадывалось недовольство. - Уже спускаюсь в столовую. - Да ты иди скорей, а то стынет всё. - Сейчас приду, не переживай, - “ну и пусть остынет, – подумал про себя Энкиду, уже кладя трубку. – Всё равно я не люблю слишком горячее”. Когда он вошёл, родители уже ели суп. - Энкиду, тебе какого хлеба отрезать – белого или чёрного? - спросила его мать, откладывая в сторону ложку. - Да всё равно, - отмахнулся юноша. - Нет, ты мне скажи какой, мне же важно знать, что именно ты хочешь. - Чёрный, - наобум брякнул Энкиду и протянул ей заранее отксерокопированную справку о поступлении. – Вот, посмотри, кстати. - Ну ты что, не видишь – я занята? Вздохнув, Энкиду положил лист на стол рядом с собой, но остался стоять. - Это никак не может подождать окончания ужина? – спросил отец, который продолжал есть. - Мне надо, чтобы вы прочли это сейчас, - невозмутимая поза Энкиду свидетельствовала о том, что он способен провести так все полчаса, не прикасаясь к еде. С каким-то новым, непривычным чувством он ощущал, что больше не чувствует скованности в присутствии родителей – возможно, потому, что его жизнь теперь лежала только в его руках. - Ну, что там у тебя, - отложив сторону уже отрезанный кусок хлеба, мать протянула руку за справкой. Её красивые, подёрнутые дымкой макияжа глаза рассеянно скользнули по первым строкам, но уже в следующее мгновение по её лицу пробежала тень недоумения, изумления, сомнения и чем дальше, тем больше сморщивали её лоб наведённые идеальными дугами брови. - Энкиду, ты что, шутишь? – когда она подняла глаза, в них застыла смесь неверия и страха. Мать быстрым, даже каким-то нервным движением передала листок теперь уже заинтригованному происходящим отцу. В отличие от женщины, его реакция была иной. Одним взглядом охватив содержание документа, он бросил бумагу обратно Энкиду и сердито спросил: - Как это понимать? - Я поступил в медицинский университет. - Мне кажется, я довольно подробно объяснил, чем и почему тебе следует сейчас заниматься, - тяжёлый взгляд серых глаз напоминал свинцовые грозовые тучи. - Ты сказал, что мне следует забыть о профессии врача, потому что я не смогу сдать на него экзамены. Но я же сдал. Я поступил. Разве это не доказывает, что у меня есть к этому все способности? Вчитайтесь, я даже смог получить грант в середине года, - как можно мягче ответил Энкиду. - Ну, хорошо, - признал отец после минутной заминки, во время которой он тщательно разглаживал лежащую перед ним салфетку, а мать переводила растерянный взгляд с сына на мужа и обратно. – Я не рассчитывал, что ты зайдёшь с этой своей затеей так далеко. Тем не менее, то, что ты сдал экзамены, не означает, что ты можешь идти учиться на врача. - Почему? – вздохнул Энкиду. - Потому что мы с мамой против. Ты принадлежишь этой семье, её будущее – на твоих плечах. Кто, по-твоему, возглавит фирму? – строго прозвучал краеугольный вопрос. - Да кто угодно, - махнул Энкиду рукой. – Сейчас полно примеров, когда фирма передаётся топ-менеджерам или банально продаётся. - Отдать семейный бизнес какому-то тяпкину-ляпкину?! – гневно воскликнул, не сдержавшись, отец. – Или, что хуже, конкуренту? А то, что ты наш сын, для тебя ничего не значит? - То есть, только из-за этого я должен зарыть в землю своё призвание и провести всю жизнь за скучным мне занятием? – в голосе Энкиду угадывалась игра сильных эмоций, но тон его оставался спокойным. - Моя голова, - простонала мать, прикладывая ладонь ко лбу. - Мне нельзя слишком волноваться. Некоторое время отец и сын сверлили друг друга взглядами. Мать сидела в скорбной позе, уронив голову на руки. Наконец отец категорично начал: - Значит так, Энкиду, никуда ты не переведёшься. Всё это… - Я уже подал заявление об уходе и забрал документы, - так же жёстко прервал его юноша. - А кто тебе давал на это разрешение? – снова готовый потерять самообладание, удивлённо посмотрел на него отец. - Ну, вы же тоже не спрашивали, хочу ли я ехать за границу, - пожал плечами Энкиду. - Как можно упрекать родителей в любви? А мы так старались… Энкиду, ты жесток! – воскликнула мать, и её плечи задрожали, как от рыданий. - Я хочу сам выбирать, кем мне стать, - твёрдо повторил Энкиду. – И к медицине у меня есть все способности. Я ухожу из университета не из прихоти и не наперекор вам. - Ну, знаешь, что, молодой человек, - вдруг полностью успокоившись, сказал отец. – Раз ты так хочешь самостоятельной жизни, так иди и обеспечивай себя полностью сам. Одежда, жильё, пропитание – всё теперь только в твоих руках. Денег тоже не дам, и все твои счета будут сегодня же заморожены. Если никаких вопросов нет, можешь себя считать полностью свободным, на все четыре стороны. Некоторое время Энкиду ошеломлённо на него смотрел. Как бы мы ни готовились внутренне к грядущим потерям, сколько бы раз ни проигрывали в воображении эмоции, диалоги, действия, это не умалит болезненного удара реальности. И снова, забыв о том, чего мы опасались, мы оказываемся поглощены потоком всё тех же эмоций – разочарованием, злостью, неприятием, тоской. И всё же, он нашёл в себе – впервые за долгие одиннадцать лет – силы улыбнуться светлой, беспечной улыбкой: - Ну, тогда… до свидания. Так и не поев, Энкиду развернулся и направился прочь из столовой. Он не оборачивался, и потому не видел, как мать подняла сухое, без слёз, лицо и растерянно спросила, глядя на мужа: - И что же теперь? - Пустяки, он скоро вернётся, - невозмутимо ответил, придвигая к себе второе, отец. – Выдержит максимум пару недель в каком-нибудь общежитии, и вернётся назад. Забежав только к себе в комнату за сумкой, Энкиду отправился прямиком к Гильгамешу.* * *
Когда собираешься вскрыть подноготную отношений, почему-то всегда, как обезболивающее перед операцией, необходима пара минут молчания. Или несколько. Или полчаса. У кого как. Мы подбираем слова, которые могли бы наиболее точно передать наши претензии, не искажая их смысл и не давая собеседнику придраться к какой-либо ненужной мелочи; перебираем в памяти прошедшие события, ещё раз переживая во всей их полноте горечь и боль, укрепляя себя в сознании собственной правоты; мы накачиваем себя эмоциями, которые после послужат щитом от чужих убеждений, и одновременно пытаемся сохранить холодный рассудок. Предоставив Гильгамешу болтать о своих сокровищах, Артурия задумчиво шла следом. Она не думала ни о чём конкретном, лишь прислушиваясь, как капля за каплей её наполняет бесцветное, пустое спокойствие. Гильгамеш показывал ей новые, ещё невиданные ею закоулки дома, но у Артурии не проходило ощущение, будто она прощается с особняком. Она не нашла здесь того, что раньше её сюда так притягивало, и ей не было грустно расставаться с этим местом. Даже странно – они ещё и не поговорили, а она уже как будто расстаётся с Гильгамешем. Словно он уже стал ей чужим. А что, если он всё-таки пойдёт ей навстречу? Но хватит ли извинений, чтобы в душе Артурии вновь проснулось то прекрасное светлое чувство? Быть может, это звучит несколько высокомерно, но ведь речь именно о любви – потому что простить-то Артурия в любом случае смогла бы. Если он сейчас к ней повернётся – и признает все обиды, которые до этого ей нанёс и которые она стойко сносила – сможет ли она изгнать из своей души это чувство разочарования? Артурия спрашивала себя и не получала ответа. Внутри неё было пусто, как в бездонном колодце. Раджа им так и не встретился – наверное, ушёл гулять в сад; зато, когда они пришли в помещение, где хранился спортивный инвентарь, Артурия несколько оживилась. Быть может, она и не стремилась попробовать всё на свете, однако, занимаясь фехтованием, не могла не иметь некоторого представления о других видах спорта. Хранилище же Гильгамеша являло собой настоящую кладезь снаряжения, способную удовлетворить самого взыскательного и придирчивого спортсмена. Пара бадминтонных ракеток соседствовала с ракетками для тенниса, Пизанская башня из воланов высилась над горкой шероховатых лимонных мячей, спортивный лук, велосипед, скейтборд, знакомая доска для винсёрфинга, сейчас аккуратно завёрнутая в полиэтилен, ролики, коньки, хоккейная клюшка, доска для сноуборда, ласты и акваланг, сумка с парашютом – то было поражающее воображение скопление вещей, местами перерастающее уже в беспорядочное загромождение, свидетельство бушующих в сердце человека страстей и неуёмной жизненной силы. - Ого, - многозначительно прокомментировала картину Артурия и двинулась вдоль стен, с любопытством рассматривая предметы. Она миновала сложенный стол для пинг-понга и пыльный стеллаж, на полках которого покоилась одежда для занятий единоборствами, шлем, налокотники и наколенники, мячи и горнолыжные очки, гантели и бейсбольная перчатка, и прочее множество предметов. Дойдя до резного шкафа, рядом с которым на специальной стойке лежали две сабли для фехтования, Артурия остановилась. Вид оружия в одно мгновение воскресил образ двух разгорячённых спаррингом друзей. Сколько бессчётных поединков видел этот дом, когда человек меряется силой и ловкостью не ради победы, а из радости; когда соревнование является уже не целью, а символом, подтверждающим нерушимую, стремящуюся к бесконечному слиянию двух душ дружбу; когда звон стали кажется сравни небесной музыке, вызывающей смех и счастливую улыбку? Она была лишена этой чести. “Чести” быть равной ему, и чувствовать к себе заслуженное уважение. Сердце Артурии вновь кольнула тоска – отголосок непримиримой обиды. В этот момент она почувствовала, как Гильгамеш обнимает её за плечи. Она обернулась к нему, оставляя за спиной деревянные дверцы шкафа. Недра полок отозвались глухим стуком, когда Гильгамеш, облокотившись одной рукой на шкаф, порывисто склонился к Артурии. Она ощутила щекой тепло ладони, заставляющей её голову чуть приподняться и язык парня, медленно обводящий её сухие губы. Он быстро, даже не пытаясь проникнуть языком внутрь, скользнул своими губами по её, словно пробуя на вкус – а затем накрыл их властным, огненным поцелуем, в котором читалась всепоглощающая, открыто говорящая страсть. Тело Гильгамеша навалилось на Артурию, заставляя её прочувствовать лопатками каждый изгиб резьбы по дереву, и девушка скользнула руками по груди парня, перенося на них часть его веса. Артурия отвечала неохотно, предоставляя Гильгамешу взять инициативу. Она была холодна, но открывалась ему навстречу, позволяя овладевать своим телом и прислушиваясь к собственным ощущениям. Но всё было бесполезно: она ничего не чувствовала. Ни восторга, ни неприязни – словно превратилась в пустую безжизненную куклу. Ладонь Гильгамеш скользнула вниз по шее, перетекла на ключицу и недвусмысленно замерла на груди, чуть сжав её. “Может, позволить? – промелькнуло в голове у Артурии. – Может, после этого всё наладится?”. Гильгамеш на долю секунды отстранился, прихватывая её губу и позволяя перевести дыхание, а затем с ещё большей настойчивостью углубил поцелуй. Его пальцы скользнули на середину груди Артурии, нащупали ворот тонкой льняной рубашки и расстегнули верхнюю пуговицу. “Нет, это глупо. Ничего не выйдет,” – отстранённо подумала Артурия. Она вывернулась (их зубы стукнулись друг о друга), сильным движением рук заставляя Гильгамеша отстраниться. - Нет. Я сейчас не хочу, - твёрдо сказала она, отворачиваясь и направляясь прочь, к стойке со шпагами, желая установить между собой и им некоторое расстояние. Гильгамеш настаивать не стал: сложив руки на груди, он облокотился плечом на ставший тёплым шкаф и с загадочной улыбкой следил за её действиями. Даже повернувшись к нему спиной, Артурия ощущала его сканирующий, пристальный взгляд, ощупывающий её фигуру. Он оглаживал складки её бридж, отслеживал малейший изгиб запястья… У Артурии возникла непреодолимая ассоциация с посаженной в клетку морской свинкой, за которой с любопытством экспериментатора наблюдает учёный. - Выходи за меня в следующем году замуж, - вдруг предложил Гильгамеш. - Выйти? За тебя? А почему именно в следующем? – обернулась Артурия. - Ну, мы же как раз станем совершеннолетними, - в неярком свете помещения рубиновые глаза приобретали таинственное, гипнотизирующее сияние, как и в самом деле огонь. – Чисто теоретически я готов на тебе жениться хоть этим летом. Впрочем, у ожидания тоже есть свои плюсы. - Нет, я не понимаю, откуда такая скоропостижность, - перебила его Артурия. – Ты же знаешь, что я сначала должна, по крайней мере, закончить университет. А потом будет карьера. Встречаться, когда есть время и желание – это одно, но я не планировала так рано заводить семью. И потом, я хочу с тобой… - Извини, Артурия, но, что бы ты там себе не думала, политика – не твой конёк, - повелительным жестом заставил её замолчать Гильгамеш. - Ты ведь опять собираешься заморозить свои чувства, когда станешь во главе страны? Это был не вопрос, а утверждение. Истина, известная им обоим и возвращающая их тому, над чем они не могли прийти к согласию уже более года. Однако, в отличие от неизведанных вопросов любви, идеалы были жизненным столпом Артурии, тем, чему она посвящала свои думы на протяжении многих лет, её ориентиром, её источником сил и мужества во время самых тяжких невзгод, её Священным писанием, которое не было надобности вспоминать, ибо оно было побуквенно хранимо в её душе – а потому Артурия всегда была готова броситься на их защиту. Замечание Гильгамеша о самом святом пробило каменную оболочку бесстрастия, пробуждая чувства. Артурия испытала глухое раздражение: Гильгамеш всегда прекрасно понимал её стремления, и, вместе с тем, откровенно смеялся над ними. И, как и всегда в таких случаях, всё в ней восставало против тех принципов и стиля жизни, которые он ей проповедовал. Она не могла понять человека, который утверждал, что помощь другим – пустая трата времени. Сама абсурдность этой мысли возмущала разум Артурии. Она много размышляла - после грозы в Лицее, после ночного фестиваля – топя возмущение в жарком поту тренировок, усмиряя скачущую мысль мерными взмахами сабли. И теперь она была готова взять реванш и отстоять свои мораль и идеалы, которые некогда были подвергнуты Гильгамешем столь жёсткой критике. - Да, потому что именно это и значит стать идеальным правителем – беспристрастным в своих решениях и объективным в суждениях. А для того, чтобы этого достичь, необходимо относиться ко всем максимально равно – то есть, воспрепятствовать проявлению со своей стороны к человеку как дружеских, так и враждебных чувств в равной степени. Тот, на чьих плечах лежит судьба всего народа, не может рассчитывать на жизнь нормального человека, - холодно ответила Гильгамешу Артурия. - И если ты противостоишь моей цели только из-за того, что тебе не нравлюсь такая «я», то это по меньшей мере эгоистично. - Вспомни, что я уже говорил тебе о твоём пути правителя, - покачал головой Гильгамеш, как если бы урезонивал ребёнка. - Всё закончится точно так же, как оно закончилось в Лицее. - Что же, ты хочешь сказать, что в моих поступках нет смысла? И что ты тогда предлагаешь мне сделать? Забыть про нищету, забыть про шаткое положение страны на мировой арене, лишающее её независимости действий, и жить с чёрствым сердцем только в угоду себе? В таком случае я отказываюсь принимать твой образ жизни. Люди всегда ищут счастья, доброты и понимания, и, если бы каждый берёг только свою шкуру, человеческий род прервал бы своё существование ещё в каменном веке. Даже ты, Гильгамеш, ищешь поддержку у Энкиду. И после этого ты смеешь заявлять мне, что моё желание поднять страну на новый уровень – глупость? – с каждым словом Артурия чувствовала, что распаляется. Все раздумья, что одолевали её разум и утомляли душу, она сейчас собрала и сплела в обличительную речь. Слушая саму себя, Артурия не могла найти ни одного изъяна в своих рассуждениях, от того всё более и более убеждаясь в собственной правоте. Тем не менее, пыл, с которым она разбивала его аргументы, Гильгамеша нисколько не смутил. Не нахмурился он даже когда речь зашла об Энкиду – ни тени беспокойства не отразилось на его лице; наоборот, он слушал, как будто бы знал всё наперёд, и на лице его играла всепонимающая улыбка. - Нет, я не призываю втаптывать каждого человека в грязь. Речь идёт лишь о том, чтобы помогать тем, кто этого достоин, - спокойно заметил он, когда Артурия остановилась и, в ответ на её порывистое движение возразить, предупреждающе поднял руку. – Но дело не в благих целях, а в том, что есть люди, которые умеют трезво оценивать окружающий их мир и понимать, что в нём осуществимо, а что никогда не станет реальностью. Ты же, зациклившись на своих мечтах, не осознаёшь, что на то они и мечты, что никогда не смогут обратиться явью. И хоть зерно их по сути своей разумно и в некоторых пределах даже исполнимо, ты и твои методы совершенно не подходят для достижения этой цели и приведут тебя только к краху. - Да, тогда, в Лицее, всё действительно обернулось против меня, но почему ты так уверен, что в будущем я не смогу учесть свои ошибки и найти правильный путь? – вскинув голову, возразила Артурия. Это был её ключевой аргумент, и щит, и меч против разящих речей оппонента. - Потому что ты не можешь превратиться в меня, или Эна, или Айрисфиль, или кого-либо ещё, - каждое слово Гильгамеша падало, как удар молота – жёстко и непреклонно. – И сам факт того, что ты продолжаешь цепляться за свои мечты, доказывает, что ты сейчас такая же дура, как и полтора года назад, когда я тебя только встретил. Для тебя учесть свои ошибки – значит отказаться от этой заоблачной цели, для достижения которой у тебя нет соответствующих способностей. Знать, что дорогой тебе человек не одобряет твоих действий, мучительно. Но слушать, как он отказывается верить в тебя, отвергает самую твою суть – это слишком тяжело. Сам звук голоса жалил Артурию, разрушая розовые очки, через которые она прежде смотрела на мир. А она-то воображала, что Гильгамеш примет её взгляды, что он тоже пойдёт ей навстречу, как пошла она, заставив себя закрыть глаза на его высокомерие и властность. Да как она вообще умудрилась поверить в такую чушь? Разве не Гильгамеш был тем, кто высмеял её идеалы в заброшенном кабинете Лицея? - И что же ты тогда мне предлагаешь? Бросить всё и жить в твоём особняке, наслаждаясь твоими богатствами? – с презрением спросила Артурия. Все эти годы она просто терпела его самовластие и пренебрежение к своим идеалам, но больше так продолжаться не может. Хватит додумок и недомолвок. Пора расставить все по своим местам. - А что, если и так? – в противоположность девушке голос Гильгамеша был мягким, бархатным, будто и сейчас этот убийственный для Артурии разговор был для него лишь очередной игрой. - А то, что я хочу сама выбирать, как мне жить! – отчеканила она. – Я уже говорила раньше и повторяю сейчас: я не собираюсь тебе подчиняться. Помимо всего прочего, кстати, не собираюсь выходить за тебя замуж. Хотя бы потому, что я никогда тебе этого не обещала. - Это не стоило даже и упоминания. Брак подразумевался сам собой, когда ты согласилась стать моей. - Я соглашалась быть рядом с тобой. - Это одно и то же. Открытый, не смягчённый ничем ответ причинил Артурии неожиданно сильную боль, несмотря на то обманчивое равнодушие, которое, казалось, обреталось в её душе не более четверти часа назад. Что же, вот и всё, что требовалось узнать. Собственно, именно это она и готовилась услышать. Но, наверное, всё это время она подсознательно всё ещё на что-то надеялась, всё чего-то ждала… У Артурии возникло головокружительное ощущение повернутого вспять времени. За последние восемь месяцев она забыла, каким надменным и эгоистичным может быть Гильгамеш, и вот теперь эти черты вновь предстали перед ней во всей своей красочности. Как будто она вернулась в дни их противостояния. А почему “как будто”? Ведь и вправду ничего не изменилось. Это Артурия жила в мире иллюзий и романтических грёз. А на самом деле, они так и топтались на одном месте. Все эти полтора года Гильгамеш стремился подавить её волю, а она сопротивлялась. Но она уже устала. Ей надоело постоянно отстаивать свою независимость, оставаясь всегда на ступеньку позади: ведь Гильгамеш всегда считал себя априори выше неё. Что бы между ними не происходило, он продолжал смотреть на неё сверху вниз, считая лишь одной из диковинок своей сокровищницы, наслаждаясь своей властью над нею. Как же она… ненавидит его. Нет, пора разорвать этот проклятый круг. Артурия вновь взглянула на человека, стоящего в двух метрах от неё, и он показался ей совершенно чужим. Только в груди болезненно сдавило и хотелось врезать от всей силы по лицу, да так, чтобы в кровь. Однако Артурия не видела смысла затевать драку – она же собирается выкинуть его за борт своей жизни навсегда, верно? Так зачем оттягивать долгожданный момент? - Для тебя, но не для меня, - бесцветным голосом отрезала Артурия. - Гильгамеш, я больше не собираюсь с тобой общаться. Я разрываю наши отношения и ухожу. - О, ты так уверена, что сможешь это сделать? - Гильгамеш встал, загораживая дверной проход и преграждая девушке путь. - Гильгамеш, пропусти по-хорошему, - нахмурилась Артурия. Её зелёные глаза опасно потемнели. Всё, что она раньше считала естественным и самим собой разумеющимся, стало теперь ей противно: и властный тон, и “женщина”, и снисходительное отношение к её идеалам. - Ты уйдёшь тогда, когда я тебе это позволю. Артурия задохнулась от гнева. Взгляд инстинктивно метнулся в сторону шпаг. Недолго думая, она выхватила оружие: - В таком случае я проложу себе путь силой. - Ха, звучит многообещающе, если учитывать исход наших предыдущих поединков. Кстати, в прошлый раз мы ведь так и не закончили наш решающий бой, - рассмеялся Гильгамеш, подходя ближе и тоже беря саблю. - Ты можешь говорить всё, что хочешь, но, если я первая нанесу тебе три укола, ты навсегда оставишь меня в покое, - грозно произнесла Артурия. - Идёт, - хищно прищурился Гильгамеш. – Удар или укол засчитываются любые. Важно лишь количество. И, если три укола первым нанесу я, отныне ты будешь мне во всём подчиняться. - Прежде поклянись мне своей дружбой с Энкиду, что, если я выиграю, ты действительно перестанешь меня преследовать! Что ты не будешь использовать никаких уловок, чтобы повернуть мои слова в свою пользу. И я действительно буду жить так, словно никогда не знала тебя. - Клянусь, - торжественно положил руку на сердце Гильгамеш. И усмехнулся. – Обручальное кольцо сегодня поедем выбирать, дорогая? - Сперва проведём поединок, - взмахнула саблей Артурия. Она отпрыгнула, чтобы обеспечить себе больше места для манёвра, и вовремя: одно едва уловимое движение плеча Гильгамеша – и воздух перед её лицом со свистом рассёк металл. - Я смотрю, ты стала гораздо ловчее, - удовлетворённо прокомментировал Гильгамеш, в то время как Артурия медленно вдыхала и выдыхала, чтобы успокоить трепещущее сердце. Ещё бы: начни она двигаться на полсекунды позже, и ей был бы нанесён первый укол. Промедление с таким противником – непростительно. Впрочем, оба понимали, что это была лишь предварительная разминка, не более. Настоящему бою, возможно, более реальному, чем когда-либо – ибо оба не имели на себе никакой защиты – ещё только предстояло начаться. Первой приняла атакующую стойку Артурия. Гильгамеш с невозмутимым видом последовал её примеру. Артурия быстро прикинула ситуацию: нападать в фехтовании легче, чем защищаться. Однако, когда нападают оба, преимущество в скорости, несомненно, будет за Гильгамешем. А значит, для неё это с большой вероятностью проигрышный вариант. Гораздо больше шансов на укол будет, если дать противнику израсходовать боевой запал, а потом перейти в контратаку. Переменив позу, Артурия ушла в защиту. Гильгамеш оставался неподвижен; он весь напоминал собой подобравшегося тигра, выжидающего удобный момент для прыжка. Сейчас фехтовальщики жили своими глазами, сосредоточившись на малейших перекатах мышц, на самом слабом вздохе друг друга, выискивая уязвимые места. Но, как Артурия и ожидала, Гильгамеш не любил слишком долго играть в гляделки. Его стихией всегда было действие. Неважно, насколько сильна защита противника – если ты можешь двигаться быстрее его, тебе будут нестрашны никакие блоки. Вот напряглась голень под тяжестью перенесённого на неё веса – сейчас пойдёт в атаку. Артурия вся обратилась во внимание, поудобней сжав рукоять. А затем – золотая вспышка, свист воздуха и ощущение тёплого дерева в руках. Окружающий мир исчез. Остался лишь противник и хищно поблёскивающее лезвие сабли. Позволяя Гильгамешу ещё пару секунд пронзать оружием пустоту, Артурия резко ушла в сторону. Она ещё не успела занять устойчивую позицию, балансируя на кончиках пальцев лишь благодаря напряжённым мышцам ног и спины, когда увидела в метре от себя открывшийся торс противника. Пожалуй, её движения стали действительно быстрее, иначе бы Гильгамеш не допустил такой оплошности. Или он рассчитывал, что Артурия не воспользуется ею? Ведь… Далее размышлять было некогда: время драгоценной передышки заканчивалось. Решимость и страстное желание победы смешались в Артурии, вызывая в её теле мощный прилив энергии, заставляя всё её существо подобраться и устремиться к одной-единственной цели. Она резко выбросила вперёд правую руку. Наплевав на безопасность, кинула своё тело вперёд, вынуждая связки болезненно натянуться. И с каким-то бесцветным облегчением почувствовала, как клинок упирается в преграду человеческого тела. Впрочем, анализировать свои чувства было некогда. Бой – это зачастую противостояние простых сгустков воли и молниеносных решений. Убедившись, что нанесла укол, Артурия напружинила ноги для прыжка назад. И почти тут же чуткая интуиция, выработанная за долгие годы фехтования, подала ей тревожный сигнал. Повинуясь предчувствию, Артурия резко развернулась. Одновременно вскинула саблю, ставя блок. Но было поздно: секундная заминка при перемене движения дала о себе знать, и, уже разворачивая корпус, Артурия ощутила холодный укол в плечо. Всё же отпрыгнув и держась за ноющее место – точно будет синяк – переводя дыхание, взглянула на усмехающегося Гильгамеша. Баш на баш. У каждого по очку. Стоило ли это того? Кто в итоге остался в “выигрыше”? Гильгамеш, и без того имеющий над Артурией преимущество в быстроте и уже на шаг подобравшийся к победе, или Артурия, для которой любая возможность нанести Гильгамешу удар – драгоценна? Не позволяя себе утонуть в мучительных сомнениях, она вновь бросилась в атаку. Её целью было перехватить инициативу, пока противник не успел собраться с мыслями. Чуть удивлённо взметнулись светлые брови, сверкнула сабля… Блок. Чего ещё ждать от золотого саблиста? Однако для Артурии это было только началом. Ещё и ещё – она нанесла один за другим серию молниеносных ударов, вкладывая в них всё своё мастерство, которое отрабатывала этим летом, и заставляя Гильгамеша отступать. Комнату наполнило воинственное пение металла и топот соревнующихся в ловкости ног. И всё же, когда Артурия выдохлась, ещё одного укола ей нанести так и не удалось. - Потрясающе, моя Королева, - кивнул Гильгамеш, оглаживая рукой растрепавшиеся волосы. – Я думал, что уже видел всё, на что ты способна, но ты не перестаёшь меня удивлять. Теперь моя очередь. Возможно, не стоило так яростно наносить удары, загоняя себя до сбитого дыхания? Не стоило копировать технику Энкиду? С Гильгамешем Артурия всегда сражалась на пределе своих возможностей. Она ещё не успела полностью восстановиться, а сабля Гильгамеша уже с угрожающим свистом приближалась к её торсу. Уход в сторону. Отскок. Снова невероятное уклонение, на одних рефлексах. Под кровавым, обжигающим взглядом ощущения взвинтились до предела. Он брал её измором. А Артурии, как воздух, нужен был ещё один укол. Всего один! И тогда она победит. Потому что третий удар тогда уж точно нанесёт она. Козырная карта была всё время у Артурии в рукаве, но выложить её можно было только один раз. И всё же, кого бы она не молила, как бы не ругалась про себя – ей не хватало дыхания. Сабля Гильгамеша оскалилась на её плечо, а Артурия поняла, что на этот раз не в силах уклониться. Плевать. Лишь бы достать его. Собрав остаток сил, она метнулась к противнику. Руку тут же ожгла боль, но Артурия, не обращая на неё внимания, уже вытянула вперёд оружие, едва дотрагиваясь им до груди Гильгамеша. Нырнула вниз и кубарем прокатилась по полу, чудом ускользая от третьего, смертоносного удара. На какую-то долю секунды она потеряла ориентацию в пространстве. Это было страшное мгновение. Рвано качали воздух лёгкие. Интуиция оставалась последним стражем и поводырем. Подстёгиваемая страхом, не давая свинцовым мышцам и возможности отдохнуть, Артурия поспешно вскочила с пола. Однако Гильгамеш и не думал преследовать. Наблюдая, как Артурия тяжело поднимается перед ним с колен, он почти миролюбиво предложил: - Победа за мной. Если ты покоришься мне сейчас, я буду снисходителен к тебе сегодня. В конце концов, фехтование с тобой доставило мне много удовольствия. Артурия почти не слушала его. Плечо и бок болели от жёсткого падения, но и это не трогало её. С каждым новым вздохом измученных лёгких Артурию всё больше и больше наполняло облегчение: она сумела нанести Гильгамешу второй укол. Радости здесь не было места – слишком печальными были последние события, чтобы Артурия могла торжествовать над противником. И она испытывала именно облегчение, что скоро всё закончится. Поэтому, когда Гильгамеш окончил последнюю фразу, она лишь ответила: - Я не проиграла, пока ты не нанёс мне третий удар, - не стоит растрачиваться на эмоции, когда следует сосредоточиться на последнем усилии. - По-прежнему грозная и непримиримая, - с должным уважением принял её ответ Гильгамеш. – Но мне это нравится. Именно такой и должна быть моя избранница, - и он одним слитным движением перетёк в атакующую стойку. Рубиновая ткань футболки отразилась в металле, от чего показалось, будто оружие охватило алое пламя. Заняла и Артурия защитную, уже проверенную стойку. В свете жёлтых ламп её сабля вспыхнула золотым огнём. Усилием воли она заставила себя расслабить руки, чтобы от напряжения не задеревенели мышцы. Медленно вздохнув, очистила разум от бесполезных мыслей. “Спокойно, ты уже выполняла этот фокус, - сказала она сама себе. – Выполнишь и сейчас”. Не то что бы её тайный приём, который Артурия собиралась преподнести Гильгамешу, был запрещён правилами фехтования. Скорее, такая ситуация просто не предусматривалась. Это было за гранью способностей среднестатистического фехтовальщика, и не было смысла говорить соревнующимся, что подобные действия запрещены. Но ведь и поединок Артурии с Гильгамешем не был обычным. На кон было поставлено слишком многое – и Артурия не имела права проиграть. Ради своих идеалов, ради страны, ради будущего людей, окружающих её каждый день. И поэтому, наступив своей гордости на горло, она решила пойти на эту уловку*. А сколько раз таким же путём её обхитрял по жизни Гильгамеш, а? Нет, опускаться до скользких методов противника – низость. Артурия помнит и всегда будет помнить об этом. Но сегодня, ради цели, которая ждёт её впереди, ей нельзя проигрывать. И поэтому. Только один раз. Она пойдёт на это. Гильгамеш сорвался с места настолько быстро, что Артурия не успела отследить начало движения. Без сомнения, то был самый молниеносный бросок золотого саблиста, на который он был только способен. Гильгамеш стремился повергнуть Артурию одной сокрушительной атакой. В этом было его преимущество. И его ошибка. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что у девушки не выдержали нервы и она дала “ложный старт”. Однако действиями Артурии руководил лишь холодный расчёт. Великолепная интуиция, подсказавшая фехтовальщице, когда начать двигаться, чтобы успеть уклониться от рокового укола и одновременно не дать противнику возможности скоординировать атаку, спасла Артурию. На мгновение прежде Гильгамеша метнувшись в сторону, она услышала свист и сверкнувшее в миллиметре от её локтя лезвие. Теперь оно было неопасно. Гильгамеш ещё продолжал по инерции движение, когда Артурия, развернув корпус, легко подбросила свою саблю в воздух. Раскинула, словно в танце, руки. И через секунду левая ладонь твёрдо и уверенно сжала рукоять оружия. Да, в поединке всегда необходимо учитывать, какой рукой сражается твой противник. Потому что то, что надёжно защищено от правши, для левши представляет уже уязвимое место. Далее для Артурии всё развивалось, как в замедленной съёмке. Она видела расширившиеся от удивления глаза Гильгамеша и его характерное движение плечом в стремлении защититься. Но было слишком поздно: она уже вскинула саблю, и её тупой конец упёрся Гильгамешу в ключицу. - Убит, - ровным голосом сказала Артурия. Разгорячённая кровь стучала в висках. Ей вдруг вспомнился Энкиду, говорящий точно такую же фразу во время их первого спарринга в клубе фехтования. Некоторое время Гильгамеш молчал, и ничего нельзя было понять по едва уловимой смене выражений его лица, от изумлённого до торжественно-серьёзного. - Да-а, не ожидал, что у тебя такой козырь в рукаве, - протянул он наконец, со странным блеском в глазах рассматривая Артурию, будто бы видел её впервые. - Ну, ты же не оговаривал точно правила, - копируя его тон, пожала плечами Артурия. – Уж прости, схитрила чутка, - но, несмотря на шутку, голос её был пропитан холодом и мертвенным бесстрастием. Зелёные глаза, ясные и глубокие, точно горные озёра, были закованы теперь льдом, не пропускающим никого и ничего к ней в душу. Под гробовое молчание Артурия вернулась к стенду в глубине комнаты и аккуратно вернула на место саблю. Затем развернулась и своим обычным, уверенным шагом направилась к двери. - Прощай, - бросила она, проходя мимо Гильгамеша, который по-прежнему держал в руках саблю. Как будто ещё продолжал поединок. - Ты точно уверена, что не будешь об этом жалеть? - Абсолютно. - Знаешь, Артурия – ты восхитительная женщина. Даже не обернувшись, она продолжила свой путь по коридорам особняка. На выход. На яркий свет летнего дня. На свободу. Уже у ворот, за которыми виднелась улица и частные коттеджи, ей встретился Энкиду с небольшой спортивной сумкой через плечо и почему-то пешком. Он заметил её, энергично замахал рукой, и Артурии пришлось опустить стекло заднего сидения. - Привет! А я к Гильгамешу… трудоустраиваться… - растерянно закончил он. Жёсткое лицо Артурии неприятно поразило его. - Ты как раз вовремя. Уверена, он будет очень рад тебя сейчас видеть, - пренебрежительный жест руки указал в сторону затерянного в деревьях особняка. - Что-то произошло? - Ничего особенного кроме того, что я рассталась с Гильгамешем, - Артурия сделала ударение на слово “я”. - Но как же… - Энкиду, ты хороший человек и мне было приятно общаться с тобой, - устало прервала его Артурия. – Но я больше не хочу возвращаться в этот дом. Никогда. - А, вот как… Что ж, тогда до свидания, - что-то по её тону разом уяснив для себя, Энкиду весь как-то посерьёзнел, и в его травянистые глаза закралась грусть. Стекло поднялось, автомобиль Артурии выехал за ворота, а Энкиду направился в глубину парка, к особняку, у которого его уже встречал Раджа. Примечание (всё в комментарии не влезло): - В 3 главе один из читателей спросил, имеет ли роспись купола гостевой залы в особняке Гильгамеша символическое значение. Теперь я считаю уместным пояснить значение этой художественной детали. Пять мифов отражают основные черты и атрибуты Гильгамеша: гордость и порой жестокость, равнодушие к влюблённым в него женщинам, одновременно щедрость и любовь к роскошным пирам, любвеобильность и присутствие вокруг него большого количества поклонниц, богатство, любовь к алкоголю, мудрость и точность суждений, внушающие страх его врагам (стрела, пущенная через 12 колец, имеет таким образом метафорический смысл, но это ещё и отсылка к его роли арчера в Фэйте), бесстрашие перед самой грозной опасностью и сила. То, что Артурия с Айрисфиль разгадали эти первые четыре мифа, означает, что Артурия осведомлена о вышеперечисленных качествах Гильгамеша. Пятый сектор росписи – сцена из мифа об Антигоне – символизирует своеволие Гильгамеша и игнорирование чувств окружающих, а также печальные последствия этого (т.е. потеря близких людей). Артурия не разгадала этот миф – то есть, она не осознавала, что тирания Гильгамеша может доходить до подобных пределов.