Любовь бежит от тех, кто гонится за нею, А тем, кто прочь бежит, кидается на шею. ~ Шекспир
Is it true what they say? Are we too blind to find a way? Fear of the unknown Clouds our hearts today. … We've been dreaming But who can deny? It's the best way of living Between the truth and the lies. See who I am, Break through the surface. Reach for my hand, Let's show them that we can Free our minds and find a way. The world is in our hands, This is not the end. ~ See Who I Am, Within Temptation
Было осеннее, но всё ещё тёплое утро: август не желал сдаваться. Он прятался между выставленных на балкон красных гераней домохозяек, беспечно ворковал вместе со стаей сизых голубей и грелся в последних ласковых лучах солнца. Но уж прогонял его неумолимый сентябрь. Высоко вверху раскинулось прозрачное, предвещающее скорые холода небо, и выгорел и пожух аккуратный парковый газончик; в пригороде, на дачах, занимались червонным золотом деревья; дворники мели вдоль тротуаров вороха шуршащих листьев, и полыхал рубинами плодов шиповник. В воздухе витала сладость уходящего лета. Переминаясь с ноги на ногу возле газетного киоска, витрины которого были уставлены и увешаны всевозможными товарами, Артурия то и дело вытягивала шею, высматривая в потоке спешащих на работу людей Айрисфиль. Они встретились пару раз в начале каникул, а потом подруга уехала с семьёй отдыхать. Сама Артурия нередко отправлялась летом в походы, но третий класс старшей школы был особенным, выпускным, и на этот раз девушка решила посвятить свободное время подготовке к весенним экзаменам. Дыхнула горьковатым ароматом полынь, лёгкий тёплый дождичек на прощание смочил дорожную пыль, и лето сгинуло, приведя за собой второй триместр – пора было вновь надевать форму с эмблемой Лицея. Но перед очередным противостоянием с Гильгамешем и Энкиду – а в том, что при встрече парни постараются взять реванш за их последнюю стычку, сомнений не было – Артурии хотелось увидеться с Айрисфиль. В сущности, обсуждать было нечего – каких бы планов девушки ни строили, поступать придётся всё равно по ситуации. Но именно из-за неизвестности вражеских намерений Артурии хотелось быть поближе к подруге, чтобы в случае опасности вовремя оказаться рядом и защитить. Со вздохом окинув хмурую толпу взглядом, девушка выделила из множества тёмных голов знакомую белоснежную макушку: Айрисфиль вприпрыжку неслась по широкому бульвару, ловко лавируя между молчаливыми, отгородившимися от внешнего мира наушниками прохожими. - А вот и я. Заждалась? – от быстрого бега она немного запыхалась, и её светлые щёки заливал слабый румянец. - Ничего страшного, - невозмутимо ответила Артурия, кивком приглашая начать прогулку. - Ты как всегда. Скромничаешь. Наверняка пришла минут за пятнадцать. До условленного времени. Да? – сбивчиво хватая воздух, улыбнулась Айрисфиль. Но отдышавшись, она враз посерьёзнела. - Ну, рассказывай: они к тебе домой приходили? Звонили? - Ни разу. За все каникулы они никак не дали о себе знать. Впрочем, если парни вынашивали план мести, молчание вполне объяснимо, - весь серьёзный, собранный вид блондинки свидетельствовал о том, что пора приготовиться к борьбе. - Даа, - вздохнула Айрисфиль, обхватывая себя за плечи, будто ей стало холодно. Некоторое время девушки шли в задумчивом молчании, каждая пытаясь представить себе их ближайшее будущее. Вдалеке виднелась серебристая ограда Лицея и проглядывающие сквозь неё шарообразные, уже малость обтрёпанные сентябрём кроны деревьев. Потрескивали под ногами жёлто-коричневые, свернувшиеся в трубочку листья. Пять-семь минут – это всё, что оставалось Артурии до начала тяжёлых учебных будней, и их не следовало тратить на бесплодные тревоги. - Давай лучше поговорим о каникулах, - по-прежнему ровный голос девушки едва заметно потеплел. - Как ты съездила? - Очень здорово, мы много путешествовали по округе, - живо отозвалась подруга, и остаток дороги был наполнен её рассказами. Чуть пригревало спину, поблёскивал на солнце решётчатый забор, оканчивающийся широкими, гостеприимно раскрытыми воротами. Одна за другой, в них въезжали и выезжали автомобили, привозящие лицеистов в храм знаний. Вполуха слушая Айрисфиль, и так периодически заглушаемую шумом моторов, Артурия настороженно вглядывалась в приближающуюся калитку: есть ли там кто? Ждут ли их? Желудок сделал сальто, скручиваясь в напряжённый комок, но разум девушки оставался ясен и чист; чувства вновь обострялись до предела, пытаясь предугадать появление знакомой золотистой шевелюры. Тем не менее, пока всё было тихо. Без труда миновав ограду, подруги направились по разноцветной плитке к учебному корпусу. К некоторому удивлению Артурии, их появление не взволновало Лицейской жизни – ученики, как и прежде, деловито спешили в главное здание, мало обращая внимания на опальных подруг. - Пока никакой опасности, - констатировала она, продолжая, тем не менее, оглядываться. Быть может, властители Лицея всего лишь играют с ними? Судя по приободрившейся Айрисфиль, подруга тоже готовилась к менее радушному приёму. Однако на ловушку происходящее не походило: после двух месяцев бойкота Артурия безошибочно чувствовала враждебность людей, и в этот раз царящая за воротами атмосфера дышала неподдельным спокойствием. Что означало… что Гильгамеш ещё не предпринял никаких ответных действий? Они миновали небольшую площадь перед парадным входом, окружённую черёмухой и поникшими, утратившими летний блеск клумбами, и стали подниматься по высоким ступеням. Знакомые резные двери Лицея приближались, и уж стали видны мельтешащие в окнах силуэты учеников, как сзади послышался свист резко тормозящих об асфальт колёс. Девушки обернулись: внизу горделиво посверкивала боками небезызвестная золотистая иномарка. Дверь заднего сиденья распахнулась, и из неё выплыл… пышный букет жемчужно-белых лилий. - Салют! – показался вслед за ним Гильгамеш, без сомнения, обращаясь к застывшим в напряжении подругам. Энкиду, как водится, тоже был с ним. - Доброго дня желать не буду, - холодно ответила Артурия, чувствуя разом усилившееся внимание окружающих. Лицеисты останавливались, с любопытством переводя взгляд с одного говорящего на другого: что-то будет? - В этом нет нужды: у меня и так каждый день лучше предыдущего, - заявил блондин, не сводя глаз с девушки, и загадочная усмешка скользнула по его губам. – Тем более, одних пожеланий от тебя мне будет недостаточно, Артурия, - неспешно, словно пробуя на вкус, протянул он её имя. - Что ты имеешь в виду? – намеренно грубовато крикнула с высоты лестницы девушка. Хоть парень находился у самого подножия ступеней, её не покидало навязчивое ощущение, будто именно на неё смотрят сверху вниз. - Артурия, стань моей! – букет, подобно мечу, указал на воинственно настроенную блондинку. – Что толку в твоих зыбких идеалах? Они приносят тебе только боль. Отныне ищи только моей защиты и ожидай только моего внимания. Если ты так сделаешь, клянусь, я подарю тебе все удовольствия этого мира! -… - Что? – только и выдавила, уставившись на охапку цветов, девушка. До этого молча наблюдавшая за сценой Айрисфиль сдавленно хихикнула. – Ты хочешь сказать, что я… что ты… - вся эта комедия походила скорее на бредовый сон, чем на первое утро второго триместра. - Он говорит, что теперь ты принадлежишь ему, - пояснил с фирменной улыбкой Энкиду, до этого любезно здоровающийся с идущими на работу преподавателями. Но и до Артурии уже начала доходить суть происходящего, от чего её руки сами собой сжались в кулаки. Они что, серьёзно считают, что она согласится быть девушкой Гильгамеша? Да она откажется жить с ним даже на необитаемом острове! Нет, её терпение кончилось: пусть окружающие думают, что хотят, но хотя бы раз в жизни надо дать волю своим эмоциям. - Радуйся, что именно я признал твою значимость, Артурия. А, понимаю: ты настолько счастлива, что не можешь произнести и слова, - удовлетворённо кивнул головой Гильгамеш, увидев, как девушка молча спускается по ступенькам. – Эй, слушайте все: теперь это моя же… Шух! Нежные на вид лепестки лилий жёстко хлестнули юношу по лицу. Не ожидавший подобной атаки блондин настолько оторопел, что даже не успел среагировать на второй удар, теперь по правой щеке. А Артурия уж опять замахивалась выхваченным из его рук букетом. - Вот тебе мой ответ! – выкрикнула она. - Хе-хе, это был неправильный ответ, моя королева. Но я прощу тебя, - Гильгамеш перехватил изрядно помятые цветы. Веселье колкими пузырьками всколыхнулось в его сердце, даря пьянящее ощущение свободы и лёгкости. Ему хотелось смеяться, глядя на вечно непокорную блондинку. - Всю жизнь об этом мечтала, – замахнулась свободным кулаком Артурия, метя противнику в голову. Боковым зрением она уловила приближающуюся зелёную шевелюру – всё пропало, одновременно с двумя властителями Лицея ей не справиться. - Нет, Энкиду! Я сам, - подал вдруг голос блондин, перехватывая девушку за запястье, и Энкиду остановился, более не вмешиваясь в ход драки. Непонятно, что заставило Гильгамеша принять такое решение, но теперь у Артурии появился реальный шанс дать отпор парню, чем она не замедлила воспользоваться, ловко высвобождая из жёсткого захвата руку. Борьба продолжалась – летели в стороны из букета цветы, грозно трещали на рубашках пуговицы, противники глухо рычали, силясь сладить друг с другом. “Давай, так его!” - скандировала на заднем плане, подбадривая подругу, Айрисфиль. - Это ещё что такое? - донёсся до Артурии сквозь шум драки скрипучий голос. – Немедленно прекратить! Пожилой директор в возмущении стучал тростью по земле. Острый взгляд глубоко посаженных глаз сверлил сцепившуюся парочку, которая, не разнимая рук, застыла в позе а-ля “море волнуется раз”. Это был нежелательный зритель: с места преступления глава Лицея так просто никогда не отпускал. Но как они сумели не заметить его? Неужели были настолько увлечены дракой? Судя по раздосадованному Гильгамешу, появление директора не входило и в его планы. - Кхм, прошу всех продолжать свои дела, - кашлянув, обратился глава Лицея к уже собравшимся зевакам. – А вы двое, - трость ещё раз гневно ударила об асфальт, - пройдёте со мной. - Трое, - вмешался Энкиду. – Я тоже к этому причастен. - Четверо, - поправила Айрисфиль. Директор хмыкнул и стал подниматься по лестнице, едва заметным движением подбородка приглашая следовать за ним. По дороге все молчали: Энкиду вдруг погрустнел и так крепко задумался, что перестал обращать внимание на приветствия знакомых лицеистов; Айрисфиль по-прежнему пребывала в хорошем настроении, факт нависшего над ней наказания мало её заботил; Гильгамеш шагал, сунув руки в карманы, с таким победоносным видом, будто это не его собирались отчитывать и он вообще тут прогуливается исключительно по своей воле; Артурия же, игнорируя лукавые взгляды парня, гадала, во сколько обойдётся ей проявленное своеволие. Да, она, конечно, сорвалась, но съездить этому самодуру по лицу стоило даже десяти наказаний от директора, так что никаких сожалений. В кабинете глава Лицея, плотно закрыв дверь, напустился на четвёрку: - Кто-нибудь объяснит мне, как понимать ваше поведение? Гордость Лицея, примеры для подражания, особенно вы! – обвиняющий палец указал на двух ни сколько не раскаивающихся блондинов, - на кого, по-вашему, теперь должны равняться остальные ученики? – дальше следовала проповедь о важности примерного поведения. - …К тому же, - предоставил последнее обвинение директор, - на носу День открытых дверей, да ещё на этот год приходится 90-ий юбилей Лицея. А тут два образцовых ученика устраивают драку – какие должны у гостей остаться впечатления? В общем, так, – хлопнул он рукой по массивному чёрному столу, - Вы будете ответственны за проведение праздника*. Сегодня же назначу вас на руководящие должности. Айрисфиль возьмёт на себя украшение Лицея, а остальные сами разбирайтесь, кто за что отвечает. Свободны. С облегчением вздохнув и ещё только начиная осмысливать возложенную на неё миссию, четвёрка гуськом направилась к выходу. Наказание, безусловно, вышло суровое – чего ещё ждать от жесткого старика. Артурия в сердцах чертыхнулась про себя: этот год у неё точно не из лёгких. В Дне открытых дверей обычно задействованы все классы, от младших до старших, но выпускники Лицея являются исключением, потому что им необходимо подготовиться к весенним экзаменам, которые весьма и весьма сложны. Девушка заранее наметила себе план занятий, чтобы к маю без паники выучить весь материал, но повешенный ей на шею праздник теперь спутал все карты. Плохо. - Гильгамеш, - негромко окликнул юношу у порога директор, - если Вы не хотите участвовать, то, конечно, можете … - Да сделаем, сделаем мы Вам праздник, такой, что все предыдущие покажутся кутежом пьяни в дешёвом кабаке, - бросил через плечо блондин, и дверь беззвучно захлопнулась. Уже на лестничной площадке он обернулся к Артурии. – Ну как, королева, всё ещё смущаешься принять моё предложение? - Я никогда не буду твоей, - твёрдо отчеканила та. – И забери свой веник, - в руках у парня очутились остатки прекрасных лилий. Подруги направились прочь по коридору. - Смеешь игнорировать меня… Эн, всё в порядке? – С момента драки Энкиду хранил хмурое молчание, полностью уйдя в себя, и, несмотря на присущую ему вежливость, не обронил даже и пары слов у директора. Поглощённый колкостью блондинки, Гильгамеш поначалу не обратил внимания на странное поведение друга, и теперь, рассмотрев его расстроенное, почти отчаянное выражение лица, не на шутку перепугался. - А? Ничего, просто сильно задумался, - встряхнулся, виновато улыбнувшись, Энкиду. – Пойдём, а то уже занятия начинаются. Праздник, о котором упомянул директор, был ежегодным Днём открытых дверей. Так как в основном в Лицее обучались дети предпринимателей, юристов, актёров и прочих известных людей, бОльшая часть общественных мероприятий возлагалась на учеников, чтобы они с детства приучались руководить другими. И подготовка Дня открытых дверей включала в себя не только раскраску плакатов и разучивание песен для концерта. Необходимо было так же распланировать праздник в целом, найти и закупить необходимые для него материалы с учётом выделенных денег, организовать людей – словом, выполнить множество дел! Поэтому остаток дня у наказанной четвёрки прошёл в суматохе. Времени, чтобы подумать не то, что о своих проблемах (что там!), о пустом желудке было крайне мало. Но, погрузившись в мягкое сидение золотистой иномарки и глядя на мелькающие за стеклом здания, Энкиду вновь почувствовал, как воспоминания захватывают его… Родители Энкиду в любое время года спали при открытых форточках, раз в два месяца посещали выставки художников-модернистов, согласно диете, каждое утро выпивали чашку белого чая и поэтому считали себя очень продвинутыми и современными людьми. Естественно, и сын их должен был расти образцовым: беспрекословно слушаться старших, не устраивать истерик, не портить одежды, отлично учиться... Но ни один ребёнок (а тем более, мальчишка) не в состоянии вести себя как паинька, и в доме Энкиду часто слышалось: “Опять штаны порвал? Сколько можно лазить по деревьям? Вот свернёшь себе шею. … Прекрати скакать, ты мешаешь прохожим. … В пять лет пора бы и научиться читать. ... Сейчас же слезай с подоконника! Когда он под тобой обвалится, будет поздно. … Разве хорошие дети так ведут себя?”. В глазах малышей мир ласков и дружелюбен. Им известна только сиюминутная радость, а тёмные полосы жизни быстро забываются. И маленький Энкиду не был исключением из правил, любя своих родителей вопреки их постоянным выговорам. С особым трепетом он ждал утренние часы до прогулки, и вечерние перед тем, как лечь в постель. Ведь именно столько времени выделяли занятые мама и папа своему сыну: чадо полагалось погладить по головке за завтраком, наказав быть хорошим мальчиком, и обнять на ночь, пожелав приятных снов. Минуты свидания с родителями были сладки, но коротки. Энкиду хотелось признания и теплых слов вместо стандартных, словно поезд по расписанию, приветствий. С сухой, “образцовой” няней жизнь радостней не становилась, но малыш не знал, как обратить на себя внимание мамы и папы. Тем не менее, он не обижался: в таком возрасте ребёнок ещё не замечает ошибок взрослых. А потом Энкиду исполнилось семь лет, и воспитательница исчезла, уступив место сразу десяти строгим преподавателям. Одной из новых дисциплин, с первого дня заинтересовавшей мальчика, был “окружающий мир”. Как-то раз тема урока оказалась особенно увлекательной – проходили фауну средней полосы. Параграф учебника, прочитанный за считанные минуты, был слишком краток, чтобы удовлетворить любопытство мальчика, и он полез в пылившуюся на полке энциклопедию. Никогда ещё Энкиду не готовил так тщательно домашнее задание, и – о радость! – преподаватель поставил ему высшую отметку. В тот вечер родители долго хвалили его за усердие, и мальчик светился от счастья, сидя у мамы на коленях. От ласковых слов на душе стало сладко и тепло, и их хотелось слушать ещё и ещё. “Завтра выучу всю таблицу умножения вместо половины: пусть опять скажут, какой я замечательный” – решил, заранее предвкушая удивление взрослых, Энкиду. Вскоре, в награду за успехи в математике, родители взяли сына с собой на званый вечер. - Я буду очень-очень хорошим, - пообещал, умоляюще смотря на них, мальчик. На торжестве было скучно: бегать по просторным, казалось, для того и созданным, залам запрещалось; за громкий смех грозили пальцем; носить полагалось противный пиджак с галстуком, однако Энкиду терпел, ведь он целый вечер мог находиться рядом с мамой и папой. Мальчик чинно расшаркивался перед взрослыми и изо всех сил пытался сладить за столом с ножом и вилкой. Родители с гордостью посматривали на знакомых и спрашивали на весь зал: “Разве он не умница?”. И тогда окружающие соглашались: “Очень приятный ребёнок!”. Как здорово, когда всё внимание направлено только на тебя! От хора восторженных комплиментов трепетало сердце и, как пьяная, кружилась голова. Больше всего теперь на свете Энкиду хотелось и дальше нежиться в восхищенных взглядах людей. И тогда он подумал: “Чем бы их ещё удивить? Они обрадуются, если я блестяще выучу танец? А если напишу диктант без ошибок? А если лучше всех детей сыграю роль на утреннике?”. На следующий день маленький Энкиду не побежал бродить по лужам, как любил это делать после дождя: его ждала задачка, с которой он накануне не мог справиться. Жизнь мальчика теперь пошла совсем другим чередом: оценки выправились, не оставив места даже четвёркам, а в спорте он дал бы фору любому сверстнику. Ради расположения окружающих Энкиду даже смог переломить свою изменчивую натуру: научился быть сдержанным, когда лёгкие задыхались от смеха и внимательным, когда хотелось зевать от скуки. Быть может, в предыдущую ночь на сон осталось всего два часа, но не дай бог ему задремать или нахмуриться – это будет чёрным пятном на его обаятельном образе! Он умел найти ключик к любому человеку, незаметно сгладить конфликт, невзначай завязать разговор. Очарованные его любезностью и обходительностью, люди в один голос заявляли: “Это самый чудесный ребёнок на свете, которого мы когда-либо видели!”, и Энкиду млел в лучах славы и внимания. Но время бежало вперёд, и мальчик превратился в юношу. Вещи, выглядевшие раньше простыми, на деле оказывались гораздо запутаннее, а взгляды и мечты, считавшиеся нерушимыми, ломались как карточные домики. Горизонты раздвигались, открывая Энкиду новые грани реальности. И однажды юноша понял, что всё было фальшивкой, цирком, ежедневно и без перерывов разыгрываемым перед окружающими. Он предпочитал электронную музыку, но всем говорил, что слушает классику – ведь это так утончённо. Он засматривался на просторную одежду, но покупал плотно сидящую по фигуре, потому что родители говорили, что она идёт ему. Конечно, не было ничего плохого в том, чтобы навестить заболевшего одноклассника или щёлкать как семечки задачки по геометрии, только вот делал это юноша, гонясь лишь за восхищёнными взглядами людей. А настоящий Энкиду оставался всё тот же, прячась за искусно вылепленной маской. Ложь! Мишура! Подделка! Вокруг него – сплошной маскарад. И печальная правда была в том, что с тех далеких семи лет ничего не изменилось: он по-прежнему был один. Родители, учителя, приятели – они любили лишь его фальшивое “я”, даже не подозревая, что в признании нуждается другой Энкиду. Но показать миру своё истинное лицо юноша не смел: страх, что люди отвергнут его настоящего, привыкнув к красивой фальшивке, крепче цепей сковал по рукам и ногам, не позволяя вымолвить и слова. В отчаянии юноша пустился на последний шаг: покинул свою небольшую частную школу и перевёлся в Северный Лицей N***. Он мечтал о жизни с чистого листа, среди людей, ещё не знакомых с его второй натурой. Но как воспримут его истинное “я” эти люди? Энкиду редко хвалили за настоящий характер, часто – за маску. Вдруг и здесь станут его осуждать, не захотят общаться, оттолкнут, забракуют? Ведь не этого желал юноша – покупать свободу ценой отчуждения. Он хотел быть любимым. Но в то же время и самим собой. Стоило ли идти на риск, раскрывая все карты? Сейчас у него было хоть пустое, фальшивое, но внимание, которое предлагалось поставить против ничтожно малой вероятности успеха. Юноша колебался… и страх победил. Спасаясь от одиночества, он сам неосознанно загнал себя в угол. А может, так и надлежало жить? Энкиду оглядывался по сторонам: все вокруг носили маски, остерегаясь: не засмеют ли, не осудят ли? Все дёргались на ниточках, выдавая себя за тех, кем на самом деле не являлись. С друзьями мы ведём себя одним образом, с родителями – по-иному. Когда никто не видит, устраиваем с родными ссоры, но едва придут гости, склоки прекращаются, дабы создать идиллию семьи-у-которой-всё-хорошо. Люди всегда притворялись, так что же неправильного с ним? И настоящий Энкиду сдался, через восемь лет окончательно уходя в тень небытия. А потом, через пару-тройку недель, в класс вошёл незнакомый ученик, пропустивший начало учебного года за границей. Знакомство с ним оказалось не из приятных: поздоровавшись и узнав, что одноклассника зовут Гильгамеш, Энкиду было отправился прочь (делать ему нечего, как болтать с каждым встречным?), но не тут-то было: блондин неожиданно вцепился ему в хвост, говоря что-то о неподобающем поведении. Факт, что идеальная маска кому-то не понравилась, был порядочным шоком, за которым вскоре последовало и второе откровение: Гильгамеш тоже претендовал на статус лицеиста номер один. Тут уж было не до простраций, ведь соперник угрожал лишить Энкиду всеобщих любви и внимания! Целыми днями юноша просиживал за учебниками, а по ночам тренировался в спортзале, отодвинув на задний план любые дела и развлечения. Слава и признание стали смыслом его жизни, и он не собирался просто так выпускать их из рук. Дни пролетали как мгновения, а недели – как дни в бесконечной гонке за превосходство. И постепенно, шаг за шагом, ненависть у Энкиду сменялась недоверием, а оно – уважением к Гильгамешу. Блондин был чистым воплощением его мечты: свободолюбивый, независимый, он всегда открыто демонстрировал собственное “я”, не взирая на чьё-либо мнение. Он ничего не стеснялся: ни своих вкусов, ни своих поступков. И, несмотря на это, люди тянулись к нему. Скажите, разве такое бывает – чтобы человек сиял так же естественно, как и солнце? Всю свою жизнь Энкиду считал, что нет – не бывает. Теперь же Гильгамеш одним своим видом рушил устои, на которых строился мир юноши. И в то же время юноша чувствовал с соперником необычайное сходство, которого не находил ещё ни с одним человеком. Они оба стремились к первенству, не вынося даже второго места, и оба привыкли полагаться на собственные силы. И тот, и другой знали, что такое одиночество в славе, а, как позже выяснилось, и в семье. Они не боялись трудностей, они любили независимость – один открыто, другой про себя. Как ни верти, а сходство было на лицо. Возможно, именно поэтому прежде непроницаемая маска дала трещину: невольно потянувшись к родственной душе, Энкиду приоткрыл настоящего себя. И наблюдательный блондин сумел разглядеть за дрогнувшим маскарадом иное, незнакомое ему лицо. Наверное, июнь навсегда останется любимым месяцем юноши, ведь именно тогда началась их дружба. В тот день шёл урок физкультуры: играли в баскетбол, но по спортивной площадке бегали только Энкиду с Гильгамешем. Остальной класс мялся у стенки, наблюдая за двумя парнями, со злостью перебивающими друг у друга мяч. Даже если бы ребята включились в игру, соперники не обратили бы на них ни малейшего внимания: противостояние достигло своей кульминации. К тому времени юноши уже чувствовали друг с другом удивительную схожесть, и от того необходимость выяснить, кому же из них придётся склонить голову, лишь усилилась. Но ни знания, ни спортивная ловкость не могли определить, какая же из двух Лицейских звёзд сияет ярче, и в конце концов в ход была пущена грубая сила. Ох, давно Энкиду не вываливался в пыли до серых волос! Пожалуй, ещё с тех пор, как лазил в саду по корявым яблоням. Он собирался драться, пока будут силы сжимать пальцы в кулак, и понимал, что Гильгамеш настроен так же: им нужен был только один победитель, ведь по-иному двое лидеров решать споры не привыкли. А в итоге оба юноши сидели на полу, тяжело дыша и опираясь друг на друга: они были равны. И им требовалось время, чтобы принять этот факт. Минут пятнадцать спустя парни молча приводили себя в порядок в туалете. Умывшись и отряхнув одежду, Энкиду озабоченно изучал свои треснувшие очки. Они не были прописаны врачом – просто год назад он вдруг стал стесняться своей внешности. Вот и появился аксессуар, закрывающий собой пол-лица. - Зачем ты их вообще носишь? – подал голос зачёсывающий назад волосы Гильгамеш. - Мне не идёт? – с деланным равнодушием спросил Энкиду. Внутри что-то оборвалось. - Как человеку может идти вещь, если она ему самому не нравится? – фыркнул блондин, направляясь к выходу. – Но если тебе интересно моё мнение, то без очков лучше: у тебя симпатичные веснушки. Хлопнула дверь, ознаменовав конец разговора, и Энкиду, растерянно вертя в руках сломанный аксессуар, остался один. Это было так непривычно – вместо нотаций или похвал ему сказали поступать по собственному желанию. Он стоял, в нерешительности глядя на собственное отражение в зеркале, и в душе поднималась неуверенная, пока ещё не окрепшая радость: ведь слова, которые юноша ждал столько лет, были наконец-то получены. На следующей, большой перемене он прямиком направился к Гильгамешу. - Пошли обедать?– блондин вздрогнул от хлопка по плечу и, не вставая, развернулся к позволившему себе фамильярность нахалу. А сверху, не обращая внимания на испепеляющий взгляд, ему улыбался Энкиду – по-новому, искренне, озорно. - Пожалуй, - усмехнулся в ответ Гильгамеш, и налёт высокомерности медленно стаял с его лица. С тех пор юноша изменился: раньше забранные в гладкий хвост волосы теперь свободно стекали по плечам, лишь слегка придерживаясь заколками; большая коллекция очков на все случаи жизни была без сожалений отправлена в мусорный бак; из поведения исчезла манерность, оно стало более живым и естественным. Открытость друга передавалась Энкиду, заставляя его раскрепощаться. Конечно, полностью перемениться юноша не мог: слишком многое въелось, срослось с ним в одно целое. И всё же, медленно, но верно, он двигался навстречу своей мечте: жизни без маски. Исчезло сосущее чувство одиночества. У юноши наконец-то появился человек, которому он мог открыть своё настоящее лицо – ведь блондина фальшивка не привлекала. С ним он говорил по душам и весело проводил время, упражнялся в фехтовании и отправлялся на каникулы за границу. С его помощью приобрёл уверенность в себе и отогнал страхи прошлого. Понимающий и принимающий Гильгамеш стал для Энкиду словно семьёй. И вот теперь он должен будет делить внимание друга с ещё одним человеком? В ту памятную августовскую ночь Энкиду не осознал опасности: Гильгамеш часто чем-то увлекался, и невзначай брошенные слова о блондинке были восприняты самым спокойным образом. Не первый раз друг желал затащить к себе какую-то девчонку. Однако когда Гильгамеш, с которым они с первого дня дружбы делали всё вместе – когда этот Гильгамеш сказал ему не вмешиваться, в Энкиду что-то перевернулось. Наблюдая за дракой, в которой ему не было места, он понял, что отныне ему придётся постоять в сторонке ещё не раз. Иногда ему придётся оставлять Гила с Артурией одних, и не сможет он теперь приходить к другу, когда захочет. В тот момент что-то всколыхнулось в его душе, ненасытное и едкое, подняло голову, словно ядовитая болотная змея. Одна только мысль об Артурии, стоящей рядом с другом, вызывала в Энкиду бурю злобы, и ему хотелось оттолкнуть, прогнать девчонку, крикнуть, чтобы больше не появлялась им на глаза… Он ненавидел каждый волосок на её голове и проклинал ту минуту, когда согласился сменить северный филиал Лицея на южный. Наверное, это и зовётся ревностью. Но, быть может, у Гильгамеша всего-навсего мимолётная страсть? А через месяц-другой Артурия будет забыта, и всё станет по-прежнему – только он и Гил, и больше им никого не нужно. И они устроят вечеринку по этому поводу… Да кого он обманывает? Гильгамеш влюбился, это точно. У него был такой горящий, ненасытный взгляд во время драки, словно весь мир, кроме Артурии, перестал для него существовать. И Энкиду был там, за чертой, вместе с этим миром. А что, если друг и вправду чересчур увлечётся блондинкой и отдалится от него? Сердце болезненно сжалось, колотясь в неуёмной тревоге. Но не одна ревность расцветала в душе юноши: вслед за ней проснулось и чувство вины. В день, когда началась их дружба, Энкиду решил всегда стоять на стороне Гильгамеша: бороться за его счастье, стремиться к одним целям. Так почему же сегодня он не может радоваться вместе с другом? Почему так хочет исчезновения самого дорого для Гильгамеша сокровища? Если Гил действительно дорог ему, он должен принять Артурию Пендрагон. Ведь в ту памятную ночь друг выглядел таким счастливым, говоря об упрямой блондинке! А ревность глодала, глодала, с каждой минутой всё сильнее… Чувства плясали, грызлись между собой, не давая покоя. Что же делать – признаться в своих опасениях Гильгамешу? Нет, тот обидится на подобные усомнения в их дружбе. К тому же, если Гильгамеш узнает о его ревности, то, быть может, даже наступит себе на горло и откажется от Артурии. Нет, это неправильно, он не должен связывать друга своим эгоизмом! Мысли скакали по кругу, не находя выхода. - Эн, что с тобой опять? Остановить машину? – блондин обеспокоенно смотрел на прижавшегося носом к стеклу друга. Энкиду кольнуло почти забытое, до воя знакомое одиночество: теперь он не мог рассказать о тревогах даже Гильгамешу, и от этого пролетающие мимо ярко-красные клёны казались бесцветными. Как унять эту боль? - Обними меня, - тихо попросил вдруг Энкиду, чем очень удивил друга: в отличие от блондина, он не был падок на прикосновения. - С родителями опять не поладил? – рука Гильгамеша уверенно приобняла узкие, укрытые зелёным водопадом плечи, не принося с собой всегдашнего успокоительного тепла. Энкиду коротко кивнул. В его затуманившихся глазах проносились серые дома, серые люди и серое осеннее солнце.